Журнальный мир

«Зачем обожествлять творца? Ты просто транслируешь нечто в ноосферу — то, что существует и без тебя: все зависит от ловкости ловца…»

«Интеллектуальная литература — это просто глобальный фейк, который придумали не слишком образованные люди!»

Наталья Рубанова: Бродский называл поэзию видовой целью человечества, ну а что для вас это баловство «стишками»?

Юрий Крылов: Поэзия для Бродского и поэзия в моем представлении — это разные вещи. На мой взгляд, это совершенно частное занятие. Ее, поэзии, по идее, быть не могло на земле вообще… Поэзия борется со смертью, с грехом уныния. Это предмет самоидентификации, этакая палка-копалка, позволяющая тебе узнать о себе то, что ты не знал о себе раньше… А любое публичное демонстрирование поэтических текстов — своего рода эксгумация, так как в момент написания текста ты уже получаешь от него все, что можно: текст прожит, все.

Наталья Рубанова: Поэт уязвим — не потому ли у вас есть редакторская «маска», т.н. защитный шлем? Просто еще одно лицо: Sapiens многомерен…

Юрий Крылов: Редакторское ремесло позволяет жить. У меня нет иллюзий на предмет того, что в современном мире можно заработать деньги стихами. Все работают где-то, преподают… поэзия не кормит. Уязвимость в этом смысле… у меня четкое разделение: в издательстве я редактор, дома за столом — литератор. И литература для меня — некое репутационное занятие в том числе, ведь редактор, который не может генерировать нечто свое, оригинальное, это не редактор, на самом деле. Надо обязательно предъявлять миру что-то свое! Пересекаются во мне поэт и редактор лишь на этом узком перешейке «своего». Да, есть редакторы-концепторы, а есть редактор-менеджеры, это две важные составляющие издательского процесса. Я отношу себя к первым.

Наталья Рубанова: Вы знали «китов» изящной словесности — слышали вживую их «песни». Что сравнится с пением кита?..

Юрий Крылов: Киты: ну, например, Бродский и Вознесенский… Совершенно разные категории с точки зрения исполнения функции поэта. Их объединяет только хронология. Бродский свою поэзию придумывал сам, строил новое сооружение, которое до него не строил никто! Есть и традиция, преемственность. Вот у Вознесенского было много «штукачества», но многие его штуки были уже придуманы до него, он лишь пользовался инструментарием Хлебникова и ОБЭРИУтов. «Киты» Бродский и Вознесенский радикально разнятся, у них диаметрально противоположные подходы к генерации текста. А что значит слушать «пение кита»… понимаете, не определяешь же человека так: вот напротив меня сидит большая глыба. Я издавал книги Иосифа, Андрею устраивал вечера… Я относился ко всему этому как к рабочему процессу. Это потом, годы спустя, говоришь: «Да, это было легендарное время».

Наталья Рубанова: Как вы заметили мимоходом, у вас — достойных — всего-то «50 стихотворений и 150 переводов». По какому принципу выбираете тексты для перевода?

Юрий Крылов: Сейчас перевожу «Поэму о Гильгамеше» и делаю к ней большой комментарий. Увы, в издательстве «Наука» не самые радужные дела, а я не привык бросать работу. Считаю, что некие классические тексты раз в 50 лет стоит переводить заново, ведь переводы 18 и 21 веков разнятся радикально! А традиция ротации переводов продлевает жизнь оригинальному тексту… Дело в том, что огромное количество понятийных вещей нуждается в дополнительном толмачестве! Почему Гильгамеш — предок героев, кто такие шумеры… без современного справочного аппарата даже хороший перевод не работает в полную меру: люди 21 века ничего не знают о бытовании шумеров. Должен быть и новый перевод, и новый комментарий. Я свои 15 копеек в эту копилку бросил. Вообще же я переводами занимаюсь утилитарно — например, заказ Оксфордского издательства: вот англичане хотят перевести своих поэтов на русский, вот я это делаю. Такие же истории любит Токийский университет. Я перевел на русский интересного японского поэта Акимицу Танака. Или я еще выпускаю, например, новеллы Фицджеральда, и там энное количество стишков… и я сам их перевожу: получается быстрее и качественнее. Недавно даже получил Премию имени Хэмингуэя, учрежденную канадским журналом «Новый Свет», за перевод: забавно, где-то там, в Торонто… Иногда я думаю, что этого города вообще нет.

Наталья Рубанова: Питерский журнал «ИдiotЪ» выпустил в прошлом году вашу подборку стихотворений и переводов. http://idiotspb.ru/octopus/kriloff Что-то скажете об этом?

Юрий Крылов: Сказать?..

Переведи меня на языки.
Переложи рукой в другую руку.
Черти слова, круги, значки, крюки,
я буду оставлять следы, как уголь.

Переведи меня. И доведи
до белого каленья, моря, света.
Из нор окопов в белые дожди, переведи,
чтобы остаться где-то.

В каких-то сопках, разрывая рот,
выкрикивать какие-то банзаи,
чтоб всадники какие-то связали,
и увезли в какой-то сраный порт.

Чтобы там жить. И никогда не помнить
язвленых в кровь и гной распухших членов.
Чтоб испытали привязав к колонне,
и почему-то называли пленным.

Чтобы идти в пыли в конце колонны,
считать затылки и татуировки —
мечи, кресты, японские драконы…
Ведет меня Георгий на веревке.

Переведи про всадников в тумане,
ремень на шее — дернул, и готово.
Что бездыханным телом на аркане,
писали слово.

Наталья Рубанова: Что будете переводить через пятьдесят лет?

Юрий Крылов: Через пятьдесят лет меня будут переводить! (смеется).

Наталья Рубанова: Как работаете над рифмами собственного изготовления и чему учите авторов?

Юрий Крылов: Один, свой, текст можно написать раз пятнадцать… авторам же даю очевидные советы — вот когда вы написали стихотворение, возьмите последнюю строку и начните с нее… Работа над текстом — это работа, а не только мифическое вдохновение. Эта метОда дисциплинирует поэтическую мысль… а мысль расхристана: сейчас идет тотальная верлибристика, на мой взгляд, чуждая русской поэтике… бедный читатель! По статистике, у нас 2-3% людей читают поэзию. И это нормально, ибо поэзия перестала быть предметом идолопоклонничества, истерия 1960-х прошла… Зачем обожествлять творца? Ты просто транслируешь нечто в ноосферу — то, что существует и без тебя: все зависит от ловкости ловца…

Наталья Рубанова: Чем ваша профессорская деятельность в лондонском Колледже Сан-Мартин отличается от преподавания в том же МГУ?

Юрий Крылов: Просто изображать из себя профессора неинтересно. Я отказался от поточных лекций, так как не вижу в них большого смысла. Провожу спецкурсы для аспирантов «История и теория поэзии»: они понимают, к кому идут и зачем. Устраиваю выездные лекции и семинары — Екатеринбург, Красноярск, Нижний Новгород… Это же крупные региональные научные и культурные центры. Кластеры: модное теперь слово. Одна из задач — создание кластеров. Тружусь! Что до Колледжа Сан-Мартин, то два года назад я был там визитером-профессором, читал лекции. Но, конечно, наши и их студенты очень ментально отличаются. Там студенты более устремленные — если они пришли слушать про русскую поэзию, а лектора, условно, «понесло», то ему непременно укажут на место. Но с точки зрения бэкграунда английские студенты в чем-то проигрывают нашим. Пока у нас ЕГЭ не все убил: это ведь система натаскивания… Но пока в нашей стране остались отголоски блестящего российского университетского образования. Сымитировать знание невозможно. Разница в фундаментальности образования. За рубежом чаще готовят узких специалистов, но ведь есть еще и общий кругозор гуманитария!

Наталья Рубанова: Вернемся к нашим поэтам. Найман, Жданов, Кинжеев, Парщиков, Еременко, Кальпиди, Емелин… Вы часто упоминаете их, и потому — что для вас эти имена? В чем «общий знаменатель» их одаренности, если воспользоваться пресловутой дробью, в данном случае литературной.

Юрий Крылов: Это ингредиенты, которые в одну массу не взболтать: загнать их всех в колхозное стойло невозможно. Жизнь так сложилась! К кому-то я по молодости «прибился», общались, читали вместе… Была одна компания… Нет никакого формального принципа. Так карта легла. Ну и Дмитрий Александрович Пригов, конечно. Кибиров отчасти: московская концептуалистика — какое-то время это было модно.

Наталья Рубанова: Что для вас естественный отбор в искусстве? Русскоязычная «литпроцессия» — одни и те же имена да нравов беспредел.

Юрий Крылов: Да, все наши большие премии как институции, как двигатели литературы себя исчерпали и дискредитировали. Я на пять лет вперед знаю, какую премию кто получит. Нет интриги! Премия по совокупности заслуг, а не для стимулирования литературного процесса… Это как на пенсию выйти: вот отработал — вот получи свою «литпроцессию». В силу профессии мне в этих «тараканьих бегах» приходится участвовать, номинировать… но все это ротация того, что просто уже несколько раз перетрясли в премиальной корзинке! Но хорошо, что как-то «Русскую премию» дали Лене Элтанг за роман «Каменные клены»: вот это тогда меня удивило…. А «Русского Букера» вообще в 2018 году не было — попечитель устал всем этим заниматься. Была прекрасная премия «Дебют» Ольги Славниковой: и я понимаю функциональность этой премии — получил лауреатский миллион, сиди пиши роман год, тебе есть, на что жить. Сергей Самсонов за «Железную кость» ее в свое время получал.

Наталья Рубанова: Так называемая интеллектуальная проза, как называют теперь качественную литературу, постепенно схлопывается — издательская монополия в угоду жанровой остросюжетике и унылой дамской «сентименталке»…

Юрий Крылов: Интеллектуальная проза — это глобальный фейк, который придумали не слишком образованные люди! Кто это? Кафка? Гессе? Та же Лена Элтанг? Должен быть некий понятийный аппарат. Или так называемая интеллектуальная проза — это когда автор демонстрирует задавленному читателю свой непомерный интеллект? Проза может быть либо хорошая, либо плохая.

Наталья Рубанова: Кто из современных поэтов поколения 30-40-летних вам сколько-то интересен?

Юрий Крылов: У меня давно не было истории удивления. Есть фестиваль в Перми, куда меня как-то пригласили в качестве «варяжского гостя»: ну и я устроил питчинг. Так и узнал интересного поэта Павла Селукова, правда, его короткая проза куда лучше его стихов… Даша Крапивина была с любопытными дамскими стихами… Но это совсем новое. Из проявленных уже авторов — Инга Кузнецова, Дмитрий Кузьмин, Юрий Гуголев.

Наталья Рубанова: Издать в кали-югу поэтический сборник, если автор, условно, «некушнер» (да и прозаическую книгу, если автор, условно, «невеллер»), сейчас можно фактически лишь за счет средств пишущего. «Что в имени тебе моем», если так или иначе рукопись долетела до издательских процессов?

Юрий Крылов: …

— Ну, ху а йу? — я воспросил у друга.
Мне друг ответил.
— Друже, Кали-Юга.
— О, не печалуйся, мой друг,
Давай про женщин…
Мой друг ответил:
— Кали-дженерейшен.