Давным-давно… Выброшенные.

Давным-давно…

Выброшенные.

Рассказы

ДАВНЫМ-ДАВНО…

 

Не выходи из комнаты.

И. Бродский

 

Мне часто снится один и тот же сон, как я просыпаюсь ранним утром. Еще не открыв глаза, я начинаю осознавать, что наступил новый день. Я слышу голоса близких, чувствую запах только что приготовленного завтрака. Открываю глаза, встаю с кровати и подхожу к окну.

Доброе утро, – слышу знакомый голос.

Привет, – отвечаю я. Но, когда просыпаюсь, наяву понимаю, что рядом никого нет.

Я жил совершенно один в огромной квартире. Сколько в ней было комнат – сто, двести, тысяча – я не знал. Однажды я попробовал сосчитать, но бросил эту затею, боясь не найти выход обратно к тем комнатам, которые были мне знакомы.

Окна этих комнат выходили в разных городах на разных этажах. Окно моей спальни первым этажом смотрело в уютный пейзаж тихого летнего городка. Я предполагал, что именно в этом городе я и родился. Вернее, в этой спальне, выходившей окном на этот городок. Я мог подолгу сидеть на своей кровати и смотреть в окно на высокие холмы и небольшое живописное озеро у их подножий. Но порой не меняющийся пейзаж мне изрядно надоедал, и я шёл смотреть в окна других комнат.

Зал моей квартиры выходил шестым этажом в зимний серый мегаполис с высокими одинаковыми многоэтажками и повсюду припаркованными автомобилями. Но и здесь я ничего не находил, кроме угрюмых стен домов, беспрерывно падающего снега и ощущения полной безысходности и тоски.

Кто я и кто мои родители – я не помнил. Мне всегда казалось, что в этой квартире ещё живут и мои близкие, которых я надеялся когда-нибудь отыскать. Может быть, однажды мы каким-то образом потеряли друг друга и теперь бродим в одиночестве по бесконечным лабиринтам коридоров и лестничных проёмов. А может, бродит кто-то ещё? Ночью я на всякий случай запирал свою спальню на ключ.

В квартире была достаточно большая библиотека, а ещё картинная галерея. В разных комнатах то там, то здесь я находил старые музыкальные инструменты, на которых, по всей видимости, уже давно никто не играл. Но однажды ночью мне довелось проснуться от странного звука, который мог произвести, как мне показалось, струнный инструмент – скрипка или что-то в этом роде. Я стал внимательно вслушиваться в еле уловимый скрежет. Но чем больше вслушивался, тем отчётливее осознавал, что это всего лишь ветер болтал незакрытую оконную раму в какой-то одной из комнат.

Шли дни, недели, годы, а может, века. Целыми днями напролёт я слонялся по запылённым необитаемым комнатам, пытаясь составить карту их расположения. Но, как бы далеко ни заходил, ближе к ночи я обязательно возвращался в свою спальню. Мне было так необходимо заснуть среди знакомых стен, в той самой кровати, на которой я, по всей видимости, родился – и я засыпал, а проснувшись утром, чувствовал себя словно заново рождённым.

В моём большом и просторном доме существовала ещё одна комната, в которой я появлялся крайне редко. Через мутные стёкла окна первого этажа я видел город, где царил хаос. Небо застилал дым от многочисленных крематориев, трубы которых торчали над городом как надгробные плиты над могилами. Везде, куда бы я ни бросил взгляд, можно было увидеть груды разлагающихся трупов. Что произошло в этом городе – эпидемия, экологическая катастрофа?

Как-то вечером, созерцая через окно этой комнаты печальный уличный пейзаж, я увидел, как из-за угла полуразрушенного здания вышла группа каких-то странных существ. Они тут же бросились обгладывать изуродованные мёртвые тела. Глядя на них, я думал, что у меня остановится сердце. На их безобразных мордах висели острые клювы, которыми они впивались в гниющую плоть мертвецов. В ужасе я бежал оттуда, по пути несколько раз теряя сознание. Но и в своей спальне, запертой на ключ, я долго не мог прийти в себя.

Весь последующий день меня мучил вопрос: «Что это всё-таки за город такой и кто эти живые существа?» Может быть, они что-то знают о моём происхождении, знают то, чего не знаю я? Моё любопытство перебарывало страх. И я решил установить контакт с этими безумными пожирателями падали, чего бы мне это ни стоило.

Ночью я опять проснулся всё от того же скрежета.

Надо бы найти эту комнату и закрыть проклятое окно.

Уснуть заново у меня не получилось. Я долго ворочался в кровати, потом оделся и направился в комнату, из которой накануне бежал в испуге. Загадочные существа что-то целенаправленно искали под её окном. Когда я появился перед ними в открытом окне – несколько монстров проворными прыжками запрыгнуло в мой дом. Меня сбили с ног, и я почувствовал, как их острые клювы стали свирепо впиваться в моё беззащитное тело, с каждым разом вырывая из него всё большие куски мяса. А ещё через мгновение я уже наблюдал со стороны, как они растаскивали мои внутренние органы по углам.

Смотри, что я тебе принесла, – женщина протягивала в постель только что проснувшегося ребёнка маленькую, испуганную птицу.

Где ты её взяла?

Утром случайно залетела в нашу комнату.

Она не кусается?

А ты погладь её, не бойся. Вот, видишь, она не кусается. Одевайся, пойдём вместе выпустим её на улицу.

Я сидел на кровати спальни, потом встал, взобрался на подоконник и выпорхнул в окно.

Ну, лети же с миром, – услышал я знакомый голос, когда пролетал над зеркальной гладью живописного озера. В последний раз я видел холмы, огромный дом с бесконечным лабиринтом комнат, распахнутое окно своей спальни, это озеро – на которое так любил смотреть долгими закатными вечерами.

Да, лечу, – ответил я и растворился в воздухе.

А в это время группа чудовищ уже пробиралась по длинному коридору квартиры. Они шли на звук, который напоминал то ли скрежет, то ли скрип. Но это не ветер болтал незакрытую оконную раму. Это в одной из комнат пытался играть на скрипке старый беспомощный человек. Он не мог самостоятельно передвигаться и поэтому по ночам, страдая бессонницей, брал скрипку, и извлекал из неё некоторую гармонию звуков – в надежде, что кто-нибудь живой его услышит, кто-нибудь найдёт.

 

 

 

ВЫБРОШЕННЫЕ

 

Я любил гулять по вечернему городу вместе со своим закадычным дружком. Мы покупали дешёвого портвейна в пластиковых бутылках, а потом уходили в какой-нибудь малонаселённый район и выпивали его. И не важно, что портвейн был суррогатного производства, а у дружка больные почки – ведь здесь всё равно мало кто доживал до пятидесяти. Когда дружок пьянел, он начинал говорить о грядущих революциях.

Вообще мы любили выпивать в различного рода необычных местах, будь то помещения каких-нибудь разрушенных зданий или полутёмные подъезды жилых домов. А иногда это просто был забросанный мусором берег бухты, в которой плавали бутылки и презервативы. В этом городе серьёзно можно было делать только две вещи – это или впасть в тоску, или безумствовать. Мы выбирали второе.

Когда мы были пьяны – нам было хорошо. Жизнь переставала казаться однообразной и неинтересной. Мы шатались с дружком по берегу, подходили к элегантно прогуливающимся девочкам в мини-юбках, интересовались за какую цену. А они нам отвечали: «Пятьдесят рублей».

А что так дорого, куколки? Мы, как бы это, нищие студенты.

Но, откровенно говоря, в этот день нам было не до девочек, потому что мы, как всегда, занимались поиском смысла жизни. А девочки ох как мешают в решении таких вопросов. Зато алкоголь раскрепощал мысль и не отвлекал от дела. И мы опять пили, и жизнь опять казалась прекрасной до тех пор, пока я не переставал помнить себя. И только утром я возвращался в реальность, просыпаясь в помойном контейнере во всё том же малонаселённом районе, в чьих-то недоеденных солёных помидорах и обглоданных куриных костях. Я открывал глаза, смотрел на небо, а оно было таким голубым-голубым. А потом невольно задавал себе вопрос – как же я сюда попал?

Однажды один священник сказал мне: чтобы начать новую жизнь, надо всего себя выбросить на помойку. Вот, видимо, вчера по пьяни я вдруг и решил этим заняться. Я не находил своего дружка рядом, звонил ему в догадках – где же проснулся он, неужели опять в ментовке? Но дружок рассказывал, что проснулся он на проезжей части автострады, да… это всё-таки лучше чем в помойном контейнере, а тем более в ментовке, но не так безопасно. Потом я шёл домой помыться и переодеться и на вопрос ошарашенных родителей: «Сынок, а ты что такой грязный-то?» – отвечал им, с серьёзным выражением лица: «Мам, пап, да я чист как младенец». А после мы опять встречались и опять пили портвейн. Дружок беспокоился о своих почках. А я ему говорил: «Да хватит ныть, отдам я тебе свою почку». На самом деле мне было жалко его, а он жалел меня, потому что знал, что я мечтал стать врачом, и помочь ему, и десяткам таким же, как он. Но из-за отсутствия подобных учебных заведений в городе врачом я так и не стал, а стал алкашом, как и он сам.

А один раз выпивали мы как-то на последнем этаже разрушенного общежития для моряков и услышали детский плач, доносившийся со стороны близлежащего помойного контейнера. В нашем городе были нередки случаи, когда мамаши выбрасывали своих новорождённых детей куда-нибудь на улицу. Через некоторое время их находили мёртвыми, часто замёрзшими. Только однажды бездомная собака спасла младенца, согрев его своим телом. А в этот раз ребёнок был ещё живой и громко кричал, видимо, хотел выжить. Мы спустились вниз, достали его из помойки и отнесли в ментовку. И на вопрос участкового: «Где взяли?» – так и ответили: «Нашли в капусте». В кем-то недоеденной квашеной капусте. Потом мы хотели усыновить его, но на нас посмотрели как на идиотов и сказали, что в приюте ему будет лучше. Больше в том районе мы с дружком старались не пить.