Журнальный мир

Действующие лица:

ГУСЬКОВ, 42 года.

ГУСЬКОВА, 40 лет.

Прихожая в квартире Гуськовых: яркие обои, большое зеркало отражает входную дверь, в напольной вазе — замысловатый букет из камышей. Мелодичный звонок в дверь.

ГУСЬКОВ. Вот зачем это? Опять!

ГУСЬКОВА. Сначала телефонные звонки по вечерам, с семи до десяти по выходным…

ГУСЬКОВ. Надо отключать на это время, Рай!

ГУСЬКОВА. …Теперь это явление народу, чтоб все ухохатывались… И все из-за тебя, Гуськов.

ГУСЬКОВ. Но я уже два месяца ее не видел! Пресек, Рая! Оторвал!

ГУСЬКОВА. Если б оторвал, не сидела бы она сейчас на нашей лестнице, как птичка на чужой ветке.

ГУСЬКОВ. Специально сменами меняюсь, чтоб разминуться… Вот зачем звонить? Если ясно, что избегаю, таюсь…

ГУСЬКОВА. А три недели назад кто ей курицу в бульоне носил?

ГУСЬКОВ. Рая, то другое. Ты не путай. Навещал товарища после операции.

ГУСЬКОВА. Из моего, между прочим, холодильника курица.

ГУСЬКОВ. Ну ты смешная, Рая, какая… Курица, птица… При чем здесь?

ГУСЬКОВА. На моей плите, в моей кастрюле сваренная курочка.

ГУСЬКОВ. А где ж мне? Кастрюли общие… наши… Ты че? Смешная…

ГУСЬКОВА. И ничего смешного. Мою курицу. Я собираюсь вечером поздним ужин стряпать, открываю холодильник… А курочка моя упорхнула… к товарищу.

ГУСЬКОВ. Так после операции же! Нужно питание крепкое, бульоны. Я сварил, Рая… Один раз!

ГУСЬКОВА. Из всего вашего дружного коллектива только ты один, милосердный, и побежал навестить больного товарища.

ГУСЬКОВ. И ничего не побежал, а… пошел.

ГУСЬКОВА. С моей курицей, товарищ!

ГУСЬКОВ. Рая! Ну, ты че меня потрошишь, как Чикатило? Мы люди или как? Неудобно же не навестить?

ГУСЬКОВА. А то! (Поет). «Вперед вы, товарищи, все по местам!» Впал в отношения — тащи курицу. А жена голодная сиди.

Звонок в дверь.

ГУСЬКОВА. Звонки слушай.

ГУСЬКОВ. Ну, хочешь, я скажу, чтоб она ушла?

ГУСЬКОВА. Прошу тебя и умоляю.

ГУСЬКОВ. Ну… Вот… Я выйду… А она не послушает?

ГУСЬКОВА. А ты найди слова, которые отвадят ее от нашего дома. От липкого стыда.

ГУСЬКОВ. По-товарищески в больницу, как к человеку, сходил, навестил, отнес… И все! Рая! Все! Я не понимаю, зачем она так привязалась!

ГУСЬКОВА. Она говорит, ей не жизнь без тебя. Ты пришел и осветил собой.

ГУСЬКОВ. Ведь и не было ничего! Клянусь!

ГУСЬКОВА. Это ты так думаешь. А товарищ твой иначе рассудил. Ты и правда осветил ей, Гуськов?

ГУСЬКОВ. Жила же она без меня как-то? Жизнь текла, она крутилась, взрослый же уже человек, самостоятельный… Рая, да ничего же не было у нас с ней!

ГУСЬКОВА. А товарищ твой по телефону полгода подряд, с семи до десяти по выходным, рассказывает — было, и замечательно!

ГУСЬКОВ. Что было? Вот что было-то?

ГУСЬКОВА. Это ты у меня спрашиваешь?

ГУСЬКОВ. Это не вопрос! Это мое, Рая, предельное чрезвычайно удивление, пойми! И что она там себе фантазирует, ты не верь ей, Рая. Только мне верь. У нее в башке романтизм сплошной, неистребимый! Я сам пугаюсь ее выдумкам.

ГУСЬКОВА. Ага. Телефонные фантазии по расписанию, по воскресным дням. Вместо колыбельной на ночь. Хорошо, что Игорь этого не слышит. Этих песен, как вы с ней созданы друг для друга.

ГУСЬКОВ. Вот видишь!

ГУСЬКОВА. А вы созданы?

ГУСЬКОВ. Как можно, если у меня жена двадцать лет, взрослый сын в Америку уехал?

ГУСЬКОВА. Она говорит, что ты особенный, Гуськов, необыкновенный, замечательный, лучше всех…

ГУСЬКОВ. Вот видишь, как выдумывает!

ГУСЬКОВА. Тут особый взгляд.

ГУСЬКОВ. Ты же знаешь, обыкновенный я, смотри, живот… Лысею… Скучно со мной…

ГУСЬКОВА. Говорит, с тобой ее жизнь наполнилась и светом, и музыкой, и счастьем. И каждое утро красит нежным светом, и приносит частичку бытия и т. д.

ГУСЬКОВ.. Ну, воображает человек, Рай!

ГУСЬКОВА. А ты говоришь — не было ничего.

ГУСЬКОВ. Ну… Что-то там и было… Забыл. Вычеркнул… И никуда же я ее не звал, ни в какой свет, ничего не обещал! Наоборот, все честно обозначил… Так, слегка… Ты ж меня знаешь, Рай!

Звонок в дверь.

ГУСЬКОВА. (задумчиво). Четыре часа сидит на холодных ступенях.

ГУСЬКОВ. Так добровольно же сидит, никто не неволил. Я при чем?

ГУСЬКОВА. Это как забастовка. А забастовки всегда так — провокация для других. Дрожжи. Чтоб на них взошла мировая революция, пожары-костры высокие заполыхали.

ГУСЬКОВ. Рая, какие пожары? Ну, какие такие пожары? Ты не нервничай, успокойся. Посидит и уйдет. Ну, глупая она, нелепая какая-то попалась…

ГУСЬКОВА. Попалась она ему!

ГУСЬКОВ. Зачем вот так вот прямодушно сидеть? Люди мимо идут…

ГУСЬКОВА. Ну да. И все видят, что человеку нужда перед нашей именно дверью, а дверь заперта. И надо открыть. Понимаешь?

Звонок в дверь.

ГУСЬКОВА. Иди, открой! (Толкает его к двери, он пятится).

ГУСЬКОВ. М-м-м… Нас может не быть дома, так?

ГУСЬКОВА. Но мы же дома, Петя. Это очевидно.

ГУСЬКОВ. Можно погасить свет, будто бы нас нет…

ГУСЬКОВА. И я должна прятаться и таиться в собственном доме?

ГУСЬКОВ. Ляжем спать, и все. Мы спим! (Ласково). Пойдем, Рая ты моя дорогая-единственная!

ГУСЬКОВА. Какой сон, когда на лестнице перед дверью сидит моя погибель?

ГУСЬКОВ. Пожалел несколько раз, послушал… Ну, как это обычно бывает…

ГУСЬКОВА. Откуда ты знаешь, Петя, как это обычно бывает?

ГУСЬКОВ. Ну… В миру же живем… Путаешь ты меня, Рая! Силки раскидываешь, как на дичь. А я всего-то хотел сказать — виноват, мол. Ну, виноват! Ну, прости! Услышь ты меня! Не слушай звонки! Со всеми бывает в жизни, пока ее долго живешь! Каждый день! А я живу! Да, я живу! И случается всякое!

ГУСЬКОВА. Оно случается, Петя, да. Только ни в чей семейный дом после таких вот случаев не тащатся через весь город сидеть в почетном карауле перед дверью по выходным!

ГУСЬКОВ. Так я предупреждал, чтоб не позорилась, не шла чтоб! Запрещал категорически, а она… Шальная! Кто же знал?

ГУСЬКОВА. Ничьим женам не звонят полгода по расписанию, с семи до десяти! А знаешь, почему?

ГУСЬКОВ. Я же говорю — бредни в голове, крышу снесло… Шальная! Я таких давно не видел! Я… Я вообще никогда таких не видел. Ну, неужели же только со мной?.. Я что, особенный, Рая? Не как все?

ГУСЬКОВА. (после паузы). Ты особенный, Петя. Не как все.

ГУСЬКОВ. (польщенно). И она так талдычит… Что я не такой, что особенный, особенный… Как солнышко ей сияю сквозь тусклые дни и освещаю… А что во мне?.. Такой же, как все я, Рай. Лысею вот… Вот посмотри на меня, скажи мне… Живот растет… Видишь?

ГУСЬКОВА. (после паузы). Ты фатально не способен на романы.

ГУСЬКОВ. Да нет у меня никакого романа! Я должен сто раз повторить? И какой роман, когда есть ты?

ГУСЬКОВА. Впасть в отношения легко, Гуськов. Это как пройти по первому снегу — радостно и светло. Всякому приятно наследить.

ГУСЬКОВ. Она сама навязалась, говорю! И… прекрати из меня душу тянуть! Не ходил я с ней по снегам!

ГУСЬКОВА. А вот выпасть из отношений — тяжелый труд. Снег грязный, вязкий, истоптанный, ноги промокают. И прекратить ненужные, вязкие, некрасивые отношения способны только настоящие мужчины и настоящие женщины. А ты одобряешь ее хулиганское поведение.

ГУСЬКОВ. Где же одобряю? Дверь-то вот не открыл же?

ГУСЬКОВА. Вначале курицу утащил, а кончится тем, что она принесет мне в подоле твоего ребеночка на содержание.

ГУСЬКОВ. К-к-какого еще ребеночка?

ГУСЬКОВА. И будете все дружно жить за мой счет.

ГУСЬКОВ. Откуда вдруг ребеночек? Кто тебе сказал?

ГУСЬКОВА. А что, у твоей барышни не может случиться детей?

ГУСЬКОВ. Да мне безразлично, пойми!

Звонок в дверь.

ГУСЬКОВ. Ну, вот чего она четыре часа подряд сидит на ступеньках, Рай? Они холодные, грязные… Заболеет, простудится… Люди мимо ходят, смотрят… Как она там сидит с глазищами… Шальная! Смех!

ГУСЬКОВА. Улица любит смех. И спрятаться некуда. Потому что она там, за дверью, с глазищами затаилась серым волком и караулит.

ГУСЬКОВ. Да какой там волк, Рай!

ГУСЬКОВА. Ради чего все это? Жизнь? Укреплять-украшать-строить-надеяться-верить? Стараться? Чтобы какая-нибудь настойчивая юность за полгода извела меня?.. Я… Не на таковскую напала. Мы в ответ тоже станем петь и смеяться, как дети… (Поет). «Без меня тебе, любимый мой…». Или нет, музыку включим погромче (включает музыку, танцует, постепенно вовлекая в танец и Гуськова). И поскольку я выросла в предместье, с редкими тусклыми фонарями и крупными снежными хлопьями… Где все у всех на виду, ничего не прикроешь, не спрячешь… Я научилась… Бабушка меня наставляла: «Улица любит смех, Раиса, потому таи перед миром слезы и голову высоко неси…»

ГУСЬКОВ (отзывчиво). Ты статная у меня, вон какая! Любуюсь! И такая заводная от каждого пустяка, Рай! Огонь негасимый!

ГУСЬКОВА. И с детства знала, что вырвусь из предместья, растворюсь в сиянье огней, по соломинке совью уютное гнездышко, добьюсь всего…

ГУСЬКОВ. Ты настойчивая моя! Драгоценная!

ГУСЬКОВА. И жизнь во мне всегда плескалась через край! И я все успевала, все горело в руках! Игорька в музыкальную школу, в математическую школу, в институт… Когда страна изменилась — я перестроилась вместе с ней, ушла из своего НИИ в киоск торговать. А как иначе? На «ниишную» зарплату не построишь прочный дом, не украсишь вазами и цветами… Эх! Гуси-гуси!

ГУСЬКОВ. Га-га-га!

ГУСЬКОВА. Но оказалось, что мир большой, а спрятаться негде.

ГУСЬКОВ. А чего тебе скрываться, Рай? Ты у меня бесстрашная, храбрая.

ГУСЬКОВА. А то. Ночной киоск в переходе, шаги звучат так гулко, что сердце от этого портится… Любой безобидный дневной прохожий ночью легко становится оборотнем, и всякий шаг может принадлежать грабителю и убийце… Я обмирала, но жить надо! Дом строить надо! Сына растить!

ГУСЬКОВ. Да, жизнь — это когда все дома и все вместе.

ГУСЬКОВА. А это из-за тебя все по Америкам давно разлетелись. Из-за твоих шашней.

ГУСЬКОВ. Неправда. Игорь уехал, когда ты в фирму устроилась и…

ГУСЬКОВА. Сбежал. Из-за тебя. От твоих похотливых на всех женщин глаз.

ГУСЬКОВ. Вначале он уехал, потом ты стала поздно возвращаться, а потом и со мной… несчастный случай этот.

ГУСЬКОВА. Фирма — это ненормированный труд. Как солдат на посту, не в своей власти. Охраняю рубежи, чтоб вам сытно, уютно. И ради чего? Чтобы сын сбежал в чужие края за три океана? Чтобы эта сучка под дверью выпотрошила меня, как лосося?

ГУСЬКОВ (смеется). Тебя не выпотрошишь. В тебе, Рай, всего много… А лососи, Рай, я видел передачу, как они ложатся на дно и обрастают всем новеньким… Только в редких случаях не обрастают.

ГУСЬКОВА. Обрасту, и не сомневайся даже.

ГУСЬКОВ. Ты такая… Я знаю.

Звонок в дверь.

ГУСЬКОВА. Улица любит смех! Пусть она слышит, как я над ней смеюсь! Все этажи, весь мир пусть слушает! Как он меня предал, а я веселюсь! (Поет). «Без меня тебе, любимый мой…»

ГУСЬКОВ (хихикает). Рай, не заводись ты так… такая горячая… Игорю там хорошо, в Америке… И нам здесь живется не хуже… Жизнь — это… Краски там всякие, оттенки, чередование полос…

ГУСЬКОВА. Вот из-за этого чередования полос Игорек и сбежал…

ГУСЬКОВ. Ну, виноват! Ну, плохой я! Ну отругай, но прости! Согласен на любой приговор. Я тоже солдат. Мы все солдаты, чего уж нам. Налево, направо, кругом… О какой ты измене? Все знают, изменить можно отечеству, а чтоб родной жене — никогда! С одним крылом, с двумя крылами… Мы же гуси с тобой! Как полетим, Рай! Мы еще споем, Рай!

ГУСЬКОВА. Гад ты ползучий! Рожденный ползать!

ГУСЬКОВ. Ну, ползучий, пусть, ну хочешь, на колени? (Становится на колени перед танцующей Гуськовой). Виноват, виноват, такая полоса случилась, затмение нашло… Игорь уехал, ты в фирме допоздна, — я затосковал! Из-за твоих цветов, что ты приносила… Букетов… Или в урну у подъезда выбрасывала, а я по утрам находил…

ГУСЬКОВА. А ты не тоскуй. Работай. Охраняй дом. Ради жизни мирной и цветущей и прочных стен в доме!

ГУСЬКОВ. Жизнь — это когда все дома. Семья — это когда все дома… А я один… Жду тебя в ночи, жду… Ты не звонишь, не идешь… Стал ловить себя на желании в этом одиночестве что-нибудь изменить, разбить, опрокинуть… Вот хоть эту вазу!

ГУСЬКОВА. Только попробуй! Гад! Ну, гад какой!

ГУСЬКОВ. В мелкие осколки! Как шарахнуть по ней! Такое вот острое желание уничтожить…

Звонок в дверь.

ГУСЬКОВА. А теперь острое твое желание в почетном карауле на лестнице и отравляет мою единственную жизнь!

ГУСЬКОВ. Но люблю-то я тебя, Рай… Живу с тобой… Несмотря ни на что… На букеты, на запахи чужие… Жизнь прошла, проходит… Пусть я гад ползучий…

ГУСЬКОВА. (перестала танцевать). Это ты не мне, это ты той объясни.

ГУСЬКОВ. Что объяснить? Ну что объяснить? Что жизнь прошла стремительно и тускло?

ГУСЬКОВА. Что у тебя с ней было затмение.

ГУСЬКОВ. Да, да! Было затмение, было!

ГУСЬКОВА. Что ты любишь меня. Свою семью.

ГУСЬКОВ. И не сомневайся, Рай!

ГУСЬКОВА. И нечего ей высиживать перед дверью моего дома, как кукушке! Звонок надрывать! Ей здесь нет места!

ГУСЬКОВ. И объясняю! Все скажу! (Помолчав). Прямо сейчас?

ГУСЬКОВА. А чего же медлить? Иди и скажи. Скажи, что это не ее охотничьи угодья, и нечего силки расставлять. Пусть охотится в другом месте… Хищница.

ГУСЬКОВ. Видела бы ты ее… Какая там хищница… Робкая мышка. Она, наоборот, нуждается…

ГУСЬКОВА. Ага, нищенка-попрошайка! Сидит перед моей дверью робкая мышка и погрызывает-покусывает то там, то здесь… Знаю я этих мышек! Просочится сквозь дверь, спрячется в вазу мою любимую и прогрызет!

ГУСЬКОВ. Да ниче не прогрызет, она сама в защите и опоре нуждается. Хрупкая она, нелепая вся… Вымысел.

ГУСЬКОВА. И ты решил подставить ей мое натруженное и отяжелевшее плечо в качестве опоры?

Звонок в дверь.

ГУСЬКОВ. Ничего я не решил. И сказал же, больше не повторится.

ГУСЬКОВА. Тогда чего ты боишься? Иди!

ГУСЬКОВ. Да ничего я не боюсь… (Делает шаг к двери). Вот открою… Распахну бесстрашно. Выйду… (Отходит от двери). А она сидит там, ссутулившись, на лестнице…

ГУСЬКОВА. Ну, бомж, настоящий бомж! Поселилась по выходным на чужой лестнице, ничего своего! Вечер, люди передачи смотрят, ужинают, все чьи-то, все для чего-то, со смыслом, а она как гусь ничейный перелетный, бездомный! Гуси-гуси, га-га-га!

ГУСЬКОВ. (нервно смеется). Так и мы с тобой гуси!

ГУСЬКОВА. Мы с тобой, Петя, гуси домашние. И это наша территория, у меня все ухожено, все на своих местах, все головой, и сердцем, и душой продумано, кухня сверкает, несмотря что на работе допоздна. Кофеварка, фритюрница, блендер, тостер, печь микроволновая, холодильник всегда забит. Готовишь что, съешь последний кусочек сама, тогда все удастся — так бабушка меня учила… Ты привык к сытости и порядку!

ГУСЬКОВ. Готовишь ты вкусно, это да.

ГУСЬКОВА. Ладно, иди. Нет, погоди. Вот она звонит: дзынь! Ты открываешь.

ГУСЬКОВ. Дзынь… Открываю. И что я… Что скажу ей?

ГУСЬКОВА. Ты возвращаешься ко мне, вот сюда. Становишься рядом.

ГУСЬКОВ. Молча?

ГУСЬКОВА. Да. Я стою… (Ищет глазами). Вот тут, рядом с вазой… В которую ты плюнул, между прочим… Разбить мою вазу хотел!.. Так я хорошо стою? Я не кажусь смешной?

ГУСЬКОВ. Ну… Ты смотришься как античная статуя, Рай. Натюрморт с вазой в ожидании.

ГУСЬКОВА. Прекрасно. Я стою, ты подходишь ко мне, нежно обнимаешь меня — и все ей говоришь!

ГУСЬКОВ. А она… вошла?

ГУСЬКОВА. А она сделала шаг в прихожую, маленький такой шажочек, не более… А тут мы с тобой, обнявшись, рядом ваза… И ты говоришь: «Я люблю свою жену и только свою жену… И не позволю обижать ее… Унижать ее женское и человеческое достоинство…» Нет, лучше: «Люблю свою жену и не позволю причинять ей острую боль и муку… Глумиться над нею… Шантажировать… Отравлять выходные дни и все дни ее жизни, днем и ночью! Не звони сюда больше никогда! Не ходи и не смей сидеть под дверью! Прочь отсюда!»

ГУСЬКОВ. Прочь — это как-то… высокопарно, Рай, а?

ГУСЬКОВА. Скажи проще. Пошли ее подальше простыми, человеческими, внятными словами… (Кричит). Пошла вон отсюда! И пошла далеко, сама знаешь куда!.. Ну, давай.

ГУСЬКОВ. Открывать?

ГУСЬКОВА. Да нет же! После звонка. Как она позвонит: дзынь!

ГУСЬКОВ (испуганно шепчет). Открывать?

ГУСЬКОВА (так же шепотом). И ко мне! И становишься рядом! Мой муж! Становишься рядом! Дзынь!

ГУСЬКОВ (идет к двери на цыпочках, быстро, в панике, возвращается, обнимает Гуськову). Значит, это… Слушай внимательно… Я скажу…

ГУСЬКОВА. Говори, говори! Защити меня! Жену свою любимую.

ГУСЬКОВ. Вот моя жена и… И она сказала, что ей тяжело. И чтоб ты сюда, Вера, не приходила и не звонила больше!

ГУСЬКОВА. Зачем же ты так, Петруша?

ГУСЬКОВ. Но ты же сама велела сказать!

ГУСЬКОВА. Так ничего не получится. Опять прячешься за мою спину.

ГУСЬКОВ. Я не прячусь.

ГУСЬКОВА. Я сказала, что сказала. А нужно твое решение. Чтоб ты сам все рассудил и принял внутри себя. Глубоко внутри. А не ссылаться на меня. И говорить своими словами, а не моими.

ГУСЬКОВ. Рай, так я и говорю же.

Звонок в дверь. Гуськовы некоторое время молча слушают.

ГУСЬКОВА. А весь секрет этого сидения на лестницах по выходным в том, что решения в тебе нет. И она это чувствует, и потому ведет себя в своем праве.

ГУСЬКОВ. Да чего тут решать, Рая! Решили уже. Все! У нас с тобой все общее: и решения, и слова.

ГУСЬКОВА. Тогда произнеси их. Дзынь!

ГУСЬКОВ (решительно идет к двери, возвращается к Гуськовой, обнимает ее). Вот моя жена любимая… И не надо сидеть на лестнице здесь! Можно простудиться и… это глупо! Это неумно и унизительно для всех… Гордость надо иметь!..

ГУСЬКОВА (подсказывает). Пошла прочь из нашей жизни!

ГУСЬКОВ. Рая, нехорошо это… Нельзя унижать достоинство…

ГУСЬКОВА. Это чье достоинство я унижаю?

ГУСЬКОВ. Ничье достоинство нельзя унижать.

ГУСЬКОВА. А вазу мою разбивать можно?

ГУСЬКОВ. Я не разбивал.

ГУСЬКОВА. А имел желание. Растоптать. Плюнуть. Это не унижение?

ГУСЬКОВ. Не разбил же.

Звонок в дверь.

ГУСЬКОВА. Эти нахальные звонки, эти безнаказанные вахты, как перед мавзолеем…

ГУСЬКОВ. Открывать?

ГУСЬКОВА. И все это с твоего молчаливого согласия. И даже больше. Я поняла. Все это потому, что тебе нравится то, что она делает. Да, нравится.

ГУСЬКОВ. И вовсе нет, что ты!

ГУСЬКОВА. Ты наслаждаешься, Гуськов.

ГУСЬКОВ. Какое наслаждение, Рай? Как на электрическом стуле в ожидании казни.

ГУСЬКОВА. Нашей борьбой за тебя, Гуськов.

ГУСЬКОВ. Да зачем мне?

ГУСЬКОВА. И ждешь, кто победит, и поощряешь ее в этом разрушении.

ГУСЬКОВ. Где же я поощряю. Дверь-то ведь не открыл? У меня тоже есть гордость!

ГУСЬКОВА. Дзынь! (Подталкивает его к двери).

ГУСЬКОВ (сопротивляется). Рай… Как-то это нехорошо… Как бездомную собаку — прочь.

ГУСЬКОВА. Тогда пригласить к столу, напоить чаем? Прижать ее замерзшие ладони к своим губам?.. Мужик ты, в конце концов, или кто?

ГУСЬКОВ. Мужик, мужик…

ГУСЬКОВА. Вот и защити свою жену. У меня уже душа от вас испортилась, и нервный тик, видишь?

Звонок в дверь. Гуськов направляется к двери.

ГУСЬКОВА. Погоди, не открывай… Нервы горят прямо, ну прямо горят, сердце заходится… Ну точно она добивается, чтоб я умерла от сердечного приступа. И ты заодно.

ГУСЬКОВ. Да ты что… Как ты…

ГУСЬКОВА. От сердечного приступа, да. Вот оно, бьется как…

ГУСЬКОВ. Валидол? Водички принести? Успокойся, не заходись, Рая.

Приносит стакан воды, Гуськова выливает его себе на голову.

ГУСЬКОВА. И чтобы ты остался вдовцом с жилплощадью.

ГУСЬКОВ. Да есть у нее жилплощадь.

ГУСЬКОВА. Душная комнатка в коммуналке с голубенькими обоями в розовый цветочек?

ГУСЬКОВ. Откуда ты знаешь?

ГУСЬКОВА. Разве они не голубые в цветочек?

ГУСЬКОВ. Да не разглядывал я, нормальные обои… Конечно, ремонт нужен…

ГУСЬКОВА. Ага, вот ты и займись, душа-человек!

ГУСЬКОВ. При чем здесь обои?

ГУСЬКОВА. У всех одиноких, ищущих теток такие вот обои незаметненькие, серенькие, с розовыми цветочками… перекошенный карниз и сквозняк во всю комнату, без уюта, без ваз в прихожих, без тепла! Я таких видела-перевидела охотниц на чужое добро!

Звонок в дверь.

ГУСЬКОВА. Может, тебя и влечет к ней, как к новому и неизведанному, но… Нет, погоди, я хочу кое-что сказать тебе. Я ведь знаю, почему ты от меня не уходишь…

ГУСЬКОВ. Да я и не сравниваю вас, Рай. Ты жена же ведь моя.

ГУСЬКОВА. Сравниваешь. А не уходишь, потому что очень уж сладкое любишь… Гуси-гуси! Га-га-га! Есть хотите?

ГУСЬКОВ (машинально). Да-да-да!

ГУСЬКОВА. Вот и живешь со мной, как два веселых гуся. Я веселье люблю, яркие краски, у меня даже сервиз чайный задорный, и ты со мной привык проводить вкусно, уютно и ярко, а все эти полеты-перелеты, заливные луга, неизведанные просторы — не в твоем вкусе! Потому ты и прячешься за моей спиной!

ГУСЬКОВ. Да! Да! Да!

ГУСЬКОВА. И женщина, у которой невзрачные обои и безнадежная жизнь, у которой нет гордости, которая приходит хапнуть чужое, мне не соперница!

ГУСЬКОВ. Да! Да! Да!

ГУСЬКОВА. Вот и иди.

ГУСЬКОВ. Куда?

ГУСЬКОВА. Открывай.

ГУСЬКОВ. А был звонок?

ГУСЬКОВА. Нет, репетируем.

ГУСЬКОВ. Ага. Дзынь! (Бодро идет к двери, возвращается, обнимает Гуськову). Бесценная ты моя! И ножи острые, и сервиз чайный… (Помолчав). А вот обои эти наши яркие и праздничные мы с тобой, между прочим, вместе выбирали… (Гогочет). Га! Га! Га! (Внезапно). Рай, а ведь ты специально это сказала.

ГУСЬКОВА. Что?

ГУСЬКОВ. Про неуют, безнадежную тусклую жизнь и обои. Специально, чтоб мне в душу запало, а потом всплыло из подкорки, вышло на кору, и чтоб я… отвернулся.

ГУСЬКОВА (удивленно). А разве это не твое самостоятельное мужское решение? Оградить свой дом и свою семью? Решение моего мужа? Дзынь!

ГУСЬКОВ (покорно идет к двери, возвращается к Гуськовой). Да. Ты моя жена, и я принял решение.

ГУСЬКОВА (как с ребенком). Ну, вот и умница, вот и молодец! Дзынь!

ГУСЬКОВ (внезапно кричит). Оставьте меня в покое, наконец! Все оставьте! Прочь! Я ничей, ничей! Я дикий гусь! Я устал!

ГУСЬКОВА (поспешно выходит на кухню, возвращается с тарелкой бутербродов). После того, как ты наконец принял взрослое мужское решение… Ты у нас добрый, всех жалеешь, и потому тебе трудно… Подкрепись.

ГУСЬКОВ (благодарно). Я, конечно, добрый… Но не до такой же степени, чтобы позволять помыкать собой… (Ест).

ГУСЬКОВА. Ты, Петя, умеешь, когда хочешь, добиться своего.

ГУСЬКОВ. У меня тоже характер, тоже нервы… Вот чего она расселась там и сидит? А я ведь запретил ей приходить сюда!

ГУСЬКОВА (ласково). Как именно? Какими словами?

ГУСЬКОВ. Ну… (Жует). Строгими и категоричными, ты же знаешь, как я умею… Все ей сказал, все!

ГУСЬКОВА. Видишь, ты сказал, а слова твои не подействовали. Она растоптала их, вытерла об них ноги и сидит на лестнице вопреки твоему запрету. Не уважает.

Звонок в дверь. Гуськов идет к двери, возвращается, становится рядом с женой.

ГУСЬКОВА. Ты дверь забыл открыть.

ГУСЬКОВ. А если я открою, а она… ворвется в дом?

ГУСЬКОВА. Дальше прихожей ей не пройти, не беспокойся.

ГУСЬКОВ. Да зачем ей сюда? Лучше выйду к ней и… все скажу… Свое решение.

ГУСЬКОВА. На своей территории мы сильнее.

ГУСЬКОВ. Ну… Конечно, пусть войдет… Не на лестнице же мне ей объяснять…

ГУСЬКОВА. Вот именно. Мы не потерпим больше такого вот состояния разрухи! Вторжения в чужой дом! А если вторгаются в дом, он рушится, все знают. Эта захватчица пришла, и нас сапогом, сапогом!

ГУСЬКОВ (решительно направляясь к двери). Нет, ну что же это, в самом деле?..

ГУСЬКОВА. Погоди, Петя! Иди сюда, ко мне… Нельзя потакать. Она специально выманивает на лестницу, ждет, чтоб мы вышли… Шум на лестнице, скандал, смех… Ославить, унизить хочет нас…

ГУСЬКОВ (возвращается). Но я не намерен терпеть, чтоб меня сапогом, как ненужность! Прикидывалась бедной-несчастной, а сама… не уважает! Рай, я что же, недостоин? Вот зачем она своевольничает? Заливные луга топчет? Кто позволил?

ГУСЬКОВА. Дзынь!

ГУСЬКОВ (испуганно). А? (Идет к двери, возвращается к Гуськовой). Не надо растаптывать мои слова!! Я ж говорил, я предупреждал, что у меня есть моя жена! Дом! Сын! Уходи! У тебя ничего своего нет, поэтому ты наш порядок разрушаешь в космическом масштабе! А по какому праву?

ГУСЬКОВА. Молодец! Герой! Защитник!

ГУСЬКОВ. Я способен отстоять! У меня тоже есть гордость и характер!

ГУСЬКОВА (подсказывает). Я не хочу потерять свою жену! Я люблю ее!

ГУСЬКОВ. Я не хочу потерять!.. Уйди!.. (Помолчав, другим тоном). А вдруг она опять не послушается?

ГУСЬКОВА. Еще как послушается! Каждый понимает, когда его по-настоящему гонят. Когда приговор. Без надежды. Навек.

Звонок в дверь.

ГУСЬКОВ. Знаешь, я боюсь, когда она со мной молчит. Мне кажется, она очень меня осуждает. Молчит, а сама осуждает.

ГУСЬКОВА. Не бойся, я рядом. Давай. Ну, измучились уже от этой неопределенности, отрежем чужое, и все! Дзынь!

ГУСЬКОВ (идет к двери, возвращается, Гуськова прижимает его к себе). Как ты не понимаешь, Вера… Я слабый, усталый, трусливый, немолодой, я ничего не могу изменить в прожитой жизни, а ты меня надрываешь… У меня жена, дом… Мы домашние гуси, нам не нужны высокие просторы и небеса… Нам страшно, когда высоко, мы привыкли осторожно, с оглядкой, ступать по земле… А ты лети, Вера, лети! Не ходи ты сюда, ты же видишь, у меня жена, ваза напольная, и надо осторожно… В конце концов, это унизительно для меня… сидеть так под дверью!

ГУСЬКОВА. Бездомной и бесхозной все равно где сидеть… А как поймет, что ничего ей здесь не получить, улетит, как миленькая, искать более теплые края… Под чужие синтепоновые одеяла, которые не для нее куплены!

ГУСЬКОВ. Да, пусть летит птичка моя… Рая! Под чьи одеяла? О чем ты?

ГУСЬКОВА. Да хоть под чьи! Кто пригреет, тот и хозяин… На минуточку… Под одеялком чужим ухватить хоть кусочек предназначенного не тебе тепла!

ГУСЬКОВ. При чем здесь одеяла, Рая? Синтепоновые?

ГУСЬКОВА. А ты выйди и спроси у нее, из-под чьих одеял она к нам выпрыгнула? Какой ты у нее по счету?

ГУСЬКОВ. Она сказала…

ГУСЬКОВА. Что ты — единственный, и единственнее не бывает!

ГУСЬКОВ. Да. И что, кроме меня, у нее никого нет на всей земле… И жизни ей без меня нет…

ГУСЬКОВА. У тебя жизнь со мной, Петя, со мной!

ГУСЬКОВ (о своем). А ты мне про чужие одеяла…

Звонок в дверь.

ГУСЬКОВА. Далеко вы, оказывается, зашли в этом легком романе…

ГУСЬКОВ.Не открывай! Я… не могу! Я устал! Запутали вы меня.

ГУСЬКОВА. Ты сам все запутал.

ГУСЬКОВ. Даешь передышку?

ГУСЬКОВА. Отдохни, конечно. Мы же здесь живем, а не выжидаем, когда распахнется.

ГУСЬКОВ. У меня температура под сорок, я чувствую. Я болен, Рая, и я очень устал… Делайте что хотите… Я лягу пойду…

ГУСЬКОВА. Ложись, Петя, ложись.

ГУСЬКОВ. Ты меня осуждаешь?

ГУСЬКОВА (устало). Я за тебя сражаюсь, а ты в бездействии выжидаешь, кто из нас победит.

ГУСЬКОВ. Ты моя жена. Мы двадцать лет вместе. Сын у нас. Я никогда от тебя не уйду, ты знаешь. Это ясно, как формула.

ГУСЬКОВА. Допустим.

ГУСЬКОВ. Мы сроднились, живем. Порядок у нас… (Помолчав). А вдруг… Послушай, а вдруг она действительно не может без меня? Бывает ведь так? Когда человеку острая нужда в другом человеке?

ГУСЬКОВА (холодно). А ты пойди, спроси.

ГУСЬКОВ. Не может же человек всю жизнь быть совсем ничей? Ни к кому не прибиться?

ГУСЬКОВА. Может. Если никому не нужен.

ГУСЬКОВ. Бог ведь задумал как: каждому своя пара, так?.. Рождается человек, и Боженька ласково склоняется над ним и шепчет: «Ты, малышка, предназначена для жизни и счастья Ивану, а ты — Петру навек…»

ГУСЬКОВА. И ты вообразил, что эта малышка на лестнице предназначена тебе?..

ГУСЬКОВ. Понимаешь, я чувствую ее… Слышу… А она чувствует меня. Нам и сны одинаковые снятся, вот это как объяснить? Рая?

ГУСЬКОВА. Плохо же ты понимаешь Боженьку. Он предостерегает разрушать чужие гнезда, Петя, и чужую любовь-морковь. Заигрался ты, а игра вон куда зашла — с лестницы дом атакует.

ГУСЬКОВ. Но мы с тобой вместе, ты и я.

ГУСЬКОВА. А если мы вместе, то чего ты ждешь от меня? Чтобы я за тебя решила, оставаться тебе дома или навек уйти на лестницу? Так ты иди, Петя. Это так просто — сделать несколько шагов до двери, за которой тебя ждут! Иди!

Звонок в дверь.

ГУСЬКОВ. Ты… предлагаешь мне уйти?

ГУСЬКОВА. А то. (Собирает его вещи).

ГУСЬКОВ. Насовсем?

ГУСЬКОВА. Разумеется. Если она возьмет.

ГУСЬКОВ. Она-то возьмет, это ясно… А ты… А как же ты?

ГУСЬКОВА. А я останусь, морковка на грядке, со своими проблемами.

ГУСЬКОВ. А я?

ГУСЬКОВА. А ты уйдешь со своим ворохом проблем. Смотреть с ней одинаковые сны.

ГУСЬКОВ. Так ты меня отпускаешь, Рай?

ГУСЬКОВА. Рая больше не будет. Не будет яблочек, овсянки по утрам, окорочков… Будет то, что ты сам заработаешь и принесешь в клювике своей половинке. На твою зарплату ведь не создашь рай, Гуськов, разве что дня на три! Ты даже шоколадку мне за мой счет покупаешь.

ГУСЬКОВ. Что ты меня куском попрекаешь? Между прочим, когда ты сидела по ночам в своем гулком киоске, я рядом стоял, чтоб тебе не страшно, чтоб защитить, если что…

ГУСЬКОВА. А от набегов твоей оккупантки защитить не можешь. (Закончила собирать вещи, закрывает чемодан). Шкатулка прошлого закрывается. Вот так. Приданое готово. Иди.

ГУСЬКОВ (мечется). Но это же невероятно, я не ожидал… Ты меня отпускаешь так добровольно! Я не готов!

ГУСЬКОВА (протягивает чемодан). На первое время хватит.

ГУСЬКОВ. Не готов я. У меня сейчас сердце лопнет, Рая… И за тебя же оно болит, и за нее болит… Не думал, что может так тревожно получиться в жизни…

ГУСЬКОВА. Отболит и уладится, Петя.

ГУСЬКОВ. Я знаю, я давно превратился для тебя в старый чемодан из анекдота, который и нести тяжело, и выбросить жалко… Твой холодильник, твое гнездо…

ГУСЬКОВА. Наше. Наше разоренное тобою гнездо.

ГУСЬКОВ. Да нет, твое, твое…Может быть, она там, на лестнице, права? Она верит ведь в меня, верит, что я способен…

ГУСЬКОВА. Ты считаешь, она фокусница, которая сможет нести этот тяжеленький чемоданчик без ручки?

ГУСЬКОВ. Она доказала это, пока мы тут с тобой… танцевали. Если она сидит на неуютной темной лестнице и ждет, значит, я ей действительно нужен, Рая? Хотя бы ей!.. Хоть одному человеку! Да, ты права: я домашний гусь. Я люблю дом. Но, черт возьми, я хочу, чтоб в доме все были дома! Где мой сын? Где ты?

ГУСЬКОВА. Я сутками работаю!

ГУСЬКОВ. Зачем? Чтобы забивать курицами холодильник в голодное время? И это твой рай на земле? Ты приходишь в два часа ночи с цветами… каждый вечер… А когда заметила, что мне удушье от этих пышных букетов, ты стала оставлять их в урнах у подъезда… Думала, ты остроумная, а соседи… Все знают, чьи это цветы, и кто их оставил… По причине ревнивого мужа… Цветущие урны!

ГУСЬКОВА. Это недоказуемо! И… мне никто не звонит!

ГУСЬКОВ. Рая, это недоказуемо. Но я это знал. И вот однажды, на дежурстве… Она меня поняла, Рая. И я пошел за ней. Наверное, я хотел отомстить тебе.

ГУСЬКОВА. Ну да, грохнуть мою вазу!..

ГУСЬКОВ. Понимаешь, я ей верю. А тебе нет. Больше нет.

ГУСЬКОВА. Гуси мои, гуси, га-га-га…

ГУСЬКОВ. И знаешь, она другая, не такая как ты. Она не героиня, спасающая семью, и я не должен постоянно вставать на цыпочки, чтоб соответствовать, подыгрывать, изображать белого и пушистого… Она меня не унижает, Рая. И этого оказалось достаточно, чтоб во мне все возродилось, затрепетало.

ГУСЬКОВА. Так иди. Иди, Петя. Уходи. Судьба тебя ждет.

ГУСЬКОВ. И я тоже думаю: вдруг судьба? А я отталкиваю, вместо того, чтобы прижать покрепче… Она верит мне, надеется… Тогда я пошел? (Суетится, одевается). Все лучшее у меня с ней задрожало, забродило, возродилось… Прижать-прижать покрепче, и с ней мне не страшно, понимаешь, Рая? С ней я сильный, здоровый, все могу, все получается… А с тобой… Лежу на диване, жду тебя и тоскую, тоскую… И мысли тяжелые… И… зачем я тебе такой? Не любишь ведь ты меня, Рая! Рая! Ну что ты молчишь?

ГУСЬКОВА. Жду, когда ты улетишь в другую, новую и прекрасную жизнь.

ГУСЬКОВ. А скажи мне… Ты от обиды сказала… Ну, про чужие диваны-одеяла?

ГУСЬКОВА (ласково). Конечно, Петруша. Из женской мести.

ГУСЬКОВ. Я так и понял, а вначале так остро загорелось болью… И когда загорелось и чуть не лопнуло, я понял, что не могу я ее потерять, не должен…

ГУСЬКОВА. Ну, все, все…

ГУСЬКОВ. Отпускаешь меня? Рая?.. Не сражаешься?

ГУСЬКОВА. Сражаются за счастье, Петя. А какое счастье, если все выпотрошено.

ГУСЬКОВ. Постой… ты это серьезно? Рая? Столько лет прожили… Было же и у нас что-то хорошее? Ведь было?

ГУСЬКОВА. Не помню.

ГУСЬКОВ. Я вдруг так уйду, а ты как же?

ГУСЬКОВА. Над моей колыбелью, наверное, тоже склонился улыбчивый Боженька и прошептал мое предназначение… Думаю, что не твое имя он мне шепнул, Петя…

ГУСЬКОВ. И я… Я могу идти?

ГУСЬКОВА. Да никто не держит. Иди, чемодан собран… Горло укутай, простудишься.

ГУСЬКОВ. Она ждет… Она сказала, всегда будет ждать. Сказала, ей нет жизни без меня… Мне никто таких слов не говорил, Рай… Понимаешь, жил, жил…

ГУСЬКОВА. Дзынь!

ГУСЬКОВ. Что это?

ГУСЬКОВА. Это знак. Лети, лети, домашний гусь, на волю, воля тебя поймет! Лети! Дзынь!

ГУСЬКОВ. Звонок?

ГУСЬКОВА. Это я звоню, Петя! Дзынь! Наша жизнь! Дзынь! Дзынь! Дзынь! Иди же! Тебя ждут! Твоя другая и настоящая жизнь! А ненастоящая кончилась! (Разбивает напольную вазу.) Дзынь! Дзынь! Дзынь!

ГУСЬКОВ. Ты… Рая, ты зачем это? Ты что? Вазу свою любимую?

ГУСЬКОВА. И тут я тебе помогла, Петруша. Как всегда. Ну, иди, некогда мне.

Приносит веник и совок, собирает осколки. Гуськов некоторое время колеблется, затем осторожно берет чемодан, переступает через осколки, медленно идет к двери.

ГУСЬКОВ. (у порога). Ну, Рай… Я пошел?

ГУСЬКОВА. Ой, ну, иди ты уже, Петя, ну, хватит! Иди, тебя ждут. Дзынь! Тебя ждут, иди! Дзынь!

Гуськов распахивает двери. За дверью никого нет. В прихожую врывается сквозняк, рвет занавески. Гуськов некоторое время растерянно вглядывается в пустынную темную лестницу, затем аккуратно закрывает дверь на все замки, ставит чемодан на пол, берет клей и начинает склеивать вазу.