Чекаданов и Расчектаева

Чекаданов и Расчектаева

Рассказы

Подготовка

 

Чекаданов и Расчектаева. Коля и Эля. Беспечные, легкомысленные, совсем еще дети. Милые и хорошие… Если вы не их пассажир.

Обоим на вид лет по семнадцать. Чекаданов светловолосый, синеглазый, худенький. Расчектаева маленькая, темненькая, с черными глазенками.

Познакомились они на «подготовке», вместе ползая по полу с мокрыми тряпками.

А если еще вагоны дадут? спрашивал Чекаданов.

Не имеют права! возмущалась Расчектаева. По правилам должны давать не больше двух.

Ха, наивная чукотская девочка! Еще не поняла, что здесь все вопреки правилам? Все по мере сил и терпения проводников…

— …и по мере бессовестности начальства. Я, в будущем человек с высшим образованием, не хочу четвертый раз за день возить по полу грязь!

В соседнем вагоне намечалась драка. Проводнице Вере, которой повезло заполучить сразу двух помощников, не хотелось расстаться ни с одним из них в пользу коллеги, которой не достался вообще никто.

Давай мне либо пацана, либо девку! Ты всю жизнь малыми потерями обходишься. Отдавай, а то я щас к начальству пойду и расскажу, че ты здесь вытворяешь!

А че ты орешь, как потерпевшая? Обойдешься и без пацана, и без девки! Сама вон какую харю отъела в проходе не помещается! Это еще кто из нас малыми жертвами обходится!

Записывай арго или профессионализмы! хихикал Чекаданов. У вас диалектологической практики еще не было?

Я к ней не пойду! запищала Расчектаева.

Кому ты нужна? По идее, мы никому из них ничего не должны. Мы здесь пока не работаем. Смело можем сваливать. Ну что нам сделают? До экзаменов не допустят, когда мы уже заплатили? А вообще, у меня спина к животу прилипла. С утра не ел. Ты хавчиком, случайно, не запаслась?

Нет.

А чай с печеньками хочешь?

Хочу.

Сгоняешь в киоск? Я пока титан разогрею.

Возвращаясь обратно, Расчектаева не смогла вспомнить свой вагон. Долго бегала по перрону, высматривала в окнах знакомые головы. Поднялась в первый попавшийся и пошла через весь состав. В одном из вагонов ей на пути попалась гурьба столяров, отдыхавших со стаканами. Насилу от них отделалась. Кто-то успел ущипнуть. Дальше хуже: почти в каждом вагоне ее негостеприимно встречали заспанные немытые рожи, ругань, ведра, мокрый пол… А Чекаданова и проводницы Веры все не было.

Спустившись на платформу, Расчектаева заплакала от отчаяния.

Кто-то на весь ПТС заорал: «Закрывайте окна!» собирались мыть состав снаружи. Чекаданов увидел в окно свою новую знакомую, которая ушла двадцать минут назад и пропала, высунулся и его тут же окатили мыльной водой.

Бегала бы Расчектаева вдоль готовящегося к поездке состава еще столько же, если бы Чекаданов не окликнул ее со ступенек вагона…

В рейсы после практики и экзамена они стали записываться вместе.

 

Уныние

 

Железный червь стоял на перегоне. Проводники, отужинав, сидели в первом купе, читали непроданные газеты, глядели в синее окошко. В их вагоне повышенной комфортности трех пассажиров будто и не было. А снаружи застывшая таежная тишь. В хмурых, темных, тяжелых хвойных лесах, через которые пролегал путь, снег, несмотря на май месяц, еще не стаял и спокойно белел себе.

Чекаданов и Расчектаева вышли покурить в тамбур, распахнули наружную дверь и продолжили начатый разговор.

Я не умею ценить мгновение. Даже если что-то хорошее происходит, жаловалась Расчектаева. Не умею радоваться своей молодости и всяким ярким событиям. Вспоминаю о них спустя какое-то время и начинаю жалеть, что тогда не наслаждалась, не удержала момент. Жизнь проходит, а у меня все как-то безрадостно, все исчезает без следа… Почему, не знаешь?

У всех так, Эль, отвечал ей Чекаданов. Вот ты щас паришься и упускаешь приятные минуты, проведенные со мной. Ты всегда чего-то боишься, вечно чем-то недовольна, ищешь повод погрустить, поболеть… Он приблизился к ней, стал поправлять ей волосы. Ты что, сегодня не расчесывалась?

Нет.

Как в этом стишке:

 

Девочка плачет: шарик улетел.

Ее утешают, а шарик летит.

Девушка плачет: жениха все нет.

Ее утешают, а шарик летит.

 

Женщина плачет: муж ушел к другой.

Ее утешают, а шарик летит.

Плачет старушка: мало прожила.

А шарик вернулся, а он голубой*.

 

У меня нет шарика! продолжала кукситься Расчектаева.

Чекаданов долго с интересом смотрел на нее, затем отвел глаза в сторону и вдруг резко поменялся в лице. Присел на краю и уставился в землю, пытаясь что-то разглядеть.

Что? нагнулась за ним Расчектаева. Купюрки какие-то… Откуда?

Какие-то? Ого-го какие! Сколько времени за глупым базаром потеряли… Давай-давай, Элька, пока не тронулись! Завороженный Чекаданов спускался вниз.

Постояв в нерешительности, Расчектаева вдруг тоже сорвалась с места. Около трех минут они ползали вдоль своего вагона. Расчектаевой теперь казалось, что уж этот момент останется с нею на всю жизнь, его-то она никогда не забудет! Тишь кругом; сумерки; зябкие, но цепкие пальцы, хватающие мокрые купюры и впопыхах запихивающие в карманы; сбившееся дыхание соседа и собственное; редкие подбадривающие фразы, еле доносящиеся до сознания; растревоженное воронье над деревьями; и снег, снег, снег грязный, но от которого не в силах оторваться…

Чекаданов слишком увлекся отошел от вагона метров на семь. Поезд двинулся.

Коля-я-я! Коля, хва-а-атит! кричала ему Расчектаева со ступенек. Быстрее, быстрее!

Он успел взобраться до того, как железный червь набрал обороты.

Ништяк! Сколько у нас, интересно? радостно лепетал в тамбуре запыхавшийся Чекаданов.

Он был весь красный то ли от возбуждения, то ли от переохлаждения. Продрогшая Расчектаева, разделяя его радость, сразу пошла в вагон. Чекаданов захлопнул дверь, повернул замок, кое-как отдышался, достал сигарету и закурил. Деньги, находясь в боковом кармане, грели ему область сердца. Он оттягивал минуты, когда при ярком свете у себя в купе вытащит их и пересчитает. Сделав глубокую затяжку, он все же не выдержал и прошел с сигаретой в большой коридор.

Расчектаева, ссутулившись, стояла у титана лицом к окну.

Титан не успел остыть? спросил Чекаданов, зайдя в рабочее купе.

Поплевал в умывальник, достал из шкафчика пакетики зеленого чая, стаканы.

Эль, тебе чай делать?

Она не отвечала. Чекаданов вдруг заметил, что его рубашка точнее, боковой карман в крови. Он вышел к Расчектаевой. Та продолжала стоять в том же положении. Перед ней на полочке лежали мятые купюры.

Че случилось? спросил Чекаданов, успев все понять.

В ответ ее плечики затряслись, и она закрыла лицо руками. Чекаданов достал из карманов рубашки и брюк все собранные деньги, которые, как теперь стало видно, тоже были испачканы кровью. Открыл дверцу печки и затолкал туда купюры. Последнюю он поджег и кинул вслед за остальными. Расчектаева остекленевшим взглядом наблюдала за его действиями.

Они мокрые, плохо гореть будут…

Тогда Чекаданов стал бросать в разгорающийся огонь газетные листы.

Что это было, как думаешь? спрашивала она, обняв его.

Наверно, кто-то попал под поезд.

Они долго молчали, глядя в беспокойное пламя. Чекаданов разглаживал ее волосы. Расчектаева не выдержала и уткнулась ему в грудь.

 

Письмецо в конверте

 

В Усть-Катаве майское солнце преуспело в это утро больше, чем в башкирских степях, хотя воздух был еще недостаточно прогрет. Расчектаева, с флажками в одной руке, жевала пирожок, купленный у бабульки, подбежавшей, едва она ступила на платформу, и с любопытством поглядывала на других таких же старушек: маленькие, шустрые, они сновали то там, то здесь с ведрами и корзинами, укрытыми цветными платками, бойко предлагая товар и с надеждой заглядывая всем в глаза. Чуть дальше чинно расположились торговцы посудой, картинами, нардами. Над всей платформой стоял неспешный, ровный базарный гул.

Один из торгашей с возмущением высказывал другому:

Это же Башкирия! Народ такой, понимаешь? Они потрогают, пощупают, а взять не возьмут. Ты на них даже время не трать…

Пассажирам, и вправду, ничего не хотелось, кроме как за пятнадцать минут надышаться и поглазеть на интересненькое.

Пока Расчектаева раздумывала, брать или не брать настойчиво предлагаемую торговкой каменную лилию, которая ей безумно понравилась, на солнышко вышел погреться еще один человек. Ее железнодорожный бог. Ее дорогое сердцу открытие лета. Алексей Владимирович Бессонов. ЛНП*. Ни темные круги под большими глазами, ни тяжелые, уставшие верхние веки, ни морщинки не портили его. Расчектаевой даже примерно не удавалось угадать его возраст: что-то от двадцати пяти до тридцати пяти. Она его боялась возможно, потому что не понимала. Не понимала, почему он так усиленно хлещет водку, почему вечно орет. Почему порой так взглянет на нее, на Расчектаеву, что после этого она долго не может прийти в себя и думает: что это было? к чему? хорошо это или плохо?

Расчектаева выпрямилась, не зная, куда девать чумазые после букс** ладони, грязные волосы, кривые тонкие ножки… Бессонов проследовал дальше, в хвост состава, мельком взглянув на юную проводницу тем самым взглядом и снабдив ее ощущениями и размышлениями на весь оставшийся день.

Неожиданно к Расчектаевой подошел представительный дядька в больших темных очках, в белой рубашке. Попросил передать тоненький конвертик: мол, там важный документ. Расчектаева сначала хотела позвать напарника, который спал, но, пробуравив незнакомца испытующим взглядом, оглянулась по сторонам и взяла конверт.

Ты же рисковала! ругал ее потом Чекаданов. Знаешь, сколько наших палится здесь, сколько подстав? Вон одна, рассказывали, кипу старых газет перевозила. Пришли к ней трое, она им посылочку с улыбочкой, они ей удостоверения и морду кирпичом. Отделалась малым: поперли с работы.

За кипу газет? не верилось Расчектаевой.

За кипу газет, деловито подтвердил Чекаданов, возлегая на полке и попивая чай с вареньем.

Ему было обидно, что подруга обошлась без него, не удосужилась позвать. Все возможности дармовщины и калыма обычно обсуждались с ним. Все денежные вопросы, кроме казенных, решал тоже он. Расчектаева была кем-то вроде горничной или завхоза: на ней уборка, готовка, обслуживание пассажиров. Она же продавала белье, чайную продукцию, газеты. А Чекаданов, пробудившись после очередного сладкого сна, с самым серьезным, озабоченным видом подсчитывал прибыль, как приказчик или бухгалтер, поучал напарницу и отдавал ей деньги обратно на хранение.

Расчектаева стояла расстроенная и озадаченная.

Что теперь вообще не брать?

Сначала надо присмотреться, понять, че к чему, прикинуть… А вообще, меня надо звать!

Расчектаевой вдруг надоели поучения много повидавшего на белом свете Чекаданова.

Без тебя не обойдется, проницательный ты наш! уселась она возле окошка на противоположную спальную полку и, поставив локти на столик, обхватила руками голову. Ты такой умный-умный, остальные все тупые!

Я хороший психолог.

Ты раздолбай! Второй день хомяков давишь! Говорили мне: хуже пацанов напарников нет, только и знают, что дрыхнуть всю поездку! Даже быструю лапшу себе сварганить не можешь…

Я желудок свой такой фигней не порчу. Чекаданов вылавливал из банки вишенки, дрыгая носком ботинка.

— …я и готовлю, и убираю, и с «лушкой»* парюсь, не слышала его напарница. А ты или не хочешь ниче делать, или не умеешь, бестолочь!

«Бестолочь» куда обиднее, чем «раздолбай». Чекаданов отреагировал:

Зато ты ночью спишь, потому что я дежурю!

Возмущение Расчектаевой достигло крайней точки. Ей было что ответить:

Да ночью дежурить как нефиг делать! Чем ты сегодня занимался? Выходов не было, крупных станций тоже.

Едят тебя мухи! А я виноват, что у нас выходов и больших станций не было в эту ночь?

Пассажиры стали с любопытством и беспокойством поглядывать в сторону первого купе, откуда на повышенных тонах раздавались взаимные упреки.

А смену ты мне с утра как сдал? Титан не разогрел, полы не помыл! Тебя Алексей Владимирович несколько раз ночью спящим находил. Десять часов ночью, десять часов днем не слишком жирно для тебя? А я еще должна думать, где нам деньги на ревизоров** искать, как возмещать, а потом выслушивать от тебя…

Расчектаева под конец не выдержала: голос ее надорвался, глаза налились влагой, и она опустила голову на откидной столик, спрятав лицо.

Я просто боюсь подставиться, начал оправдываться Чекаданов. Сколько случаев было…

Он придвинулся к столику поближе.

Вон Райка взяла какие-то сыры, теперь сама не рада, поглаживал он плечи Расчектаевой.

Та продолжала беззвучно пускать слезы.

Он поглядел в окно, вздохнул, встал. В дверях сказал напоследок:

Ты это… Если придут без меня, то смотри, чтобы человек был один. А когда деньги даст, сразу положи под салфетку или под матрас, чтобы в случае… Ну, короче, поняла.

В Нижневартовске никто не подошел, перрон был пуст, чему ребята несказанно обрадовались. Беспокойство у обоих внутри наконец улеглось.

В отстое, когда оба про «посылочку» уже и думать забыли и Чекаданов лег спать, а Расчектаева домывала туалеты, пришли трое. Получатели сильно напугали Расчектаеву: уж очень они не походили на людей, которым высылают важный и срочный документ. Она хотела было что-то соврать, но мозг не поспел за действиями, вызванными испугом. Времени придумывать не было, да и духу не хватило врать таким подозрительным гражданам. Проще скорее отдать то, за чем пришли, и отвязаться.

Расчектаева пригласила их подняться. Все трое стояли в тамбуре при тусклом освещении. Один из них сразу распечатал конверт. В воздухе что-то щелкнуло, кувыркнулось, растворилось, неприятно пропитав все нутро Расчектаевой. Она почуяла неладное буквально: запахло то ли уксусом, то ли ее собственным потом. Напряглась. Слишком уж явно незнакомцы изображали разочарование, ничего нужного для себя не обнаружив. Слишком их действия казались отрепетированными.

Я че-то не въезжаю, это че за дела? Где деньги? мужчина достал из конверта сложенный вдвое лист картона.

Какие деньги? тоненько-тоненько переспросила проводница.

Какие! Два круглых лица при слабом свете приблизились и нависли над ней, как две пятнистые недобрые луны. Пятьсот «уе»!

Не знаю, не передавали… отпрянула Расчектаева от «ночных светил».

Здесь было пятьсот долларов. Ты должна была передать! Куда дела, курва?!

Я не понял, ты че свои буркалы уставила? Гони!

Я сейчас… спрошу… посмотрю… Она попятилась от них в купе отдыха, к спящему Чекаданову.

Резче! Иначе под молотки пущу. Весь твой вагон ушатаю!

Возмущению незнакомцев не было предела.

Ваще уже охренели! Средь бела дня!

Ага, не говори. Нашла лохов!

Там, тыкала Расчектаева пальцем в неопределенную сторону, объясняя разбуженному Чекаданову, деньги просят.

Чего-о? не понял тот спросонья. В смысле «просят»? Кто? Это кто у кого должен просить?

Просят, горестно, сквозь слезы прошептала юная проводница, закрывая лицо руками и медленно сползая по стенке.

Теперь-то она полностью осознала, что натворила. В прошлом беспечность, в настоящем запоздалое раскаяние, впереди расплата.

Чекаданов, надев фуражку и отпив из стакана чай, решительно встал:

Где?

Там, просто сказала она, уже никуда не показывая.

Дальше Расчектаева слышала, как ее напарник, направляясь к ним, с вызовом и безосновательной надеждой, что его не побьют, чеканит:

ОАО «РЖД». В чем дело? Предъявите-ка документики!

Чекаданов всегда бестрепетно брал на понт, вечно встревал, не успев хорошенько подумать о последствиях, не опасался получить в рог и неизменно получал. Он стеснялся собственных неудачных шуток, боялся показаться смешным, боялся папы, начальника Бессонова, сессии и красивых девушек. А вот драк и того, о чем говорилось выше, не страшился.

Расчектаева выглянула. Чекаданову уже дали в рог, он лежал на полу, трогая потекшую из носа кровь, которая успела испачкать его голубую рубашку. Увидев его таким, Расчектаева в ужасе заверещала и, не дожидаясь своей очереди, выбралась из купе и рванула по коридору в противоположную сторону, в хвост состава. Незнакомцы за ней. Заметив в следующем вагоне выливавшую в туалете ведро тетю Раю, она выпрыгнула на улицу с истошными криками о помощи.

Тетя Рая, увидев, как незнакомые гады схватили внизу ее юную подружку, заорала что есть мочи:

Наших бьют! и сама бросилась с ведром на ее защиту.

Высунулись головы как из этого состава, так и из стоящего напротив. Отборный, изощренный мат, нечеловеческие вопли, способные мертвого поднять из могилы, разбудили спящих и привлекли внимание бодрствующих. Тут же к месту происшествия сбежались проводники: кто со шваброй, кто с ломом, кто с огнетушителем. Бандюганов побили, скрутили и поддали им еще, когда выяснилось, как они обошлись с бригадным «сынком» Чекадановым. Но едва показалась милиция, все вдруг бросились врассыпную, оставив на перроне жуликов, закрылись каждый в своем вагоне и только выглядывали из окон. У милиционеров ушло около получаса на их «выколупывание». Проводники сидели внутри, огрызались, зализывали раны, успокаивали друг друга, жалели Чекаданова и Расчектаеву. В итоге менты забрали нескольких мужчин и крупных женщин, потенциально способных устроить драку и нанести увечья. Незадачливым преступникам понадобилась первая медицинская помощь.

Через час, вернувшись от своей местной подруги, начальник поезда Бессонов пришел в отделение вызволять свою бригаду.

У нас через час посадка, а они еще вагоны не убрали! как мог, умолял он главного, с яростью поглядывая через решетку на своих подчиненных.

Главный ему не отвечал, только курил и пускал дым в потолок.

Я же не за них прошу, за себя! не сдавался Бессонов. В этой отчаянной ситуации ему только и оставалось, что просить о милости, уповая на чужое хорошее настроение. Меня же с работы попрут! Я десять лет на «железке»…

Забирай, бросил ему мент, имея в виду и паспорт с удостоверением, и бригаду.

Телефонограммы не будет?

А хо-хо не хо-хо?!

Договоримся.

За желанную свободу собрали по пятьсот с носа. Бригада о причинах своего зверства по отношению к бандитам помалкивала, иначе пришлось бы писать заявление. У тех и у других рыльце было в пушку, а особенно у Расчектаевой с Чекадановым, которых коллеги так и не выдали.

Но своему начальнику в вагоне-ресторане пришлось выложить все. Он орал так, как никто и никогда не слышал. Работники вагона-ресторана с интересом наблюдали за сценой.

Вы какого рожна полезли туда, тормоза от самой большой машины?! Понравилось в козлятнике с ветерком до ближайшего отделения? Опозорились! Вы меня подставили, вы на меня положили и на себя тоже! И пусть бы их прибили, пусть бы их выкинули куда-нибудь и закопали, этого полудурка и эту полудуру, указывал он на сидящих отдельно от всех красного Чекаданова и зареванную Расчектаеву, за то, что делать им, зародышам обезьяньим, запрещалось, а они все равно сделали! Конечно, они же думали, что они самые умные, что правила не для них написаны. Да вас бы не только уволили, вас бы из института вашего поперли, и вы бы с условным сроком ходили, если не больше! Захотелось деткам на мороженое… Сколько раз я вам всем говорил: не брать, не брать посылок! Я сколько лет здесь работаю, и вы сколько здесь работаете, обращался он к немолодым сотрудникам. Чего только не видели: убивают проводников, из вагонов на полном ходу выбрасывают… Еле отмазал вас!.. По рабочим местам, устало приказал он, с трудом отдышавшись.

Все, понурые и раздавленные, разошлись, кроме ребят. Начальник подошел к ним, не смеющим поднять головы:

А вы, уроды… Я вас всю оставшуюся поездку иметь буду, вместе и по отдельности, сразу и по очереди!

Расчектаева испуганно посмотрела на него. Бессонов отвел глаза и все остальное говорил глядя только на Чекаданова.

Ищите бабло, которое отдала за вас бригада! Ищите бабло, которое я за вас отдал! Вы мне лично должны! Продавайте за двойную цену пиво, водку или что у тебя там, Коля! Да хоть раком становитесь в коридоре и отдавайтесь за тридцатник всем проходящим, мне плевать! Только чтоб деньги бригаде и мне вернули! Вы у меня теперь по струнке ходить станете, ни один косяк не прощу убивать буду! Хватит кататься, пора трудиться! бросил он им, уходя.

За сколько мы должны отдаваться? переспросил у подруги Чекаданов.

 

Чужой праздник непослушания

 

Застоявшийся состав потащили на свет божий, а Чекаданов и Расчектаева снова не успели как следует прибраться. Туалеты решено было мыть в пути следования, пока не выберутся из города. Но туалетную бумагу на всякий случай повесить сообразили: вдруг проверка. Расчектаева подметала, а Чекаданов, матерясь, метался между двумя туалетами, то забывая запереть их на трехгранный ключ, то заново прикрепляя упавшие на мокрый и грязный пол взбухшие рулоны.

Пока ребята, теснясь, переодевались в своем купе в белые рубашки, объявили посадку, и в дверь вагона уже со страшной силой ломились. Со стороны перрона слышался какой-то необыкновенно громкий гул.

Это кого же нам принесло? испугалась Расчектаева.

Пять минут подождать не могут… Москвичи! ворчал Чекаданов.

На ходу заправляя рубашку в юбку, Расчектаева побежала открывать. Напарник, закрыв за ней купе и взяв флажки, глянул в окно.

Твою мать, Расчектаева! Пришел час расплаты…

Расчектаева и сама теперь видела. Перед ней внизу стояло около полусотни молодых людей с голыми торсами, в шортах, с шарфиками фанатов «Спартака», со всякими дуделками и транспарантами. Юнцы и постарше, с лицами нежными и в щетине, радостные и недовольные, но все одинаково загорелые, разгоряченные пивом и общим настроением, нездорово возбужденные, запальчивые, знающие, какое впечатление они производят своим количеством.

Проводники спускались к ним как на съедение. Расчектаева глянула на билет одного до Ульяновска, и на душе немного полегчало: вторая половина пути останется на масштабную уборку. В Чекаданове, их сверстнике, таком же пацане, сразу непроизвольно взыграло желание продемонстрировать превосходство, показать, кто в вагоне хозяин. Болельщики, поглощенные собой, своими ощущениями, надеждами на хорошую игру любимой команды в общем, едущие на большой праздник, не заметили его попытки. Неуправляемая толпа, оставаясь на своей волне, понукала, хамила, ржала и, судя по всему, в дороге собиралась ни во что не ставить обоих проводников.

Постельное белье больше половины фанатов не взяли; мусорные мешки заполнились моментально; у туалетов постоянно толпились желающие: санитарные зоны и стоянки просто игнорировались; в тамбурах, даже в рабочем, стояла непроглядная дымовая завеса, пол был сплошь усеян окурками; на замечания в лучшем случае не следовало никакой реакции. Чекаданову разок залепили в лицо подушкой и недружелюбно посоветовали «пасть больше не разевать». Расчектаева после пятого щипка побежала плакаться в штабной вагон к ЛНП. Бессонов и тетя Саша ее утешили, приголубили, пообещали поддержку в пути. Чекаданову было велено не оставлять напарницу, дежурить вместе с ней. Алексей Владимирович даже сам как-то пришел с пэмом* Володей, напугал шумных пассажиров милицией. Подействовало, но ненадолго, потому что тогда бы пришлось забирать всех. В своем буйстве фанаты были равны, никто из общей массы не выделялся, все вели себя одинаково невыносимо.

Кончилось тем, что проводники вовсе отказались следить за вагоном, закрылись изнутри в купе отдыха и никуда не выходили. Ели, отдыхали, читали газеты: Чекаданов на верхней полке, Расчектаева на нижней.

До прибытия в поезд медицинских работников начать проведение первичных противоэпидемических мероприятий… просматривал Чекаданов взятые напарницей в рейс лекции. Расчектаева, ну-ка, скажи мне, что включают в себя первичные противоэпидемические мероприятия?

Та самозабвенно красила ногти на ногах.

Понятия не имею.

Эх ты! Это значит, что необходимо изолировать пассажира в отдельное купе ага, размечтались! или отделить его ширмой.

А где ширму взять? Проще с поезда скинуть меньше риск заразиться.

Ты злая. Ширму можно из-го-то-вить Расчектаева, ну и почерк у тебя! из подручного материала. Простынь, наверное, имеется в виду. Блинский фиг, не могли проще диктовать? При подозрении на острое кишечное заболевание выделить отдельную посуду для еды, а также емкости то есть ведро? для раздельного сбора фекальных и рвотных масс… Расчектаева, ликбез: «фекальных» с буквой «е» пишется.

А разница? Суть та же.

Выделения больного сохраняются до прибытия врачей, так как могут потребоваться для отбора анализов…

А где хранить, не говорится? На одной полочке с посудой?

Нет, не говорится. Это не их проблема и, слава богу, пока не наша. При обнаружении грызунов, блох в помещении, наличия следов их жизнедеятельности следует сообщить через начальника поезда в санитарно-контрольные пункты. Ни фига! Сколько раз я говорил Бессону, что со мной какая-то мышь работает, хоть бы что… Эль, а ты не пробовала о своем педикулезе сообщить через начальника в санитарно-контрольные пункты? Стопудово он перестанет на тебя после этого заглядываться.

Пошел ты!

Пассажиры, пусть не сразу, но обнаружили их отсутствие. Туалеты самым мстительным образом были закрыты, и фанатам «Спартака» пришлось бегать в соседние вагоны, к неудовольствию других проводников. В конце концов на ребят пожаловались как пассажиры, так и коллеги.

А вы нам обеспечьте нормальные условия труда, тогда мы выйдем! обиженно кричали Чекаданов и Расчектаева из своего укрытия некстати заявившимся ревизорам, перепуганному Бессонову, сочувствующим Лене и тете Рае.

Это ваша обязанность обеспечивать в пути следования комфорт пассажирам, какими бы они ни были! орал Алексей Владимирович. У Марата то же самое и он под стол не прячется, хоть и один. Открывайте, а то дверь выломаю! Таких звездюлей навешаю!

Ревизоры, дяденька и тетенька, прошли дальше, в другой вагон.

У-у, студяги! бил в дверь начпоезда. Опять из-за вас бригада встревает! Молитесь, чтобы из рейса живыми вернуться! Придушил бы ушлепков! Через Ленку мне двести рублей! Лен, приберись у них.

Двух фанатов все же сняли с поезда. Бессонов указал сержантам на первых попавшихся. Эта мера и наступившая ночь уняли разгулявшихся футбольных молодцов.

Под утро, в непорочной тишине, в которой раздавалось лишь святое детское сопение и безмятежный храп, Чекаданов и Расчектаева воровато вышли из купе. Умылись, разогрели титан, собрали и выкинули в окошко оставшиеся пивные бутылки и банки, подмели; кое-как, не без тошноты, прибрались в сортирах и тамбурах.

Вчерашняя молодецкая энергия в вагоне вроде бы иссякла. Футбольные звери спали сном праведников. Чекаданов и Расчектаева наслаждались этой долгожданной умиротворяющей тишиной. Наслаждались и победно хихикали. Где-то с полок, правда, доносилось сонное бурчание и легкий матерок, но в целом надежды оправдались.

И день прошел на удивление легко. Пассажиры больше смотрели в окошко, лениво переговаривались, двигались с меньшим энтузиазмом, скучающе, без буйства, пили и ржали, меньше курили в непредусмотренных местах и реже слонялись по поезду. Чекаданов даже наладил свой бизнес: почти все пиво было распродано. С Расчектаевой мягко заигрывали. В остальном обе стороны делали вид, что не замечают друг друга и вчерашние события не помнят.

 

Пейзаж на отрезке Москва Уфа необыкновенно скучен: перелески, луга, поля… Не забавляет. Да и люди такие же лысые и неинтересные. Нечего рассказать, не на что посмотреть; одни претензии, дохлость, одноцветность, раздражение и недобрые взгляды. Природа и жители средней полосы России наводят тоску. Лишь Волга спасает. Как только начинается приковывает к окну своими черными могучими водами с шершавой, будто застывшей поверхностью.

То ли дело юг, Урал или Сибирь! Работяги, которые едут в Нижневартовск, подвижные болтуны и балагуры. А леса, леса какие! А ночи! На небе не звезды, а звезденя! Не то что московские: стыдно смотреть лучше бы вообще не было, чем такие…

Ближе к субтропикам люди тоже многогранные и широкие: горячие, живые, подвижные, с историей, с сердцем, с творчеством. И на контакт идут легко. Всегда есть что послушать и что перенять.

 

В Мордовии, на одной из станций близ Яваса, в паутине колоний «красной», женской, для иностранцев и так далее, Чекаданов, стоя у вагона, вдруг явственно почуял запах. Он забавно, как щенок, потянул носом воздух.

Расчектаева рассмеялась:

Ты чего?

Не чувствуешь?

Что?

Трава!

Девушка принюхалась:

Ну что-то такое… Да-а! Откуда?

Они огляделись. Чекаданов нагнулся: за вагоном стояли две пары чьих-то голых ног. Для лучшего проветривания ребята на каждой стоянке распахивали обе боковые двери. Кто-то ушлый поднял откидную площадку и спустился вниз на другую сторону. Просто дышать ему показалось мало.

Чекаданов поднялся в тамбур.

Эй, вы! Вы че там делаете?.. Совсем обалдели?! Здесь мусора ходят! Быстро поднялись, на эту сторону нет выхода! кричал он со ступенек.

Когда представлялась возможность поиграть в строгого проводника, он был беспощаден.

Ему, по-видимому, что-то ответили. Потом к двум парам ног в шортах прибавилась еще одна пара в брюках и одна в юбке. Ноги в юбке и шортах присели на корточки. Послышались смешки.

Поезд опробовал тормоза. Ноги резво вскочили и запрыгали по ступенькам. Чекаданов завел всех в салон, опустил фартуки*, закрыл одну боковую дверь, с опаской выглянул из вагона: никого и закрыл вторую.

К вечеру, перед Ульяновском, в молодом футбольном народе вновь проснулась нехорошая сила. На станции проводники и пассажиры соседнего поезда с сочувствием наблюдали, как взмыленный, изможденный мальчик-проводник в серой от пота и пыли рубашке спустился и обреченно побрел по перрону, щупая буксы. А за ним из вагона стремительно, не встречая преград, вывалилась неистовая толпа, разом заполнив все пространство между двумя застывшими ненадолго железными червями. Зеваки, как зрители в зоопарке, не в силах были оторвать взгляды от вырвавшихся на свободу фанатов. С осуждением качая головой, рискуя стать жертвами взмывающих в воздух бутылок и ракет, они тем не менее завороженно наблюдали стихию из окон, дверей и даже с перрона.

Несколько стекол в вагонах чужого состава в конце концов пострадало. Стоянку из-за такой разрушительной активности пришлось сократить.

 

Не ждали

 

Начальнику поезда Уфа Адлер около часа ночи было сообщено, что в районе Лисок их поджидают ревизоры. Боевая тревога! Чекаданову и Расчектаевой было велено к встрече готовиться в особенности.

За весь пыльный день ребята ни разу не коснулись пола мокрой тряпкой, а теперь, среди ночи, вдруг принялись «вылизывать» его, не боясь разбудить пассажиров. Пересчитали деньги, остаток постельного белья, расход, сверили с цифрами в «лушке». Подсчеты оказались верными: ни один пакет, полотенце или рубль не затерялись. Кроме того, пришлось полностью пересмотреть свои устаревшие взгляды на содержимое топки*. Наполненный мусором мешок, о котором они начисто забыли, еле-еле втиснули в карман**. В топке ничего не должно было оставаться, кроме лома и ведра. Долго искали место венику, который у них был прописан там же. Один небольшой мешок с мусором все-таки пришлось оставить, накрыв сверху ведром. Авось не заметят.

Поезд безбожно опаздывал, за окном лил дождь. Непонятно было, когда они прибудут в эти Лиски. Из-за случившегося безвременья очередная станция потеряла для дежурившей Расчектаевой свое название. Охая и зевая, юная проводница решила на всякий случай выйти проверить буксы на наличие грения, а заодно подышать озоном.

Влажная, свежая ночь махнула на нее невидимым крылом, как только она открыла дверь. Ветер чуть не смел ее с площадки вниз. Она позволяла ему приятно касаться лица, уставших ног до тех пор, пока нежная прохлада не превратилась в холод. Тогда Расчектаева вернулась в купе за кофточкой.

Крохотная южная станция, ничуть не побеспокоенная прибытием железного червя, мягко дышала во сне под шум деревьев, дождевое кропление, отдаленный, щемящий сердце лай собак. Тихо… Ни души… Хрустальная, замершая благодать! Расчектаева выглянула, чтобы посмотреть в сторону штабного вагона. Никого. Спят, наверно. И он спит. Интересно, один? Как бы хотелось, чтобы он вышел покурить! Но ведь не выйдет… Как говорит Чекаданов, «шары опять залил и завалился». А завтра проснется с лоснящимся лбом. Зачем он пьет? Он же быстро состарится и станет некрасивым. «Железка» его погубит. Это сейчас еще здоровье позволяет…

Придется все-таки выйти: стоянка больше пяти минут. Расчектаева вздохнула, застегнулась на все пуговицы, подняла с пола тяжелый ручной фонарь, спустилась и двинулась вдоль вагона. Вернулась. Состав не трогался, поэтому ей пришлось проделать то же самое и с другой стороны. Под вагоном снова замелькали ее тоненькие бледные ножки и прозрачно-желтый огонек фонаря. Колесные пары вдруг проснулись. Расчектаева быстренько вбежала в вагон, закрыла обе двери. Юркнула в купе, где дремал после дежурства Чекаданов, поставила на пол фонарь, сняла кофту и нырнула под одеяло.

Она долго лежала, глядя в потолок. Беспокойные, тревожные думы никак не давали ей заснуть. Юная проводница перебирала в голове все, что могла упустить из виду. Ее дежурство, поэтому в случае чего и вся ответственность ляжет на нее. До Лисок, по неточным подсчетам, оставалось около часа.

Коль! Она резко ткнула напарника в бок. Ты в нерабочем тамбуре пепельницы вытряхнул?

Да, сквозь сон ответил Чекаданов.

И на полу бычков нет? Коля!

Тот отвернулся к стенке.

Блин, я, кажется, зажигалку в топке оставила! спохватилась Расчектаева.

С трудом отодвинув складную дверь топки, она включила фонарь, чтобы выхватить светом желтый кусочек пластмассы. Но вместо этого луч, случайно направленный в глубину крошечного помещения, вдруг высветил крупное небритое лицо мужчины. Несколько секунд неопознанный субъект и Расчектаева смотрели друг на друга, в глазах обоих ужас. Проводница завопила, мужчина бросился наутек. На бегу он сбил с ног не только перепуганную Расчектаеву, но и Чекаданова и нескольких пассажиров, выскочивших на шум. Незваный гость пронесся через весь салон купейника в хвост состава.

Че случилось? Кто это? подбежал к подруге Чекаданов.

Откуда я знаю?! Заглянула в топку, а там этот сидит… Со мной чуть инфаркт не случился. Думаю: вот как, оказывается, смерть выглядит! сама не своя от пережитого, дрожала Расчектаева.

Все в порядке! Технические неполадки, успокаивал Чекаданов людей. Пассажир, возвращаясь из ресторана, перепутал вагоны. С кем не бывает…

Куда он побежал? Нужно Ленку предупредить…

Тебе больше всех надо, что ли? Скажи спасибо, что жива осталась! Закрывай торцевую дверь и ложись спать.

Но сон к Расчектаевой так и не шел. Она решила сторожить вагон, а то мало ли что еще… Укутавшись одеялом, забралась в свободное купе, на нижнюю полку поближе к окну. Вдалеке, у самого горизонта, играла молния. Иногда она возникала над составом, освещая деревья, поле, крыши домов и придавая им призрачные, фантастические короче говоря, совсем небывалые очертания. От оконных рам струился холодный воздух. Ни с чем не сравнимое ощущение: в восемнадцать лет, одна, самостоятельно, на огромной скорости преодолевая расстояния, не касаясь неба и земли, мчаться куда-то и все время упираться в небосвод…

Лиски она все-таки прозевала. Послышались голоса, шаги: сели душегубы-кровопийцы. Перевернули все. Ничего не нашли. Расчектаевой живо представилось, как удивится Бессонов. Небось ожидал косяков с ее стороны. Нет уж, не дождется! Когда они с Чекадановым захотят, все получается.

Успокоившись, Расчектаева с легкой душой позволила себе прилечь.

Через полчаса прибежала Ленка. У кого-то в хвосте вагона обнаружили двоих безбилетников. Не то чтобы «зайцы» в чистом виде какие-то случайно севшие бомжи. Не на сланцы же их позарились проводники в счет платы за проезд! Но ревизорам этого не объяснишь. Им в их бескомпромиссном и жестоком труде на всякие лирические отступления отвлекаться некогда.

 

Косяки

 

Косяков за Чекадановым с Расчектаевой водилось множество. Из всей совокупности Бессонов «палил» процентов десять. Как-то он поймал подчиненных с поличным за их любимым занятием выбрасыванием мусора из окна на полном ходу поезда.

Операцию проводил непосредственно Чекаданов, Расчектаева же страховала. Начиналось обычно так: они вдруг вспоминали о спрятанных в топке наполненных мусором мешках. Крупные станции, на которых предоставляют мусоросборники, либо уже позади, либо будут не скоро. А места в топке уже нет, да и запашок начинает беспокоить. Некоторое время у Чекаданова и Расчектаевой уходило на жаркие споры о том, из какого мешка в какой переложить мусор в целях экономии, как лучше его утрамбовать и кто из них должен был заниматься этим перед большой станцией. После всей этой возни выбиралось место для сброса. Мешок обычно летел на полевую сторону путей, иначе содержимое могло размазаться по стеклу кабины машиниста выскочившего рядом локомотива, как это однажды и произошло.

Прежде чем приступить к делу, кто-то из ребят прогуливался в сторону штабного вагона, не доходя до него. Проверкой не пренебрегли и в этот раз, поэтому внезапное появление Бессонова в тамбуре стало неприятным сюрпризом. Расчектаева заметила начальника раньше и от неожиданности перестала страховать увлеченного проделкой друга.

Щас как скинуть бы вас обоих! прогремело над ухом Чекаданова.

Бессонов захлопнул дверь, за которой внизу резво проносилась железнодорожная насыпь, куда его подчиненные только что проводили «целлофанового друга».

Быстро в вагон! Студяги…

 

Огромное количество раз им попадало за неправильное ведение документов. Если Расчектаева еще как-то соображала, то Чекаданов в бумажной работе не сек абсолютно. Напарница допускала его лишь к выписыванию квитанций ВУ-9*. Чекаданов во время дежурства никогда не заполнял ЛУ-72, а если возникала необходимость, будил Расчектаеву или бежал в соседний вагон к Лене. Но если не научишься заполнять бланк учета населенности и расхода постельного белья, не выживешь: «съедят» контролеры, начальство лишит премии и в конце концов выгонит с работы.

Как-то ночью, уложив пассажиров, Чекаданов с Расчектаевой засели в полутьме в свободном купе плацкартника, разложили билеты, документы, черновики на столике между стаканами остывшего чая и банкой варенья, вперемешку с семечками и абрикосовыми косточками. На весь этот рабочий беспорядок, на их неторопливое, сосредоточенное копошение лила свой ровный, спокойный свет полная луна.

В первом столбике, после «Дежурство принял» пиши: «Москва».

Это «станция посадки»?

Да. Так… Ниже, в третьем… Какая ближайшая станция?

Зубов.

Точно?

Сама смотри.

Ладно, пиши: «Зубов».

Это «станция высадки»?

Да. Сколько там выйдет?

Двое.

Посмотри билеты.

Я тебе говорю, двое! Я смотрел!

Не ори, людей разбудишь. Пиши в пятый столбик.

Что писать?

Два! Какие там места?

Тридцать пятое и сорок третье… Вот не сидится им дома, в своем Зубове! Че они в Москве потеряли?.. Это в шестой столбик писать?

Да, пиши… Нет, не пиши! Они белье брали?

Ты че, дура? Им всего-то ничего ехать.

Слушай, а матрасы взяли…

Значит, по рогам надо дать.

Иди скажи им.

Потом. Давай сначала всё сделаем. Получается, в седьмой писать «нет»? Там, где «выдано постельных принадлежностей»?

Да, да!.. Дальше под «Зубов» пиши: «Торбеево».

Это «станция высадки»?..

В целом получалось пока неплохо. Для неокрепших и нетренированных умов работа была непростой, кропотливой, требующей внимательности. Но Чекаданов и Расчектаева то и дело съезжали на семечки, абрикосовое варенье, а сердитый шепот сменялся беспечным и легкомысленным хихиканьем. Именно в таком состоянии застал их Бессонов.

Это что? А это? указывал он на предметы, лежащие на столике. Семечки, косточки! Все липкое, все заляпано… Билеты все раскиданы… Хоть один мне потеряйте! Что за свинарник здесь устроили?!

Мы заполняли…

Что вы заполняли? Вы где работаете, студенты? Ты с этим листочком, показывал Алексей Владимирович Чекаданову на ЛУ-72, в сортир потом сходишь, а не ко мне на подпись!

Когда Бессонов ругался, он всегда смотрел в основном на Чекаданова. Тот из-за этого сильно обижался и бросал подружке прозрачные намеки: мол, твой хахаль тебя жалеет, нервы твои бережет, а ведь мы оба виноваты.

 

Решились как-то Чекаданов и Расчектаева взять грех на душу ну то есть безбилетника. До Самары. У него там жена рожала. А ближе к Самаре в малом коридоре* показалась проводница из соседнего вагона Эльвира, хлопнула себя по плечу и снова нырнула за дверь. Это значило, что ревизоры в последний момент все-таки сели и сразу пошли по вагонам. Всей бригадой до конца стоянки высматривали их под дождем: покажутся они у штабного или нет.

До следующей станции, на которой можно было сделать парню ручкой, оставалось около двадцати минут. Но ревизоры придут раньше… Слава богу, дело происходило в купейнике, где над дверями каждого купе изнутри устроены собачники**. В один из них «зайца» и определили. Минут через десять явились душегубы-кровопийцы два молчаливых невозмутимых дяденьки. Пока один проверял «лушку» и корешки ВУ-9, второй не в меру худой и серый лицом перелистывал сборник итальянских анекдотов, неизвестно как попавший к ребятам в купе. Хоть бы раз улыбнулся! Когда его коллега наконец сколол бланки и поставил печать, он, закрыв книжицу, сказал:

Смешно.

Дальше развернулась дискуссия об особенностях национального юмора. Расчектаева заявила, что у иностранцев все слишком разжевано, объяснено, где и почему нужно смеяться, поэтому анекдот не получается. Худой и серый согласился с ней и заметил, что прелесть русского анекдота как раз в том, что он содержит скрытый смысл и дает читателю возможность самому интерпретировать содержание. А Чекаданов сказал, что читать анекдоты это кощунство. Анекдот требует живой устной формы и умелого рассказчика.

 

Чекаданов и Расчектаева были вообще ребята занятные. Бессонова они поражали со всех сторон. Как-то раз, придя подписывать «лушку», он нашел их в купе, спрятавшихся от холода с головой под одну простыню. И пока он делал запись, они увлеченно вели беседу.

Не знаю, не знаю, я придерживаюсь точки зрения Барта, дрожала одна половинка простыни. Для меня нет автора. Когда я читаю, автор мне совершенно не интересен. Главное живой текст. Ну скажи мне, что такое автор? Покажи мне его, дай потрогать! Хозяин его текста я! Я могу сделать с его текстом все что угодно.

Как бы ты ни противился диалогу с автором, заколыхалась другая половина простыни, ты не можешь его избежать. Автор влияет на тебя в любом случае. Твое впечатление от книги, твой отклик это подтверждение его существования, его власти над текстом, его воли. Значит, его настроение, чувства, интенции коснулись тебя! Ведь еще Вейдле говорил: «Без жажды поведать и сказаться не бывает художественного творчества».

Да кто такой твой Вейдле! закинул ногу на ногу Чекаданов. Твои мысли меня, мягко говоря, коробят. Ты ничего не поняла из того, что я хочу до тебя донести.

Это ты не слышишь меня со своей устаревшей концепцией смерти автора!

Это не моя концепция. Я всего лишь адепт.

Твои идеи отдают формализмом. Ты заурядный релятивист.

Сама дура!

Бессонов положил документ обратно на столик.

Ребятки, через час Краснодар. В туалете приберитесь!

 

С ревизорами обошлось. Пронесло. Чекаданова в прямом смысле.

 

После Самары наворачивали у тети Раи пельмени. Тетя Рая женщина хоть и в годах, но красивая, обаятельная, острая на язык. Бестолкового Чекаданова она недолюбливала, трудолюбивую и старательную Расчектаеву обожала.

Симпатичные у тебя пассажиры, заметила Расчектаева, беря с тарелки кусок хлеба.

Кто это?

А вон тот лейтенант, который у тебя в салоне у окна стоит. Красивый!

Гомосятина, заключила тетя Рая, подливая себе томатный соус.

С чего вдруг?!

Если красивый, то как пить дать педик.

Ну я же не педик! обиделся Чекаданов.

О тебе речи не идет. Ешь.

Не согласна я с тобой, теть Рай! Он на вид мужественный, крепкий…

Запомни, доча: если мужик смазливый значит, голубой! Это я тебе со всей ответственностью заявляю. По-другому не бывает.

Чекаданов вдруг со смехом поинтересовался у Расчектаевой:

Этот-то, который в собачнике сидел, не сильно матерился, когда ты его в Самаре выпроваживала?

Расчектаева поперхнулась и недоуменно захлопала ресницами:

Я думала, ты его выпроводишь… У меня в Самаре посадка была, восемь человек вошли…

Опрометью бросились к себе, в салоне столкнувшись с лейтенантом, который поглаживал плечико новому попутчику.

«Заяц» в ожидании Самары заснул. Высаживали с матерком. Обещали друг другу больше не связываться с безбилетниками. Да где там…

 

Принимали они как-то посадку в Нижневартовске при полном параде: в белых рубашках, Расчектаева в пилотке, в галстуке, с сигареткой, Чекаданов в фуражке, погонах, с быстро тающим пломбиром. Когда посадка благополучно завершилась, объявили отправление и ребята уже поднялись в вагон, подошли двое, попросились до следующей станции. Не успела Расчектаева и рта раскрыть, как Чекаданов тут же с радостью поднял откидную площадку. Дядьки ухмыльнулись, достали удостоверения, собрались было залезть, но поезд тронулся и Чекаданов, недолго думая, столкнул одного из них ногой со ступенек. Тот опрокинулся на землю, потянув за собой второго. Проводники быстро опустили фартук и закрыли дверь.

Ты с ума сошел! орала Расчектаева. Ты что наделал?! Нас же уволят! Нас же посадят! Мамочки, что теперь будет? Господи!

Подожди… Может, обойдется.

Как ни странно, все действительно обошлось: никаких телеграмм не последовало и на ковер никто не вызывал. В самых крайних случаях Чекаданов и Расчектаева как-то умудрялись выходить сухими из воды. Возможно, благодаря своему легкому отношению к жизни.

 

Как-то на стоянке они забыли закрыть туалет. Пассажиры не преминули воспользоваться этой оплошностью. Одному незадачливому осмотрщику досталось, после чего словесные нечистоты полились на юных проводников. Чекаданов забежал в вагон, вытащил из туалета сконфуженного мужика и вытребовал штраф. Тот, будучи миролюбивым и неискушенным в подобных делах, запросто и с извинениями заплатил триста рублей. Двести Чекаданов отдал осмотрщику, а стольник поделил с Расчектаевой.

 

Подвиги Чекаданова

 

Пассажиры бывают разные. Бывают такие, которые проводников побаиваются и безмерно уважают. Эти соглашаются, что проводник хозяин вагона, и стерпят от него всё. Они подхалимничают, на стоянках вертятся рядом с проводником, заговаривают с ним, в конфликтных ситуациях часто его защищают.

Есть те, кто всю поездку проводников тихо ненавидит, возмущаются их пьянством, ленью, безразличием к нуждам пассажиров, но сами боятся лезть на рожон. При первой возможности они готовы поддержать таких, кто открыто презирает проводников, видит в них лишь обслуживающий персонал, придирается, знает свои права и чужие обязанности и чуть что требует жалобную книгу.

Но встречаются пассажиры, которые в своих проводников влюбляются, заводят с ними дружбу. Это чаще всего случается с молодыми «летними» проводниками студентами, к кому не успела пристать грязь тяжелой, неблагодарной профессии.

Расчектаевой на таких пассажиров всегда везло больше, чем Чекаданову. Они покупали ей мороженое, скрашивали беседами ее дежурства, особенно ночные, скупали всю чайную продукцию и газеты, которые начальство требовало реализовать и обратно не принимало… Но на этом все и заканчивалось. То ли Расчектаева выглядела уж очень серьезной, то ли попутчики слишком несерьезно относились к знакомствам.

Чекаданов же брал не количеством, а качеством. Он был не из тех, кто открыто заигрывает с симпатичными пассажирками, хотя про себя всегда отмечал их прелести.

Однажды ему очень приглянулась девочка, которая ехала в Лазаревск в компании друзей, но он не стал бы тратить на нее время, если бы она сама не дала понять, что дело того стоит. Чекаданов был ленив, за девушками ухаживать не любил и не умел. Даже цветы ни разу никому не дарил, разве что маме на Восьмое марта. Если ему кто-то нравился, то он с удовольствием щупал взглядом, но знакомиться не бежал. Девушки брали Чекаданова приступом, а он лишь позволял им это. Непонятно, чем он их привлекал. Наверное, обманчивой скромностью, белокурой непорочностью, глазами, из которых как будто сочился прозрачно-синий свет. Такое пушистое облачко!

В этот раз, кроме личной заинтересованности самой незнакомки, желание усиливала еще и атмосфера. Расчектаевой и Чекаданову нравилось работать в плацкарте, тем более если в нем ехал молодняк: тогда точно был обеспечен всеобщий доброжелательный гудеж. В конце концов Чекаданов не удержался и пустился в пляс в проходе, мешая Расчектаевой делать уборку. Потом его угостили выпивкой, и он даже спел под гитару пару песенок для своей новой пассии. К вечеру, после обжиманий в тамбуре, он повел ее в купе отдыха.

Расчектаева, которой пришло время сдавать смену, вернулась от Лены и, не будучи предупреждена, открыла ключом дверь купе, отодвинула… и тут же задвинула ее снова.

Коль, я у Лены… Не забудь про Краснодар.

Коля про Краснодар забыл вернее, ему было не до того. Опомнился, когда увидел в небе салют, который пускали в честь Дня города. Делать уборку времени уже не было. Он попробовал с криками «Дорогу гвардейцам кардинала!» пронести по коридору мешок с мусором, но на полдороге дно некстати порвалось. Хотел закрыть туалеты, но пожалел одного слабенького дедушку, а когда тот вышел, забот у Чекаданова прибавилось.

На ходу застегивая ворот рубашки, он схватил тряпочку для поручней (блин, опять сухая, опять Элька забыла положить в раствор!), поплевал на нее, открыл дверь, протер поручни, спустился. Люди уже выстроились в очередь с билетами и паспортами. Чекаданов был доволен собой: ему удалось сохранить самообладание и практически все успеть.

Какая-то девочка лет семи смотрела на него во все глаза. Он ей улыбнулся.

Мам, а почему у дяденьки «магазин» открыт?

В Лазаревске, прощаясь со своей недолговременной возлюбленной, Чекаданов получил от нее на память шоколадку.

 

Море, море…

 

Природа субтропиков совсем иная. Знаешь это, но каждый раз убеждаешься снова. Все дышит жаром и выделяет его. Растения жадные до тепла и влаги, поэтому листья у них мясистые, широкие, цветки огромные, увесистые. Нахождение под солнцем, постоянная расслабленность делает людей вялыми, несобранными, безразличными. На юге всё нараспашку: двери, кофточки, настроение… Зной всему повелитель, он определяет привычки и образ жизни: тесные контакты, тяготение к развлечениям.

Сразу после Краснодара пассажиры меняются на глазах. Сначала ими овладевает ожидание, затем нетерпение, а когда открывается морская гладь восторг. Встречать качающееся море лучше ночью: под крупными мокрыми звездами, видя широко раскатанную по поверхности лунную дорожку, слушая голоса прибоя. Когда глядишь из окон вагона, весь этот удивительный глубинный мир умещается в двух ладошках, а то и в одной, но излишки воды как будто поминутно выливаются через край. А дальше нужно видеть, как меняется эта картина с наступлением рассвета, как прибавляются новые атрибуты морского пейзажа, новые краски. На светлеющем небе вместо луны появится легкое покраснение; гематитовая водная гладь превратится в ляпис-лазурь; уточнятся, прояснятся детали: рисунок гальки, очертания скал, росчерки крыльев чаек…

Море Чекаданов и Расчектаева увидели как раз ночью.

Народ припал к окнам.

Чем бы пассажир ни тешился, лишь бы под ногами не мешался. Расчектаева прибиралась в свободных купе, Чекаданов принимал постельное белье. Прибытие в пункт назначения самое суетливое и беспокойное время для проводника. В Лазаревске Расчектаева выпустила несколько человек и, очарованная огнями, музыкой курортного городка, волнением разгулявшихся волн, не в силах была закрыть дверь. Появившийся за спиной Чекаданов приобнял ее, и вместе, подставляя головы ветру, они проводили глазами станцию.

Работать надо, слабо и нехотя произнесла блаженствующая Расчектаева.

Успеем. Вся ночь впереди, обещал Чекаданов, убирая с ее лба влажные волосы.

Как они меня все дразнят своим беззаботным видом… На море надо ехать отдыхать, а не работать, и не на пару часов, а минимум на три недели. Это какое-то издевательство! Мы с тобой как несчастные золушки. Хочу купаться! Хочу немедленно в морскую воду!

Искупаемся. Приберемся в вагоне и пойдем на море, успокаивал Чекаданов. Поваляемся на пляже. Ночной пляж это самое то!

Алексей Владимирович сказал, что никого не пустит.

А откуда он узнает? Мы запрем двери, выйдем через Лену. Он раньше пяти не заявится.

Придумали приволочь в тамбур матрас. Улеглись на него животами, попивали холодный кофе в запотевших баночках и любовались проплывающими красотами. Мимо проносились ресторанчики, дискотеки, пустынные черные пляжи, но неизменным оставалось широкое полотно моря с зыбкой проседью и пьяными волнами. Разве что пассажиры, снующие туда-сюда, время от времени доставляли неудобства.

 

Уборку делали наспех. Вернее, делала ее Расчектаева. Чекаданов задумался о чем-то важном, ковыряя в носу на одной из нижних полок четвертого купе.

Мимо в сторону штабного двигалась тетя Рая.

А вот тебе, стервец ты эдакий! пнула она его торчащие, мешающие в проходе ноги. Как дала бы тебе еще и по башке! Опять за тебя девка корячится! Щас пойду к Алексею Владимировичу и все расскажу. Ведь ни хрена ж не делаешь!

Я только что матрасы на третьи полки покидал. А ваш Бессонов опять шары залил и спать завалился. Не добудишься его.

Расчектаева молча протирала полки и взбивала подушки, поглядывая на них.

Станешь ЛНП, тоже будешь шары заливать! кричала тетя Рая, удаляясь.

После уборки был «китай». Здесь бразды правления брал на себя Чекаданов. «Китай» предполагал следующую цепочку действий: из использованного белья выбирали наиболее чистые и немятые простыни, полотенца, наволочки, складывали их, прыская из пульверизатора и проглаживая, после чего засовывали в целые, не рваные пакеты, заранее припасенные еще в пути, и аккуратно заклеивали двусторонним скотчем. Такой комплект, предложенный пассажиру, не указывался в ЛУ-72, а значит, еще один неучтенный полтинник оседал в кармане проводника. Эта бессовестная операция наряду с продажей пива втридорога помогала ребятам возместить деньги, ушедшие на ненасытных контролеров. Больше пяти комплектов делать не решались: риск был велик. Пришел бы какой-нибудь принципиальный или «голодный» ревизор, вздумалось бы ему пересчитать в мешках использованные простыни, сверить с цифрами в документе и он сразу бы понял, что имело место копание в грязном белье.

Есть три смертных греха, которые проводнику прощают редко:
«зайцы», «китай» и водка в плане употребления и реализации. «Пьяные китайские зайцы».

В купе было душно и темно: окна занавешены, двери закрыты.

Чекаданов в процессе этого тайного и нехорошего занятия даже взмок и то и дело вытирал лицо полотенцем, висевшим на шее. Расчектаева ассистировала: заправляла водой пульверизатор, подносила скотч, пятой точкой разглаживала пакеты.

Закончив, стали продумывать план побега на море. В итоге сделали всё, как предложил Чекаданов: закрыли на ключ торцевые и тамбурные двери, выпрыгнули из Лениного вагона и, взявшись за руки, побежали на пляж.

Чекаданов несколько раз порывался научить подружку плавать, но та пищала и отбивалась. Вокруг сновали какие-то люди очевидно, такие же проводники. Никто ребятам не мешал. Они фотографировались при свете луны. Когда Расчектаева в очередной раз решила искупаться, на пути к воде она вдруг наткнулась на рослого мужчину, который поднимал с песка наручные часы. Он уставился на нее. Проходящая рядом женщина ее окликнула. Весь штабной здесь! И тетя Саша, и Регина, и пэм Володя, и… он!

Я вас, кажется, предупредил, чтобы вы из вагона ни ногой! тут же начал ругаться Бессонов. Вы что о себе думаете, идиоты? Вы что себе позволяете?! Вы не у себя в институте, а я не тупой препод! Это железная дорога, и я ваш начальник, а вы мои подчиненные! И если я говорю «нет» значит, нет! На каком языке с вами разговаривать, чтобы до вас доходило? Или проще по голове бить? А?! Сколько можно делать скидку на ваш возраст?.. Короче, в следующей поездке в моей бригаде вы не едете! Ясно? Мне плевать, какому несчастному ЛНП вы достанетесь! Мне свое психическое здоровье дороже. И чтобы утром объяснительную принесли!

По щекам Расчектаевой текли слезы. Чекаданов не смел поднять голову.

Не реви, утешал он ее по дороге к составу. В другую бригаду запишемся. Другие начальники по-любому лучше. Хуже просто быть не может!

А других не надо, отвечала девушка.

Утром, за два часа до посадки, Расчектаева решила позагорать. В купальнике, с полотенцем на бедрах, напевая магомаевскую «Марину», она встала перед вагоном. Аборигены мужского пола, предлагающие проводникам лаврушку и вино, делали вокруг нее круги, улыбались, пытались завести разговор. Чекаданов, сидящий с сигаретой на ступеньках вагона и тоже любующийся ею, как мог, отгонял назойливых дядек.

Подозвал одного, слишком уж настойчиво проявляющего интерес к Расчектаевой.

А это вино почем? перебирал бутылки.

Все по двести. Бери, все хорошие! Ни с одним не прогадаешь, немолодой армянин услужливо наливал вино в крышечки, подносил проводнику.

Привередливый и разборчивый Чекаданов отпивал из одной, закатывал глаза, склонял голову набок, быстро и громко причмокивал губами. Затем, стараясь запомнить вкус, брался за другую крышечку. Наконец сделал выбор, расплатился, и торговец ушел восвояси.

В штабном давно бодрствовали и, судя по дымку, собирались завтракать. Доносился смех. Тетя Саша, видимо, варила что-то, остальные Регина, Володя и Алексей Владимирович стояли рядом и курили. Последний вдруг выглянул из вагона. Расчектаева тут же начала активнее двигаться под музыку, развязнее помахивать полотенцем, громче переговариваться с напарником и смеяться. Бессонов сделал какие-то повелительные знаки рукой.

Коль, нам надо объяснительную написать. И подсчитать пассажиров и остаток белья в «лушке». Алексей Владимирович зовет.

Чекаданов сходил в вагон, вернулся с бумагой и документом, опять примостился на ступеньках.

Я напишу, что мы вышли без разрешения, потому что наш начальник козел и все равно бы нас не отпустил.

Коль, пиши нормально. Мне идти сейчас. Он ждать не будет, опять распсихуется.

Напишу просто и ясно: пошли искать душевую, а в темноте заблудились и напоролись на пляж.

Хорош придуриваться! Конечно, не тебе же идти к нему, а мне, обиделась Расчектаева.

Если тебе идти, то сама и пиши. Я не знаю, че еще придумать.

Как же? Ты же такой умный, сообразительный! Придумал же вчера, как нам на море без палева смотаться. «Не узнает, дрыхнет, шары залил!» передразнила она.

В купальнике своем к нему придешь, он тебе все простит… Блин, как шапку-то заполнять? чесал голову Чекаданов.

Пока он мучился, сочиняя, Расчектаева в купе выбирала, в чем пойти к начальству. В итоге в штабной она отправилась в желтом сарафане с тонкими лямками, который ужасно шел к ее загоревшим плечикам и ножкам.

В штабной вагон она поднялась как раз в тот момент, когда Бессонов в шутку выкручивал Регине руки.

Какая красота к нам пожаловала! С чем пришла, красота? повернулся он к Расчектаевой, снисходительно улыбаясь.

Она, не глядя на него, подала бумаги.

Элька, айда с нами за стол! позвали ее женщины, пока Бессонов читал объяснительную.

Нет, спасибо. Колька гречку сварил. Сейчас тоже сядем.

И его зови.

Расчектаева снова поблагодарила и снова отказалась.

Это что? Бессонов повертел бумажкой и в упор уставился на девушку. Что за детский сад «Ромашка», подготовительная группа?

Она испуганно смотрела на него. Тон его был суров, но взгляд насмешлив. Он вслух прочел содержимое бумаги штабницам и Володе. Те схватились за животы. Чекаданов написал то, что и обещал: про душевую, темень и пляж.

Небось Колька сочинял? угадала тетя Саша.

Совсем обезумели дети! смеялся Бессонов. Иди за стол, за пломбой и «лушкой» потом подойдешь.

Я у себя поем.

Иди, иди.

Расчектаева попыталась пройти к выходу. Он крепко схватил ее за руки:

Пока дают, надо брать.

Все притихли.

Отпустите!

Ты же слышала? Если я говорю «иди за стол» значит, идешь и садишься за стол. Мы свои капризы здесь будем показывать? Села и поела! Про «лушку» я тебе уже сказал.

Что-то подсказывало ей, что нужно просто подчиниться и он это оценит.

И он оценил…

Последнее

 

Расчектаева любила вот уже три месяца. Из-за него не оставляла «железку», несмотря на уговоры Чекаданова. Может, и ушла бы, если бы не догадывалась, что влечение ее не одностороннее, что оно замечено и всегда остается в поле зрения.

Сознание того, что она красивая, крепло с каждым разом, когда она ощущала на себе его особенный взгляд. Этим он словно проверял, насколько сильно привязал ее к себе за время летнего труда, а с помощью поглаживаний по голове, спине, плечикам еще раз убеждался в своем господстве над этой отдельно взятой головкой. Раньше Расчектаева считала себя скромной, приличной девочкой. Теперь же, особенно по ночам, ей так не казалось.

Чекаданов тоже любил. И тоже три месяца. Он не был робок, просто понимал, что рядом с породистым, сильным соперником, умеющим покорять даже вполсилы, да и просто красивым и властным начальником, его шансы стремятся к нулю. Можно было, конечно, попытаться бороться. Но больше всего на свете Чекаданов боялся выглядеть смешным. Он видел, как его напарница млеет оттого, что Бессонов стоит рядом и в очередной раз шутливо ей что-то выговаривает, грубовато заигрывает и между делом по-хозяйски прикасается к ней… И у него опускались руки.

 

На одной из южных станций, недалеко от Краснодара, Чекаданов ненароком лишил заработка двух детишек, мальчика и девочку, отпускавших по двадцатнику букеты луговых цветов, сорванных тут же поодаль. Остановка была короткой, всего три минуты, поэтому проводники со свитой из преданных пассажиров курили и смеялись в тамбуре.

Чекаданов попросил у деток три цветочка для Расчектаевой. Те не дали.

У-у, спекулянты!

Вечерело. Солнце потихоньку таяло, оставляя в небе разводы. Стоянка тянулась дольше, чем было указано в расписании, поэтому, когда юные коммерсанты скрылись за горкой видимо, побежали за очередной порцией, неосторожно оставив на земле целую охапку душистого товара, Чекаданов вдруг ухмыльнулся, залихватски выбросил окурок, спрыгнул с площадки и рванул к цветам.

Не надо все! смеясь, кричала ему Расчектаева. Возьми немножко…

Но Чекаданов не послушал: нагрузил на себя все, что оставалось. Возвращаясь, потерял на бегу шлепанец и под радостные возгласы поднялся по ступенькам в вагон. Незадачливые торговцы с новыми цветами показались в тот момент, когда железный червь уже пополз дальше.

Банку с букетом поставили у открытого окна в большом коридоре, напротив купе проводников. Тяжелый, сильный аромат вместе с вечерней прохладой тут же разлился по всему вагону на радость пассажирам. И Расчектаева была довольна. Ей так хотелось кусочка луга, его запаха, памяти о краснодарском разнотравье! Проведя четыре месяца на «железке», она лета толком и не видела.

В этот вечер все было ладно. Возможно, потому что он был последним для них как для проводников пассажирских вагонов. Работало радио, пассажиры ужинали и ложились спать. Чекаданов и Расчектаева весело заговаривали с некоторыми, когда те проходили мимо за кипятком или в туалет.

Ребята, а вы где учитесь? доброжелательно расспрашивала женщина с открытым, приятным, только что умытым лицом.

Чекаданов в этот момент пытался найти в украденном букете коноплю.

В педагогическом.

На одном курсе?

Нет, на разных. Мы здесь познакомились, сквозь смех отвечала Расчектаева, глядя, как напарник роется в цветах.

Еще бы столько же лет не знал эту козу!

Аналогично, свинья!

Женщина вежливо улыбалась.

Нравится работать?

Да, только это наш последний рейс, сказала Расчектаева.

Чекаданов удивленно посмотрел на нее.

Первое сентября?

Да нет, просто другую работу нашли. У нас еще целый месяц впереди: лекционная неделя, на которую можно забить, а потом практика, которая тоже никому не нужна.

Почему? Вас же, наверное, будут проверять?

Не-а, кому это надо? А печать у нас будет.

Вы на филфаке учитесь?

Да.

А я на филфаке работаю. Я преподаватель кафедры русского языка, только в другом вузе, многозначительно произнесла женщина.

Из туалета вышла ее десятилетняя дочь.

Ну, всего хорошего вам. Профессору Идрисовой привет.

Вам того же… Спасибо, передадим.

Нарочно не придумаешь! Нашла с кем трепаться про дела наши скорбные! зашипел на подругу Чекаданов.

Кто знал, что она преподша? Не очкуй, не наша же.

Идрисову знает.

Они все друг друга знают в этой клоаке.

Так ты че правда со мной уходишь?

С тобой. А что мне здесь без тебя делать?

Ну, не знаю… Морально разлагаться в штабном вагоне, валяться на спине. Он же от тебя так просто не отстанет, сечешь?

Расчектаева вздохнула:

Грустно будет без него…

Не страдай фигней! Я как лучше для тебя хочу. Ты ему нужна только здесь. Дома он и без тебя не знает, куда баб девать. Там у него все в порядке. А здесь ему нужен регулярный секс с послушной любовницей.

У него Регина для этого есть.

Регина старая. Сколько ей под тридцатник? И парит его постоянно. А ты девчонка, совсем еще молоденькая, свежая. С тобой никаких заморочек — легко и душевно…

Да не пойду я к нему, не пойду! Расчектаева стала щипать Чекаданова за щеки и прятать лицо в его рубашке.

Да мне-то что…

На противоположном конце вагона хлопнула тамбурная дверь. В узком коридоре нарисовалась фигура объемистой тетки.

Носочки, носочки шерстяные! Кому носочки теплые, мягкие, из козьей шерсти? Купите, не пожалеете! Носочки детские, взрослые есть…

Ты че орешь, дура? Здесь люди спят! закричал ей Чекаданов через весь салон.

У меня носочки. Меня ваш бригадир пустил.

Какие носочки? Поворачивай! Здесь ходу нет! Бригадир ее пустил… Ему предложи свои носочки на одно сокровенное место, которое он бережет!

Простояли в обнимку, под игривый шепоток, около получаса. Затем переместились в купе пить чай.

Ближе к утру прибежала Лена передать распоряжение Бессонова, чтобы Расчектаева шла сдавать в штабной «бельевые» деньги.

Так ведь рано еще! удивились ребята.

За что купила, за то и продаю. У тебя вагон полный? спросила старшая проводница у Расчектаевой.

Нет.

Выходов до Уфы нет?

Нет.

Значит, разницы никакой, здраво рассудила Лена и вдруг расплылась в лукавой улыбке: Не дрейфь, он маленьких не обижает!

Делать было нечего. Расчектаева достала деньги из кармана рубашки, Чекаданов вытащил из-под матраса остальные. Пересчитали. Расчектаева переобулась, сменив тапочки на туфли-лодочки. Прежде чем выйти, посмотрелась в зеркало, поправила волосы, удалила с нижних век еле заметные разводы туши.

Подходя к штабному, заглянула в купе к тете Рае, которая разбиралась с горой сданного белья. Ее вагон был пуст, не считая двух железнодорожников и мамаши с ребенком. Вот кому повезло-то! Наверное, и прибраться уже успела.

Какой там! отмахнулась тетя Рая, рассовывая в мешки простыни, наволочки и полотенца. Ниче еще не трогала. Вот только взялась. Спать точно не буду. Я, если приняла, лечь потом не могу. Других, наоборот, ко сну клонит…

Например, меня.

— …а во мне все просыпается. Мы с Регинкой щас тяпнули по чуть-чуть, пока Бессон спит.

Он спит? А Ленка сказала, что он меня с «бельевыми» вызвал.

Спит, спит.

Тогда я к нему не пойду. Лучше завтра, со всеми.

Если вызвал, то иди. С начальством лучше не самовольничать, тем более с ним. Проснется, если звал. Давай по пять капель, пока сидишь? Я сбегаю к Регинке, у них там еще осталось.

Не-е, я не буду, закачала головой Расчектаева. Тем более к нему иду.

Ты ж не целоваться с ним идешь, пьяненько захихикала тетя Рая. Не бойся, не учует! От него самого прет: вчера весь день синячил.

Тетя Рая вернулась быстро, довольная своей проделкой. Легко и непринужденно разбавила спиртягу водой и, несмотря на возражения Расчектаевой, поднесла граненый стакан к ее рту. Видя, как тетя Рая смело опрокинула в себя жидкость, Расчектаева с боязнью последовала ее примеру и сразу зажмурилась, замотала головой:

Воды, воды!

Воды в другом стакане ей не хватило. Расчектаева бросилась к крану.

Придя в себя после четвертого стакана воды и спасительных ломтиков колбаски, Расчектаева осторожно спросила:

Теть Рай, а это правда, что Регина с Алексеем Владимировичем… того?

Не знаю. Та снова принялась за простыни. Я слышала, что да. Он может. Я ведь с ним работала, когда он только из армии сюда пришел. Такой же лоботряс был, как твой Колька. Это щас его не узнать. А тогда сядет возле меня: «теть Рай» да «теть Рай». Я говорю: «Иди титан разогрей, чудо! Пассажиры без кипятка сидят». А он: «Обойдутся», и дальше сидит, по ушам мне ездит. И ведь интересно его слушать! Обаятельный был, гнида. Сроду не думала, что по имени-отчеству буду его называть. Восемь лет проводником проработал. Сейчас портиться стал: поддает много. Уж не знаю, че у него там дома творится такое… Че ему не хватает? Выгнать же могут за пьянку! И каждый рейс кобелит с кем-то, каждый рейс дерет кого-нибудь…

Кого?

Находятся дуры. Пассажирки разные бывают… Красивый же, сволочь. Иногда такие стоны доносятся, аж не по себе становится. В такую жару сама себе противна, не то что с кем-то еще успевать… Я как-то зашла к нему утром, он дрыхнет. Болт вот такой стоит! Она согнула руку в локте.

Прибежала за спиртом всполошенная Регина: Бессонов продрал глаза.

Расчектаева, собравшись с духом, пошла за ней.

Начпоезда сидел у себя и, как ни странно, бодренько писал что-то в своем журнале. Расчектаева робко зашла, села, положила на стол деньги. Бессонов спросил остаток, расход белья. Расчектаева отвечала ему быстро и четко.

Он вдруг улыбнулся:

Эля, ты меня боишься?

Нет, удивилась она.

Боишься, боишься! Он сделал громкий глоток кофе. Не бойся, я хороший.

В дверях появилась Регина.

Стол накрывать?

Позже. Прикрой дверь.

Та вспыхнула. Дверь прикрывать не стала.

Регина, в лифте родилась? крикнул он ей вслед.

Через несколько минут донесся женский плач. Тете Саше с обидой что-то выговаривали. Бессонов, будто не слыша, продолжал водить ручкой и со снисходительной ласковостью поглядывал на Расчектаеву. Разлюбивший мужчина жестокое создание.

Ну что, золушка, как работается?

Нормально.

Куда сваливаете с Колей? Только всему научились… Ни с кем так не парился, как с вами. Гнойная ранка на всю мою бригаду.

Ну вот, вы же сами говорите… У нас учеба. У меня в сентябре музейная практика.

Музейная? Это как?

Это… В общем, ходишь и описываешь все.

А я тебя никуда не отпускаю, неожиданно произнес Бессонов.

Она с недоумением уставилась на него.

Иди сюда, тихо произнес он, поманив рукой.

Она послушалась. Алексей Владимирович посадил ее рядом с собой у окошка.

Пойдешь ко мне в штабницы? Ты девушка хорошая, сообразительная. Сашка тебя всему научит.

Я готовить не умею.

А ты не готовить будешь, гладил он ее лицо. Знаешь, кто я?

Расчектаева ответила не сразу:

Вы сука?

Бессонов задумался.

Я сукин сын, уточнил он чуть погодя.

Расчектаева долго смотрела на него.

Я подумаю.

Думай, и он ее поцеловал.

В дверь постучали. Какая-то девушка просила пластырь для подруги, которая стояла рядом.

А что случилось?

Ногу натерла.

Он поднялся, достал со второй полки аптечку и, найдя нужный предмет, улыбаясь, предложил сам наложить пластырь. Девушки, хихикая, отказались.

Бессонов вернулся к Расчектаевой. Она продолжала внимательно всматриваться в него…

 

Чекаданов терпеливо ждал. Сначала он пытался сохранить свою обиду до прихода напарницы, распалял себя, чтобы Расчектаева, вернувшись и застав его в таком состоянии, почувствовала себя виноватой и что-нибудь наобещала. Но Расчектаевой все не было, а обида постепенно улетучивалась. В неимоверной тоске, без мыслей в голове Чекаданов, сам не зная зачем, побрел в сторону штабного. Там он никого не обнаружил. Купе проводниц было заперто. Купе начальника тоже. Пассажиры спали.

Утро стояло ленивое и белое, каким оно бывает в поездах. Необыкновенно яркий, хрустальный свет не давал открыть глаза тем, кто нечаянно проснулся, а приглушенный, ровный и стремительный стрекот колесных пар убаюкивал, внушая, что пока все спокойно: никаких остановок, шумных станций… Можно спать дальше.

Но Чекаданову было не до сна. Он постоял, прислушиваясь. Ничего не уловив и никого не обнаружив, двинулся в обратном направлении.

Когда он в своем вагоне проходил мимо туалета, из-за двери, спустив воду в унитазе, вдруг вышла Расчектаева.

Ты что здесь делаешь? Где ты была так долго?

Не видишь? В «кабинете».

А у него?

Расчектаева грустно улыбнулась:

А у него жена и ребенок… А ты откуда?

Я… Я тебя искал.

И как мы разминулись?

Чекаданов пожал плечами.

А-а, ну да, я же потом у Райки сидела…

Они сели в первом купе, друг напротив друга.

Так ты со мной?

Я же тебе сказала. Надоела «железка». Но уже сейчас немножко скучаю по ней.

Такого у нас точно никогда не будет. Наша молодость!.. вздохнул Чекаданов.

Да уж, Расчектаева болтала ногами и глядела в окно.

Небо светлело. Над горизонтом медленно распускалась заря. Глаза Расчектаевой были широко раскрыты. Чувствовалось, что она недавно приняла важное решение, но все еще продолжала о нем думать. Жалела ли теперь?

Задумчивой она обычно больше нравилась Чекаданову. Черты ее лица при этом всегда удивительно разглаживались, и смотреть на нее было очень приятно. Но в этот раз он решил прекратить это нехорошее, не относящееся к его персоне блуждание мыслей, вернуть Расчектаеву на землю, в это самое купе, где он вовсе не является пустым местом…

Чекаданов встал, наклонился и поцеловал ее в губы.

 

Путаница дня и ночи в голове; непременный атрибут вокзальной жизни отстраненный, чужой механический голос без лица, плоти и судьбы, обращенный ко всем и ни к кому, доносящийся откуда-то из небытия; растяжимость суток все это теперь действовало на них по-особенному. Забавно, Чекаданов и Расчектаева научились понимать язык этих «громкоговорящих» барышень, различать слова, которые те произносят. Ребята теперь не могут спать, когда железный червь останавливается, но тут же сладко засыпают, когда он снова трогается.

А еще у них появилось пространственное ощущение страны, в которой они живут.

Поездки — это отрезки жизни, в которых особые условия, а время из абсолютного превращается в относительное. И они, конечно, по-своему необычны и замечательны. Но у любой дороги есть предел, до которого хочется наконец дойти…

 


* Строки из «Песенки о голубом шарике» Б. Окуджавы.

* ЛНП — начальник (механик-бригадир) поезда. «Л» — кодовое обозначение пассажирских составов.

*** Букса — металлическая коробка с подшипником и смазочным материалом; связующее звено между колесной парой и рамой вагона. В обязанности проводников входит проверять буксы на каждой остановке, чтобы не допустить их перегрева и возгорания смазки.

* «Лушка» — квитанция формы ЛУ-72, в которой указывается расход постельного белья во время рейса.

*** Контролер-ревизор пассажирских поездов — лицо, осуществляющее контроль за соблюдением правил обслуживания пассажиров. Если обнаружены нарушения, проводники обязаны заплатить штраф.

* Пэм (ПЭМ) — поездной электромеханик.

* Фартук — здесь: откидная площадка над подножкой железнодорожного вагона.

* Топка — котельное отделение в вагоне.

*** Карман — ящик для угля.

* ВУ-9 — квитанция об оплате пассажиром комплекта постельного белья.

* Малый коридор — помещение в конце вагона перед тамбуром, с ящиком для мусора.

*** Собачник — ниша для ручной клади, багажа в вагоне купе, СВ и люкс.