Журнальный мир

ОТ АВТОРА

Идея издания историко-архивного сборника «Дом детства моего» возникла в связи с празднованием важнейшей в истории нашей страны даты – 75-летия Победы в Великой Отечественной войне. Сотрудники Региональной общественной организации ветеранов культуры, искусства, художественного образования Омской области «Серебряный возраст», в рамках Президентского гранта, в течение 2019–2020 гг. вели сбор материалов о  детях-сиротах войны, эвакуированных в Омскую область. Активное участие в этой работе приняли сотрудники областного Исторического архива, Архива Министерства образования Омской области, представив уникальные документы и личные свидетельства того времени. Сотрудники библиотек и музеев муниципальных районов Омской области оказали помощь в сборе воспоминаний бывших воспитанников и воспитателей детских домов и интернатов.

В мае – июне историко-архивный сборник «Дом детства моего» должен был выйти в свет. По объективным причинам это состоится позже, осенью или в начале зимы 2020-го. В любом случае и редакционная коллегия, и я, главный редактор сборника, выражаем благодарность всем тем, кто оказал помощь в подготовке этого издания.

И особая благодарность – альманаху «Складчина» за своего рода анонс: публикацию фрагментов будущей книги.

_________________________________________

История одной картины

В нашей жизни нет ровным счётом ничего случайного. Встречи, события и даже предметы, кажущиеся на первый взгляд мало что значащими, неожиданно открывают для нас завесу чего-то тайного, но при этом очень важного. Хочу рассказать об одном таком эпизоде, когда отправной точкой для серьёзных раздумий послужила картина (а точнее, натюрморт с изображением цветов и фруктов – семейная реликвия, предмет домашнего интерьера семьи Елены Карпович, внучки Семёна Михайловича Орловского, возглавлявшего в военные и послевоенные годы Омский железнодорожный вокзал).

У каждого произведения искусства своя судьба, своя история. Натюрморт, написанный маслом, достался Елене по наследству от деда. По её словам, эта картина – творение рук двух профессиональных художников, прибывших в Омск из блокадного Ленинграда. Дело в том, что Семён Михайлович помог этим эвакуированным ленинградцам устроиться временно на вокзале, и в благодарность они решили сделать такой подарок – написать две картины (судьба второй картины неизвестна). Краски, по всей видимости, у них были с собой, но подходящего холста не оказалось. Тогда было решено вместо холста использовать обратную сторону плаката. Ткань подошла по плотности и по размеру. И действительно: стоит заглянуть за раму натюрморта, – на холсте просматриваются большая красная звезда и фрагмент надписи… Эти картины когда-то украшали зал ожидания Омского железнодорожного вокзала. В семейном архиве Елены Карпович сохранились старые фотографии, на одной из них можно разглядеть висящую на стене вокзала картину, на других – фото самого Семёна Михайловича в рабочем кабинете.

На плечи работников железной дороги в военные годы легла колоссальная ответственность за судьбы эвакуированных, в особенности за судьбы детей-сирот. По словам Елены, Семён Михайлович фактически жил на вокзале, впрочем, не он один. Того требовала обстановка военного времени. Поезда с запада страны прибывали один за другим, за каждым прибытием следовала большая работа по разгрузке и отправке людей, грузов. Всё это требовало колоссальных усилий тех, кто занимался встречей поездов и разгрузкой вагонов. Ведь каждый раз решались судьбы, а порой и жизнь многих тысяч людей. Наиболее уязвимыми были дети.

Дети военной поры… В скором будущем они станут единственными свидетелями тех страшных лет. Они многое пережили, потеряли здоровье, но память детства сохранила для нас бесценные воспоминания. «Всё, что человек познаёт в детстве, – писал Чингиз Айтматов, – всё, что он выстрадал, узнал, всё горе, вся боль и все открытия – всё это сохраняется в нём навсегда, является питательной средой для воспоминаний…»

Воспоминания детей-сирот, тех, кому пришлось выживать в  тяжелейших условиях военного времени, не имея порой никакой связи со своими родными, мы решили собрать воедино и опуб­ликовать в книге. Родилось её название – «Дом детства моего». Сибирь в годы войны действительно стала настоящим домом для тысяч эвакуированных ребят… За многими из них после войны так и не приехали родители, их не разыскивали родственники, ведь жизни миллионов людей нашей страны унесла война. Поэтому Сибирь стала для многих осиротевших детей второй родиной, а те, кто вернулся в родные края, вспоминая о прошлом, с  благодарностью говорят о сибиряках, о тех, кто помог им выжить в то суровое время.

Ленинградские эшелоны

В 1942 году четырнадцатилетний ленинградец Саша Пернов, воспитанник Першинского интерната, написал: «…По городу Ленина отдан приказ: // «Детей вглубь страны увозить, // Чтоб враг беспощадный, коварный и злой // Их жизни не мог погубить!»…

Их детство не сгорело в огне войны. В то трудное время решения партийных органов о спасении детей и эвакуации их из осаждённых городов принимались мгновенно. Одним из первых с такой инициативой выступил Ленгорисполком, принявший решение эвакуировать самую незащищённую часть населения  – детей.

Эвакуация детей продолжалась до середины июля 1941 года, пока немцы не вторглись в границы Ленинградской области. В  сентябре они осадили город. Руководство Ленинграда делало всё возможное, чтобы успеть увезти детей. Директор ленинградской школы № 254 П. П. Иевлева вспоминала, что уже на седьмой день войны встал вопрос об эвакуации детей из города. «Нам объяснили, что завтра в 10 часов 30 минут начнётся эвакуация. Направление неизвестное. Мы считаемся мобилизованными». Ночью мамы спешно вышивали на рубашечках и платьях малышей дату рождения, адрес, имя. Поезд с детьми из Ленинграда отправился 4 июля 1941 года. Матери вслед уходящему от перрона составу что-то кричали, одни давали последние советы, другие просили: «Помните! Возвращайтесь!» Тем же, кто увозил детей, слышалось одно: «Сберегите!..»

Дополнительная эвакуация из Ленинграда осуществлялась весной 1942 года, когда появился способ вывезти людей из осаждённого города. По архивным данным, за двадцать месяцев (с  29  июня 1941 по 1 апреля 1942 года) осаждённый город покинуло свыше 1 700 000 человек.

Когда железнодорожное сообщение Ленинграда со страной было прервано, эвакуация продолжалась по воде и по воздуху. Затем детей и взрослых пересаживали в вагоны и отправляли по железной дороге на восток страны.

Те, кто получал разрешение на эвакуацию, должны были с  вещами явиться на железнодорожную станцию к указанному времени. Здесь же скапливались беженцы, идущие большей частью пешком, иногда на подводах или автотранспорте из прифронтовой зоны. Для предотвращения массовой паники и беспорядков, для обеспечения продвижения этого многотысячного миграционного потока на узловых железнодорожных станциях уже в первые дни войны были организованы эвакопункты, которые были призваны решать проблемы, возникавшие у беженцев в пути: обеспечивать хлебом, кипятком, проводить дезинфекцию проходящих эшелонов, оказывать медицинскую помощь нуждающимся, регистрировать расселение прибывших и многое другое. Необходимо было любыми способами спасать людей, особенно детей. В те дни газета «Правда» призывала партийные, комсомольские органы сделать всё возможное, чтобы эвакуированные дети «как можно в меньшей степени чувствовали лишения войны».

С осени 1941 года в Государственный Комитет Обороны ежедневно предоставлялись справки о количестве находящихся на железных дорогах эшелонов с эвакуированными, указывалось количество прибывших за истекшие сутки. При этом в эвакуационном удостоверении у многих уезжающих в графе «направление» было просто написано: «в глубь страны». Совет народных комиссаров СССР принял постановление «Об устройстве детей, оставшихся без родителей», в котором предписал «совнаркомам союзных и автономных республик, исполнительным комитетам краевых, областных, городских и районных Советов депутатов трудящихся  – под личную ответственность председателей – обес­печить устройство детей, оставшихся сиротами или потерявших родителей при переезде в другую местность, не допуская оставления детей безнадзорными».

Одними из первых юных ленинградцев приняли Ульяновская, Кировская, Горьковская, Ярославская, Пензенская области, Удмуртская, Башкирская республики. Ленинградских детей первоначально расселяли в девяти районах Ярославской области. Но когда и до Ярославля стали долетать фашистские самолёты, решили отправлять детей дальше – на Урал и в Сибирь.

Притом – во многих районах был критический недостаток материальных средств для обслуживания большого количества эвакуированных. Проблемы обустройства их жизни оказались трудноразрешимыми по причине дефицита материальных ресурсов и недостатка квалифицированных кадров. Как свидетельствует президент ассоциации «Историки блокады и битвы за Ленинград», участник обороны Ленинграда, член Академии военно-исторических наук Ю. И. Колосов, «не все области принимали к себе эвакуированных детей, не все были довольны тем, что привезут блокадников. Секретарь обкома одной из пограничных областей заявил: «Я готов принять детей, но при условии, что вы их обеспечите одеждой, питанием, учебниками»… Не могу не сказать, что в архивных источниках и документальных свидетельствах того времени мне не удалось обнаружить ни одного документа, который свидетельствовал бы об отказе городов и областей Урала и Сибири принять эвакуированных детей. О недостатке средств и условий для их размещения и  речи не могло быть.

…Эшелоны с эвакуированными отправлялись всё дальше на восток страны. Слова «Урал», а тем более «Сибирь», у многих детей вызывали страх. Более всего боялись замёрзнуть в суровом сибирском климате. Но горячие сердца сибиряков смогли согреть детей своим теплом, приютить и прокормить многотысячную армию детей-сирот и тех, кто сопровождал их в пути. А путь был долгим. Эвакуированным порой приходилось находиться в дороге по нескольку месяцев, бывали случаи, когда на железнодорожных станциях они проводили томительные дни и даже недели. Особенно тяжело приходилось зимой. Из детских воспоминаний И. А. Виноградовой: «… нас эвакуировали в 1942 году, сразу после первой суровой блокадной зимы… Ехали мы очень долго, казалось, что целую вечность. Но уже было не так страшно. Все нас приветливо встречали и относились с жалостью. Это и понятно – мы ни на кого не были похожи – просто скелеты и всё…»

История зафиксировала эпизоды, когда бойцы, ехавшие на фронт, помогали на станциях и полустанках переселенцам, ехавшим в глубь страны. Вот один из таких случаев, описанных А. Н.  Юзефовичем в книге «Команда молодости нашей»: «Утром наш эшелон занял путь на станции Пенза. Рядом с нами стоял другой эшелон, но это были настоящие теплушки, из труб которых струилось благостное тепло. То был воинский эшелон с солдатами-сибиряками, шедший в сторону фронта. В полной тишине стояли эти два состава. Вдруг солдаты увидели, что сугробы на открытых платформах “живые” и что это женщины и дети. Сначала солдаты решительно потребовали от начальника станции заменить платформы на вагоны, но вскоре сами приняли решение поменяться с эвакуированными составами. Нас перевели в  теплушки, а они, с вещмешками и винтовками между ног, расселись на наших скамейках на платформах. Их поезд двинулся раньше нашего. Женщины плакали, ребятишки махали руками, а те… отправились навстречу своей судьбе – кто к славе, а кто – к смерти»…

Встреча эвакуированных детей на омской земле

Среди сибирских регионов первой принимала эшелоны с  эвакуированными Омская область. Подготовку к приёму здесь начали уже в конце июня 1941 года. На всех крупных станциях Западно-Сибирской магистрали прошли митинги, работу перевели на военный график. Газета «Омский железнодорожник» тех лет призывала: «Железнодорожники Омской! Ни на минуту не забывайте, что вы находитесь на боевом посту. Точно и вовремя выполняйте государственные задания, крепите воинскую дисциплину!»

В июле 1941-го Омским облисполкомом принято решение, согласно которому все 59 районов области должны были подготовить 4890 домов для эвакуированных. 18 августа утверждён план дополнительного приёма эвакуированного населения из Ленинграда. В Омскую область должно было прибыть более 60 тысяч человек, к их приёму готовились 49 районов области. Согласно решению № 1752 «С» исполнительного комитета Омского областного Совета депутатов трудящихся от 01.08.1941, в Омске и области необходимо принять и разместить 14 000 детей из Ленинграда. В связи с эвакуацией на крупных железнодорожных узлах была развёрнута сеть «принимающих» эвакопунктов, где размещались бани, прачечные, санприёмники. Первый такой эвакопункт в Западной Сибири был создан в Омске, рассчитан на 500–700 человек. 26 июля 1941 года он начал свою работу.

На плечи работников Омской железной дороги с первых дней легла огромная ответственность за организацию движения поездов и приём эвакуированных жителей из прифронтовых территорий страны, в особенности детей-сирот. В течение августа 1941- го на станцию Омск прибыли эшелоны с детьми: 3985 человек, в том числе – два детских дома из Ленинграда общей численностью 375 детей. Каждый прибывающий эшелон встречали врачи-педиатры, которые проводили осмотр прибывших. Как только становилось известно о прибытии детей, бригады студентов-медиков, независимо от времени суток, отправлялись на железнодорожный вокзал, чтобы оказывать первую помощь.

Железнодорожные вокзалы были наиболее уязвимы в медико-санитарном отношении. Здесь скапливалось наибольшее количество людей. Особая ответственность ложилась на начальников вокзалов, в обязанности которых входили организация и вывоз эвакуированных, проведение паспортизации эвако­эшелонов. К началу ноября 1941 года Омская область приняла 180 000 человек, из них 26 000 детей. Сводки о прибывших, заболевших и умерших в пути подавались ежедневно в Государственный Комитет Обороны из всех городов и районов тыловой зоны. По напряжённости жизни с первых дней войны и до её окончания Омск можно с полным правом назвать «прифронтовым городом или городом-воином, стоящим в передовом окопе», крупнейшим оборонным центром страны.

Прибывающих маленьких пассажиров порой приходилось выносить на носилках или на руках. Директор ленинградского детского дома № 86, размещённого в селе Шербакуль, на совещании работников детских домов докладывал: «…детей привезли дистрофиков, которые еле стояли на ногах». Особенно сложно приходилось встречать поезда зимой. У перрона стояли запряжённые сани, повозки, дровни, чтобы развозить голодных, замёрзших, больных, измученных дорогой детей. Часть из прибывших увозили на грузовиках, предварительно на дно кузова укладывали матрацы, а сверху детей закрывали одеялами. По краям садились взрослые. Водителей просили почаще делать остановки.

Профессор Омского медицинского института Г. И. Алхутова вспоминала: «Прекрасно помню, как мы встречали детей, вырвавшихся из блокадного Ленинграда. Это было ужасное зрелище. Студенты, санитары, врачи на руках выносили детей из вагонов санитарного поезда, аккуратно и очень осторожно рядами укладывали на телеги, везли по городу и размещали в палаты. Дети были истощены, сначала не могли даже сидеть, они могли только, да и то с трудом, ползать». Наиболее тяжелобольных размещали в костно-туберкулёзных, трахоматозных, инфекционных больницах. После оказанной им врачебной помощи многие дети встали на ноги, стали ходить и даже бегать.

Детей расселяли преимущественно в сельских районах, надеясь, что там они смогут быть в полной безопасности. Всего в наш регион было эвакуировано 118 детских учреждений из Ленинграда. Кроме того, в Омск привозили детей из Москвы, Запорожья, Черниговской, Тамбовской, Курской, Рязанской, Смоленской, Гомельской, Псковской, Сталинградской, Московской, Сталинской (Донбасс) областей, Пскова, Киева, Ростова-на-Дону, Гомеля, Карело-Финской ССР и других регионов страны. Вместе с детьми эвакуировался педагогический коллектив (перевозили и инвентарь). Многие детские учреждения переживали вторичную эвакуацию (первоначально они эвакуировались в Ярославскую область).

Для обустройства детей-сирот из областного бюджета выделили 25 тыс. рублей. 1390 детей были размещены в 11 районах области, 823 ребёнка – в Тобольске, остальные – в 10 сельских районах. Там, на местах, в деревнях и сёлах активно шла подготовка к встрече эвакуированных. Ребят размещали в зданиях школ, в детских яслях, частных домах, клубах, открывали детские дома и интернаты, а зачастую просто разбирали по семьям, усыновляли. Вопросы размещения и лечения эвакуированных детей-сирот, прибывающих с детскими учреждениями, рассматривались в особом порядке. Уполномоченным по эвакуации ленинградских детей в Омской области был И. И. Дворский. Сектором детских домов и интернатов Омского облоно заведовала Наталья Павловна Арцимович. За 4,5 месяца 1942 года в районах области было размещено 17 000 детей, в том числе 3000 грудничков. 24 детских учреждения размещались в городах Омской области, остальные 175 учреждений – в сельской местности.

Облздравотдел направлял в районы области специалистов, которые принимали и лечили детей непосредственно в местах размещения. Районные врачи проводили медосмотры детей, следили за санитарным состоянием мест их проживания. Ясельные и санаторные детские учреждения, дома малютки приезжали в  эвакуацию со своим медицинским персоналом (врачами, фельдшерами и медицинскими сёстрами), что облегчало работу по выхаживанию больных детей. Да и сами местные жители помогали встречать, мыть, кормить и выхаживать детей. Школьники встречали прибывающих ребят с гостинцами, подарками.

Н. П. Арцимович в статье «Спасённое детство» опубликовала свои впечатления о первых днях и месяцах эвакуации: «Вспоминаю: пришёл эшелон на станцию Называевская. До деревни, где находилась школа, километров 20. На улице пурга. Дороги перемело. Комсомольцы Называевска собрали у населения тулупы, полушубки, укрыли ребятишек, и машины тронулись, преодолевая сугробы, с лопатами шли они впереди машин, разгребая снег. В следующем населённом пункте их сменили другие комсомольцы, и эту колонну, как эстафету, передавали от села к селу и  благополучно доставили к месту назначения».

Жители посёлка Таврическое вспоминали: «В августе – сентябре 1941 года в район начали прибывать дети из прифронтовых территорий, в том числе из Москвы и Ленинграда. О прибытии вагонов с детьми извещали военные коменданты железнодорожных станций, областные власти обязывали организовывать встречу и размещение детей. В сёлах района было создано 5 детских домов, для них отвели школьные здания и другие приспособленные помещения. Организовано снабжение продуктами питания. По воспоминаниям учителя Харламовской школы, «в конце ноября 1941 года, когда дороги были забиты снегом, нас известили, что на станцию в Кировск прибывает два вагона с детьми из Ленинграда. Дети плохо одеты, надо встретить и обеспечить их тёплой одеждой. Времени было мало, обратились к школьникам  – собрать пимы, шапки, тёплые шубы для перевозки детей в  село Харламово. Одна из девочек сняла тёплое пальто, чтобы отдать его ленинградским детям. На замечание учительницы – как сама-то будешь без пальто – ответила: “А я тут рядом живу, добегу до дома без пальто”. Сибирские дети для ленинградцев передавали свои вещи. Догадались испечь свежего хлеба и захватить булки на станцию. И там по кусочку выдавали голодным, немытым приехавшим детям. Одели их в пальто, шапки и рукавицы, собранные местными ребятишками, навалом погрузили в сани и доставили в Харламово. Так гостеприимные сибиряки встречали эвакуированных, окружали их постоянной заботой, по селу собирали одежду, бельё для прибывших, утепляли спальные помещения, собирали учебники, чтобы дети продолжали учёбу… С окончанием войны, возвращаясь в родные места, ленинградские дети с горячей благодарностью вспоминали сибирское гостеприимство и материнскую заботу. Спасение детей – один из патриотических подвигов сибиряков».

Детдомовское детство

Вспоминает бывшая воспитанница детского дома Вера Ивановна Шеховцова (Каторгина):

«В сентябре 1942 года меня привели в больницу, видимо, попрощаться с безнадёжно больной мамой, а затем отвели в детский распределитель. Так вместо первого класса школы я оказалась в  детском доме. Я была в таком состоянии, что ничего не понимала и не запомнила то, как нас везли из Омска в Ишим, но помню, что встретили нас доброжелательно и даже ласково. Всех детей распределили по комнатам: девочки отдельно от мальчиков. В первую зиму было голодно и одиноко. Утром мы пили какую-то “бурду”, которую называли какао, и получали небольшой кусочек хлеба… Иногда была пшённая каша, в обед – жидкий суп из гороха или картошки.

И ещё нас водили в кино. Ни одного фильма не помню отчётливо, но улицу с застывшими помоями, по которой шли в кино, помню хорошо до сих пор. Застывший буграми лёд, а в нём небольшие красные обрезки моркови или зелёный лист капусты. Здесь нас уже было нельзя удержать в строю. Мы бросались к  помойке и выцарапывали оттуда всё, что могли. Уже позже я прочитала стихотворение Глеба Горбовского, а в нём такие строки: “Война меня кормила из помойки, Пороешься и что-нибудь найдёшь…” Конечно, мы были не бездомными, но вечно голодными. Шла война, в детский дом прибывали дети, нас стали развозить по деревням. Поездка в деревню запомнилась на всю жизнь. Ехали на лошадях, запряжённых в сани. Мы укутаны в  шубы. Вдруг кто-то из взрослых крикнул: “Волки!” Страшно, мы плачем, взрослые начали бросать факелы, отгоняя волков… В деревне нас выгрузили в сарае и велели поглубже зарыться в солому, чтобы не замёрзнуть ночью. Утром нас накормили и развели по два-три человека по домам, где мы потом и ночевали. Основное время мы проводили в небольшом доме, где с нами занимались уроками. Так прошла зима.

Так как я была слаба здоровьем, а в деревне не было медика, меня и ещё нескольких ребят весной 1944 года снова перевели в  Ишимский детский дом. В это время было уже не так голодно. На завтрак давали кусочек хлеба с маслом.

Однажды наш директор объявил, что на встречу с нами придут два военных, пришедших с фронта. Ждали их с нетерпением. Разучивали стихи и военные песни, спорили, чьи же это папы. Но папы оказались не наши. И всё же мы с большим вниманием слушали бойцов, задавали им свои детские наивные вопросы, читали стихи и вместе пели песни. Они заверили нас, что Победа уже близка и мы скоро окажемся дома, а нам, ребятам, нужно хорошо учиться и помогать старшим. Вот мы и помогали пропалывать гороховые поля и собирать колоски…»

* * *

Из воспоминаний ветерана педагогического труда, заслуженного учителя школы РСФСР Евгении Ивановны Олейниковой, работавшей в Сорочинском детском доме Калачинского района в  период с 1941 по 1945 год:

«Все мы тяжело переживали блокаду Ленинграда. И вот  – телефонограмма: “Срочно подготовить школу к приёму детей из Ленинграда”. Их было около 300 человек. Занятия в школе прекратились, старшие классы были расформированы, и школа стала семилетней. Учителя и учащиеся мыли, чистили классные комнаты. Общественность помогла сколотить топчаны, которые служили бы кроватями, набивали матрацы сеном. Вот и приехали дети. Многие были в парусиновой обуви, без смены белья. В основном здании мы организовали стирку, а дети в трусиках сидели в натопленных комнатах-классах. Тут же во дворе стояла машина, где проводилась дезинфекция одежды. Все мы были заняты с утра до ночи: стирали, полоскали, сушили бельё. Директор интерната Ольга Александровна Каденская срочно уехала в район, а затем в  область, чтобы достать постельное бельё, зимнюю обувь и ткани для белья. Многое сшили сами учителя.

Первую неделю дети по снегу бегали в столовую в парусиновых туфлях, но, к счастью, никто серьёзно не заболел. Я поступила в интернат воспитателем и приняла группу мальчиков в  возрасте от 8 до 14 лет. До меня в этой группе сменилось два воспитателя, я была третьей. Передо мной стояла трудная задача: организовать маленький, но дружный коллектив из детей разных по возрасту, по способностям и сложных по характерам. Вся жизнь детей протекала в школе-интернате, где не было комнаты для подготовки уроков, для чтения и тихих игр. Всё делали в спальне при слабом освещении маленькой керосиновой лампы. После ужина дети очень любили слушать мои рассказы. Все собирались у печки, где ставили скамейки в форме “каре”, и я пересказывала (близко к тексту) “Вечера на хуторе близ Диканьки”, “Повести Белкина”, рассказы Гайдара, Житкова.

В мою обязанность входила организация досуга, подготовка уроков; обязательно всех надо было мыть в бане. Уходила я из группы часов в 11 вечера, когда дети ложились спать, а иногда устраивалась на столе и ночевала в группе с детьми. Мальчишкам недоставало питания, и они пытались найти дополнительную пищу. Однажды весной ребята пошли на огороды и нарыли корней ядовитого растения. Многие дети очистили белые сладковатые корни, поели их и отравились. Срочно пришлось везти их в районный центр, чтобы спасти от смерти. К счастью, всё обошлось благополучно.

Моей группе приходилось выполнять много физической работы, особенно по заготовке топлива. Нам разрешали пилить деревья в берёзовых рощицах, и мы работали в лесу. Особенно запомнилась заготовка кизяка – кирпичей из свежего навоза. Был тёплый летний день. Мальчики, в одних трусиках, выстроились в линейку. Перед ними лежала широкая доска, стояла бочка с водой, и я с вилами в руках накладывала навоз в формы. Мне надо было показать, как это делается. Хорошо, что с такой работой я  была знакома с детства. Удивлённые мальчики повторяли мои движения и босыми ногами утрамбовывали кирпичи. Так, в течение недели, мы ежедневно делали по несколько сотен кизяка, чтобы пережить ещё одну суровую сибирскую зиму…»

* * *

Из воспоминаний бывшей воспитанницы детского дома имени Омского комсомола Анны Ивановны Руденко (Гусевой):

«Моя семья жила в селе Верблюжье Саргатского района Омской области. Нас у родителей было четверо, я – предпоследняя. Когда отцу удалось устроиться разнорабочим на завод, он перевёз семью в Омск. Когда началась война, отца забрали на фронт. Помню, как он, стоя в шубе и шапке, сказал: “Нам объявили: как только отстоим Москву, тех, у кого есть семья, отправят домой”.
А потом поцеловал нас и со словами “Я скоро вернусь” ушёл. Мама осталась с нами одна, мы жили очень бедно. Мама много работала – сначала телятницей, затем пекла хлеб. Работала в  одиночку, сама зимой таскала воду из колодца. Вскоре она сильно простудилась и тяжело заболела. Врачи не смогли её спасти. Я  тогда училась в третьем классе. Перед смертью она сказала мне: “Нюрочка, я скоро умру, вас отдадут в детский дом. Там вас будут одевать, обувать. А ты учись хорошо. Можешь даже закончить высшую школу”. Я запомнила эти слова.

Так мы осиротели. Нас с младшим братом сдали в детприёмник. Я старалась хорошо учиться. Учительница хвалила меня. Весной к нам приехал завуч одной из школ Владимир Леонидович Постников. Он поинтересовался, есть ли среди нас те, кто хорошо учится, чтобы доукомплектовать детский дом для детей из блокадного Ленинграда. Нужно было выбрать пять лучших ребят. Учитель сразу назвала меня, ведь в моём табеле были только пятёрки. Но со мной был ещё младший братик Саша, которому было всего шесть лет. По моей просьбе его забрали вместе со мной и ещё тремя детьми.

Сначала нас привезли в столовую, где повар Иван Иванович произнёс: “Проголодались? Буду сейчас вас кормить”. Помню, какими вкусными были приготовленные им борщ, каша и компот!

Жили мы в одноэтажном спальном корпусе. На территории детского дома находилась школа, где можно было учиться до четвёртого класса. Мы легко влились в коллектив ленинградцев, по­дружились с ними. Я им рассказывала о своём детстве, о маме и братьях. Моей самой близкой подругой была Лиля Мазурова. Она родилась в Ленинграде в июне 1940 года. Когда началась война, её эвакуировали в Называевский район, в село Редкое. Затем Лилю и ещё 50 детей перевели в детский дом имени Омского комсомола. Мы стали дружить, и наша дружба длится по сей день.

Воспитатели заменяли нам родителей. Помню свою первую воспитательницу Марию Максимовну. Она находилась с нами с  утра до вечера, умела каждого утешить, обогреть, приласкать. Не помню, когда она отдыхала. Кроме того, старшие ребята шефствовали над младшими. У меня была шефом Клава Завгороднева. Помимо уроков, я занималась художественной самодеятельностью, руководила которой Ираида Петровна Мазурова. Она был профессиональным музыкантом, играла на аккордеоне, руководила хором. Директор детского дома Сергей Анатольевич Бесбардис был для всех нас “главным папой”, так мы его называли.

В детском доме был строгий режим дня. Ежедневно мы вставали в 7:30 утра, делали зарядку, завтракали, заправляли кровати. Дежурили в столовой, накрывали столы, убирали посуду, наводили порядок возле корпусов.

Школа № 57 овчинно-шубного завода, в которой мы продолжали учиться после четвёртого класса, располагалась на левом берегу Иртыша. Мы ходили на уроки пешком, три километра. Это была обычная общеобразовательная школа, где учились дети, которые жили с родителями. Нас они называли “инкубаторскими”, так как все мы одевались одинаково. У нас был свой детдомовский класс. Помню своих одноклассников, в том числе ленинградцев Нестерову Галю, Хромченко Раю, Мазурову Лилю, Станикову Галю, Пьянкову Надю, Пугачёву Нюшу, Юрчакову Машу, Шорина Женю, Лучининых Юру и Ларису, Футерман Любу и Мулю, Симонова Валю, Белову Тамару, Вычужанину Галю, Моисеенко Надю, Зельева Сёму, Циос Витю, Белобородову Алю, Карандашова Валю, Михайлова Вову, Дюдиловых Володю и Борю. Вместе с ними я училась до седьмого класса. После окончания семилетки наш класс расформировали. За ребятами из Ленинграда стали приезжать их родные. Забрали Любу и Мулю Футерман, ещё несколько ребят уехали из Омска. В восьмой класс набирали только самых лучших. Среди таких ребят оказалась и я. Со мной в одном классе были ленинградцы, у которых в аттестате были только хорошие и отличные оценки. Всех нас объединяло большое стремление хорошо учиться…»

* * *

Из воспоминаний Елены Антоновны Рощиной (в годы вой­ны  – пионерки, а потом – учителя Крестинской школы Оконешниковского района Омской области):

«Ноябрь. Снег сверкает от солнечных лучей. Морозно. Во дворе никого, кроме заиндевелых лошадей, впряжённых в сани с соломой. Немного попрыгав от холода, вернулись в школу. Нам предстояло познакомиться с теми, кто приехал из блокадного Ленинграда… Встреча с ленинградцами состоялась на утреннике, посвящённом новому 1942 году. Они подготовили праздничную программу. В центре небольшого зала стояла украшенная берёза вместо ели. Сельских детей набилось много. Из-за плотной стены зрителей тем, кто пониже, ничего не было видно, и мы забрались на скамейки. Когда представление закончилось, Ира Резниковская предложила игрушки сложить в коробку. Что тут началось! Словно по команде, со всех сторон, как орда на приступ крепости, ребятня бросилась на “ёлку” и стала обдирать украшения. Раздался треск, берёзка повалилась. Порядок быстро восстановили. Изрядно потрёпанная “ёлка” была водворена на место. Начали собирать игрушки. А один мальчик, крепкий такой, никак не хотел отдавать Деда Мороза. Когда стали настаивать, он со словами “ну и никому не доставайся” оторвал Деду Морозу голову. Мы были потрясены: в том возрасте все игрушки одушевлялись. Хмурыми мы покидали зал, праздник был испорчен. Серьёзная Ира вручила нам по кульку леденцов. Вот так мы “подружились”.

…Мы не оставляли без внимания события на фронте. Учителя много рассказывали нам о героическом подвиге нашего народа, рассказывали о мужестве Зои Космодемьянской, Александра Матросова, героев-красногвардейцев… Мы гордились ими, радовались победам и все были единодушны в своей вере.

В культурном плане мы отставали от ленинградцев. Наблюдали за ними, отмечали, насколько они непосредственны и свободны в общении, доброжелательны во всех поступках. Мы были воспитаны по дедовским домостроевским правилам: были робки, замкнуты, диковаты, нам и разговорить-то было трудно. Учителя и дети оставили неизгладимый след в наших душах. Перед нами был хороший образец для подражания, и мы к завершению седьмого класса стали понемногу раскрепощаться. Особая благодарность учителям-ленинградцам. Как замечательно, что нам пришлось у них учиться! Демократичные, добрые и одновременно строгие, они превратили учёбу в интересный и увлекательный труд. Учили мыслить, а не зубрить, не оставляли без внимания наши недостатки, учили правилам этикета. Всё это не прошло бесследно.

…И пришла долгожданная Победа. В честь радостного события было организовано чаепитие. А потом – прощальный концерт. Народу в клубе битком. Когда только ленинградцы успели подготовить пьесу о возвращении воинов домой?! Конечно, у  нас были свои таланты. Помню, как хорошо до зрителей донесла Валя Петрова историю о красноармейце, ухаживающем за понравившейся ему девушкой, а Юра Дорошин исполнил песню “Когда я на почте служил ямщиком”. Правда, перед этим его долго упрашивали…

Ленинградцы уехали. И очень хорошо, что они были в нашей жизни…»

* * *

А завершить публикацию этих фрагментов из будущей книги «Дом детства моего» мне хотелось бы строками поэта Роберта Рождественского, чьё детство прошло в Омске в военные годы:

А мы не станем памяти перечить

И вспомним дни далёкие, когда

Упала нам на слабенькие плечи

Огромная, недетская беда.

Была зима и жёсткой, и метельной,

Была судьба у всех людей одна.

У нас и детства не было отдельно,

А были вместе – детство и война.

И нас большая Родина хранила,

И нам Отчизна матерью была.

Она детей от смерти заслонила,

Своих детей для жизни сберегла.

Года пройдут, но эти дни и ночи

Придут во сне не раз к тебе и мне.

И пусть мы были маленькими очень,

Мы тоже победили в той войне.