Журнальный мир

Так получилось, что Андрей Битов с моих юных лет присутствовал на фоне моей жизни. Я читала с большим уважением его книги, хотя мне больше нравились его рассказы, а не нашумевший «Пушкинский дом», который казался вычурно и искусственно построенным. Его филигранно аналитическим языком нельзя было не восхититься и не заразиться.

И вдруг тень большого питерского писателя, блиставшего в 1980-е, стала обретать плоть. Мой жених Саша Николаев, художник, дружил с Димой Головачевым, который тогда был мужем Аллы Драбкиной, и квартира которых была огненным центром богемной питерской жизни. То Алла Драбкина, Андрей Битов и Резо Габриадзе вместе с художником Владимиром Гооссом спасали Олега Григорьева от тюрьмы, то все они увлекались новыми звездами рок-музыки. (Потом Саша Николаев явился в вязаной шапочке Андрея Битова, которую тот ему подарил). То Володя Гоосс, который, между прочим, придумал Кин-Дза-Дзу, все лучшие идеи и образы из нее были плоды его атомной фантазии — то звал в гости к Битову и его жене Инге Петкевич, которая пару раз звонила мне на домашний телефон, от чего у меня ляжки дрожали. Сама могучая литературная гранд-дама низким басом с оттенками власти и обаяния говорит со мной!

А потом умер Олег Григорьев, и его отпевали в церкви на Манежной площади, где когда-то отпевали Пушкина. Потом убили Володю Гоосса — кто-то тихий и незаметный нанес ему пятьдесят восемь ножевых ударов, и его утром нашли в пропитанном насквозь диване, о котором он как-то мне говорил: «Похороните меня в диване, это будет мой постмодернистский гроб!»

Наступили «нулевые». Я работала корреспондентом в журнале «На Невском», и меня попросили сделать интервью с самим Битовым! Битова в нашем журнале почему-то не любили, считали, что он чушь какую-то несет, и интервью было опубликовано в других, московских журналах. Называлось оно «Сколько стоит выдавить из себя каплю раба». Тогда речь не шла о денежном выражении капли, и мне интервью с мудрым, думающим человеком очень нравилось.

Потом вышла моя книжка «Пение птиц в положении лежа», которая очень понравилась тигрессе Инге Петкевич и ее дочке Ане. Они три года уговаривали Андрея Георгиевича почитать меня, но он с ужасом отмахивался — так его достали современными писателями.

Но вдруг он прочитал книгу и позвонил мне из Москвы. У него были некие издательские возможности, правда, я тогда прозу перестала писать и предавалась стихоплетству, а также пошиванию «политических ковриков» из тряпочек.

В своей московской квартире Битов угостил меня текилой, которую нужно было закусывать щепоткой соли в ямочке меж большим и указательным пальцем. От текилы беседа была бурная и горячая, до ночи. Битов признался мне, что попал под стилистическое обаяние моей книги «Пение птиц в положении лежа», от чего стал писать маленькими, в японском стиле, с восточно вывернутыми окончаниями, рассказиками, и он показал мне какой-то толстый московский журнал, где эти рассказики были напечатаны. Я вопила: «Ну так напишите об этом где-нибудь! Я же в полной ж, как писатель»… Потом я ему подарила свой коврик «Головокружение от газа», где было понятно, что изображено на тему беспардонного газососания вместо организации реального труда. Битов обрадовался и сказал, что у него намечается встреча с Михаилом Горбачевым, и он ему переподарит с моего разрешения мой коврик, и скажет нашему лидеру Перестройки, что вот сам стал на старости лет шить коврики, аппликации из тряпочек делать на актуальные темы… Битов был уверен, что этот коврик очень понравится бывшему президенту СССР. Мы с ним похохотали, и я на метле улетела в Питер…

В Питере была еще одна знаковая встреча — на церемонии вручении какой-то премии каким-то скучным авторам. Инга Петкевич и Андрей Битов ходили по фуршету изумленные: «Кто все эти люди? Как все бездарно, серо, скучно, убого. И это теперь такие писатели?». Церемония была оживлена тем, что в инвалидной коляске к столику с выпивкой и закуской подвезли замечательную поэтессу Галину Гампер. Тут подошел и мой друг МС Вспышкин, старейший диджей России: в оранжевых штанах, в кожаной косухе, в шипах и цепочках, с белоснежной бородой. Вспышкин очень понравился Гампер, и она стала звать его к себе, и он поднес к ее губам стакан водки, и поцеловал ей ручку и встал перед ней на колени от избытка галантности. И всем стало весело, и жизнь появилась в скучном месте умерщвления литературы. А Битов мне сказал: «Бросай их всех, поехали ко мне, внизу машина».

Эту фразу услышала моя знакомая по фамилии Авгур. И впереди меня оказалась в машине Битова под видом моей подружки. Всю ночь мы провели вчетвером на кухне в квартире Инги Петкевич на Невском в беспрерывном полете разговора обо всем на свете. В восемь утра Авгур уехала, а Битов меня спросил, вдруг трезво вспоминая беседу: «А кто такая эта Авгур?» Я ответила: «Не знаю. Я второй раз ее в жизни видела». И мы расхохотались. «Вот так бывает после посещения авгуров!» — смеялся Битов.

Инга подарила мне свою книгу прозы «Роман красной суки», вроде так он назывался. Это была крупноблочная проза, могучая, монументальная, — и у меня моментально кто-то эту драгоценную книгу спер безвозвратно.

Потом были интервью на вечере памяти замечательного художника и писателя Виктора Голявкина, и отдельное интервью об империи, которое, вроде бы, так никто и нигде не публиковал, или же с большими купюрами…

Новая капиталистическая Россия все меньше чтила своего глубокого, мыслящего писателя, и смерть его в СМИ не выглядела, как уход писателя с европейским именем. Страна уже вся подменилась, и было принято в искусстве чтить только развлекательную сторону, глубоко не копать, забыть о содержании, а в форме любить продаваемую яркую упаковку. Был дан курс: слушать только байки актрис и певцов как властителей дум, и плакать по лютым правозащитникам. Битов новой эпохе не нужен. Но эпоха стремительно меняется…

Кто-то написал в Facebook, что не будет перечитывать Битова. А я стала перечитывать эту серьезную, густую прозу, требующую замедленности и напряжения ума, и не могла оторваться.