Журнальный мир

В Москву Венька прилетел утренним рейсом. Вопреки всем предсказаниям товарищей по бригаде в гостинице на ВДНХ оказались свободные места, и, затолкав в шкаф дорожную сумку, он отправился смотреть зимнюю Москву.

После таёжного безмолвия столица встретила его шумной разноголосицей, гулом авто­шин и непривычной сутолокой. Как ни старался Венька лавировать в толпе, он постоянно задевал кого-то плечами. Добравшись до центра, долго бродил по Красной площади, потом вместе с людским потоком втиснулся в ГУМ, вспомнил о заказах ребят со своей буровой. Витя Жуков ждал удилище складное, бамбуковое. Сергей Хабибуллин – тот жене французские духи заказал. А Саша Драгунов просил для сынишки игрушку-луноход привезти, который на батарейке работает. К своему удивлению, за каких-то пару часов Венька успешно справился со всеми заказами и снова оказался на улице со свёртком средних размеров и удилищем. Груз был небольшой, и возвращаться из-за него в гостиницу не хотелось. В то же время он несколько мешал дальнейшим Венькиным планам. Поэтому Венька, привыкший всё решать быстро, подошёл к киоску «Союзпечати».

– Мамаша, здравствуйте, – влез он носом в маленькое окошечко, вдохнув тепло от притулившегося в углу электрообогревателя. – Можно, я у вас вещички на время оставлю?

Киоскёр – пожилая женщина – взглянула в Венькину физиономию, расплывшуюся в добродушной улыбке, тоже улыбнулась и уже было хотела согласиться, но вдруг посерьёзнела.

– А может быть, это краденое у тебя, а? – спросила она подозрительно.

– Да что вы, мамаша, упаковка-то видите какая? Магазинная. Да вот и чеки приклеены. – Венька поднёс свёрток ближе к стеклу. Киоскёр, прищурившись, оглядела Венькин товар и, убедившись, что парень не врёт, всё же пробурчала:

– Что у меня, камера хранения, что ли? Ещё шкаф какой принесёшь.

– Мамаша, не ругайтесь, – успокоил её Венька. – Хотите, я у вас лотерейных билетов куплю… ну, штук двадцать? (В прошлый свой приезд в столицу он заметил, что киоскёры буквально навязывают покупателям лотерейки, но москвичи берут их очень неохотно, видно, в своё счастье не верят). Веньке тоже не очень-то везло в этих играх, но он был оптимистом, поэтому при случае не отказывался от возможной удачи.

Это предложение живо заинтересовало женщину. Она тут же отсчитала два десятка розовых бумажек и, подумав, добавила к ним оставшиеся три.

– Последние это, – виновато сказала она. – Может, возьмёшь уж заодно. Ты не с Севера будешь?

– Почти, мамаша. Из Сиби­ри.

– Ну, понятно, то-то ты такой щедрый. Вот возьми сдачу. И заходи, давай свой пакет. Только я до семи вечера работаю, не опоздай, смотри.

– Не опоздаю, – пообещал Венька.

…Через десять минут он уже сидел в вагоне метро и подъезжал к станции метро «Таганская». Была у Веньки заветная мечта – побывать в театре драмы и комедии, посмотреть какой-нибудь спектакль. А больше всего хотелось увидеть Владимира Высоцкого. Например, в роли Гамлета. Из-за этого он, накопив неделю отгулов, и махнул в Москву из далёкой Тюменской области.

Уже при выходе из метро у него спросили лишний билетик. До театра этот вопрос повторили раз пять, Венька с трудом протиснулся в кассовый зал. Около закрытой ещё кассы вытянулась длинная очередь. Рядом с Венькой о чём-то совещались два парня: один – высокий и толстый, другой – маленький и худенький, метр с кепкой. Маленький держал в руках тетрадь.

– У тебя какой номер? – спросил он Веньку.

– Никакого нет, – пожал тот плечами. – А что за номер?

– В очередь за билетами…

– Так вы запишите меня.

– А что толку? – ответил парень. – Билетов всего сто двадцать будет продано, а очередь – вон, видишь, какая, уже двести одиннадцать записалось. И на перекличке никто почти не отсеялся…

Венька повернулся и выбрался на улицу. Мимо шли люди. Он тоже, наверное, повинуясь стадному чувству, побрёл по тротуару, завернул за угол здания. Из задумчивости его почему-то вывела дверь с табличкой «Служебный вход». Венька остановился, а потом решительно взялся за дверную ручку. В уютном небольшом фойе царила торжественность, которая присуща старинным домам с лепными украшениями на стенах, свечами в канделябрах. Свечей, правда, здесь не было,

Веньке показалось, что он их видит. И в это благолепие прекрасно вписывалась маленькая седая старушка в платье гимназических времён с кружевным воротничком, сидев­шая в небольшой, должно быть, артистичес­кой раздевалке. Божий одуванчик сквозь круг­лые очки в тонкой металлической оправе внимательно разглядывала незваного гостя.

– Здравствуйте, – как можно вежливее сказал Венька, и даже поклонился, заодно ста­щив с головы шапку,

Старушка критически проводила взглядом посыпавшийся на паркет снег, но вежливо пропела:

– Добрый день, молодой человек! Что вам угодно?

Венька мял в руках мокрую шапку и мучился, не зная, с чего начать. Но молчать дальше было просто глупо.

– Вы извините, я издалека к вам… В Мос­кве редко приходится бывать, – путанно начал он. – Понимаете, очень уж в театр ваш хочется попасть. Ну просто мечта. А с биле­тами у вас туго. Может быть, вы поможете?

Венька старался говорить как можно тише, но всё равно голос его звучал громко для этих стен, привыкших к тишине.

Старушка выслушала очень внимательно, кивая головой в такт словам.

– Какой у вас красивый тенор, – удиви­ла она Веньку неожиданным комплиментом. – Знаете, по тембру немного похож на соби­новский. Я слушала Леонида Витальевича в Большом театре. Как он пел Онегина, Берен­дея, Лоэнгрина… – ушла в воспоминания старушка. – А вы не поёте?

– Нет, – пожал плечами Венька, – не при­ходилось. Вот ор… то есть кричать в тайге часто приходится. Я помбуром работаю на буровой, – охотно пояснил он. – А когда ста­нок стучит – ничего не слышно. Вот и кричим.

Старушка внимательно посмотрела на своего собеседника, но чувствовалось, что мысли её сейчас где-то далеко-далеко.

– Так откуда вы, говорите, приехали? – поинтере­совалась она.

– Из Сибири… Западной, – пояснил опять Венька.

– И что же вы там делаете? Там, наверное, очень холодно? А белых медведей вы там видели?

Белых медведей Венька несколько раз видел в зоопарке. Но в глазах старушки была такая надежда на положительный ответ, что он неожиданно для себя уклончиво сказал:

– Да, есть… посевернее нас.

Старушка даже руками всплеснула, вос­хищаясь человеком, который спокойно гово­рит об этих страшных зверях.

– Ведь это, наверное, очень опасно. Они такие огромные, – скорее утверждая, чем спрашивая, сказала она.

– Да нет, ничего, – мотнул головой Вень­ка, думая, как бы уйти от этой щекотливой медвежьей темы, да и вообще из театра, по­тому что, похоже, вся его затея заранее была обречена на провал.

Но старушка не спешила закончить этот разговор.

– И неужели вы там, так далеко, слыша­ли о нашем театре?

Слово «театр» она произнесла с французским прононсом, и Венька подумал, что старушка наверняка знает два-три иностранных языка. Сам он учил в школе и техникуме немецкий, но познания его в этом предмете были весьма скудными. А вот о Театре драмы и комедии на Таганке Венька кое-что знал.

– Ну как же, – поднял он голову. – Не только слышали, но и знаем, какие спектакли у вас идут, и актёров знаем (из прошлогодней поездки в столицу Венька привёз проспект «Театральная Москва» и выучил оттуда всё, что касалось театра на Таганке. А вот попасть тогда в театр ему не удалось). Он назвал ста­рушке фамилии Хмельницкого, Демидовой, Золотухина, Смехова…

– А особенно Высоцкого хочется посмот­реть, – вздохнул Венька.

Когда он закончил перечисление спектаклей, которые игрались на Таганке, старушка покачала головой:

– Это – прошлогодний репертуар… Но всё равно прекрасно, что вы всё помните и любите театр. Хочу вам сказать, молодой человек, что вы мне очень понравились. Пожалуй, я уступлю вам свой билет на сегод­няшний спектакль. Тем более, что я уже его видела.

Она раскрыла маленькую чёрную сумочку, тоже ужасно старомодную, и протянула Веньке серый листочек бумаги.

– «Пугачёв» по Есенину, – пояс­нила она. – Кстати, ваш любимый ак­тёр Владимир Семёнович Высоцкий играет здесь Хлопушу. Вы увидите – это прекрасно сыгранная роль.

Билет стоил всего полтора руб­ля, Венька готов был отдать за него в пять, в десять раз больше. Но ста­рушку эта его готовность наоборот обидела. Попросив Веньку поберечь деньги, она взяла с него ровно столь­ко, сколько причиталось. Поблагода­рив добрую гардеробщицу, Венька вне себя от радости выскочил за дверь.

До начала спектакля оставалось ещё пятнадцать минут. Венькино ме­сто было в шестом ряду партера. Он уселся и стал ждать. И вот погас свет, и на сцене ожили есенинские герои. Венька старался ничего не упу­стить. И Бориса Хмельницкого в роли шута, с жутким хохотом бросающего с Голгофы бутафорские человечес­кие головы. И хор мальчиков, пев­ший жалобно и протяжно:

– О Русь, о Русь!

И женщин во всём чёрном – оли­цетворение страдающего народа. И, конечно, страстный монолог Хлопуши в исполнении Владимира Высоц­кого. Запомнилось Веньке застывшее волевое лицо артиста, осклабившийся в жуткой усмешке, словно окровавленный, рот и слова, как камни, падающие в зал:

– Сумасшедшая, бешеная кровавая муть! Что ты? Смерть? Иль исцеленье калекам? Проведите, проведите меня к нему. Я хочу видеть этого человека.

У Веньки была пластинка с записью этого монолога в исполнении самого Есенина. Ав­тор читал медленно, речитативом. Высоцкий произносил его иначе.

Двое из окружения Пугачёва натянули перед Хлопушей тяжёлую металлическую цепь, и он, рванувшись вперёд, упал на неё голой грудью и говорил, хрипя от злости на одном тяжёлом дыхании, а цепь всё глубже врезалась ему в тело. И когда тем двоим не понравились его слова об их предводителе, они отбросили пришельца назад, и он, отле­тев, упал спиной на другую натянутую цепь. И всё равно продолжал говорить, поражая зал своим неистовым стремлением к свободе и ненавистью к угнетателям – этими глубоко человеческими чувствами, пробудившимися в разбойной душе. А когда он поднялся, Вень­ка увидел на спине артиста красные отпечат­ки металлических колец. Как и его герой-ка­торжник, Высоцкий не щадил себя…

Спектакль кончился, и, выстояв длинную очередь в раздевалке, Венька выбрался на улицу. Было уже темно, снег шёл гуще, чем днём. Большие снежинки падали на лицо и пре­вращались в тёплые капли. Венька не за­метил, как вновь оказался у служебного вхо­да в театр.

– Надо бы отблагодарить старушку, – подумал он, – но как?

На другой стороне улицы светился огня­ми продовольственный магазин. Венька про­шёл в бакалейный отдел и купил две самых больших шоколадки. Уже гораздо смелее тол­кнул он дверь служебного входа. Старушки в раздевалке не было. Вместо неё сидел огром­ный мужчина в ливрее швейцара и при­хлёбывал кефир прямо из бутылки.

– Чего надо? – спросил он, утирая тыль­ной стороной ладони мокрые губы.

– Здесь старушка была до вас, не знаю, как её зовут…

– Нету твоей старушки и не будет боль­ше.

– Почему? – удивился Венька.

– Потому что я попросил её за себя часок подежурить. Актриса она бывшая, понял? Так что давай топай. Нельзя сюда посторонним. Читать-то, поди, умеешь? Вот выйди и почитай. Ты чего? – вскочил он, видя, что Венька направляется к раз­девалке. Но у того были самые мирные на­мерения.

– На, возьми, дядя. С кефиром или с чай­ком попьёшь, – сказал Венька и положил на стол подарок для старушки.

– Ну, ты даёшь, парень, – облегчённо вздохнул гардеробщик. – Откуда ты такой взялся?

– Из Сибири, – сказал Венька.

Уже подъезжая к гостинице, он вспомнил, что забыл взять свой свёрток из киоска «Со­юзпечати».

«Завтра заберу, – решил он. – Уж киоскёрша-то, поди, не последний день рабо­тала».

…Ночью ему почему-то снились бе­лые медведи…