Чайки над свалкой

Чайки над свалкой

Чешские записки украинского батрака. Окончание

* * *

Эта свалка мало походила на те, что мне приходилось видеть ранее на территории России и Украины. Процесс утилизации отходов был незамысловатым, сравнительно недорогим и экологически оправданным. Происходило это так: сначала рыли котлован, дно и стены которого выстилались полиэтиленовой пленкой. Затем этот котлован заполнялся всевозможными отходами. «Небеспечные материалы» — старые аккумуляторы, телевизоры, неоновые лампы и т. п., а также автомобильные шины и отходы из пластмассы, бумаги и тканей складировались отдельно. Мусор, свозимый мусоровозами, разравнивался и утрамбовывался «накладачами» (вроде наших бульдозеров, только не на гусеничном ходу, а на железных колесах и с ковшом). Постепенно котлован заполнялся, а на его месте образовывался высокий курган утрамбованного мусора. Причем на определенном этапе отходы начинали периодически поливать специальным катализатором, ускоряющим процесс разложения, сопровождаемый выделением метана, который отводился в газогенератор по трубам, установленным на «копце».

Когда курган достигал нужной высоты, его с трех сторон покрывали пленкой, затем глиной, а сверху — обычной землей, в которую высаживали саженцы плодовых деревьев вперемешку с колючим кустарником, а с четвертой стороны выкапывали новый котлован и цикл повторялся. Таким образом, когда территория, отведенная под свалку, оказывалась освоенной, то на месте вчерашних зловонных курганов мы оставляли если не ботанические сады, то вполне живописные продолговатые холмы. Не зря к нам на экскурсию привозили то студентов-экологов, то участников различных экологических семинаров и даже иностранных туристов.

Немного портили картину разносимые ветром пакеты, обрывки бумаги и прочая мелочь. Мы пытались с этим бороться, выставляя вокруг формируемого кургана высокие металлические мачты и натягивая на них капроновые сети, а также высаживая вокруг территории свалки различные колючие кустарники и деревья. Это помогало, но не на 100%, и нам приходилось, вооружившись вместительными мешками, периодически отправляться на прочесывание окрестностей для сбора разлетевшегося мусора.

В теплое время года рабочий день для нас, украинцев, начинался в шесть утра и продолжался до десяти вечера. Очередной дежурный задерживался на свалке еще на час. Наши непосредственные начальники-мастера работали в две смены: с шести до четырнадцати и с четырнадцати до двадцати двух понедельно. Контора («канцеляж») трудилась с восьми до шестнадцати часов.

Зимой мы заканчивали работу значительно раньше и — по договоренности с мастером второй смены — не забывали приписать себе лишний часик, а то и побольше. Иногда директор свалки пан Грац непосредственно сам указывал нам объем работы и продолжительность рабочей смены на тот или иной день.

Мастерами у нас были пан Франто (Франтишек Знаменачек), пан Лукаш и пан Руда (Рудольф) — старший мастер. О Франто я, как, впрочем, и другие украинцы, ничего хорошего вспомнить не могу. Тридцатисемилетний здоровенный упитанный детина, вратарь и играющий тренер деревенской футбольной команды, для меня он был реальным воплощением персонажа известного анекдота: «Было у отца три сына: два умных, а третий — футболист». Работая во вторую смену, он, отследив отъезд директора со свалки, тут же забирал пару украинцев и отвозил их на работу к себе домой в ближайшую деревню.

Дом его находился в весьма живописном месте, у подножия крутой лесистой горы. Территорию с террасами вокруг двухэтажного коттеджа украшали фонтан, открытый бассейн, беседка, клумбы и ряд хозяйственных построек. Оставшуюся площадь покрывал травяной газон. Имея дармовую рабочую силу и взятые на свалке или обмененные стройматериалы, Франто постоянно что-то ремонтировал, переделывал, достраивал…

В первую смену, когда в любой момент мог появиться директор или старший мастер, Франто всегда чувствовал себя дискомфортно: пошныряв по территории свалки и прибрав все, что представляло для него какой-либо интерес, а заодно убедившись, что все рабочие заняты своим делом, он забирался в свой вагончик и, взяв себе в союзники кофе и телевизор, вступал в борьбу со сном. Обычно в этой схватке он был обречен на поражение и, чтобы укрыть сей позорный факт от начальства, приглашал к себе сторожа-украинца, обязанного следить за дорогой от конторы, находящейся в полукилометре от свалки. Обычно эта ответственная и щекотливая миссия поручалась Володе, а в его отсутствие — Марине. Правда, с последней Франто сильно просчитался: эта бдительная охранница не только оберегала сон нашего мастера, но и фиксировала все это (и не только это) на видеокамеру своего мобильника. Так со временем в Мариночкином досье накопилось немало компрометирующей информации на нашего незадачливого начальника: вот он блаженно спит на своем рабочем месте, вот наполняет свои канистры на нашей бензозаправке, а вот загружает цветмет в свою машину. Франтишек и сам не заметил, как оказался у нас на крючке. И теперь стоило ему предъявить нам какие-либо претензии и припугнуть директором, как ему тут же напоминали о его собственных проделках, и он поджимал хвост…

Что касается второго мастера — пана Лукаша, то первые пару месяцев я вообще не знал, как он выглядит. По слухам, его папа занимал какой-то высокий пост и мог бы обеспечить сыну хорошую карьеру, вот только последнего это совершенно не волновало. Лукаш был фанатом автогонок, и интересовали его только автомобили. Он постоянно возился со своей очередной машиной, что-то переделывая и усовершенствуя, а потом с угрожающим ревом на бешеной скорости носился на ней по территории свалки и по прилегающим дорогам. Если после очередной аварии машина не подлежала ремонту, Лукаш покупал себе другую (б/у) и сразу принимался за привычную для себя работу. На свалку, как мне сказали, его направил отец для наказания и вразумления, сопроводив примерно таким напутствием: «Не хочешь учиться — иди поработай!»

К нам на дртич без приглашения Лукаш не заглядывал, а приглашали мы его только в случае крупной поломки. Запомнились его доброжелательно-застенчивая улыбка и уверенные руки. Ликвидировав поломку, он опять надолго исчезал из нашей жизни.

Старшим мастером был милейший пан Руда. Он осуществлял общее руководство и контролировал копец — площадку, куда свозился весь не подлежащий дальнейшей переработке мусор. Украинцы на копце не работали, но пожаловаться пану Руде на нелюбимого всеми Франто могли — и довольно часто это делали.

Как опять же мне рассказывали ветераны свалки, пан Руда в свое время занимал довольно высокий пост в службе безопасности Чехословакии. Не отказался он от своих убеждений и после «бархатной революции». Если раньше он искренне симпатизировал Советскому Союзу, то теперь не скрывал своих симпатий к России. И когда к нам на свалку попадала, например, сувенирная продукция с символикой СССР или РФ, мы обязательно откладывали что-нибудь для пана Руды, и он с благодарностью принимал эти незатейливые подарки.

Нравились нам и «фушки» (шабашки) у пана Руды: работой он нас не перегружал, но платил хорошо (сто корун в час) и щедро угощал — фирменными блюдами в его доме были мадьярский гуляш и «чешский чай» с медом и ромом. В трех его гаражах по соседству с советским уазиком стояли и бывшая президентская «татра», и «харли-дэвидсон», и какая-то иная техника. Украинцы говорили, что в доме у пана Руды имеется неплохой арсенал, но лично я ничего такого не видел.

Директор свалки пан Грац был человеком на своем месте. И хотя он довольно часто болел, его присутствие на территории всегда незримо чувствовалось. А о том, как он разбирался в людях, красноречиво говорит хотя бы такой эпизод.

Однажды он, делая утренний обход нашего ангара в сопровождении мастера Франто, обратил внимание на две кучи мусора под стеной. Франто тут же принялся оправдываться. Указывая на меня пальцем, он возмущенно произнес:

Вчера два раза ему говорил: «Убери там! Убери там!» Не убрал!

Я мог бы в оправдание сказать, что никаких команд от мастера я не получал, да и вообще это не моя территория, но я просто спокойно спросил директора:

Вы ему верите?

Конечно нет, — так же спокойно ответил тот и пояснил: — Я знаю тебя и знаю его.

Из-за спины директора я показал Франто средний палец. Лицо мастера перекосило.

Однажды в выходной мы работали на «фушке» у отца директора. Когда работа была закончена, хозяин рассчитался с нами, накормил и повез домой. Дорогой неторопливо говорили «за жизнь».

Я всю жизнь работал шофером, — рассказывал нам пан Грац-старший. — И, если б не коммунисты, я никогда не вывел бы своих четверых детей в люди. А так все получили высшее образование и смогли найти хорошую работу.

Ваша правда… Жили мы хоть и небогато, но честно и без страха за завтрашний день, — согласился я и перевел разговор на другую тему. — А вы знаете, сколько всякого добра на нашу свалку привозят? Ведь пропадет все, сгниет, и даже археологам ничего не останется. Не по-хозяйски это. Неужели ваш сын этого не видит? Мог бы вам разрешить отбирать какие-то полезные вещи, и они бы еще послужили людям…

Такой порядок не моим сыном установлен. А о том, чтобы что-то брать со свалки, мне сын и думать запретил…

Заместителем директора был получех-полунемец пан Шторек. С ним я познакомился, когда он взял меня в состав группы из четырех человек, посадил в свою машину и куда-то повез. Когда подъехали к обнесенной забором территории, пан Шторек остановил перед проходной машину и провел краткий инструктаж:

Сейчас загрузим один контейнер, и, ребята, прошу вас ничего не красть, — я не хочу опозориться и потерять эту работу. Не пытайтесь обмануть этого секьюрити, он тридцать лет в тюрьме надзирателем проработал.

В центре большого склада стоял большой контейнер-«сороковка». Его предстояло загрузить коробками с различными моющими средствами с истекающим сроком годности. Пожилой охранник показал, что именно грузить и отошел в сторону.

Мы приступили к погрузке. Закарпатцы работали очень активно, и вскоре им стало жарко. Поснимав свои верхние куртки, они сложили их возле контейнера. Я работал в своем обычном темпе, не раздеваясь. Вскоре стала понятна причина повышенной трудовой активности моих партнеров: лежащие куртки стали быстро наполняться шампунями и прочей мелочью, что попадалась под руку шныряющих по складу грузчиков. Когда работа была закончена, мои товарищи, схватив в охапку свои разбухшие куртки, устремились к машине пана Шторека.

Выехав за проходную, наш начальник остановил машину и с возмущением стал выговаривать:

Я же вас просил, а вы… Не могли по-хорошему попросить? Знаете, что сказал секьюрити? «Крадут все, кроме усатого (то есть — меня)… Впредь таких грузчиков не привози…» — И, обернувшись ко мне, закончил: — А вам — спасибо.

После этого случая для работы на складах пан Шторек брал только меня. Приехав на место и оценив объем работы, мы договаривались о времени встречи, после чего мой шеф уезжал по своим делам, а я оставался.

Однажды пришлось работать в субботу. Тот самый пожилой охранник, открыв склад и дождавшись отъезда пана Шторека, подошел ко мне и, протягивая ключи, сказал:

Если захочешь выйти в туалет или еще куда, склад открытым не оставляй. Когда приедет пан Шторек, ключи и печать передашь ему. Он закроет и опечатает склад, а куда сдать ключи — он знает.

Охранник удалился, и в тот день я его больше не видел. Когда приехал пан Шторек, я, передавая ему связку ключей с печатью, не мог не высказать своего удивления по поводу неожиданной доверчивости секьюрити.

Ничего удивительного, — ответил тот. — Я за тебя поручился.

Дорогой мы всегда с ним оживленно болтали. По причине моего несовершенства в чешском и немецком языках, которыми пан Шторек владел свободно, мы иногда переходили на русский. При этом мой собеседник всегда смущался:

Толя, мне так стыдно за свой русский, — медленно подбирая слова, говорил он. — Твой немецкий намного лучше моего русского.

А сколько лет и где вы учили русский?

Восемь лет в школе.

Мне трудно в это поверить, — совершенно искренне отвечал я. — Ведь после школы прошло уже столько лет, а чужие языки без разговорной практики очень быстро забываются, и тем не менее вы прекрасно говорите по-русски.

Польщенный пан Шторек смущенно улыбался. Из разговоров я узнал, что последние четырнадцать лет он провел в Гамбурге, где учился гостиничному бизнесу и работал в ресторане гостиницы своего отца, где прошел путь от помощника повара до главного администратора.

Большой ресторан? — поинтересовался я.

Большой. Шестьдесят человек персонала.

А какого опыта вы набираетесь на свалке?

По практическому применению норм международного частного права, — спокойно ответил пан Шторек. — Я заключил ряд выгодных контрактов с фирмами из соседних стран, и скоро на нашу свалку пойдет не только отечественный, но и импортный мусор, поскольку наши возможности по утилизации и переработке отходов задействованы далеко не полностью… Да я здесь долго не задержусь… Кстати, директор интересуется, почему для работы на складах я беру только тебя. Я объяснил. Сказал также, что нам интересно общаться. Это его удивило: «Как же вы общаетесь? Я ему давно предлагаю перейти на “энки” (“небеспечные материалы”), а он отказывается, ссылаясь на то, что плохо понимает чешский язык и ему будет трудно разговаривать с водителями и диспетчерами. Хотя со мной говорит по-чешски». Пришлось ему объяснить, что мы общаемся на четырех языках, включая международный язык жестов. А действительно, почему ты не хочешь перейти на «энки»?

Потому что туда и без меня слишком много желающих из числа ветеранов свалки. А усложнять себе жизнь коллекционированием недоброжелателей — контрпродуктивное занятие…

Но и подстраиваться под закарпатцев я не собирался и вел себя, руководствуясь своими принципами. Когда я возвращался с работы на складах, закарпатцы тут же приступали к расспросам — где был, что делал? Я отвечал.

А что… украл? — тут же следовал вопрос.

Ничего.

Почему?

А вы не находите, что вопрос несколько странный? Во-первых, воровать — грех, а во-вторых, зачем воровать то, что у меня и так уже есть?

Как «зачем»? Домой отвез бы, жена бы спасибо тебе сказала, — не сдавались мои оппоненты.

Должен вам напомнить, что моя пенсия позволяет моей жене не экономить на стиральном порошке. Да и сама она, как и наша дочь, работает и получает свою зарплату. И если бы я за две тысячи километров с пересадками привез ей две пачки «Ариэля», то это, поверьте мне, ее бы не обрадовало, а только удивило. Как если бы я привез, например, мешок макарон…

И все равно не понимаю, у воды и не напиться? — Юра вообще был о человечестве не слишком высокого мнения, и его главной заботой в этой жизни было не оказаться глупее (в его понимании) других. Впрочем, имея фамилию Купец, Юра вполне ее оправдывал и в каких-либо лекциях на морально-нравственную тематику не нуждался. Взяв себе на вооружение тезис «миром правят деньги!», он пребывал в непоколебимой уверенности, что главным делом жизни человека может быть только накопление дензнаков. Не обладая глобальными коммерческими талантами, но имея завидную целеустремленность, все свободное время и значительную долю рабочего Юра посвящал заготовке цветмета и собирательству всего, что имело хоть какую-то товарно-денежную ценность.

Зачем тебе столько? — как-то спросил я его, указывая на два больших мешка, набитых бобинами разноцветных лент.

Продам и буду иметь гроши, — не задумываясь, ответил Юра.

Кто их у тебя купит?

Люди всё покупают. Миром правят гроши!

Все, что закарпатцам удавалось притащить со свалки, отправлялось на родину, за исключением цветмета, который сдавался в ближайший пункт приема металлолома. Приблизительно раз в неделю к нашему общежитию приезжал земляк-перевозчик на «бусике» с прицепом за очередной партией груза. Загрузившись и получив деньги за провоз, он отправлялся в сторону границы, которую и пересекал известным ему проверенным маршрутом.

Как мне сообщили со значением, покачивая головой, его односельчане, этот перевозчик строил у себя в деревне дом в семнадцать комнат. На мой наивный вопрос о количестве членов семьи мне снисходительно объяснили, что семья у него небольшая — четыре человека, а такое количество комнат ему понадобилось потому, что сосед построил дом в шестнадцать комнат.

Что касается нашей маленькой бригады, то мы так и не стали одной командой, да и «стаей» мы тоже не были. Я назвал бы наш коллектив группой индивидуумов, силою жизненных обстоятельств собранных в одно структурное подразделение, где каждый жил только для себя и думал только о себе.

Сначала наши отношения несколько обострились. Вызвано это было тем, что Марина и Эдик на правах ветеранов принялись воспитывать нас с Мишей. Нам доходчиво объясняли, как нам здорово повезло, что мы попали на работу в такое замечательное место, а не куда-нибудь, например, на стройку. А в перспективе будет еще лучше, и по истечении некоторого времени (что-то вроде карантина или испытательного срока) мы тоже сможем участвовать и в заготовке цветмета, и в дележе отбракованной сувенирной продукции, которую периодически привозил к нам белый микроавтобус, именуемый на свалке просто «Прага», а также сможем рассчитывать на свою долю конфискованного на «летиште» (в аэропорту) спиртного, не говоря уже о множестве других полезных вещей, которые мы сможет отыскать на копце, когда получим туда доступ…

Миша на словах безоговорочно соглашался со всем, что нам говорили, а на деле уже с первых дней своего пребывания на дртиче, нахально игнорируя все запреты, связанные с карантином, стал тащить все что мог. Возможно, он полагал, что делает это незаметно, но когда человек каждый день идет с работы с увесистым рюкзаком за плечами, это вызывает определенные вопросы…

Я, например, ходил налегке: свой «тормозок» утром я заносил в кармане, а вечером выносил в желудке. Зато я оказался неблагодарным слушателем, и поскольку не испытывал особого желания закрепиться на новом месте, то все разглагольствования наших наставников подвергал жесткой критике. Неудивительно, что это вызывало сильное раздражение противной стороны. Но, видя, что моя аргументация не замешана на злорадстве, а с точки зрения логики почти безупречна, сначала смягчился Эдик, а затем выровнялись отношения и с Мариной. И когда какое-то время спустя директор решил сократить на нашем участке одного человека, Марина с Эдиком попросили оставить меня, а убрать Мишу, что и было сделано…

С наступлением весны стали подтягиваться с Украины заробитчане для работы на «линке». Сначала появился Василий — бывший прапорщик. Затем подъехал Федор — швагер (муж сестры) Эдика. И наконец, придя с работы, я увидел в своей комнате на забронированной койке Володю.

Через непродолжительное время в нашей общаге появились их жены — Катя, Надя и Вика соответственно. Сначала они работали где придется. Затем стараниями мужей их всех пристроили на нашу свалку. А чтобы кого-то пристроить, нужно кого-то убрать и проще всего — злоупотребляющих спиртным или уезжающих на побывку на родину. Конкурентная борьба была весьма жесткой. Так, например, Эдик, проработавший на свалке не один год, сначала не смог пристроить здесь свою жену Наташу, а когда сам отпросился в непродолжительный отпуск, его место на «энках», которое он занимал после Саши, тут же занял уже упомянутый Федор, впоследствии отказавшийся освобождать это место для Эдика, и последний оказался за бортом. Пришлось Пете пристраивать его на какую-то стройку.

С Володей мы быстро нашли общий язык, этому способствовало то обстоятельство, что, прожив, если не ошибаюсь, двенадцать лет в Иркутской области, Володя всегда с большой теплотой отзывался о России. Омрачало наши отношения только одно: не отличаясь богатырским телосложением, мой сосед тем не менее обладал могучим храпом. Особенно когда выпьет. А выпивал он практически каждый вечер. Я злился, а Володя виновато разводил руками. Витя, третий жилец нашей комнаты, занявший койку уволенного Миши и работавший в то время где-то на стройке, от храпа не страдал, потому что сам каждый вечер был не трезвее Володи. Зато когда приехала Вика и им с Володей удалось отвоевать себе отдельную двухместную комнату, я вздохнул с облегчением, и наши дальнейшие взаимоотношения имели только позитивный характер.

Когда запустили «линку», наши мастера предложили мне перейти работать туда. Особой радости от этого предложения я не испытывал, но, когда мне сказали, что моим напарником будет Володя, согласился.

Работа напоминала ту, которой я занимался на складе: перегружать на конвейер все, что привезут мусоровозы. Предметы, содержащие металл или стекло, отбрасывались в сторону. Главным орудием труда были обыкновенные вилы с загнутыми под углом девяносто градусов рогами, что делало их похожими на грабли. И вот этими вило-граблями мы и сгребали мусор на конвейер, проходящий на полметра ниже пола.

Работа на «линке», безусловно, требовала мужской силы, а если учесть, что продолжалась она с шести утра до девяти вечера, то легкой ее никак не назовешь. Исходя из этого, я выбирал такой темп, чтобы сил хватало на весь день.

Тяжелее всего приходилось Васе. Во-первых, потому, что слишком старался, а во-вторых, потому, что не повезло с напарником. Я имею в виду Юру, который был озабочен только личным промыслом. Однажды, увидев, как Вася, бросив на пол куртку и в изнеможении опустившись на колени, из последних сил сгребал мусор, я подошел к нему.

Не можу бильше, — выдохнул он.

Да отдохни ты немного, не надрывайся так!

Не можу — директор побачит…

Вон за тем углом нет видеокамер, — указал я. — Иди полежи на травке.

А линку зупынить? — не переставая работать, возразил Василь.

Я развернулся и пошел за линднер, где в укромном местечке, укрывшись от посторонних глаз, Юра деловито чистил медные провода.

Юра, имей совесть! Иди подмени Васю, он уже с ног валится. Ведь он в отцы тебе годится!

Дядя Толя, а кто его заставляет так упираться? — нимало не смутившись, не согласился со мной Юра. — Ведь платят нам за годины…

А, разбирайтесь сами, — я махнул рукой и отправился на свое рабочее место.

Вскоре рядом с Васей появился Юра, и они продолжили работу вдвоем…

Значительно облегчало нашу работу то обстоятельство, что чехи очень добросовестно сортировали выбрасываемый мусор и складывали его в различные контейнеры или мешки. Таким образом, проезжая улицей какого-нибудь городка, сборщики, не выходя из машины, по цвету тары могли точно определить, что находится в том или ином мешке — стеклянные бутылки или пластиковые, или бумага, или что-то иное. Поэтому в мусоре, поставляемом на линку, отходов было немного. Так, разная мелочь: зонтики, игрушки, спортивный инвентарь с металлическими деталями и пр. Если мы что-нибудь пропускали, то нашу ошибку исправлял электромагнит, подвешенный над конвейером.

Иногда к нам попадал и не совсем обычный материал. Пару раз полицейские привозили пакеты с белым порошком. На мой вопрос: «Что это?» — они только улыбались. Весь процесс утилизации фиксировался на видеокамеру. Затем уже гражданские лица привезли несколько мешков компьютерных дисков и аудиокассет. Эти оказались разговорчивее.

Что это?

Архив.

Вацлава Гавела?

Улыбка. И опять видеосъемка.

Однажды для переработки доставили шесть больших контейнеров-«сороковок» вьетнамского конфиската. Думаю, не будет преувеличением сказать, что в этот товар можно было одеть и обуть население небольшого города. Наш ангар был завален кучами одежды и обуви с лейблами самых брендовых фирм в фирменных же упаковках. Несколько контейнеров дожидались своей участи на улице. Все абсолютно новое! И все пускать в перемолку? Лично для меня это было немалым потрясением.

Утилизация происходила под наблюдением представителей чешских контролирующих органов. В ангаре были перекрыты все двери, и на каждую линку был поставлен отдельный надсмотрщик. Рядом со мной оказалась молодая женщина в респираторе. Я принес ей стул и запустил линку. Постепенно приходя в себя и успокаиваясь, я сделал попытку выяснить причину столь неразумного поведения властей.

А что, нельзя было передать этот товар в Международный комитет Красного Креста, например? — спросил я свою наблюдательницу.

Нет, — покачала она головой.

Почему?

Не разрешает закон. Весь контрафактный товар подлежит утилизации.

А вы не находите этот закон идиотским?

Она пожала плечами.

Наступил обеденный перерыв. Я сел на велосипед и поехал на ближайшую бензозаправку, где имелись дорожный ресторан и магазин. Сделав необходимые покупки, я вернулся на свалку. На площадке, где стояли еще не разгруженные контейнеры с конфискатом, моему взору открылось неожиданное зрелище: все наши работники увлеченно рылись в содержимом контейнеров, набивая вместительные мешки для мусора приглянувшимися вещами. Поставив велосипед, я вошел в ангар. Там хозяйничали украинцы.

Что происходит? — я испытал второй легкий шок за день.

Дядя Толя, можешь выбирать все, что понравится, — бойко объяснил мне облаченный в новенькие джинсы и свитер Юра и принялся натягивать на ноги яркие кроссовки. — Наблюдатели уехали, камеры отключены.

Я немного постоял, затем выбрал себе вместительную клеенчатую китайскую сумку и присоединился к остальным. Но если закарпатцы, находясь сравнительно недалеко от дома (всего-то 700 км) и имея налаженный канал поставок, а также беспересадочный автобусный маршрут, могли не особенно стеснять себя объемами трофеев, то я, памятуя о непростой и длительной дороге домой, ограничился одной плотно набитой сумкой.

Нужно иметь в виду, что в наши руки попадали и иные вещи, достойные путешествия на Украину. Например, каждую среду с восьми до девяти утра мы поджидали на копце мусоровоз с конфискованным в пражском аэропорту алкоголем. Сам я туда не бегал, но своего напарника Володю всегда отпускал и прикрывал его, оставаясь работать в одиночестве. За это он периодически презентовал мне то бутылку шотландского виски, то армянский коньяк, то что-нибудь еще. Со временем я стал обладателем неплохой алкогольной коллекции, которую хранил у себя под кроватью.

В этой связи не могу не вспомнить такой эпизод. Как я уже отмечал, вместо Миши ко мне в комнату поселился Витя, работающий разнорабочим, но упорно подыскивающий себе место сварщика. Поскольку он был не дурак выпить, особенно на халяву, то почти каждый вечер я был вынужден выслушивать его пьяные фантазии о том, как уже очень скоро он устроится на какой-нибудь завод сварщиком, а меня возьмет помощником, и как счастливы будем мы, зарабатывая по сто двадцать корун в час, не меньше. А еще он любил порассуждать о высоких материях и глубинных проблемах бытия, стараясь выглядеть при этом максимально честным и объективным.

Как-то раз мы оказались свидетелями пьяной драки двух закарпатцев. Причина драки была банальна: один успел пристроить свою жену на освободившееся на свалке место, а второй — нет… Глядя на это, Витя, придав лицу скорбно-глубокомысленное выражение, спросил:

Толик, как ты думаешь, почему украинцев не любят ни в России, ни за границей?

Будто сам не знаешь? — отмахнулся я.

Понимаешь, иногда бывает просто стыдно за свою нацию. Надо что-то делать…

Да ты хотя бы перестань стрелять у меня сигареты и начни покупать свои, — сказал я.

Подумаешь, пару-тройку сигарет за день, — не согласился Витя.

А за месяц — три-четыре пачки. А самая дешевая пачка, между прочим, стоит больше трех баксов, — тут же уточнил я.

Витя сделал вид, что задумался. Через некоторое время он засобирался домой — отдавать замуж дочку. На момент отъезда я должен был находиться на работе, и мы заранее условились, где Витя спрячет свой ключ от комнаты, а я этот ключ заберу после работы.

Ключ оказался на месте, зато отсутствовала половина моей винно-коньячной коллекции. Причем — лучшая половина. Витек прихватил с собой даже медовуху с перцем «Немиров», которую я привез с Украины и собирался выставить на стол по случаю своего отъезда домой, когда это случится. Украинцы, находясь на чужбине, конечно же, скучали по дому и всегда радовались всему домашнему… И Витя не мог этого не понимать, но тем не менее…

* * *

Одним из ярких впечатлений того периода были чайки — никак не ожидал встретить эту морскую свободолюбивую птицу в такой сухопутной стране, как Чехия. Да еще в таком количестве, да еще на свалке. Тем более что они всегда молчали. Сначала, появляясь на копце, я не обращал на них никакого внимания, поглощенный выискиванием чего-нибудь интересненького. Но когда я заметил их присутствие, то был настолько удивлен, что не поверил своим глазам.

Это — чайки? — спросил я находящихся поблизости чехов.

Те согласно кивнули головами.

Но откуда? — не унимался я.

Оттуда, — ответил один из чехов и указал рукой в сторону протекавшей в паре километров Влтавы.

А почему они никогда не кричат? — я никак не мог успокоиться от такого открытия, а чехи не могли понять моего изумления.

А зачем им кричать? — в свою очередь спросил меня другой чех.

Ну не знаю… — развел я руками. — Просто птицы должны иногда кричать. Вот морские чайки кричат так, — и я попытался изобразить крик чайки.

Находящиеся на свалке птицы никак на это не отреагировали.

Возможно, это — другие чайки, — улыбнулся пожилой чех.

А возможно, их так в школе научили, — добавил молодой.

Поняв, что продолжать разговор на эту тему с чехами бессмысленно, я отправился на дртич. Все еще находясь под впечатлением от увиденного, я поделился своим открытием с Мариной и Эдиком. Как-то сами собой возникли аналогии со свободолюбивым и гордым украинским народом, далеко не худшие представители которого вынуждены влачить незавидное существование, батрача на чехов, поляков, греков и других не самых богатых жителей Европы. И это — почти двадцать лет спустя после обретения долгожданной «незалежности», когда «працовитый та талановитый» народ, сбросив ненавистное москальское иго, «запановал» на своих «наикращих в свити» черноземах, получив к тому же неслабую промышленность и науку, а все внешние долги великодушно оставив кацапам.

Мои ассоциации решительно не понравились Марине.

Сам-то не забыл, где работаешь? — резко спросила она. — И чем ты лучше нас?

Да хотя бы тем, что мне, в отличие от вас, эта работа не нравится, я не боюсь ее потерять, — объяснил я.

А вот мне она нравится! И что?

Да тебе вообще нравятся довольно странные вещи…

Например?

Например, родить в семнадцать лет. Моя дочь в этом возрасте была озабочена поступлением в институт, резонно полагая, что если тебе не посчастливилось стать студенткой дневной формы обучения, то и молодости у тебя не было…

Неправда! — с жаром перебила меня Марина. — Была у меня молодость! Была! И все я успела: и на дискотеки набегалась, и на базаре наторговалась.

Как я позже выяснил, на базаре, который проходил в их деревне один раз в неделю, Марина торговала пирожками и, из-под полы, самогоном.

Да у тебя и сейчас дочка без родительского присмотра растет. Не боишься, что она еще раньше тебя родит?

Не боюсь! — Марина почти кричала. — Мою дочь воспитывает моя мать, а она, между прочим, дипломированный детский воспитатель.

Тебя она уже воспитала… — начал было я, но Эдик незаметно показал мне рукой: «Стоп!»…

Поскольку закрепиться в данном коллективе и на данной работе я не стремился, как, впрочем, не собирался и бежать отсюда, то и вел себя соответственно: в друзья ни к кому не лез, но и врагов заводить не старался. Ну а чтобы не оказаться в глазах окружающих, говоря современным языком, лохом или полным лузером, я, прикинув косу к носу, быстро определил для себя свободную нишу в нашем сообществе и ненавязчиво в ней прописался. Сделать это было нетрудно. Так, мое чешское начальство без особого труда рассмотрело во мне человека, не склонного к воровству, и сделало определенные выводы. А чтобы занять достойное место в компании работящих, но не обремененных высшим образованием закарпатцев, я предложил им оценить мои поэтические и юридические таланты.

Трезво оценивая свои способности и понимая, что в любой культурной среде меня просто поднимут на смех, я тем не менее принялся вовсю импровизировать, рассчитывая на непритязательность закарпатских ценителей прекрасного.

Правда, на этом поприще приходилось утверждаться, имея конкурента в лице экс-прапорщика Васи, написавшего несколько глубоко выстраданных стихотворений, отражающих различные этапы его богатой на поездки жизни. Причем все стихи начинались одинаково: «Встает рассвет над… (далее следовало название местности, куда судьба заносила автора), и солнца луч тревожит горизонт…»

Дальше шла такая галиматья, понять и оценить которую лично я был не в силах.

Однажды, собираясь на побывку в Украину, по установившейся традиции я накрыл «поляну» на кухне общежития. Вася, тоже принимавший участие в застолье, в тот вечер был задумчив и серьезен. Он долго разглядывал мой автобусный билет маршрута Прага — Киев и наконец выдал некое четверостишие, смысл которого заключался в том, что «в свое время наступит время», когда и остальные участники прощального ужина также отправятся на родину. Похвалив коллегу за глубину мысли, я тут же решил поработать над более изящным ее оформлением. Обновление классики не заняло много времени. Через пару минут, стоя с бокалом сока в поднятой руке, я торжественно читал:

Товарищ, верь: пройдет она,
Лихая, тяжкая година,
И в нашу жизнь придет весна,
И на билетах в Украину
Напишут наши имена!

Реакция подвыпивших окружающих была еще более бурной, чем обычно. Женщины со слезами на глазах наперебой просто умоляли меня:

Толик! У тебя же талант! Напиши, как мы тут на чужбине горе мыкаем! Пусть эти суки из нашего парламента узнают, каково украинским заробитчанам по семнадцать годин в сутки на свалках да на стройках корячиться…

Я обещал. Хотя и предупредил, что всю горькую и неприглядную правду о нашей незавидной доле вряд ли какое издательство осмелится напечатать. Особенно в ющенковские времена…

Что касается моей карьеры внештатного юрисконсульта свалки, то и здесь пришлось проявить некоторую настойчивость и, что называется, поработать локтями.

Однажды ко мне за консультацией обратилась Марина: кто-то из ее родственников не включил в свое завещание ее отца, в свое время немало сделавшего для неблагодарного наследодателя. Я стал выяснять, не входил ли ее отец в круг обязательных наследников, нельзя ли оспорить завещание по формальным признакам и прочие обстоятельства дела. И тут в наш разговор бесцеремонно вмешался Федя. Он безапелляционно раскритиковал мою позицию и тут же предложил свою, абсолютно непрофессиональную, линию поведения. Надо сказать, что Федя в любом разговоре на какую угодно тему последнее слово всегда оставлял за собой. А поскольку вместе с нами жила и работала его жена Надя, сестра Эдика, то я лично с ними никогда не спорил. Ну кому из нас, грешных, не хочется выглядеть умнее, чем мы есть? Хотя бы в глазах собственной жены. Но здесь была задета моя профессиональная честь, и я, не выбирая выражений, пошел в наступление:

Федя, ты всю жизнь крутил баранку, и я никогда не буду с тобой спорить, что лучше — «форд» или «мерседес». Но почему ты считаешь себя профессионалом во всех вопросах? Ты что, где-то учился на юриста?

Нет, но это же очевидно…

Кое-кто считает очевидным, что Солнце вращается вокруг Земли, однако наука утверждает обратное. Ты считаешь себя самым умным во всех вопросах? Так докажи это хотя бы на примере своих детей. У такого умного отца и дети должны быть образцово-показательными, однако злые языки говорят, что у тебя сын бухает, а дочь гуляет.

А твои что делают? — растерянно пробормотал Федя.

Моя дочь преподает в университете, и в этом нет ничего удивительного, потому что ее отец, то есть я, в свое время тоже преподавал в ряде российских вузов…

С тех пор Федор со мной не спорил, да и в разговорах с другими вел себя более сдержанно.

Не могу не коснуться организации культурного досуга украинских заробитчан. Их культурные, если можно так назвать, запросы были более чем скромными. Расскажу о таком случае.

У Васи, как я уже говорил, не чуждого поэзии бывшего вертолетчика, была жена Катя, всю свою трудовую жизнь простоявшая за прилавком магазина. Относить эту пару к интеллигенции я бы не стал, но некоторые атрибуты — хорошая машина в гараже, дочь-студентка, начальник ГАИ и начальник штаба какого-то полка в кумовьях — намекали на их определенный социальный статус. Каково же было мое удивление, когда из разговора с Катей я узнал, что, приезжая в Чехию на заработки уже в третий раз и проживая и работая либо в Праге, либо в предместьях Праги, она совершенно не знает чешской столицы. Она ни разу не удосужилась побывать даже на Карловом мосту!

И что ты сможешь рассказать о Чехии своим детям или своим кумовьям? — изумленно вопрошал я. — В ближайший же выходной бери мужа и отправляйтесь с ним в Прагу. Пристройтесь к какой-нибудь русскоязычной экскурсии и узнаете массу интересного.

И, чтобы заинтересовать их еще и материально, добавил:

Заодно и закупитесь по дешевке на Пражской тржнице и Колбеновском базаре.

Да, пожалуй, ты прав, — согласилась Катя. — Наверное, так и сделаем.

А вскоре у нас появилось аж два выходных дня, и в один из этих дней, вернувшись из Праги и не обнаружив Васи с Катей, я вслух предположил, что они, вероятно, уехали гулять по чешской столице.

Хрен ты угадал, — ответил мне Эдик. — Они вон в тот лес за грибами пошли…

Марину я смог уговорить лишь на посещение Пражского зоопарка, о чем впоследствии она довольно часто с удовольствием и даже гордостью вспоминала…

* * *

Незаметно пролетел почти год. Заболела и легла на операцию жена. Нужно было ехать домой. Встал вопрос: а что дальше — возвращаться в Чехию или нет? И если да, то к кому? Дело в том, что за время работы на свалке я познакомился с кумом Володи Юрой, здоровенным бугаем, работавшим помощником другого клиента, не Пети. Юра довольно часто наведывался к нам в убытовню — в основном, как мне представлялось, чтобы прибарахлиться чем-нибудь у Володи. Как мне сказали, Юра мог устроить желающих на моторный завод от своей фирмы с оплатой семьдесят крон в час (а не пятьдесят пять, как на свалке). На мой вопрос, почему же никто из работающих здесь не переходит в Юрину фирму, обычно отвечали, что, мол, и тут неплохо, а от добра добра не ищут. Всем я ставил диагноз: «заболели свалкой». Честно говоря, некоторые симптомы этого заболевания появились и у меня. Это немного злило, но раньше я был уверен, что смогу легко справиться с этим недугом. Взвесив все за и против, я, однако же, пришел к выводу, что со свалкой пора завязывать. Причем главным аргументом было мое нежелание работать под началом долбанутого мастера Франто. Петю я заранее предупредил, что мне требуется замена в связи с болезнью жены и моими планами засесть за книгу.

Параллельно с подготовкой к отъезду я за спиной Пети вел переговоры с Юрой. Тот согласился устроить меня на завод своей фирмы, когда я вернусь в Чехию, но за продление визы сначала запросил десять тысяч крон, потом двенадцать, а затем пятнадцать, пообещав вернуть мне три тысячи через несколько месяцев, когда убедится, что я действительно добросовестно работаю и не собираюсь никуда переходить. Все это мне, безусловно, не нравилось, но жажда новых впечатлений и надежда на более высокий заработок пересилили мои сомнения, и мы с Юрой ударили по рукам.

Пробыв некоторое время на Украине и убедившись, что перемен к лучшему в стране не наблюдается, а жена идет на поправку, я вернулся в Чехию.

Юра, встретив в Праге меня и еще двоих парней с Украины, повез нас в Ческе-Будеевице, город на юге Чехии. Дорогой по телефону он, рассыпаясь в комплиментах, пытался уговорить неведомую нам пани поселить у себя в доме еще троих хороших парней. Та упорно отказывалась, ссылаясь на то, что жилье и так переполнено, ей будет непросто зарегистрировать такое количество жильцов на имеющейся площади и у нее будут проблемы с контролирующими органами. Однако Юра убеждал ее, что зарегистрировать нас можно будет в другом доме, в котором проживает сама пани, а жить мы будем в том, что она сдает внаем. И в конце концов женщина сдалась. Отключив телефон, Юра удовлетворенно выдохнул:

Фу! Вот ведь бывают же удачные дни, когда хочешь сделать людям добро и у тебя все получается. Будем надеяться, что и с трудоустройством все пройдет так же благополучно.

Остановившись у небольшого двухэтажного коттеджа и свалив свои вещи в тесной прихожей, мы сразу поехали к проходной моторного завода — места нашей будущей работы. Наскоро переговорив с бригадиром смены и сдав нас ему, Юра отбыл восвояси. Бригадир передал нас мастеру смены пану Берешу, который, объяснив, что для нас есть вакансии только по двум специальностям — «бухача» и «брусича», сразу провел нас по цехам, где работали и те, и другие.

Бухачи трудились на свободных площадках большого цеха, в котором находились две плавильные печи, линка (линия) разлива металла, «трискач» для очистки готовых деталей пескоструйным методом и различные необходимые для всего этого инфраструктурные объекты. Вооружившись двухкилограммовыми молотками, бухачи ловко и аккуратно отбивали от довольно тяжелых рам-опок отлитые и остывшие на улице детали, которые подвозили им в «беднях» (больших железных ящиках) на «возиках» (автопогрузчиках) чехи или украинцы, которые по совместительству считались бригадирами своей смены. Ассортимент деталей был довольно широк (одних только карданов отливалось около тридцати разновидностей), и каждую деталь нужно было отбивать особым приемом и в особой последовательности. Так что, несмотря на кажущуюся несложность этой работы, хорошим бухачем можно было стать, только приобретя немалый опыт и имея хорошую физическую подготовку. В цехе было шумно, пыльно и жарко, несмотря на гуляющие сквозняки.

В соседнем сравнительно небольшом и светлом цехе брусичи обтачивали отбитые и очищенные детали. Вернее, убирали с них образовавшиеся при отбивании заусеницы и неровности. В защитных очках, респираторах и длинных кожаных фартуках брусичи выхватывали из одной бедни необработанную деталь, подносили ее на секунду-другую к наждачному кругу («брусу») и, пустив в пол сноп искр, так же быстро отбрасывали обработанную уже деталь в другую бедню. Далее цикл повторялся. Неприятный визг, стоящий в цехе, заставлял многих работников надевать противошумные наушники. При этом каждый брусич вел подсчет обработанных им деталей (от бухачей этого не требовалось).

Закончив ознакомительную экскурсию, пан Береш провел нас в комнату, которая во время обеденного перерыва служила столовой, раздал каждому по листу бумаги и предложил написать заявление о приеме на работу. Оба моих попутчика пожелали стать брусичами, а я — бухачем. Прочитав наши заявления, мастер посоветовал и мне записаться в брусичи, так как работа бухача больше подходит молодым, выносливым и физически крепким. На это я возразил, что для работы брусичем у меня уже недостаточно острое зрение, а с работой бухача я постараюсь справиться. Пан Береш, немного подумав, кивнул головой и определил меня в свою смену. Мы отправились устраиваться на новом месте жительства, чтобы завтра выйти на работу.

* * *

Жить, а точнее, отдыхать мне сначала пришлось в небольшой трехместной комнатке на первом этаже. Плохо было то, что, во-первых, за тонкой перегородкой находилась кухня, где в любое время суток кто-то из жильцов гремел посудой, а во-вторых, один из жильцов комнаты, в свое время занимавшийся ремонтом этого дома, хороший знакомый хозяйки, сейчас работающий на ее брата и потому чувствующий себя как дома, возвращаясь, сразу включал телевизор и не выключал его даже уходя мыться или ужинать. Поэтому, когда освободилось место в одной из комнат второго этажа, я сразу же переселился туда. Надеялся, что хуже не будет. А напрасно.

Почти все новое жилище занимали пять топчанов, стоящих вплотную друг к другу, головной частью к стене. Проход был один — с ножной стороны. Вещи хранились под топчанами. Но не эти неудобства удручали больше всего, а мой сосед-болгарин, который так оглушительно и виртуозно храпел, что другие жильцы, если хотели выспаться, просто хорошо напивались и, что называется, «отрубались». Выселить его было нельзя: он строил дачу хозяйке дома. Когда я спросил его, как такой храп выносит его жена, он ответил, что они с женой спят в разных комнатах. Поскольку я к тому времени уже достаточно адаптировался на производстве и старался работать по две смены подряд, мне ничего иного не оставалось, как выпрашивать у мастеров для работы ночные смены, а отсыпаться днем. И искать новое жилье.

На работе все складывалось более-менее благополучно. Мастера, видя, как я работаю, ко мне не цеплялись. Впрочем, они не особенно досаждали и менее старательным работникам. Мастеров было трое: уже упомянутый пан Береш — словак, пан Городецкий — украинец из Дрогобыча, уже много лет работающий в Чехии, и еще один молодой и самоуверенный чех (имени не помню).

Сначала я работал в смене пана Береша, а дополнительные смены выпрашивал у двух других мастеров. Затем меня позвал в свою смену пан Городецкий. Я сначала отказывался, но вскоре он предложил мне работу полегче — под линкой (контролировать транспортеры с формовочным песком), и я согласился. Мастер Береш, кажется, обиделся. Правда, работать под линкой мне пришлось недолго — вскоре из больницы вернулся словак, ранее занимавший это место, и мне пришлось вернуться к своей прежней работе.

Зато в смене Ореста Городецкого я чувствовал себя более уверенно. Однажды, отработав свое, я обратился к мастеру следующей смены, молодому чеху, с просьбой разрешить поработать в его смену. Тот сослался на отсутствие работы и отказал. Об этом сразу же узнал пан Городецкий и, когда на следующий день к нему с аналогичной просьбой обратились пять человек из смены чеха, он отказал им всем и объяснил: «Пока в вашей смене не будет работы для моего Глазова, в моей смене не будет работы ни для кого из вас». В этот же день чех сам подошел ко мне и предложил остаться поработать в его смену…

Профессиональному мастерству меня в основном обучал Петя из Львовской области. Он работал на заводе вместе с тремя братьями своей жены. Вместе они и жили. Один из братьев к тому же работал на возике, то есть был за бригадира. С Петей мы сразу поладили и в дальнейшем по возможности старались работать на пару. Это обстоятельство несколько удивило троих моих земляков с Восточной Украины, работавших на заводе. Пришлось доходчиво объяснить им, что мои предпочтения обусловлены отнюдь не идеологическими, а чисто прагматическими соображениями: если «западенцы» достают мне сигареты по сорок корун за пачку, а «схидняки» предлагают точно такие же за пятьдесят, то при таком раскладе экономика всегда одержит верх над политикой, а точнее — экономия победит идеологию.

Адаптировавшись и осмотревшись на новом месте, я в очередной раз убедился, что мое положение по некоторым составляющим нуждается в существенном улучшении, и по значимости на первом месте стояла зарплата.

Не видя причин для откладывания дела в долгий ящик, в ближайший же приезд Юры на завод я поставил вопрос ребром: или мне поднимают почасовой тариф и переселяют в благоустроенное общежитие, или я рассчитываюсь. Юра пообещал поговорить с Ромой (клиентом) относительно тарифа, а что касается общежития, то он прямо сейчас зайдет к коменданту, и если там есть свободные места, то я сразу же смогу туда перебраться. В любом случае он мне сразу позвонит.

Прождав неделю, я сам отправился к коменданту. Тот меня заверил, что для рабочих нашего завода всегда есть свободные места, но для меня место никто не заказывал ни в последнюю неделю, ни ранее. В доказательство он продемонстрировал мне соответствующий журнал.

Но, возможно, Юра просто не застал вас на месте? — предположил я.

Я давно знаю вашего Юру, как и он меня. И у него, конечно же, есть мой телефон. И даже если бы он его вдруг утратил, то, как вы сами могли убедиться, номера моих телефонов написаны прямо на входной двери…

Можете не продолжать. Теперь и я с уверенностью могу сказать, что тоже знаю Юру.

И я направился к Акилле, работавшему на нашем заводе представителю фирмы, находившейся в Пльзене. Объяснять причину моего желания уйти от Юры было излишне — и так все понятно. Понимающе улыбнувшись, Акилла заявил:

Все вижу: и как ты работаешь, и как вьетнамцы брусичи прибегают полюбоваться твоей мускулатурой. Мне сверху все видно. Буду рекомендовать тебя Наташе…

Наташа получила фирму от своего отца и, между прочим, имела университетский диплом. Возможно, совокупность этих обстоятельств плюс воспитание и привели ее к пониманию того, что нехорошо быть слишком жадной. Как бы там ни было, но она не на словах, а на деле реально заботилась о своих работниках. Через день я позвонил Наташе в Пльзень.

Акилла хорошо о вас отзывался, и я была бы рада видеть у себя такого работника, но… между нами, клиентами, действует джентльменское соглашение — друг у друга рабочих не переманивать.

Наташенька, поверьте мне как юристу: любое джентльменское соглашение стоит не дороже бумаги, на которой оно написано. Неужели мы вдвоем не придумаем способ, как его обойти?

Способы, конечно, есть, но для этого вам придется или совсем сменить место работы, или хотя бы на пару месяцев исчезнуть с завода, предварительно рассчитавшись. Я, разумеется, трудоустрою вас на это время. Могу предложить работу на покраске лодок. Но, во-первых, зарплата будет поменьше, чем на заводе, а во-вторых, условия труда там не самые комфортные: я была там один раз, и мне не понравилось — сильно воняет краской. Есть работа и полегче, но, соответственно, и зарплата будет поменьше.

Наташенька, разве хороший работник не должен так же хорошо и отдыхать? Предлагаю следующий план: я завтра сообщаю своему клиенту, что работаю только до конца месяца и прошу подготовить мне расчет, затем я уезжаю на два месяца на Украину. Потом я возвращаюсь на завод к первому августа и выхожу на свою обычную работу — только уже от вашей фирмы.

Хорошо, так и сделаем. Только не опаздывайте.

Это исключено…

* * *

В запланированное время я с легким сердцем отбыл на Украину, а к назначенному сроку вернулся в Чески-Будеевице, вселился в оговоренное жилье, сходил в отдел кадров, где переоформился на фирму Наташи, и приступил к работе. Наташа держала слово, я — тоже.

Теперь я мог не так часто оставаться на работе на вторую смену, а зарплата у меня была даже выше, чем средняя по Чехии.

Ты кожну годину маешь едно пиво, — с легкой завистью говорил мне Ваня Ш., большой любитель этого популярного чешского продукта.

А посчитай, сколько литров пива я маю за месяц, — подзадоривал я его. — Ты, пожалуй, столько и не выпьешь.

И как это Рома с Юрой тебя так легко отпустили?

А что им оставалось делать? Заводское начальство знает, почему я от них ушел. Знает, что я человек непьющий, аккуратный, психически уравновешенный, неконфликтный, хоть и упрямый. И если со мной что-то случится — кто будет первым подозреваемым? Они, может, и хотели бы со мной посчитаться, да понимают, что уголовное дело по особо тяжкой статье никак не будет способствовать процветанию их и так не вполне законного бизнеса.

Наверное, ты прав. Кстати, Юра пообещал со следующего месяца поднять нам почасовой тариф до семидесяти пяти корун.

Рад за вас…

Конечно, моя жизнь в этом старинном чешском городе не состояла только из работы. По мере сил я старался так организовать свой культурный досуг, чтобы было что вспомнить на старости лет. Узнав, что в городе есть русский клуб, я в первый же выходной поспешил туда, ознакомился с их программой, выписал заинтересовавшие меня мероприятия, взял пару книг в неплохой клубной библиотеке и попросил подсказать адрес наиболее выгодного пункта денежных переводов. Мне порекомендовали представительство одного московского банка, куда я немедленно и направился. Там меня вежливо и культурно принял медлительный и вальяжный пожилой чех.

Вы сделали абсолютно правильный выбор, обратившись в наш банк, — важно произнес финансист и сделал многозначительную паузу, которой я тут же воспользовался:

Авторитет и деловая репутация вашего банка столь высоки, что в дополнительной рекламе не нуждаются. А скажите, работаете ли вы с какими-нибудь банками славного города Енакиево, что в Донецкой области на Украине?

В Енакиево мы работаем со следующими банками… — чех обстоятельно огласил весь список.

Я вежливо и внимательно выслушал, выбрал ближайший к месту работы жены банк и, твердо пообещав вернуться после первой же зарплаты, уже собирался откланяться, как мой собеседник неожиданно произнес:

Вы, конечно, извините, но должен предупредить, что украинцев в нашем городе не любят.

Немного опешив от столь неожиданного заявления, я уже открыл было рот, чтобы объяснить, что украинцы — не доллары, чтобы их все любили, но вовремя опомнился и сказал:

Можете не извиняться, во-первых, потому, что я — русский, хоть и с украинским паспортом, а во-вторых, потому, что аналогичное отношение к украинцам характерно не только для вашего города…

 

Перейдя работать в фирму Наташи, я мог позволить себе сократить количество рабочих часов без ущерба для зарплаты. К тому же все ощутимее заявлял о себе надвигающийся финансово-экономический кризис, затронувший даже самые крепкие мировые экономики. Применительно ко мне это выразилось в том, что на заводе прекратились рабочие субботы и стало трудней напроситься на работу в чужую смену. Директор завода упорно искал новые рынки сбыта, но без особого успеха.

Общая обстановка ухудшалась. Основной темой новостных программ был кризис. Телевизор вообще не хотелось включать. Курс кроны падал, но доллар девальвировал еще стремительней. Для мирового автопрома наступила черная полоса. Спрос на продукцию нашего завода падал. Дирекция, пытаясь сохранить рабочие места, никого пока не сокращала, но запретила работу в две смены и все чаще объявляла внеплановые выходные дни. Настроение у всех было тревожное. Телефонные разговоры с Наташей оптимизма не добавляли — она массово отправляла на родину уволенных украинцев, не имея возможности пристроить их здесь.

И вот в мае 2009 г. директор собрал всех работников завода на общее собрание. Рассеянно выслушав сообщение о ситуации в стране и мире, а также слова благодарности в наш адрес за добросовестный труд, мы наконец узнали, что нас всех распускают на «летние каникулы». За три-четыре месяца руководство надеялось решить проблему сбыта продукции и в начале осени снова запустить завод. Нам ничего иного не оставалось, как разделить эти надежды…

Следующие несколько дней, потраченные на консервацию завода и подготовку к отъезду, прошли в суматохе. Долетали слухи о коллективной протестной голодовке вьетнамцев. Они, в отличие от нас, работали не через клиентов, а по межправительственному соглашению, честно платили все налоги и взносы и в их планы не входил столь внезапный и стремительный отъезд из Чехии. Вроде бы кое-чего они добились: завод как будто согласился оплатить им перелет на родину. Украинцы выкручивались кто как мог, но большинство, как и я, возвращались к своим семьям…

* * *

Лето я проработал садовником в «Элладе» — санатории шахты «Новождановская» в поселке Мелекино. В конце августа позвонил в Чехию — завод стоял, и в ближайшей перспективе возобновления работы не ожидалось. А виза у меня заканчивалась в декабре текущего года. Нужно было подумать о возвращении в Чехию, чтобы заблаговременно подать документы на продление визы. Рассудив, что лучше иметь работу в Европе, чем гордость в Украине, звоню Пете. Выслушав мои витиеватые извинения и немного подумав, тот решает не просто простить меня, но простить великодушно.

А не хотели бы вы снова поработать на складе Penny-market?

Пока задавался этот вопрос, я успел тоскливо подумать: «Только бы не на свалку к Франто!» И когда прозвучало предложение вернуться на склад, я облегченно вздохнул:

С превеликим удовольствием. Когда выезжать?

Да хоть завтра…

В Праге меня встретили Петя с Наташей и сразу отвезли на квартиру. По дороге Наташа, между прочим, поведала, что Франто в последнее время сильно изменился и уже не портит жизнь работающим на свалке украинцам.

Рад это слышать, — ответил я. — Как говорится, не меняются только самые глупые и самые мудрые, а Франто ни к тем, ни к другим не принадлежит.

Жить мне предстояло в однокомнатной квартире в компании двух молдаван и одного украинца, племянника Наташи. Вася — молдаванин, с которым мне предстояло работать на одном складе, обосновался на кухне, а мы втроем — в единственной комнате.

Обстановка на складе, где работали украинцы, изменилась кардинально. Я не встретил там никого из тех, с кем пришлось работать в первый раз. Сейчас здесь работали в основном заробитчане из города Комсомольска Полтавской области, плюс молдаванин Вася на сортировке ящиков, плюс украинка Зульфия на «рампе» (она же «срачка»). Эта перемена меня только порадовала — работать в новом коллективе было намного комфортнее. А что меня не обрадовало, так это новость о том, что теперь украинцам запрещено выносить со склада просроченные продукты. На вопрос, чем вызваны перемены, мой напарник Николай ответил:

Мы подозреваем, что этот подарок нам сделал один молдаванин, который был уволен за плохую работу. После его изгнания в Интернете стали появляться сообщения о том, что украинцы выносят со склада просроченное мясо и другие продукты и по дешевке продают их чехам, подвергая жизнь и здоровье последних серьезному риску. Директор склада тут же запретил вынос. Хотя, если честно, никто, кроме Васи, на продажу их и не брал. Да и Вася продавал продукты только землякам, но никак не чехам. В результате у нас проблемы, а Вася как таскал мясо на продажу, так и продолжает.

А охрана?

Откупается. Самому вредному охраннику, рыжему Фрицу, ежемесячно заряжает штуку крон. Другим — поменьше. Но в накладе он не остается.

А почему вы думаете, что вас слил уволенный молдаванин? Ведь не одного его уволили отсюда.

Только у него был ноутбук, подключенный к Интернету. Да и по времени эти события совпали. К тому же этот молдаванин — бывший мент, майор полиции. Так что оснований для подозрений вполне достаточно. Кстати, проживал он раньше в одной квартире с нами, а теперь — с тобой. Так что будь с ним поаккуратней.

На складе я сразу попросился на свое старое место — на пресс. И не пожалел: во-первых, объем работы там значительно сократился, а во-вторых — мы сразу поладили с новым напарником. Понаблюдав за мной несколько дней, Николай как-то спросил:

Я придумал тебе погоняло — Доцент! Ты не обидишься, если я так буду тебя величать?

Конечно, нет, — ответил я. — Тем более что ты почти угадал: во дворе и в гаражах дома меня кличут Профессором.

Но ведь доцент выше профессора?

Наоборот! Получается, что ты меня немного опустил. В смысле — разжаловал.

Ладно, не обижайся. Походишь пока в доцентах, а как пройдешь нострификацию и чехи признают твои русско-украинские дипломы, мы сразу же произведем тебя в профессора.

Однако, несмотря на совокупность всех положительных моментов и вроде бы отсутствие каких-либо причин для тревоги, меня не покидало смутное чувство непонятного беспокойства. Впрочем, этот период тревожной неопределенности закончился довольно скоро. Почти сразу по прибытии в Прагу я подал документы на продление визы, а когда в положенный срок явился в полицию для получения новой визы, меня огорошили:

А на каком основании вы находитесь на территории Чешской Республики, если ваша виза «зрушена» еще полгода назад, в мае месяце этого года?

Этого не может быть, — обескураженно возразил я, — потому что два месяца назад я абсолютно легально пересек границу, о чем свидетельствует штамп в моем загранпаспорте, и у пограничников ко мне не было никаких претензий.

Просто польские пограничники не досмотрели. Такое, к сожалению, бывает. Но как бы там ни было, вам необходимо съездить в Будеевице и выяснить, почему после снятия с регистрации там вас не зарегистрировали в рабочем общежитии.

Поскольку у меня уже был опыт выдворения за нарушение паспортного режима, то перспектива снова пройти через эту малоприятную и даже унизительную процедуру оптимизма мне не добавила.

Связавшись по телефону с Петей, который некстати вместе с Наташей пребывал в это время на территории Украины, и придя в ходе обсуждения к единодушному мнению, что мы имеем дело с происками Юры, я отправился в Будеевице.

Полицейский кабинет, в котором я оказался, напоминал музей спортивной славы обладателя черного пояса в стиле «сетокан»: стены, шкаф и даже сейф были обильно украшены фотографиями, дипломами и медалями, отражающими немалые спортивные достижения хозяина кабинета. Сам мастер сидел за столом и доброжелательно и смущенно улыбался.

Ос! — я инстинктивно стал в стойку фудо-дачи и легко поклонился, демонстрируя свою принадлежность к «союзу искателей абсолютной истины» («кекусинкай»). Услышав ответное приветствие и приглашение-команду сесть («сэйдза»), я вопросительно указал пальцем на пол.

Нет, прошу в кресло, — засмеялся офицер, переходя на чешский.

В ходе состоявшейся беседы я честно рассказал о всех своих проблемах, с которыми столкнулся во время пребывания в этом городе. Мой визави добросовестно запротоколировал мои показания.

Мы, конечно, проведем тщательную проверку деятельности коменданта вашего общежития, — подвел итог полицейский инспектор. — Однако и вы со своей стороны должны понимать, что допустили серьезное правонарушение. И если ваш комендант не захотел заняться перерегистрацией, то кто мешал вам самому это сделать?

Увы! — я сокрушенно качал головой и обреченно разводил руками. — Вряд ли вы меня поймете, ибо слишком молоды, но я — несчастная жертва социалистической системы воспитания, сформировавшей у меня патерналистское отношение к государству и привившей просто панический страх к правоохранительным органам. Но если бы я мог предвидеть, к каким трагическим последствиям может привести пренебрежительное отношение к закону в истинно правовом государстве, то, поверьте, конечно же, не допустил бы столь возмутительной оплошности. Тем более что я сам юрист по образованию.

Поверьте, и мне чрезвычайно огорчительно применять санкции к столь достойному пану, но, увы, закон не предусматривает исключений, — с улыбкой пояснил собеседник. — Я надеюсь, санкции будут минимальными — отдохнете годик дома, а потом, если пожелаете, можете опять возвращаться. Сколько времени вам нужно для завершения всех своих дел здесь?

Ну… дайте хотя бы неделю, — нахально попросил я, вспомнив, как стремительно меня выдворили из России.

Хорошо, — неожиданно согласился офицер. — Мы дадим две недели. Надеюсь, этого будет достаточно. А сейчас я попрошу вас об ответной любезности — оставить нам на память отпечатки своих пальцев и особые приметы. Затем вас отвезут для окончательного оформления документов о депортации через наше министерство, а не через суд.

В последние две недели моего пребывания в Чехии не произошло ничего запоминающегося, если не считать мелкой гадости, устроенной, конечно же, поляками. Дело в том, что, когда я заранее купил себе билет на автобус от Праги до Киева, кто-то из моих знакомых предупредил, что с «синей» визой на территории Польши у меня могут быть проблемы: даже если мне удастся проехать всю Польшу, меня вполне могут завернуть назад с КПП «Краковец». К сожалению, при проверке эта новость подтвердилась.

Да, вы не имеете права передвигаться по территории нашей страны с такой визой, — сообщил мне по телефону сотрудник консульства.

А как же мне тогда попасть из Чехии на Украину?

Самолетом или через Словакию.

А почему через Словакию можно, а через Польшу — нет?

У нас такой закон.

Ясно. Какой народ — такое и государство, какое государство — такие и законы.

Я не понимаю вас…

А что тут непонятного? — вспылил я и, кратко, но доходчиво объяснив поляку, что я думаю о польских законах, повесил трубку таксофона.

Кстати, словацкие пограничники произвели на меня очень благоприятное впечатление. «Слава богу, не все европейцы одинаковы!» — удовлетворенно подумал я, пересекая словацкую границу…

Вот и закончилась моя чешская одиссея, и не могу сказать, что эти четыре года, несмотря на мой незавидный социальный статус, были худшим периодом в моей жизни. Есть правильная русская поговорка о вороне, которая и за море летала, да так вороной и вернулась. Смею надеяться, что ко мне это не относится.