Журнальный мир

И. Д. Андрей Георгиевич, вот империй в истории человечества было не так уж и много. И когда они падали, то рассыпались, рассыпались до бесконечности. И вот что с Россией происходит? СССР развалился на куски, и внутри этих кусков споры за владычество продолжаются, и чувство распада и измельчания пугает. Неужели это дальнейшее рассыпание не остановить никакой силой?

А. Б. Империи падают неизбежно. Они долго строятся и долго падают. Мы сейчас живем в последствиях разрушения нашей империи. И все отпавшие колонии и республики — они испытывают больше трудностей, чем метрополия, которая взяла и отделилась от них. Как если кривое зеркало разбить — то в осколках получается еще большие искажения. Грузия должна найти себе свои народы для подавления, и т. д., и т. п. Все проблемы с русским населением в Прибалтике происходят от того, что это все режимы уменьшенных империй. Они выйти из этого состояния неспособны. Никому они не нужны оказались. Они были нужны СССР.

Одно дело — «советский», другое – «имперский». Я всегда считал, что советский режим воспользовался состоянием империи. И действительно, Сталин оказался императором самого жесткого образца, но эту империю он сохранил, приумножил. Ему приписывают такую фразу: «Я умру, и все разворуют». Не знаю, насколько это правда, но с 1953 года империя падает. И 1956 год с XX съездом, и мягкое Брежневское правление с приучением к корпоративам и «Жигулям», и внезапные смерти олигархов, начиная с Суслова, которые продолжались, как домино, — все это пришло к своему закономерному концу. И вот в наличии Белоруссия с паханом, Азербайджан со своим паханом — это все абсолютное отражение первоначального распавшегося прообраза.

Мне дважды повезло и дважды не повезло. Меня никогда не пускали на Запад, но зато я объездил весь Союз. И до сих пор я наталкиваюсь на удивление иностранцев: неужели тогда можно было ездить? Им СССР казался замкнутой системой. А ездить можно было, в погранзоны можно было выписать липовую командировочку.

Еще раз мне повезло, когда я сбежал из Питера, как из замкнутой обкомовской системы. Я сбежал в Московскую, более разомкнутую, и попал на Высшие сценарные курсы ВГИКа. Их тогда пытались закрыть, и хитроумный полковник КГБ Маклярский, как нам тогда казалось, придумал способ спасения курсов, которые считались рассадником диссиденства. Там всякое кино показывали — не наше, всякие споры возникали…. А Маклярский увидел впереди две большие даты – 50 лет Октябрьской революции в 1967-м и 50 лет СССР в 1972 году, и подсунул свою легенду курсов: чтобы абитуриентов из Москвы и Питера, этих неблагополучных рассадников диссидентства, этих болтливых городов, не принимать, а принять по одному человеку от республик. И это проскочило.

И я думал, что попаду в глухое провинциальное пространство, но оказался неправ. Когда я перечисляю тех, с кем я учился — то это украшение всего современного искусства. Грант Матевосян от Армении, Резо Габриадзе от Грузии, Рустам Ибрагимбеков от Азербайджана. Я и Маканин – от России. Когда курсы закончились, мне выпал шанс уехать в Японию, писать сценарий первого русско-японского фильма. И в последний момент меня сняли с борта самолета, у меня были в кармане иены, билет на пароход «Владивосток-Якагама», и в последний момент меня отозвали два квадратненьких господина. И я не поехал. Вместо Японии я попал в Армению. Что бы я там написал про Японию? Как бы я вцепился в возможности загранпоездок? А так — я попал в другой мир. В Армении меня ждал лучший поводырь и друг страны — Грант Матевосян, а в Грузии — Резо Габриадзе. И постепенно набежала книга путешествий по империи.

Брежневская эпоха, в которой я путешествовал — чем она была любопытна — под запрет, под цензуру тогда попадало вот что: не ругать КГБ, строй, власть, но уже можно было говорить о национальных корнях, традициях. Все это зрело. Мне уже тогда было видно, что империя падет. Это не было видно только олигархам из политбюро. Я во многом тут считаю повинным Сергея Михалкова, который написал гимн, начинающийся со слов: «Союз нерушимый». Они настолько в эту строку уверовали, что у них сомнений не было. Никита Хрущев мог спокойно переложить Крым из кармана России в карман Украины, ни о чем не думая. Теперь мы видим, что произошло. Я видел рушимость, но моего совета никто не спрашивал, пока не настала «Беловежская пуща», нарушившая нерушимость.

Осколки пошли по всем регионам. Я доволен тем, что был свидетелем. Мой друг, этолог Виктор Дольник, сказал, что если бы он увидел живого птеродактиля, то бросил бы и жену и детей, лишь бы это увидеть… Я видел живого птеродактиля и живую империю.

Имперство гораздо важнее. Оно было сохранено большевиками, все остальное оказалось фальшивыми лозунгами, которыми всех обвели вокруг пальца.

Я хотел сделать телесериал, но в 1998 был дефолт, на проект уже не стало денег, а у меня уже не хватает сил, чтобы сделать фильм «Империя Добра». Что это такое? Это то, что люди живут всегда и всюду, надышав свое пространство, и в окопе, и в тюремной камере, всюду они живут, надышивают. Когда кончилась империя, от котла, утепленного жизнью, ушел пар. Дружба народов была, несмотря на фальшивость лозунга.

Я, как Ленин, написал пять тезисов. Пять составляющих империи — это русский язык, русская водка, общая служба в армии (особенно во времена войны — защищали общую страну), потом рынок и русская баба. Которая была поблондинистей, попухлей и подоступней. А танки, пушки и КГБ были во вторую очередь. Народ подсознательно хотел очеловечить то, что изначально было бесчеловечным. Когда сняли крышку с котла, пар испарился, тепло убежало, осталась ностальгия.

Мне хотелось объехать края империи и все горячие точки, посмотреть, как люди страдают без большого брата.

Я помню, как в Норвегии я общался с великой латышской поэтессой, чуть ли не на нобелевку номинированной, мы разговорились, естественно, по-русски. Она рассказывала, как общалась за границей с литовкой на плохом английском. Та ей сказала: «Перестань придуриваться, давай поговорим по-русски». Так что язык как склейка империи остался.

Кстати, на втором конгрессе пен-клуба я настаивал, чтобы русский язык, как английский, испанский и французский, был признан языком общения внутри пен-клуба. Так как меня облепляют киргизы, татары, словаки — все они хотят говорить со мной по-русски, потому что иного способа пообщаться нет. Язык и водка продолжают работать.

И. Д. А русские бабы, выходящие замуж за китайцев — может, они сохранят российскую империю?

А. Б. Нет, они сохраняют китайскую империю. Я слышал, что у китайцев доплата существует, если они женятся на русских. А как еще захватить территорию? Сибирь, увы, пуста. И это все видят. А Китай переполнен. И вы ничего не сделаете.

И. Д. А вы Сибирь тоже всю объездили?

А. Б. В Сибири я был не раз, работал там как геолог, в Забайкалье я бурил, но не могу сказать, что хорошо знаю Сибирь.

И. Д. Печалит, что у власти нет программ заселения Сибири, как это было у Столыпина. Надо отдать Сибирь староверцам русским, которые сейчас живут по всему миру и сохраняют русский язык и культуру…

А. Б. Землю надо отдать хозяевам. Не фиг жадничать. А это для власти недопустимо.

И. Д. А как родилась ваша «Битовская империя»?

А. Б. Однажды – это случилось подсознательно — я поставил в ряд книги, которые были в Америке изданы на английском — одна, две, три, четыре… Я увидел, что это нечто целое, в нужной последовательности. И родилась «Империя в четырех измерениях», состоящая из томов: «Аптекарский остров», «Пушкинский дом», «Путешествия по России» и «Оглашенные». Началось все с непридуманной фразы, случайно написанной в 60-годы: «Хорошо бы начать книгу, которую надо писать всю жизнь!». Кончается моя книга сценами путча 19 августа 1991 года. Там есть петлеобразное набегание времени на время, повторение истории, расширение пространства — от моей малой родины, Аптекарского острова, до «Оглашенных».

И. Д. До Америки, наверное?

А. Б. Заграницы там нет. Эта «Империя в четырех измерениях» – главный труд моей жизни, и составляет первые четыре тома из девяти томов собрания сочинений, которое я собираюсь издать.

Я считаю, что все держится на традиции и на потомках. Последний мой текст написан по этому поводу — о дельфинах. Они потому не стали людьми, хотя они и очень умные, что они плавают в четырех поколениях. Им незачем выходить на сушу, они передают опыт внутри своего рода. У нас же в стране вечно прерывается черед поколений. Нет настоящего наследования — имущественного, классового, духовного. Тот геноцид, который провела революция с нашей страной, носил классовый характер. Революция последовательно убирала классы. А заодно оказался уничтоженным народ. Начали с дворянства, духовенства, интеллигенции, купечества (оно же буржуазия), кончили крестьянством. Это было нестерпимо для тех, кто пытался отвести людей от родства. Родство очень серьезная вещь — я не имею в виду национализм. А преемственность поколений была классовой, и ее пришлось большевикам разрушать путем классовой революции

И. Д. А с национальностью что происходит?

А. Б. Где-то я уже написал, что ничего более мощного, чем язык, у нас нет. Поскреби русского — найдешь татарина.

И. Д. Сейчас говорят — еврея.

А. Б. Это конгломерат смешанной крови, смеси часто бывают хороши – это был единственный способ выжить деклассированному народу. Помесей возникло гораздо больше, чем было до революции. Что такое национальность, русский народ? Мне трудно об этом судить. Русский язык, русская культура — да, это всегда возникает, это всегда есть. Русское небо или русский лес? Не знаю, в Канаде точно такие березы и трава, как у нас. Господь един, нет попытки консолидировать людей по крови. Кровь полностью перемешана. И к языку, и к культуре примыкает много национальностей.

Вот мой друг Матевосян писал по-армянски, но многие начинали писать по-русски, поскольку на национальном языке они не могли выбиться в люди и в мировое пространство. Василь Быков — писал ли он по-белорусски? Кто его знает! А Чингиз Айтматов — по-киргизски? Глубоко сомневаюсь. Путь был через журнал «Дружба народов».

У меня есть еще один проект. Я выбрал четверых друзей и решил, что мы поедем в Казань, потом в Одессу, потом в Питер и в Москву — и в Казани все окажутся татарами, в Одессе — евреями, в Питере – немцами, русскими все окажутся в Москве. И у каждого есть корешок в каждом случае. Эту идею подхватил канал Культура. Но есть английская поговорка: «Идя по улице “вот-вот”, приходишь в дом “никогда”».

И. Д. Ну, кто-нибудь денег даст – евреи, татары, немцы! Но что ждет нашу империю?

А. Б. Сейчас все может быть. Москва как утюг или булыжник — будет в центре, но она не скрепляет Россию. Если говорить о географии, граница Европы проходила по Уралу и Кавказу. Когда я стал ездить в Европу, то там они удивлялись, что Армения и Грузия — это Европа. В конце советского режима граница восточной Европы проходила по Берлину, а Азии — по Москве. А сейчас это все сползло на восток, и Азия сегодня — от Урала.

Во время перестройки я увидел в немецкой газете, что карта Украины заштрихована не так, как остальное пространство. Я понял, что Украина отпала, понял, что Союзу конец, а Украина ведь определяла возможность Союза.

Недавно я нашел свою запись в дневнике тех лет: «Что будет с Украиной? Украинский не вспомнят, английскому не научатся, а русский забудут. И получится очередная страна без языка и истории»…