Девять жизней

Девять жизней

Цикл стихотворений

I

 

я так хотел, чтоб океан

в окольных розовых пещерах

пел атональным василиском

тому, кто зёрна разбросал,

а мы курили фимиам

и принимали то на веру,

что можжевельник с тамариском

способны нас вернуть назад.

 

прости, я был неправ, прости,

во мне всегда идут сраженья,

и ослепительные рощи

с нечеловеческим лицом,

заискивая у жар-птиц,

обыскивают отраженья

и продвигаются на ощупь

к осаде огненных лесов,

 

как будто еры на-гора,

чтоб можно было возвратиться

в эпоху броских слов на ветер,

в бассейн нежности ночной,

в любое вечное вчера,

в любую паузу сторицей,

когда лишь оттого я светел,

что ночь стоит передо мной,

 

как будто это в первый раз,

и все слова в далёкий космос

сутулой радиоволною

не замурованы уже,

в любой шалаш, в любой гараж,

боготворя обратный осмос,

чтоб разбудить в нас неземное

и улыбнуться дать душе.

 

и в этом смысл. этот зов

назад мы источаем сами,

не обнаружены глазами

судьбы и выброшены за

объём дыханья парусов,

распотрошённых полюсами,

над осаждёнными лесами,

в литраж дыхания Творца.

 

II. ЯЩИК ПАНДОРЫ

 

Кипящего счастья вериги,

Признаний клокочущий яд

Вошли в наши тонкие книги,

Что молча на полках стоят.

 

И был ли у книг этих автор?

Кто замер на этих листах?

Но летом слова были правдой,

Чтоб ложью по осени стать.

 

И что есть безумью мерило,

Когда, оттолкнув волшебство,

Ты ящик Пандоры открыла

И сразу закрыла его?

 

И где справедливости сила,

Когда, для других умерев,

В июне себя мне вручила,

Сквозь пальцы ушла в сентябре?

 

Шаги словно мили морские,

Печаль словно вязкий Гольфстрим…

Сплотились все в мире стихии

В попытках тебя покорить.

 

Склонились над нами иконы,

Дороги сошлись в один путь,

Сцепились все в мире законы

В желании лето вернуть.

 

Но нам бы подальше от чуда,

Чтоб спрятаться наверняка.

Соскучившись через минуту,

Увидимся через века.

 

Удушье, как в сердце горилла,

Ведёт меня на эшафот.

Ты ящик Пандоры открыла

И тут же закрыла его.

 

III. ПРОЕЗДНЫЕ БИЛЕТЫ

 

Потом пожалеешь, что изморозь в пальцах,

Зенит мельтешит, как фантом акробата,

Проворный, как чучело неандертальца,

И брезжущий, словно погост вороватый.

 

Значительно позже, когда перестанешь,

Посетуешь на каменеющий иней,

И вспомнишь одно из погибших свиданий,

Красивое, словно пожары на льдине.

 

Потом пропадёшь, как апрельская вьюга,

Надышишь на несколько слов кислорода,

Тогда и начнётся твоя Кали-Юга,

Тогда и зачнётся исподняя крода.

 

Что масса протона нам, что – скорость света,

Янтарные горлицы в айсбергах – навзничь? –

Рассвет и закат проездные билеты

Крадут в одной кассе, и нас ими дразнят.

 

Мы просто проходим. Как боль из предсердий.

Вплотную друг у другу. Не видя ни знака.

Как будто так надо, так надо для смерти,

Для той, для которой любой – одинаков.

 

Ведь мы оцифрованы ею с рожденья,

Мы – лишь вероятностей наших останки,

А солнце двуликое шлёт нам виденье:

У каждого в жизни свои полустанки.

 

Мерещится явь, прикипевшая к ножнам,

И суть без названья бросается в ноги,

И нам наше имя покажется ложным,

И в облаке встретят нас лживые боги.

 

Пока же – гляди, как возводится Китеж,

И мы ещё живы, пусть воздух прохладней,

На том полустанке рассвета увидишь

Незримое облако из голубятни.

 

IV. ЧАСТИЧКА МОЕГО АДА

 

Как и шестнадцать лет назад,

Я не смотрю тебе в глаза,

Не засыпаю, глядя в них –

Мы не одни, но мы – одни.

 

Как и шестнадцать лет назад,

Я в каждой нашей встрече – сам,

Я помню каждый божий миг,

Пока мы помнимся людьми,

 

Я верю сказанным словам,

Нам больше нечего скрывать,

Ты всех забыла, ты со мной,

С моей проклятой тишиной.

 

*

 

Стоп-кадр мой, моя река,

Я номер старый твой храню,

Шестнадцать лет я жду звонка

И сам, как телефон, звеню.

 

Смотрю тебя – всегда, везде,

Как чёрно-белое кино,

И в самой тёмной темноте

Цветным мне кажется оно,

 

И, точно брошенный слепой,

Забыв, что фильм давно отснят,

Шестнадцать лет живу с тобой,

Как ты шестнадцать – без меня.

 

V.

 

Через тысячи проклятых лет

У истории мира в подбрюшье

Я смогу Ей сказать своё «нет»,

И забрать у Неё свою душу.

 

По моим безымянным костям

Не ходить ни жене, ни шалаве.

Отрезая себя по частям,

Ничего от себя не оставить,

 

Разметать этот садик камней,

Растолочь, в мезосфере развеять,

Чтоб не помнил ни атом о Ней,

Этой крайне существенной фее,

 

Истребить, как волшебный пейот,

Каждый атом истлевшего тела,

Потому что он помнит Её,

Как всё тело моё помнит в целом!

 

Вместе с ним, не жалея корней,

Уморить, задушить свою память,

Чтоб ни кадра на кадре – о Ней,

Этой крайне вещественной даме…

 

Разорвать, как последний койот,

Каждый атом души, как заразу,

Потому что он любит Её –

Так, как любят все атомы сразу!

 

Только так, только так, только так

Стать пожарищу той целлюлозой,

Что не помнит свой прошлый гулаг,

Прошлой жизни тягучую прозу.

 

Только так стаей белых листов,

О себе позабыв подчистую,

Стать тому, кто веками готов

Куковать без Неё вхолостую.

 

Расколдованный, выйду в тираж,

Буду к людям искусственным ближе.

Но как только замёрзнет мираж,

Наяву тебя снова увижу.

 

Пусть в камине горит чистый лист –

Ты на пачку бумаги умножь всё,

И, узнав, как мой обморок чист,

От меня ты сама отречёшься.

 

VI. ИЗ ЖИЗНИ ТУМАНА

 

Острова в тихом омуте, как гематомы.

Посреди океана динамик лагуны.

В моей памяти ширится наша истома,

В твоей памяти вновь расцветают лакуны.

 

Эти чётки гипноза, цианистый синтез,

Симбиоз небывалого и бытового…

Для тебя это некий вещественный index,

Для меня – это вечный существенный повод.

 

Не судьба, говоришь. Но судьба – кто такая?

Не знаком. Я к тебе каждой клеточкой ближе.

А динамик лагуны всю ночь громыхает,

И пустоты твои – мою память услышат.

 

Для тебя это что-то из внутренних фото,

Тайной жизни тумана, тылов расстоянья…

Для меня же – сиамский близнец небосвода,

Наяву переснившийся codex слиянья,

 

Что качается в памяти, как паутина,

Как живая единоутробная небыль,

Древний атлас исхода из-под гильотины

Без услуг кукловода, без зебры до склепа…

 

Для тебя это что-нибудь вроде кроссворда,

Череда нежных встреч наподобье пунктира,

Для меня же – инкарнационная хорда,

Наизусть пережитая летопись мира.

 

VII. ОКНО НЕВОЗМОЖНОСТЕЙ

 

Окно невозможностей настежь открыто

В дополненную нереальность спасенья.

Но в точке Лагранжа ты сходишь с орбиты

И падаешь в вечный Гольфстрим воcкресенья.

 

У леса язык заплетается к ночи,

А длинные руки ночных океанов

Хватаются за колокольные очи

И внутренних будят во мне великанов.

 

Мой мир совершенный, где зло – на шампуре,

Где напрочь отсутствуют первопричины,

Где маятник стал нечувствителен к буре,

И сон тишины громовой – чертовщина,

 

Он есть, он заведомо в нас существует,

Он вывернут будет потом наизнанку,

И внутренний мир станет внешним не всуе,

А вследствие нашего с небом цугцванга.

 

И мир мой с твоим миром объединится,

И общий наш внутренний мир станет дивом,

Таков подноготный закон небылицы,

Хорошая, вечная, прямо из мифа,

 

Мечта под тропическим ливнем салютов,

Ты снилась де-юре и станешь де-факто,

Ты этого хочешь, ты веруешь в чудо,

Ведь всё, что ты видела – сны катаракты,

 

Закинувшей якорь в исподнее зренья.

Окутавшей коконом небо седое…

Но внутренний мир не приемлет старенья,

Мы с лиц своих смоем живою водою

 

Весь морок цыганский от Взрыва большого,

И внутренний мир наш, двух зрений зигота,

Для всех станет домом, дворцом изразцовым,

Исходным – грядущему новому – кодом.

 

VIII. ЖИЗНЬ ДЕВЯТАЯ

 

Ты спросишь меня, отчего

Живу не за руку с судьбою,

Себя потеряв самого,

Ничуть не дружа с головою.

 

Ты спросишь меня, почему

Я жизнь свою так изувечил,

Зачем торопился во тьму?

А я тебе сразу отвечу:

 

Вся спешка моя оттого,

Что мне без тебя неуютно,

Что жизнь без огня твоего

Бессмысленна и безрассудна,

 

Исчезли у радуг цвета,

А звуки – всего колебанья,

И скомкана прана – до льда,

И выжата – до основанья.

 

И чаще стараешься спать,

Чтоб жить в сновиденьях иначе,

С твоей западнёю, судьба,

С твоим поцелуем горячим.

 

Вот давеча снилось: вдвоём

С тобой Новый год мы встречаем,

И чайки клюют водоём,

И счастливы мы больше чаек,

 

И в чьих-то палатах чужих,

В которых случайно осели

И нас там забыли, лежим

На чьей-то измятой постели.

 

Проснёшься, а боль – белый шар,

Кружащийся, гладкий, нейтронный,

В котором витает душа

Беспомощным высохшим дроном,

 

И нет ни намёка на то,

Что боль состоит из молекул,

Что шар распадётся потом,

Когда-то в грядущем, как лего.

 

Ведь вся эта жизнь – как клубок,

Который распутать не в силах,

И только снаружи есть бог,

А выше, чем бог, лишь могила.

 

IX.

 

широколиственная церковь

металлургических религий

в себе скрывает хороводы

доисторических офелий

а смысл жизни исковеркан,

мечты недетские безлики,

и жизнь – не больше, чем работа,

и смерть проходит свой афелий.

 

так welcome, maybe, baby, welcome

туда, где конвергентный скрежет,

где мнемонически опасны

зеркальные сквозные глуби,

где абразивной дрелью белка

грызёт извечный свой орешек,

и тридцать витязей прекрасных

ветвь под русалкой дружно рубят.

 

неважно, что в душе ты птица

и что тебе всегда семнадцать, –

как дерево, темнеют сказки,

мечты ссыхаются, как глина,

жизнь превращает в небылицы

всех тех, кто мог к тебе примчаться,

и после всяческой утряски

поймёшь, что ты и сам – былина.