Журнальный мир

АРИНА РОДИОНОВНА

Кто дал бы нам на бедность ссуду,

Кто правил бы придворный бал,

Не прикупи деревню Суйду

Абрам Петрович Ганнибал?

Жена его грешила поркой,

Но няньку — няньку не замай,

Будь та чухонкой иль ижоркой,

Иль в пращурах у ней Мамай.

Как повезло во время оно

И в остальные времена

Аришке, дочке Родиона,

За квартеронкой квартерона

Вспоить, чтоб ей нали́л вина —

Нет, нáлил в сысканную кружку,

А нет вина, так полугар,

Чтоб в печке русской кладки вьюшку

Закрыли в срок — не то угар.

И чем бы нам занять, раззявам,

Свой праздный мозг, когда б она

К земле безгласной — не к хозявам

Осталась вдруг прикреплена

И прόдана — иль проданá

Без своего веретена?

ПАСХА

После утрени то задрёмывала, то ела,

И рвалось орудовать без меня

Семь недель навёрстывающее тело

От начала Светлого Дня.

Нет нужды ни в чём, и мой стол обилен,

И обычай твёрд и на твердь опёрт.

А внутри ещё не умолк светилен

Об уснувшем плотию, «яко мёртв».

И, вися на тонком противовесе,

Вылезая вон из истлевших кож,

Сколько раз объявишь: «Христос Воскресе!»,

Столько раз от смерти себя спасёшь.

Пасха ранняя нынче, и сад безлиственный…

Столько раз в смятенье отступят беси,

Сколько раз ответишь себе:

«Воистину Воскресе!»

ПОКРОВ НА РВУ

Памяти Евгения Евтушенко

Александру Сизухину

Что не так в копотливой России,

Знает всякий хожалый. Что так —

Знал московский блаженный Василий,

В лексиконе позднейшем — дурак.

Здесь, где лгут не себе, так другому,

И где каждый не пьян, так смешон,

Не откажут во вкусе нагому —

И юрод рассекал нагишом.

Лобным пляжем, январским курортом

Брёл Василий Москвой моровой,

Где нельзя быть немножечко мёртвым,

Но легко быть мишенью живой.

Еле-еле вдомёк инородцу

Из досужей циклопой толпы,

Отчего на костях нагоходца

Устоялись шатры и столпы.

Так при снах, при любви и при родах

Выдувается радужный шар,

В перекрытьях буравится продух…

Мы бы рады прижиться в юродах,

Да куда — при таких-то погодах,

При свистках, разгоняющих пар!

Нищеты разодетые дети,

Пионеры модельных агентств,

Мы и сами забыли, что эти

Девять храмов — суть девять блаженств —

На едином крепятся подклете.

Сувенирен, попсов, узнаваем

На открытке с недвижной рекой…

Мы и сами здесь редко бываем,

Мы и сами недоумеваем,

Почему он весёлый такой.

Почему изукрашен дикарски

В застарело последние дни…

Чтоб на нож не наткнуться лопарский,

На железный язык тарабарский,

От дохи отбоярься боярской,

От шинельки худой отдохни.

Если вдуматься в чудо о шубе,

В жмуровидную позу вора,

Если жизнь не смотреть на ютюбе,

А знобеть в её лыке и лубе,

Может, впрямь прифрантиться пора.

Переладить неправильный прикус,

На аренах взывах и рыдах,

И в покосной рубахе навыпуск

Фертить в нижних торговых рядах.

Здесь, в господстве булыжного цвета,

Пританцовывая кикапу,

Был один, кто решился на это —

Нарядился и прыгнул в толпу.

Под ахиллов рефлекс сухожилий

Диагност подберёт молоток,

На роток накопает платок

Шебутной мужичок с ноготок…

Был такой же шальной, как Василий, —

Лишь наружу сквозил кровоток.

Разноцветье его нагоходства

Нелюбимо в родной стороне,

Но заделывать долго придётся

Щели-продухи в цельной стене.

И когда на Васильевском Спуске,

В Шереметьево-3 мужики

Соберутся и врежут по-русски

Без инструкции и без закуски,

Сразу вспомнят его пиджаки.

Инстаграма бесцветные дети,

Мы постромки последние рвём,

Но стоим на едином подклете

Надо рвом, надо рвом, надо рвом.

А над нами, над нами, над нами

Богородицын дышит Покров,

И никем не разгадан орнамент

Пестролистых столпов и шатров,

И закрыт огнедышащий ров!