Безумие. Сестра моя — жизнь.
Безумие.
Сестра моя — жизнь.
БЕЗУМИЕ
Первые день после разрыва всегда самый тяжелый. Стер Алины телефон и заблокировал ее на сотовом. Иначе все время бы ей звонил. Ну у нее, конечно, еще есть мой рабочий. Там я заблокировать не могу. Смотрю как загипнотизированный на черную лягушку рабочего телефона. Ну Алина! Чего же ты не звонишь? Тут звонок. Задрожали руки:
— Алле! Алекс! Это я, Ли Харви Освальд. У меня есть важная информация. На Всемирный Торговый Центр готовится новая террористическая атака.
— Джек? Ты опять поменял имя? Почему на Освальда? Ладно. Можешь не отвечать. Ты опять перестал принимать таблетки, что тебе психиатр прописал? Прими таблетки и больше такого не говори. Сейчас такое время, что с терроризмом не шутят. Все! Не занимай мою линию. Я жду очень важного звонка!»
Положил трубку. Руки дрожат. Алина позвонит сейчас. Или через пять минут. Бьет озноб. Освальд он взял имя бля. На обед решил не ходить. Вдруг пропущу ее звонок. Трезвонит опять.
— Алекс! Это опять я Освальд. У меня есть информация, где мексиканский наркобарон Эль Чапо которого сейчас судят в Нью-Йорке, закапывал трупы. Я даже знаю, где он прятал деньги.
— Задолбал, дегенерат чокнутый! Принимай свои таблетки, и чтобы я от тебя сегодня больше не слышал!
Я положил трубку. Все коллеги со стороны на меня посмотрели. У меня репутация очень спокойного и невозмутимого человека даже при самых тяжелых клиентах. Нет районов или домов, куда бы я боялся идти. Что с человеком делает несчастная любовь! Через час вдруг вызывает директриса:
— Мне звонили только что из антитеррористического отдела ФБР. Ты не хотел с Освальдом говорить, нагрубил. Он обиделся, что ты его не хочешь выслушать, позвонил в ФБР и, как ты понимаешь, они были у него дома через две минуты. Разобрались и везут его в Белевью1. Они тоже не могли сказать: «А он сумасшедший», развернутся и уйти. Он бы им опять через пять минут позвонил. Тебе необходимо в больнице тоже присутствовать как его ведущему. Быстро в Бельвью!
Я зашел в свой кубрик взять вещи. Телефонная лягушка молчала, и сегодня скорее всего я уже в офис не вернусь. И если Алина будет звонить, я никогда не узнаю. А ведь она будет!! Будет?!?
Ещё один день
Освальд отсидел один день в психушке и один день в тюрьме и пришел ко мне за направлением в ночлежку. Он положил передо мной бумажку. Штраф за ложный звонок в полицию:
— Может город за меня заплатить этот штраф?
— Не может Освальд! Во-первых, тебе надо вернуться к своему старому имени. Я его не помню — значит, они было менее заметное, что в наше время облегчает жизнь. «Ли Харвей Освальд» нервируют окружающих. Я даже не буду распространяться почему. Поверь мне на слово — нервирует. Ты видел, как когда я захожу в зал ожидания и вызываю тебя по имени, некоторые падают на пол и закрывают голову?
— Ну да. Я всегда недоумевал почему. Я не подозревал, что я имею к этому какое-то отношение. Мне казалось, что оно просто очень красиво звучит. Ли Харвей Освальд!
— Во-вторых, тебе надо прекратить звонить в ФБР и говорить, что у тебя есть информация о теракте через неделю во Всемирном Торговом Центре. Это их тоже очень расстраивают. Они звонят моей директрисе, директриса меня вызывает в офис. Не надо. Они не могут к тебе каждую неделю ездить с сиренами, минерами и возить тебя отдельной машине в психушку. В прошлый раз даже настоящий танк к тебе приехал под ночлежку. Что ты им такого сказал по телефону? ФБР тебе не такси. У них есть и другие дела. Это занятые люди! Тебе хочется встретиться со своим психиатром, ты садишься в метро и к нему едешь. Какие проблемы? Зачем весь этот шум? Перестань терроризировать этих несчастных людей!
— Но у меня действительно есть эта информация. Ночью ко мне явился во сне Осама Бин Ладен и все рассказал.
Я потер себе виски. Из моей жизни ушла любовь. Зато теперь у меня есть Освальд. И он никуда не уйдет:
— Короче, Освальд! Вот тебе направление. Едь в ночлежку, пока там есть кому тебя оформить.
— Я знаю кто убил Майкла Джексона. Он мне вчера тоже все рассказал.
— Иди быстрее, а то ночлежка закроется.
Освальд вышел из приемной. Я посмотрел на часы на стене. Вот и еще один рабочий день подошел к концу.
Независимые источники
Звонит разъяренный директор ночлежки имени Девы Марии:
— Кого вы нам прислали? Ваш клиент Освальд полностью с ума спятил. Позвонил в два часа ночи в полицию, что у нас в ночлежке перестрелка и везде валяются трупы. А у нас в 12 часов ночи охранник уходит и до 7 утра никто не может ни зайти, ни выйти. Так полиция взломала бронированную дверь, которая стоит тыщу долларов. Никаких трупов в помине не было. За кого он нас принимает? У нас уже целый год никаких перестрелок не было. Все дохнут в тишине своих комнат только от передозировки. Никакого огнестрельного оружия! Мы требуем, чтобы город компенсировал нам расходы на новую дверь.
Звоню Освальду:
— Освальд! Зачем ты вызвал полицию и сказал, что там перестрелка и труппы?
— Я слышал выстрелы и крики умирающих. Или это опять было только у меня в голове?
— Освальд! Давай ты больше не будешь звонить пока не убедишься, что это не у тебя в голове?
— Не отвлекайте меня сейчас! Я читаю газету. Вы видели, что в Новой Зеландии расстреляли мечеть? Я знаю кто это сделал и когда аналогичное повторится в Нью-Йорке. Я прямо сейчас звоню в ФБР. Не могу с вами говорить. Перезвоните мне позже.
Послышался гудок. Как же себя обезопасить чтобы не потерять работу из-за этого замечательного товарища? Я потёр затылок и написал в компьютере.
«Ведущий провёл с клиентом продолжительную беседу о недопустимости звонков в полицию по поводу преступлений факт совершения которых не был доказан независимыми источниками.»
ТИК-ТАК
Я сидел за своим рабочим столом и думал о самоубийстве из-за несчастной любви. Потом отклонил эту мысль. Мне уже 47. Сейчас уже глупо. Сколько еще той жизни осталось? Куда торопиться? Раньше надо было думать! В 27, как Джим Моррисон, Курт Кобейн, Джимми Хендрикс — это я понимаю. Мое время уже ушло. Тут прибежал испуганный охранник:
— Алекс! Там твой клиент Освальд такое вытворяет. Иди посмотри! Он бомбу, говорит, принес! Но вообще я не советую!
Я зашел в пустую приемную. Охранники эвакуировали всех посетителей и сами издали смотрели на нас. У стола Освальд колдовал плоскогубцами и кусачками. На плече у него был моток проволоки. На одном углу стола был громко и мерно тикающий будильник. От него провод тянулся к банке от кока-колы, чем-то забитой на другом конце стола. От банки с кока-колой провод тянулся к центру стола, где находилась сумка Освальда. У меня остановилось сердце и вспотела лысина. Будильник тикал ТИК-ТАК, ТИК-ТАК. Все выглядело очень реально. На полу фломастером было написано «Осторожно! Заминировано!»:
— Освальд! Что это такое?
— Это я собрал бомбу. Нашел схему на интернете. Голос в голове мне сказали, что в этом центре собираются люди, которые за мной следят и хотят меня убить. Я должен их убить первым.
— Освальд! Ну мы же тебе здесь выдаем пособие и продуктовые карточки. Ты их меняешь и покупаешь себе наркотики. Зачем тебе нас убивать? Ты же останешься без амфетаминчика? Ты же хочешь ещё таблеточек? Признайся, хочешь?
Освальд посмотрел на меня безумными глазами и задумался. Тут явно было над чем подумать. Потом начал кусать свой кулак и неожиданно резко смел все со стола на пол. Оно посыпалось с ужасным грохотам. Раздался громкий взрыв.
Я летел в темном туннеле где-то навстречу свету. Потом стало ослепительно светло. Я ходил по облаку. Ко мне подошла Алина:
— Ну зачем ты это сделал? Тебе надо было бежать эвакуироваться из здания, как все умные люди сделали? У тебя же мама!
— Алина! Рад тебя видеть.
— Ты понимаешь, что ты меня выдумал? Меня никогда не было. Я плод твоей фантазии.
— Но это чувствовалось так реально. Я извиняюсь, что у нас ничего не получилось. Я старался как лучше. Но получилось как всегда.
— Ты поставил меня на пьедестал, а я нормальная живая женщина из кожи и костей! Ты опять меня до слез доводишь?
— Извини.
— Ты не меня хотел. Ты хотел смерти! Прощай!
Я полетел один дальше сквозь облака вверх.
СЕСТРА МОЯ — ЖИЗНЬ
Поэт Гоша и его жена художница Маша пригласили в гости другую творческую семейную пару. Скоро вся водка была выпита,
и Гоша пошел за новой бутылкой. Когда вернулся, он увидел в постели трех голых людей. Согласно словам Маши, она просто уснула и ни с кем сексом не занималась. Просто кровать в маленькой квартирке была всего лишь одна. Согласно Гоше, там была оргия
и другой мужчина периодически вставлял член то в свою жену, то в Машу. Ну так как все участвующие были в стельку пьяны, то правду мы никогда не узнаем. Гоша не захотел слушать никаких оправданий, схватил бейсбольную биту и стал всех лежащих фигачить. Разбил Маше голову. Другой мужик разбил табуреткой голову Гоше. Когда приехала полиция, то все, включая Машу, показывали, что виноват Гоша, и вначале всех четверых забрали в госпиталь Кони-Айленд, а потом Гошу одного в тюрьму.
Я тогда работал водителем в медицинской транспортной компании.
В тот день я допивал утренний кофе и бутерброд с тунцом сидя за рулем грязного вена. Открыл широко окно. Весна. Становилось теплее. Зацветали деревья и пели птички. Идиллию прервал диспетчер. Он заорал по радио как недорезанный:
— 37! 37! Где ты?
Я отложил бутерброд:
— И тебе тоже доброе утро, Петя!
— Поедешь к больнице Маймонида в Боро-Парке и возьмешь Абрама Дризмана в хоспис. Ты знаешь, как он выглядит?
— Абрама? Да, хорошо. Замечательный мужик.
— Ну он такой замечательный будет еще месяц или два в лучшем случае. Вези аккуратно. Не надо раньше времени.
Гоша просидел в тюрьме три дня, и его привезли в суд. Охранник подвел его к двери комнаты, где должно было рассматриваться его дело, и отлучился в туалет. Гоше неожиданно очень захотелось покурить. Он просто накинул куртку на наручники и пошел. Чтобы выйти из суда, надо было пройти три фильтра контроля, где показывают удостоверения. Но, как и на любой проходной, те, кто часто там ходят и знают охранников, ничего не показывают, и просто кивают, спрашивают охранника «Как дела?» и идут дальше, не дожидаясь ответа и ничего не показывая. Возможно, если бы Гоша пытался перехитрить охранников, и они бы попросили его предъявить удостоверения, не говоря уже о наручниках под курткой, то его бы попалили. Но Гоша шел просто и уверенно, как будто он там был свой уже много лет, и никто не попросил его удостоверения. Это надо уметь! Через 10 минут Гоша вышел из здания суда и пошел пешком домой.
85-летний Абрам ждал меня у входа в Маймонидес с огромным кислородным баллоном и маской. Я помог ему залезть в машину и затянуть баллон. Я его уже несколько раз возил на химиотерапию и знал немного. Я пристегнул его поясом, и мы двинули в сторону хосписа. Абрам попросил меня остановить машину, чтобы покурить. Мы затормозили в парке. Я угостил его сигаретами. Дризман снял маску и затянулся:
— Я вот в больнице видел ток-шоу. Так оказывается, есть такие люди — геи. Это мужики, которые других мужиков в зад трахают. Как они могут? Черти бесстыжие! Где их совесть? Достоевского они не читали?
— Ну если они по-другому генетически устроены, что можно поделать? Если их от женщин тошнит и рвать хочется, что они должны через силу?
— Я вот со своей Сарой шестьдесят лет мучался, пока она в прошлом году не умерла — и ничего. Выжил! От этого еще никто не умирал! Умираю вот от сигарет. Геи хотят легко отделаться. Это нечестно!
Тут позвонила Маша:
— Саша! Мой неандерталец сбежал из тюрьмы. Меня сейчас пять полицейских приехали и охраняют. Ты ездишь на машине по городу. Если его увидишь, скажи ему, чтобы шел назад в тюрьму!
Гоша шел по весеннему Бруклину. Он подобрал окурок и с наслаждением закурил. Потом зашел в итальянскую автомастерскую, и механик-сицилиец посмотрел вокруг, ничего не сказал, срезал ему наручники и дал бутылку пива. Жизнь была хороша!
На углу Макдональд-авеню и Кингс-Хайвей я увидел Гошу. Мы притормозили. Гоша залез в машину. Опять все закурили, включая Абрама:
— Гоша! Мне Маша звонила. Зачем ты сбежал из тюрьмы? Маша бы, как всегда, через пару дней отошла и заявление бы забрала, тебя бы так и так через неделю выпустили. А теперь побег. Это же серьезная статья!
— Ты понимаешь, старик… Курить очень хотелось. И я должен был перечитать сборник Пастернака «Сестра моя — жизнь». Без курения я, может, еще бы и прожил, а вот без Пастернака не могу. И без Маши не могу уже. Ты же знаешь, как я ее люблю. Сколько у меня о ней стихов и песен! Это же просто так получилось.
Абрам снял маску:
— В начале войны мы попали в окружение. Командир и комиссар застрелились. А я подумал: «Неужели я никогда не увижу своей Сарочки, не загляну в ее глаза, не поглажу по волосам?» И мы с остатками моей роты пошли в прямую штыковую атаку на превосходящие силы немцев и прорвались. Так что ты, Георгий, молодец. Я бы тебя в свою роту взял. Мы бы с тобой из любого окружения вышли!
Я решил, что пора эту беседу прекращать, а то вдруг Дризман умрет, не доезжая до хосписа, или меня обвинят в сокрытии беглецов.
— Так Георгий! Вот тебе моя пачка сигарет, и иди в тюрьму. Чем раньше ты придешь туда, тем меньше тебя будут бить.
Георгий вышел и скрылся в переулке. Промчалась мимо, мигая и крича, как недорезанная, полицейская машина. Дризман потушил сигарету, и мы опять поехали. Хоспис уже был за углом. Дризман задумчиво сказал:
— Я же и Сара оба работали всю жизнь учителями в московской школе и бредили Пастернаком. Когда Сара уже не могла встать с постели и ничего не видела, я ей читал «Сестра моя — жизнь».
Шесть охранников здания суда были уволены, несмотря на многолетний стаж работы, потеряв пенсии. Их семьи потеряли не только деньги, но и хорошие государственные медицинские страховки. Профсоюз судебных охранников не смог их защитить. Гоша вернулся в тюрьму через три дня и получил два года за побег. По окончанию отбывания срока его депортировали назад в Россию. Маша развелась с ним и переехала из Нью-Йорка в Сан-Франциско. Абрам умер через три месяца. На ночном столике у его кровати был портрет покойной жены и томик Пастернака.
1Бельвью — центральная нью-йоркская психиатрическая больница.