Цена свободы

Цена свободы

Лишь только с третьей попытки Елена Семёновна открыла ключом входную дверь: то она не могла попасть в замочное отверстие, а то ключ не хотел поддаваться, словно его изнутри кто-то придерживал.

Надо было всё-таки послушать Светлану, пусть бы сегодня ночевала у меня, – промелькнуло в голове, но вслух ответила себе: – Справлюсь. Придётся привыкать.

Оставив туфли у порога, прошла в комнату мужа, открыла форточку, села на краешек дивана и зарыдала вполголоса. На сей раз ей никто не мешал, лишь кошка Машка прильнула к ногам, виляя хвостом, затем прыгнула к Елене на колени и топталась, топталась, слизывая с её щёк горестные слёзы. – Одни мы с тобой остались, одни, – поглаживая Машку, прижала к себе и разревелась ещё громче. Кошка будто понимая всё происходящее, сильнее прильнула, замурлыкала. Успокоившись, пройдя на кухню, Елена Семёновна налила ей молока и дала корм.

Проголодалась, сегодня было не до тебя, – говорила она ей, а та, лакая молоко, словно соглашаясь, кивала головой.

Елена зашла в ванную комнату, ополоснула руки, лицо и остановила свой взгляд в зеркале. Ей показалось, что за сегодняшний день, день похорон, постарела ещё больше, а на припухшие глаза и губы уже и не обращала внимания. Но в зеркало долго глядеться не стала, так как слышала, что зеркала надо три дня после усопшего держать закрытыми, а то покойник может показаться. Приметам сильно-то и не верила, всё же от зеркала отошла. За сорок лет совместной жизни столько его пьяного набоялась, что покойник уже и не страшен. Собрав бритвенные принадлежности мужа, его расчёску, зубную щётку, засунув всё в один мешочек, ушла на кухню. Есть не хотелось, да и только что из кафе, где поминки были, впрочем, и там она ничего не поела, не лезло. На подоконнике стояла рюмка, наполненная водкой, а сверху кусочек хлебушка. Это подруга Галка поставила, объяснив, что так положено – сорок дней пусть стоит. Спорить с Галкой было бесполезно.

Вдруг Елена подошла к подоконнику, схватила рюмку с водкой, и, как она это не раз проделывала, за что порой получала, резко выплеснула спиртное в раковину.

На-ко тебе, выкуси, а вот хлебушек оставлю, ешь, не жалко, могу и маслом смазать, – съехидничала она. Вдруг её охватил страх, вздрогнула, но тут же, продолжила:

Всё, отбоялась, хватит, допился, сам себе жизнь урезал, жил бы да жил, через год на пенсию бы пошел, да и моя пенсия – хватило бы. Дети, слава богу, сами по себе живут, взрослые.

И она вдруг поняла, что на неё больше никто не закричит, не поднимет руку, не ударит… Трезвый, трезвый был молчун. Им последнее время даже не о чём было разговаривать, жили по разным комнатам и лишь на кухне-то и встречались. Трезвый ел молча, быстро, а то ставил еду на поднос и уходил в свою комнату, где постоянно был включен телевизор. Телевизор её раздражал порой так, что хотелось вышвырнуть с балкона. Пьяный муж его включал на полную мощность, и ей всегда было стыдно перед соседями, музыка гремела не только в их подъезде, но и на улице. Елена выключала, Иван снова включал, а жену при этом отшвыривал в сторону, да ещё как отшвыривал…

Ваня, соседи же, соседи, сделай потише, – умоляюще просила она.

А что мне соседи, да наплевать мне на них, пусть и они слушают, что хочу, то и делаю, моя жизнь.

И снова брань… Да, твоя, соглашалась она, зная, что бесполезно с ним связываться, уходила в свою комнату. Когда Иван пил, то почти не закусывал, может, потому и быстро пьянел, слабые спиртные напитки алкоголем не считал, пиво для него было как вода. И всё пил и пил, не зная меры. А быть может, это всё заложено в генах? Сколько раз Елена задавала себе этот вопрос. Ведь его родители по молодости употребляли ого-го и дрались по пьянке. Да и трезвые они вели себя словно неродные, вечно ор, брань, грызня. Какой пример мальчик получил от своих родителей? Поэтому, наверное, Лена старалась как-то понять Ивана, простить, помочь ему, но всё безуспешно. Прощение и терпение продолжалось на протяжении совместной жизни. В своей, родительской семье, Елена такого не видела. Её отец выпивал очень редко, по праздникам и всегда знал меру. Спокойный, неворчливый, а про маму и говорить нечего – святой человек. Давно в мир иной ушли. В этой же семье совсем другая ситуация: свекровь порой уходила в запой на неделю, даже на работу, бывало, не ходила, тогда ей свёкор отвешивал по полной программе. Лену это возмущало до глубины души. Бедная свекровь с неделю, а то и больше ходила в синяках. Лене было её жаль, она не раз пробовала с ней разговаривать, да толку-то, пошлёт куда-нибудь подальше – и всё.

А здесь-то, здесь-то за что? Поесть наварено, в квартире чистота, дети ухоженные. Сама по возможности работала на двух работах, днём учителем начальных классов, а вечером прибегала в ту же школу и мыла полы. Лене вдруг снова стало жалко себя, и она вновь всплакнула. Затем почувствовала такое облегчение, словно гора с плеч свалилась.

О боже, поймала себя на том, что в душе появилось спокойствие, даже какая-то радость, что освободилась от пьяного мужа. Освободилась…

Теперь спокойно можно выйти в люди, не нужно маскировать синяки – их больше не будет! Она задышала полной грудью, ей захотелось жить! Жить как никогда, она давно не ощущала такого прилива энергии, даже стало неловко за себя: ведь сегодня день похорон…

Слышишь, Ванюшка, (так она его называла до свадьбы, так ему писала в письмах, когда он служил в армии), ведь дождалась, ни с кем не встречалась, верно ждала и замуж вышла, всё как положено.

Слышишь, – продолжила она, – вот до чего ты меня довёл, что радуюсь, радуюсь, что наконец-то ты меня оставил в покое, радуюсь, что тебя нет со мной.

Она говорила в полный голос, словно Иван стоял рядом и вслушивался в каждое её слово, слушал и молчал. С пьяным бесполезно разговаривать, а трезвый обходился стандартными фразами: «ладно, всё, хватит, отстань, понял», а порой добавит « больше не буду» и виновато прикоснётся к её волосам. Это и всё утешение с его стороны. Со временем ей даже противно стало, когда он до неё дотрагивался.

Так и жили каждый сам по себе, каждый в своём коконе. Обидно. Жить с пьющим, и нелюбимым человеком тяжело и больно. Просто жить от безысходности, от того что некуда уйти, убежать…. Раньше надо было, когда только Мишенька родился, уже тогда она познала тяжёлый кулак Ивана, а голову пробил ей сапогом, тогда надо было бежать. Тогда. Да смолчала, стерпела, боялась стыда перед соседями. А развестись? Какую боль принесёт своим родителям! Те жили в деревне и, не зная, каково живётся дочке, мать на вопросы знакомых отвечала:

Слава богу, повезло нашей средненькой, повезло…

Когда появилась на свет дочь Ирочка, Иван на некоторое время пить перестал, даже курить пробовал бросить, и вроде бы зажили неплохо, но…всё это на некоторое время, затем вновь брался за своё, да ещё как брался. Дети с детства напуганы, хотя Лена всячески старалась их оберегать, у бабушки-соседки порой прятались.

Время пролетело, выросли дети, Лена даже по-своему радовалась, что они уехали из города, не будут видеть поступки пьяного отца. Конечно, ей их очень не хватает. Созваниваются часто. На вопрос «как отец» отвечала: «Да вроде образумился». Так и жила: работа, дом, пьяный муж …. Были и отдушины, это когда она умудрялась с подругами сходить на какое-то мероприятие и когда он был трезвый. В школе многие учителя догадывались о её проблемах, но старались не подавать виду. Чужая семья – потёмки. С некоторыми подругами она делилась тайной, а когда поняла, что тайна просачивается – закрылась. Сколько раз рассказывала своей старшей сестре, та жалела её, но всегда упрекала: а я тебе говорила не выходить за него замуж, не послушала, вот теперь мотай сопли на кулак. Говорила… – соглашалась Лена, но и со старшей сестрой всё меньше и меньше делилась своей болью. Младшая её сестра жила на севере, у той своих проблем хватало, приезжала раз в год, но Лена старалась скрыть семейные неурядицы… Только одной подушке доверялась полностью, она-то её хорошо понимала, и впитывала в себя бегущие слёзы и выслушивала накопленную годами боль. Не единожды в порыве безысходности Лена думала покончить с собой, но при мыслях о детях у неё опускались руки. Не решалась. Не решалась детей оставить сиротами. Но когда они выросли и разъехались, всё же сорвалась: после его очередного запоя выпила стандарт снотворных таблеток. Тогда уснуть навсегда ей не удалось, спасли соседи, вовремя вызвали скорую помощь, два дня в реанимации и неделя на больничной койке заставили задуматься о многом. И снова не выходили дети из памяти: что же они подумают, что мамка слабачка? Она корила себя за этот глупый поступок. Слабачка. Лена знала многих своих подруг, которым не слаще, чем ей, доставалось от мужей.

Подойдя к иконостасу, Елена помолилась.

Молилась она каждый день, это облегчало ей душу, она молилась за всех, не только за себя, за всех людей на белом свете, чтобы все жили в мире и согласии, чтобы не было войны, и, конечно же, за мужа, чтобы он бросил пить эту проклятую гадость. В порыве гнева проклинала тех, кто изобрёл все спиртные напитки.

Как-то её спросил доктор в поликлинике:

Есть ли у вас аллергия и на что?

Есть, на спиртное, доктор, страшная аллергия!

Удивлённый доктор не знал, что и сказать.

Тошнит меня, и трясти начинает, во рту всё пересыхает, аж дышать нечем, как только запах почувствую, а чувствую я его на километр уже.

Глядя на огромный синяк Елены Семёновны с тыльной стороны локтя, врач не стал спрашивать, пьёт ли муж, а задал следующий вопрос:

А подшить не пробовали или развестись, в конце концов?

Подшить? – она усмехнулась. – Да он себя и пьющим-то не считает.

Он работает?

Работает, и неплохо работает, когда не пьёт, водитель он, а когда на ремонте, то…

А на ремонте часто бывает?

Быв-а-ет, – протянула она. – И праздников навыдумывали столько, что не только мой, скоро все сопьются. Вот к чему на Новый год столько выходных? К чему? Ох, ненавижу праздники, и пятницы тоже, – прибавила она, на что доктор улыбнулся и выписал направление в дневной стационар: прокапаться надо, нервы подлечить.

Она взглянула на пустую рюмку, на кусочек хлебушка, и ей снова стало жутко. Словно услышала просящий голос Ивана:

Налей рюмочку, налей.

Нет, сказала она себе, никакого спиртного в моей квартире больше не будет никогда. Никогда!

Морсиком буду тебя поминать, морсиком и соком, – сказала уже в полный голос, обращаясь к Ивану. Затем собрала с трёх опустошенных бутылок « драгоценные» капли и слила в рюмку, получилось с чайную ложку.

А хватит, этому радуйся, – мрачно улыбнулась она, положив поверх рюмки уже слегка подсохший кусочек хлебушка. – Вот денег скоплю, к сыну в Москву в гости съезжу, а что, имею право, он давно зовёт, и дочь зовёт во Францию, но туда точно не поеду. Не-ет, чужая страна, и живут они на съемной квартире. А может, к себе сманю, будем жить вместе, куда мне эта трёхкомнатная?

И я не вечная, – рассуждала она, – но ещё поживу, ведь жизнь-то у меня только начинается, нормальная-то жизнь. Ой, прости меня боже, царство небесное рабу божьему Ивану. Я вообще думала, что он весь проспиртованный долго проживёт, все паразиты убитые, а вот моё сердце не выдержит, а тут у него тромб оторвался. Знать, так богу угодно. Освободилась я, а как себя на людях вести, даже и не знаю. Есть у меня знакомая Тамара, как похоронила своего Алексея, с того времени и дня не прошло, чтобы она не ревела, вся в слезах. Да что сравнивать: ведь мужик-то он у неё золотой был. Все б такие были и горюшка б женщины не знали.

Лена накинула на плечи шалюшку и вышла на лоджию. На детской площадке играли детки, слышался смех. Солнце спряталось за высотки домов, и потянуло осенней прохладой, свежестью. Зашла на кухню, включила чайник, радио, из которого доносилась песня «Лесной олень». Лена улыбнулась: песня ей с детства нравится, но улыбнулась, потому что вспомнила. Как-то неизвестно какой гадости напился Иван и, глядя на Ленину голову, со злостью стал повторять:

А где рога, куда рога дела? Где рога, сволочь, спрашиваю!?

Вань, да не шути ты и не кричи, не пугай ты меня, что, уже до чёртиков допился или крышу сносит?

А я и не шучу, – прежним тоном сказал он, сжав при этом кулаки.

А-а, рога-то, да я их обрезала, устала носить, тяжёлые больно, – подыграла она. А у самой по коже мурашки. Страшно стало. Боязно. Как никогда страшно….

Хорошо-о-о, – успокоился он, пошарив по её голове, убедившись, что их действительно нет, процедил что-то сквозь зубы и побрёл спать. Удивилась тогда она, что не выступал, странно как-то, а вот с вопросом о рогах – жутковато стало. И что такое выпил, какую гадость, что рога мерещатся?

В ту ночку она так и не заснула, все в голову лезло, и вспоминала, как однажды друга привёл домой, оба изрядно выпившие, а Лена не стала нервы себе мотать. Следующий день суббота – выходной, в школу не надо было идти, пошла к сестре с ночёвкой. Но, оказывается, в эту ночь они «девочек себе по заказу вызвали». Ира, дочка, уже во Франции с год как жила, а Миша в институте тогда учился, на третьем курсе, у друга ночевать остался, и это прекрасно знал Иван и уже по телефону «девочек» вызвал. А тут возьми да явись сын с другом и шмыг в свою комнату, чтобы отца пьяного не видеть и не слышать. Сидят, конспекты штудируют, к экзаменам готовятся. Звонок в дверь, сын побежал открывать: может, мама вернулась? А тут на тебе: «девочки по заказу». Миша удивлённо:

Вы адресок перепутали.

Выскочил Иван, растерянный, расстроенный, что сын дома, и говорит:

Это, сынок, ко мне, я вызвал.

Пап, да ты что, с головой не дружишь?

Марш в свою комнату, а девочки кофе попить пришли, проходите, проходите на кухню. Те с удовольствием попили кофе, угостились вкусненько, посидели, пообщались, а перед уходом денежки потребовали, хорошие денежки.

Как, а ничего же не было? – завозмущался Иван с другом.

А нам какое дело: было – не было, мы время на вас потратили, или с сутенёром нашим мечтаете познакомиться?

Друг прикинулся, что деньги на работе забыл. Ивану пришлось заплатить и за себя и за товарища по работе.

Миша матери ничего не хотел рассказывать, чтобы не расстраивать её, но Лена всё-таки узнала на следующий день. Иван сам Лениной сестре признался, скорее всего, подстраховался перед сыном. Всю квартиру Лена тогда с хлоркой отдраивала, мерзко было на душе, возненавидела Ивана, но не выдала сестру, не сказала, что знает правду. Он и по молодости от неё гулял, не раз Ленины подруги были Ивана любовницами. Вот как-то так….

Сегодня Лена собралась пораньше лечь. Ворочалась, ворочалась с боку на бок, а сон не шёл. Иван не выходил из головы. Вспоминалось всё: и плохое, и хорошее, и смешное…

Ведь было же всё. И отдыхать ездили на Алтай, правда, там он тоже пил, но… А руки-то у него золотые: когда не пил, всё в квартире сам делал, весь ремонт, и деньги не жилил, все отдавал.

Как-то на рыбалку однажды с ним ездила, щуку большую поймал, потом у костра сидели, уху варили, разговорились. А ночь тёплая, лунная, звёздами усыпана. За грибами ездили, он бежит по лесу, как лось, радёхонек, особенно белым грибам радовался.

Эх, Иван, Иван, сам себе годы обкромсал, сам себе, – шёпотом произнесла она. – А ведь были и солнечные дни. Были…