Беглец на белом поле

Беглец на белом поле

Стихотворения

ВОЛЬНОЕ

 

до времени, душа моя, прощай!

лети себе и ни о чём не помни.

теперь мы – камни, а судьба – праща,

и вслед летят прицельно копья молний.

 

душа моя, счастливого пути!

лети себе и ни о чём не думай,

тогда плохое нам не повредит,

а доброе – хороший штурман.

 

и, наконец, душа моя, прости.

лети себе и ничего не бойся,

а встретимся – нас боженька срастит,

как землю с небом сращивает осень.

 

а если нет – нам будет всё равно,

душа моя, нам и сейчас почти что

легко – и ты прощаешься со мной,

а я не слышу.

 

 

ОКТЯБРЬСКОЕ

 

рассмотрела осени лицо,

там такое самообладанье,

словно смерть не точит червецом,

а целует солнечными ртами,

 

золотит, румянит, придаёт

новый смысл, а старый провисает

паутины шёлковым бельём,

ивы спутанными волосами.

 

и теперь, невнятный человек,

знаю приблизительно и грубо,

что в её осенней голове –

ветер, листья, солнечные губы.

 

 

КУДА ОТ ЭТОГО

 

зачем ты, сссобака, мне снишься

и каждую божию ночь,

мигая фонарной зеницей,

пытаешься сон превозмочь?

 

проснусь – ничего же не вспомню,

целебен забвения мёд.

невидан, неслыхан, непонят.

но птица, но лист промелькнёт –

 

испорченному телефону

никто и ничто не указ,

и вот же – споткнулась и помню

эх, раз

ещё раз

каждый раз

 

 

ЛУЧШИЕ ДНИ

 

любовь моя которой ни следа

а только слух и благорастворенье

для нас не будет страшного суда

недоумения и подозрений

 

а только сад осенний райский сад

айва и облепиха и шиповник

и ослепительные небеса

неглубоко в них

 

 

ДЕКАБРЬСКОЕ

 

а был бы снег… – когда бы не тепло,

не жалкий жёлтый лист на чёрной ветке,

и не текло тогда бы, а легло

легко, как сон, и остудило веки.

 

невидимость, неслышимость, туман.

забвение, смирение, а дальше –

стигмат звезды, погасшие дома

и в сонный мир новорождённый мальчик.

 

 

НЕ ТОРОПЛЮ, НО

 

не суетись, не хлопочи лицом,

и будет всё, что будет, необидно

и в самый раз и вовремя – как сон,

конца не видно.

 

я буду жить,

по краю жёлтый лист –

ну, сколько там отпущено счастливым? –

и столько лиц навстречу, белых лиц,

кромешный ливень.

 

 

НАВЫНОС

 

догоняют любимых на этом свете,

но всегда опаздывают, поскольку

временные петли, удавки, сети

оставляют следы перемены горькой –

 

и тогда невзаимно, тогда напрасно

настигать, окликать, отражать смятенье.

так не надо, не надо за шапкой красной

от ствола к стволу в безнадёжном теле.

 

и под шапкой шут его знает нынче

кто да что да зачем да с каким приветом

ах любовь навылет и жизнь навычет

и прости что тебе говорю об этом

 

 

ОЩУТИМОЕ

 

дни буднично-неповторимы

так жить и жить бы вместе нам

и ледяные мандарины

разламывать напополам

 

о главном не сказать конечно

да просто не произнести

не потому что страх и нежность

а потому что низкий стиль

 

и прошлое непримиримо

и настоящее легко

и будущее мимо мимо

неуловимо под рукой

 

 

СМЕРТНОЕ

 

всё это так по-человечьи

предательски и налегке

что даже воздух обесцвечен

надышанный бог знает кем

 

чёрт знает кем преображённый

в горючую взрывную смесь

за искрой искра да за что нам

не с нами не сейчас не здесь

 

 

НАЧАЛО

 

впусти туман, подставь ему лицо,

пока он жмёт протянутую руку,

и то, что называется концом –

уже начало, движемся по кругу:

 

какой-то год, но осень всё равно,

и огненные листья холодны, как

багровые закаты над страной,

горящей, нет, не рукописью – книгой.

 

найти бы эту рукопись и, нет,

не сжечь – перечитать, расставить точки,

и с мёртвой точки двинется сюжет –

беглец на белом поле чёрной ночи.

 

 

ПОПРАВИМОЕ

 

всё поправимо – сказала, – пока мы живы.

похоже, поторопилась, была наивна,

здорова, беспечна, не знала больших ошибок,

любила стоять под ливнем.

 

с тех пор умнее не стала, но знаю точно:

мелочи поправимы, когда не просить о большем –

и с божьей помощью мне голубиной почтой

будет записка, что ты в порядке –

теперь уж точно.

 

непоправимо то, что стерпе слюбилось

намертво, будто имя в смешную кличку.

люди, не бойтесь жить, даже если в минус,

и умирать не бойтесь, оно привычно.

 

 

ОПТИКА

 

свет становится рассеян,

будто бы со всех сторон

Ирий людям, и растеньям,

и животным отворён –

 

два-три раза в жизни словно

чьи-то, сами не свои:

сложной оптикой изломан

каждый – перед ним стоим,

 

ясные, как луч, прямые,

разноцветные, как сны

 

миг – и сумерки размыли

нас до пятен ледяных,

 

до привычных невротичных

искажений именных.