Журнальный мир

— Историю знать надо, Таня, — бабушка неторопливо помешивает сахар в чайной чашке, — особенно историю своей семьи. Сейчас что? Новая власть, и история новая. Переделают, перепишут так, как им удобно, а вы и рады верить.

Я хмурюсь. Не потому, что мне нечего ответить. В голове много разных мыслей, а я не сильна в дискуссиях.

— Ты вот знаешь, кем был твой прадед? — она лукаво смотрит на меня из-за толстых стекол очков и осторожно делает глоток.

— Алексей? Казаком, вроде.

— А прапрадед?

— Иван Савватеевич? Тоже казак.

— Немудрено, — усмехается. — Они все по отцовской линии. А Иван, между прочим, был не только казаком, но и человеком творческим. Песни пел, стихи писал.

Я отрезаю себе кусочек фруктового рулета.

— А что-нибудь сохранилось? — спрашиваю с набитым ртом.

— Одна рукопись да воспоминания.

Бабушка откидывается на спинку кресла, а я приготавливаюсь слушать.

Рассказ первый — о том,

как жили казаки Амура в начале ХХ века

У казаков было удивительно продуманное жилье: курень — уникальная казачья усадьба, где на очень большой территории располагались огороженный двор, дом, конюшни для зимнего содержания целого стада лошадей, овец, кур. Глубокая яма в земле помогала летом хранить запасы солонины, рыбы, молока и сметаны. Недостатка в еде не было.

Каждую весну проводили сход (по-нашему — собрание) взрослого населения: только мужчин и только с шестнадцати лет. Сам атаман, или же тот, кому он отдавал поручение, проверяли состояние куреней, а также смотрели, правильно ли распределены пастбища. Пастбища навсегда закреплялись за хозяевами. Выводил стадо пастись жеребец-вожак. Как обучали его этому — секрет, не дошедший до наших дней, но только вожак безошибочно приводил стадо на свою территорию утром и уводил домой вечером. Случалось, вожак сбивался, увлекался кобылкой из чужого стада, а свои кони бежали за ним, не раздумывая, и по ошибке оказывались в чужом дворе. Хозяин сбежавшего стада обходил вечером все курени, приходил с вопросом: «Мои у вас?» и слышал в ответ: «Не знаю, не смотрел. Но бежали долго».

Успокаивался пришедший, они с хозяином закуривали, поменявшись кисетами. Помолчав, поговорив, прощались до завтра. А утром хозяин сбежавшего стада входил в чужой двор, свистел, сунув два пальца в рот, и жеребец, заслышав хозяйский свист, громко фыркал и вставал на дыбы. Вслед за ним стадо, спящее вперемешку с чужими лошадьми, пробуждалось ото сна и торопливо бежало на пастбище. Никто не считал стадо по головам: фраза «бежали долго» говорила сама за себя. Вожак же, казалось, даже смотрел виновато.

Рассказ второй — о том,
чем занимались казаки в начале ХХ века

На фото столетней давности — группа казаков: все молодые, чубатые, от них веет здоровьем и силой. Работать парням приходилось много, ведь на одну только голову скота на зиму нужно заготовить стог сена, а голов — от десяти до пятидесяти в каждом дворе. И делали все вручную.

Кроме заготовки корма скоту, занимались сбором грибов и ягод. У местного населения учились вялить и солить рыбу.

Обучал грамоте и письму батюшка в церковной пристройке. Дети могли корпеть по два года, чтобы освоить чтение, счет и письмо. Учились охотно, а тот, кто отвлекался или не готовил урок, получал линейкой по затылку. За четыре класса такой школы выдавали что-то вроде аттестата.

Люди были разные: одни любознательные, другие умелые и ловкие, но ленивых не было. Главными достоинствами казака считались смелость и умение стойко переносить боль. Даже маленькие не жаловались, а только кряхтели, если случалось пораниться, и получали одобрительный взгляд своего отца. Нежностям в казачьем воспитании не место: нужно развивать у детишек чувство опасности и умение увернуться от нее.

Однажды у пятилетней девочки от костра загорелось платьице. Мальчики повалили ее на землю, быстро закидали свежей травой, потушили платье. Девочка боялась только того, что ругать будут за платье, а то, что обожжены ручки, ноги и живот, старалась не показывать. Дома не ругали: намазали чем-то. Как она была счастлива!

Маленького мальчика, едва он научался сидя ровно держать спинку, сажали на коня. Если тот радовался, сидел, вцепившись в гриву, — знак, что казак будет славный. А если хныкал и сползал на руки отцу, тот был страшно недоволен: «Вот, мать, засюсюкала ребенка! Перед людьми стыдно!»

Еще мальчиком казак из маленьких жеребят выбирал себе коня — будущего верного друга. Вместе они росли, бегали, дурачились. Жеребенок, точь-в-точь как щенок, мог найти своего хозяина, где бы тот ни спрятался.

Севернее амурских станиц к тому времени построили железнодорожную дорогу. Многим парням хотелось сменить своих коней — на грохочущего, железного, пахнущего металлом, гарью и маслом. И они с огромным удовольствием устраивались на железную дорогу помощниками, учениками, наслаждались духотой котельной, ходили с чумазыми лицами и веселыми глазами. Это не было пустой тратой времени, ведь жизнь удачна у того, кто много знает и много умеет.

Рассказ третий — о том, как формировалось
революционное мышление у молодых казаков

Шел 1916 год. Алеше Савину исполнилось шестнадцать лет. Он очень волновался перед тем, как его, наконец, позвали на сход. Старший брат Алеши Петя уже два года бывал на сходе и рассказывал, что там происходит.

Но то, что произошло в этот год, потрясло обоих.

Собрание проводилось на берегу Амура. Берег был подмыт рекой так ловко, что сначала ступень из песка шла вправо, потом влево. Этот клин служил удобным спуском и подъемом наверх, где смастерили площадку со скамейками. В этот раз собралось все мужское население без исключения.

Девицы, подхватив ведра и коромысла, принялись таскать воду с Амура, пока мужчины были заняты на собрании. Они стайкой спускались вниз по склону, весело поглядывая на мужчин, плыли мимо с полными ведрами горделиво, держа осанку. Такая работа была для них частью повседневных бытовых задач: таскать тяжелые, полные воды деревянные корыта.

На площадке выступал студент из ссыльных. Студентами называли всех, имеющих какое-никакое образование, имен не запоминали, да и не считали нужным. Им всегда давали слово, ведь они могли говорить складно и о чем угодно.

На площадку вышел атаман. Он говорил:

— Где-то на другом конце русской земли уже два года идет война, потери большие. Срочно формируется Амурский казачий полк. На войну пойдем, братья!

Сообщение сбило праздничную приподнятость. Студент, между тем, заметил, что от группы молодых женщин отстала одна с огромным животом. Ей, бедняжке, и пустой в гору было сложно, а с двумя полными ведрами… Он в три прыжка подскочил к женщине, выхватил ведра из ее рук, бегом поднял наверх и только там вручил их ей, смущенно опустившей глаза. Потом сбежал на площадку и взревел:

— Чья?! — и по лицу, красному от смущения, вычислил молодого парня.

— Моя, — буркнул тот.

Студент был возмущен. Он прочел целую лекцию о развитии плода, не скупясь на крепкие слова в отношении мужиков. Рассказал, что воду на западе давно уже возят в деревянных бочках, и не на бабах, а на конях.

И когда в амурской казачьей деревне появилась первая бочка на двух колесах — это была небольшая победа нового мышления: мужчина-водовоз вытеснил бабу-лошадь.

Рассказ четвертый — о том, как был ранен молодой казак Алеша

и как спас его верный конь

1917 год. Далеко на западе велась война. В станицах, где жили ссыльные, одни казаки примкнули к красным партизанам, другие — к белым. Кровопролитие шло по всей стране.

18 ноября 1917 года во Владивостоке установилась советская власть. Алеша попал в Троицкосавский отряд красных партизан. Однажды он вез донесение и нарвался на трех таких же молодых, как он, казаков в форме белогвардейцев. Страшная была карусель: казаки скакали вокруг Алеши и наносили ему удары саблями. Один был сзади, он бил и проскакивал вперед, и на его место вставал второй, как учили. Алеша вертелся, работал двумя руками, и спереди не допустил удара, но сзади ему нарисовали римскую пятерку, пересеченную косой линией. Этот третий косой удар оказался почти смертельным для Алеши: он мешком свалился под ноги лошадей…

Очнулся казак ночью от боли. Конь лизал ему лицо, шею и спину. Алеша понял, что нужно делать: с трудом подтянулся, заполз на коня и, повиснув поперек его спины, потерял сознание. Конь поднялся и пошел по бездорожью. Осторожно спустился с крутого берега, долго шел по твердому песку вдоль реки, поднялся на берег.

— Стой, кто идет? — раздался тревожный голос. Конь в ответ заржал. В рассветных сумерках все, кто успел проснуться, увидали удивительное зрелище: конь нес на спине бесчувственного Алешу к ближайшему лазарету.

Двоюродный брат Николаша поил, кормил, отмывал от крови Алешиного коня и плакал, обнимая его.

После в маленькой партизанской газете напечатали заметку «Подвиг коня». И каждый казак думал, глядя на своего коня: «А мой бы смог?»

Рассказ пятый — о том, что происходило в станице,
пока мужчины воевали

В наполовину опустевших станицах тем временем жизнь не останавливалась. Мужскую работу выполняли женщины, подростки и старики. Главной задачей была заготовка сена. Один старик и два подростка могли поставить стог за полдня: не быстро, но лучше, чем ничего.

Как это делалось? Мальчонка садился на коня, девочка подбивала граблями копну снизу у самой земли, затем мальчик подавал веревку, а девочка, обвязав ее вокруг копны, подбивала сено вместе с веревкой. Передавала с другой стороны напарнику, вместе закрепляли и трогали коня на место, где уже стояли колья, вбитые стариком. Копна ехала, привязанная, за конем. В последнюю очередь подчищали травинки и палочки — ни одной сухой не должно остаться. Знали, как правильно грести: граблями примять начало рядка, потом потихоньку двигать, вращать его до той поры, пока не уплотнится сено — тогда валик покатится сам, как колесо. Иногда дети делали небольшой перерыв: попить воды и перекусить. А старик в это время на новом месте подбивал колья для следующей копны… И так до самого вечера.

Зимой, собираясь на вечерку, девочки брали с собой прялки и веретена, иные вязали или шили. Болтали, смеялись и радовались отдыху. Пели песни о ямщиках и бродягах, «По диким степям Забайкалья» или «На диком бреге Иртыша». Парни подпевали, и песня звучало звонко, плотно, завораживала напевностью и выразительностью. Можно было петь, а думать тем временем о своем.

Конечно, рано или поздно парни начинали подсаживаться к своим избранницам.

К Аннушке, Алешиной зазнобе, стал подсаживаться китайчонок. Ему нравилась ее длинная толстая коса, которая двигалась как змея всякий раз, когда Аннушка поворачивала голову. Однажды он принес ей шелковый халат и ткань. Аннушка тут же принялась выкраивать, раздавать девчонкам отрезы редкой в этих краях ткани. Быстро выстроилась очередь, обрадованные девчонки принялись делить подарки. Все шутили, смеялись.

Аннушка рассматривала халат необычного покроя: левый край узкий, правый его закрывает. Это ее забавляло: «Буду как китаянка!»

— А зачем у вас делают девушкам такие уродливые ножки? — спросила Аннушка китайчонка.

— Класиво, холосе! Им самим нлавится.

Как это так, думала Аннушка, с восьми лет они в деревянных колодках ходят, боль страшную терпят, ноги портят — и им нравится?

Аннушка удивлялась рассказам китайчонка о том, что всю работу у них муж делает — и во дворе, и в поле, и в лесу. «У нас только ленивая баба пойдет замуж за китайца. Ведь нормальная баба всегда рядом с мужчиной должна быть!» — говорила она. «Это холосе» — улыбался китаец.

Ему нравились русские женщины. Он даже попросил Аннушку и ее подружку Таиску, Алешину младшую сестру, побелить его фанзу — чтобы было совсем как у русских. Девчонки съездили, побелили, и стало совсем светло. А китайчонок подарил им ткань на юбки.

Еще девушки обнаружили у него странные кусты в огороде.

— А что это такое? — спросили они.

— Помидолы.

Только через несколько лет девочки узнают вкус этого овоща…

Шел 1918 год. Во Владивосток вошли японцы.

Рассказ шестой — о том, как Петя разыскал Алешу,

и тот украл невесту с вечерки

На пороге дома стоял красавец Петя: загорелый, резковатый, немного нервный. Первой увидела его младшая сестра Таиска, запричитала, кинулась ему навстречу. За ней — старшие сестры Маня и Параша.

Петя заметил, что Аннушка продолжала кроить, не обращая на него ни малейшего внимания. На самом деле восточные казачки с детства были приучены не показывать своих эмоций.

Вечером все собрались, и Петя рассказывал:

— Это революция, как цунами, катится за нами. Комиссар говорил, как страшно стало в Петербурге. Там Советская власть, и во Владивостоке советская власть. Это — власть народа против буржуев, против господ. Между всеми, говорят большевики, должно быть равенство, не должно быть угнетения человека человеком.

Петя замолчал. Его отец Иван Саватеевич заговорил:

— А чего вам нужно? Свободы у вас — во! — он сделал двумя руками жест, мол, выше крыши. — Воздуха, земли — во! — тот же жест. — Так чего вам еще надо?

— Мне надо китайский болванчик, как у Мани! — вмешалась маленькая Шурочка.

Все засмеялись.

— Да ничего не надо! — Петя, обиженный, вскочил с места. Ему уже сообщили, что где-то лежит раненый Алеша, и брат собирался его разыскать.

Мать, красивая, статная женщина, собрала сыну котомку с едой. Строго спросила:

— И где ты найдешь в тайге этот маленький лазарет? Может, конь найдет? Он туда дорогу знает.

— Спрашиваешь! — засмеялся Петя.

Он свистнул, как свистел Алеша, и от стада отделился рыжий жеребец брата, поднял голову, будто спрашивая: «Что тебе?» Петя заметил заросшие рубцы на конском крупе и понял, что тяжело рубился его брат, что били его сзади. Выживет ли?

Выехали на рассвете. Петя ехал на своем коне. Алешин конь рысцой бежал впереди, останавливался, обнюхивал землю. Они спустились к берегу, бойко проскакали по затвердевшему галечнику и поднялись наверх. Там конь остановился, нервничая и шумно дыша, и Петя услышал запах хлороформа — издалека доносило ветром. Это был запах медсанбата.

Наконец, добрались. В лежащем на стланике очень худом, длинном, с головы до ног обмотанном бинтами человеке Петя не сразу узнал брата. Окликнул, и только тогда убедился: Алешка!

Братья обрадовались встрече. Им разрешили даже обняться.

— Я за тобой пришел, — сказал Петя, — там китаец хочет увести твою Нюру!

— Не дам! — Вскинулся было Алеша, но тут же помрачнел: — Я бы давно уже сам поехал, да коня отпустил и не знал, где он. Теперь вместе, братец, поедем. А знаешь, меня-то конь и спас…

Оба уснули. Смолистый запах стланика приглушал резкий неприятный запах лазарета. Утром Алеше сделали перевязку, и всадники отправились домой, то трусцой, то галопом. Алеше приходилось сдерживать коня, чтобы тот не шел слишком быстро.

— Больше всего я ненавидел перевязку, — рассказывал он брату, — когда врач сдирала бинты, то дергала резко. Боль страшная! Я просто выл, готов был стукнуть эту докторшу. А она говорила: «Так надо, чтобы не было заражения, чтобы черви не заводились».

Петя хотел рассказать, как его самого ранило, но вдруг повернул разговор в другую сторону:

— Знаешь, там, где я воевал, леса красивые — почище наших. Домики яркие, цветы пахучие. Называется место — Карпаты. Я их музыку слышал — музыка такая разная, оказывается, бывает! И радостная, что хочется петь, и грустная, что ком в горле.

И он стал тихонько напевать. Грустная мелодия что-то напоминала Алеше.

— Приедешь, споешь отцу, — сказал Алеша, — он ведь музыку любит.

Отец, Иван Савватеевич, действительно любил музыку. И стихи сочинял. Над ним, бывало, посмеивались — а он шел и бормотал что-то себе под нос, не обращая ни на кого внимания.

Уже в сумерках подъехали к дому, где проходила вечерка. В этот раз первым вошел Алеша, за ним Петя. Раздались причитания, охания, слезы… Сестры бросились обнимать Алешу, но Петя, загородив брата, никого не подпустил:

— Нельзя, ваза хрупкая!

А «ваза» стояла молча. Аннушка, увидев Алешу, такого тонкого и белого, даже забыла, что так ждала его. Испуганно смотрела на него и молчала. А тот вынул из кармана красный комочек, расправил его и надел на голову Аннушке, завязав под косой. Объявил:

— Ты принята в общество Красных косынок! Это значит, что ты теперь ничего не боишься. Поехали со мной!

Рассказ седьмой — о том, как Аннушка поселилась
в доме своего жениха

Домой вернулись все вместе, да еще Алеша с Аннушкой. На скорую руку набили огромную сковороду яиц, нарезали сала и хлеба. Сварили чай, который называли сливан.

Как тепло, когда все дома, как хорошо и весело! Наговорились вдоволь, парни как-то невзначай объявили, что неплохо бы Аннушке здесь остаться, да здесь же и Алешу ждать. Отец хмыкнул: «Пусть живет и ждет!» Потом принялся читать свои стихи про бродяг, бегущих с Сахалина.

Я возьму тетрадь бумаги,

В руки карандаш

Напишу, как шли бродяги

Чрез поселок наш.

«Вы откудова идете?» —

Скажут мне: «С Сахалина».

«Отчего там не живете? Разве там худа страна?»

«Ох, — со вздохом отвечает старый каторжник один,

— Только Бог его не знает. Сахалин так Сахалин!»

Он с плеча стянул котомку,

Вытер тряпкой глаз

И спокойно, потихоньку продолжал рассказ:

«В вашей местности в охотку

Кто пьет чай, а кто — и водку.

А в России-то у нас

Есть один напиток — квас.

Ты накрошишь в квас окрошку,

Да возьмешь большую ложку —

За ушами затрещит

Смотришь — ты уж пьян и сыт…»

Но самое удивительное началось, когда он взял балалайку. После нескольких мажорных аккордов полилась красивая, незнакомая мелодия. Петя узнал ее и жестом показал Алеше, тот понял и кивнул. Отец так же резко, как и начал, прервал игру:

— Я дальше не знаю, музыканты уехали на восток, больше я их не слышал.

— Как же так? — удивлялся Петя. — Я слышал это где-то на западном фронте, а ты здесь, в глуши! Как?

— Это полонез Огинского. Он поляк, в тюрьме сидит. Вроде, революционер. Я стихи на него написал. Вот, послушайте:

Я в Польше не был никогда.

Воображенье иногда

Представить может без труда

Костелы, замки, города.

Через пространство и года

Проходят радость и беда,

И полонез звучит всегда

Как гимн солдату.

Девочки восторженно смотрели на отца.

Аннушка быстро освоилась в доме отца жениха, и ее там полюбили. Она была девушка крепкая, выносливая, «кровь с молоком». Мало знала, но много умела: отлично готовила, пекла пышный хлеб, дом вычищала так, что блестело, за скотиной ухаживала. Мужчины на войне — вся мужская работа на девках: и дров наколоть, и печь растопить, и сена на зиму заготовить. Там и ездили Аннушка с младшенькой Алешиной сестрой Таиской за сеном на смешном пятнистом коне Игреньке. Сами запрягали, все делали сами.

Рассказ восьмой — о том,
как помогла Аннушке красная косынка

Иван Савватеевич — человек видный: и по хозяйству поможет, где надо, и песни под гитару петь горазд. Да только водился за ним грешок — выпить любил. В доме об этом знали, и когда со двора видели, что отец идет домой навеселе — убегали врассыпную, точно как тараканы от света.

Чаще отец вел себя спокойно, но, бывало, прикрикнет, а кого-то и стукнет. Поэтому, чтобы избежать проблем, с ним не связывались.

Однажды ранней весной Аннушка дома готовила обед. День был спокойный и ясный. Вдруг младшенькая Таиска с огорода увидела, что отец возвращается домой, и разглядела неровную походку, красное, как помидор, лицо. «Отец пьян! Прячьтесь!» Все, кто был дома, побросали свои дела и выбежали на улицу. Только Аннушка и ухом не повела: осталась шевелить хлеба на подставке в печи.

Пьяный Иван Савватеевич вошел в дом и в грязной обуви прошел к столу.

— Хо! — говорит. — А ты чего в доме? Смелая?

— Будто случилось что, Иван Савватеевич?

— Хор-рошая ты девка, Нюра! Обнимемся?

Иван Савватеевич раскинул гигантские ручищи и, шатаясь и глупо улыбаясь, пошел на Аннушку. От него пахло луком и самогоном.

— Иван Савватеевич, ну будет вам! — Аннушка крепко испугалась. — Ну, нет!..

Иван Савватеевич удивленно ощупал нижнюю губу и поднял руку к глазам: кровь.

— Это что же ты творишь…

Аннушка опустила ухват. Тот самый, которым минуту назад работала в печи. Испуг у нее прошел, а в памяти всплыли слова Алеши: «Ты теперь ничего не боишься».

Все прибежали в дом и видят: Аннушка, мурлыча себе под нос, спокойно моет посуду, а за печкой, ошарашенный, лежит на кровати отец, и по подбородку его кровь стекает. «Что такое?» — спрашивают. «Да вот, небо порвал, похоже. Несильно, но болит».

И как эта малограмотная, с двумя классами церковной школы девчонка могла поднять на него руку? Неужели красная повязка на голове дает такую храбрость? Хорошо, что вовремя поднесли примочки — боль у Савватеевича начала проходить.

Засыпая, он думал: «А все-таки Алешке повезло: добрая жинка попалась! Себя в обиду не даст».

— Вот и все, — бабушка вздохнула и принялась смахивать хлебные крошки со стола.

— А что же Петя с Алешей?

— Судьба у них длинная, яркая. С войны гражданской вернулись оба. Война закончилась, идея Нового Человека на Дальнем Востоке укрепила свои позиции. А что ребята? Вернулись к женам, к отцам. Жили в свое удовольствие… Не зная, что впереди — тридцать седьмой год.