Эстафета

Эстафета

ЭСТАФЕТА

 

Люди испокон века учились и тренировались, в том числе и физически. Первое — для приобретения профессии и чтобы мастером стать в своем деле — без этого и денег не заработаешь, и для любимого человека ничего из себя представлять не будешь, тем более в наше меркантильное время; второе же — чтобы быть в форме, ну и для особливо настроенных спортивно — побеждать на соревнованиях. Ведь что нужно для счастья?— По многим соцопросам это — материальный достаток, любимый человек и социальный статус как степень полезности обществу (общине, миру, как говорили ранее) и предмет гордости и чести (просьба не путать с гордыней и тщеславием — тщетной славой), который создается не чем иным, как мастерством.

Успех на соревнованиях также рождается из мастерства.

Кстати о соревнованиях. Что может быть лучше физкультуры и спорта для избавления от негативной энергии. А уж для естественной, то бишь мирной нейтрализации коллективной агрессии ничего другого, чем соревнования, современное человечество и не придумало — все же лучше драки, разбоя и тем более войны. И на Руси мы помним палочные бои на льду, взятие снежных крепостей, кулачные бои “сам на сам” и “стенка на стенку”, состязания силачей в поднятии тяжестей и толкании бревна, бои на бревне, перетягивание каната (невода), бег на ходулях, взятие городка — потешного укрепления из бревен и веток, а зимой из снега, и, конечно же, лапту и городки (рюхи, чушки).

 

Во второй половине и особенно в последней четверти прошлого, еще такого близкого нам века сущим наказанием стала сидячая жизнь — на работе за канцелярским, компьютерным, а вначале — дисплейном, преподавательским, докторским, научным и так далее столом; дома — на диване у телевизора или за компьютером же и в транспорте. То ли раньше — лет сто тому назад — на работу и с нее родимой пешочком, порой от двух до пяти километров, а то и поболее, да за водицей, да дров напилить и — эх, раззудись, плечо, размахнись, рука! — наколоть и в печку принести. Вот и захирели люди, застои всякие у них стали случаться. А они, как известно, до добра не доводят.

И стали появляться в городах вначале группы здоровья, а потом и клубы физкультурные, для замены канувшей в небытие природной двигательной активности. Первые работали по традиционным, утвержденным инстанциями методикам. А последние по преимуществу и «в пику» первым на основе нетрадиционных. И между ними, естественно, возникали соревнования — кто, как и что лучше.

Вот и сегодня было одно из них, в День физкультурника, столь почитаемого в народе в то приснопамятное время, а точнее тридцать лет тому назад.

 

Погода для этого была самая что ни на есть подходящая. Солнцу, видимо, надоело наблюдать вот уже неделю пустующие легкоатлетические дорожки, поле и трибуны стадиона, и оно прикрылось веками облаков. Все помрачнело от такого невнимания.

Но что это? Из–за облака краешком солнце стало с любопытством посматривать за происходящее внизу. А там вдруг повеселело все самая что ни на есть раскрасилось флагами и флажками, разноцветными и разномастными спортивными одеяниями и, конечно, косметикой на лицах особ женского пола, которые не в силах расстаться с ней, даже на спортивном, то бишь физкультурном состязании.

Солнце еще только чуть–чуть интересовалось сегодняшним событием, поэтому легкая прохлада августовского дня весьма благоприятствовала будущим рекордам членов двух соревнующихся команд, извечных соперников: клуба «Движение для здоровья» и группы здоровья Центрального стадиона.

Состязания включали в себя мужскую и женскую части и смешанные виды. «Сильные» отжимались, подтягивались и поднимали гирю, а «слабые» — прыгали в длину, приседали и крутили хула–хуп. Вместе же, в смешанных составах, им предстояло играть в волейбол и бежать эстафету. В командах бегунов было по двое мужчин и женщин, каждый должен был пробежать свои четыреста метров и передать эстафетную палочку другому.

В команде группы здоровья выделялся рослый, подтянутый и длинноногий супермарафонец Комиссаренко, бегавший, не считая обычных — сорок два километра и сто девяносто метров – марафонов, и стокилометровый, и суточный, и тысячадвухсоткилометровый с краткими отрезками отдыха в течение нескольких дней.

В клубной команде Виктора капитаном был Николай Иванович Овчинников, опытный физкультурник, регулярно бегавший четыре раза в неделю от пяти до двадцати пяти километров, не один раз пробегавший и тридцатикилометровые дистанции и однажды даже традиционный марафон. Он был и неформальным лидером физкультурников клуба. Вокруг него собирались все — и опытные, и начинающие…

К моменту, когда интерес стало проявлять не только солнце, но и любопытные, которых привлекла музыка, раздающаяся из динамиков и флаги с плакатами, закончились отдельные — по половому признаку — виды, а волейбол, как закуска на десерт, должен был проходить в зале в самом конце праздника, началась эстафета.

Проходила она на настоящих спортивных дорожках с искусственным покрытием, вокруг футбольного поля. В каждой команде установили очередность — кто за кем побежит. Первыми, естественно, женщины. Виктору выпало бежать в третьей паре с Комиссаренко.

Было ясно с самого начала — силы у них не равны. У того и ноги длиннее, что делает шаг намного больше, и скорость гораздо выше благодаря более высокой тренированности, и выносливости поболее, одно слово — супермарафонец. Получается, что как бы Виктор ни старался, все равно проиграет. Все будет выглядеть явным поражением. А бежать нужно, куда деваться? «Эх, была, не была!» — сказал он сам себе.

 

Но вот пригласили на старт первую пару. Члены команды выстроились друг за дружкой в порядке очередности. Прозвучал выстрел стартового пистолета, и первая пара устремилась вперед по беговой дорожке.

Участники смотрят, а сами разминаются, двигаются — больше для снятия напряжения,— все же волнительны соревнования, да еще командные, особенно моменты перед стартом. Ладно, сам за себя, а тут — за команду!

Первый забег оказался в пользу команды клуба. Силы были равные, но Елена все же обогнала соперницу метра на три. Но вот побежала вторая пара. Тут Наташа была послабее и отстала на финише от соперницы из группы здоровья.

Виктор быстро схватил эстафетную палочку, глядь, а Комиссаренко уже метрах в тридцати от него. Ну и ну! Вот это скорость! Что делать? Команда и зрители поддерживают, кричат: «Догони! Давай, давай! Догони!» И Виктор решается. «Что мне Комиссаренко?— думает он на ходу.— Пусть бежит, как хочет. А я буду бежать, как могу, изо всех своих сил, и даже больше, выложусь по полной, а там будь что будет!» И побежал — только носки собственных кед мелькают перед глазами, – а на сверхмарафонца и не глядит,— со скоростью, с какой никогда в жизни и не бегал. Бежит, будто вопрос жизни и смерти решается. Вот уже и середина дистанции, на одной линии с Виктором, на противоположной стороне стадиона — старт. Члены команды и зрители руками машут, кричат: что?— не слышит. А он бежит–бежит, на соперника не смотрит — только на внутреннюю кромку дорожки. Собрался с последними силами, дышит широко открытым ртом, в груди горит, горло сухое, кажется, вот–вот трескаться начнет, икры ног стали деревенеть и к бедрам словно по гантели привязали.

«А может, ну его! Какая разница сколько я проиграю — пятьдесят, сто или двести метров?— стало пульсировать в голове.— Все равно ведь проиграю… — Нет, нет, нет!— гулко забилось в груди, сильнее, чем прежде.—Я же не один — команда! Девочки старались. И следом побежит Николай Иванович. Нужно бежать для команды, за команду, за наших!»

Вот уже три четверти круга позади. Последний овал обогнул Виктор. Финишная прямая. Комиссаренко передал палочку своему четвертому номеру. Значит, метров на семьдесят обогнал. «Только на семьдесят? Вот это я дал! — воодушевился Виктор и, не помня себя, включил форсаж, хотя и до этого бежал, как говорится, на пределе. Откуда только силы взялись?— И такой спринт задал на финише! Бежит, тянет палочку вперед и, кажется, сам за ней летит. И дорожка, кажется, помогает, старается, подталкивает.

Финиш! Передал эстафету Николаю Ивановичу, и наш закаленный боец и капитан команды рванул по дорожке — только подошвы кроссовок замелькали.

Отдышался немного Виктор, а сам автоматически идет и идет по дорожке вперед, как будто дистанция продолжается. Глядит, а расстояние между бегунами четвертой пары уменьшается — пятьдесят метров… сорок… тридцать! Осталось четверть дорожки преодолеть… финишная прямая. Разница — десять метров… пять. Ленточка уже близко. Николай Иванович рванул, чуть взяв вправо для обгона. Осталось метров тридцать до конца. И соперник, видя, что преимущества уже никакого нет, тоже попытался наддать ходу, но сил у него уже не было никаких. Да и куда ему до закаленного всеми трассами, ветрами да непогодами, морозами да ледяными купаниями бегуна. Силы явно не равны. Вот они уже бегут нога в ногу. Три метра до ленточки, — и Николай Иванович на шаг впереди, на два… Финиш! Победа!!! Зрители взорвались овациями. Вся команда клуба «Движение для здоровья» ликует, обнимают капитана. А он, раздвигая объятия, ищет Виктора. Да вот он, Виктор, рядом, тоже поздравляет.

Этой победой мы обязаны вот ему!— Овчинников показывает на Виктора.— Молодец, не сломался, не прогнулся перед таким ассом, как Комиссаренко, несмотря на большое преимущество его в спринте. Как он рванул сразу! А ты фактически всего–то метров пятьдесят в итоге уступил,— сказал он, обращаясь непосредственно к Виктору,— и сделал все, что мог, мы видели!

Виктор пожал протянутую ему руку Николая Ивановича, затем притянул к себе девчат эстафетной команды, обнял их одной рукой за худенькие плечи, а второй — капитана:

Да что я? Это мы, мы победили — команда!

 

А чувство удовлетворения, что помог команде, долго не оставляло Виктора. Одно дело — преодоление себя ради себя, что тоже хорошо, но преодоление себя для других — «за други своя» — совсем иное дело. Это еще ценнее!

В тот же день на душе было хорошо и светло. Все шли со стадиона, радуясь и победе, и тому, что распогодилось — в середине неба порассеялись облака, выглянуло солнце, все вокруг засияло, словно радуясь вместе с победителями. Люди пели, шутили, смеялись. Стоял август 1984–го года, полный надежд и совместных свершений.

 

В СТАРОМ ТРОЛЛЕЙБУСЕ

 

Провели, наконец, троллейбусную линию в Кривополье и открыли два маршрута. Жители вздохнули с облегчением — теперь в один конец города, к вокзалу, можно будет добраться не на дребезжащем и «долгоиграющем» трамвае (мы не берем в расчет маршрутки, так как большинство жителей района — рабочие, пенсионеры, инженеры, врачи, учителя и студенты пользуются в основном муниципальным транспортом), а в другой, до станции Южная и еще южнее,— вообще, впервые без пересадок. Троллейбусы–то пустили, но самые что ни на есть старые, со страшным скрежетом и с разбитыми напрочь рессорами. Однако это не смутило мечтателей о «светлом будущем». Они стали грезить уже о маршруте в Заупье, но один из маршрутов, а именно «южный», вдруг почему–то отменили. Да, недолго длилась радость людей. Хотя по вокзальному направлению «старички», постанывая, катились с завидной точностью, по расписанию.

Вот в один из таких троллейбусов, после трудов праведных, по дороге домой, Виталий и сел однажды, подумав: «Отчего удивляться этому старью, если сегодня на стройке сам видел, как воду для бетонно–половых работ везут в пластиковых бочках на погрузчике, несмотря на то, что водопровод был изобретен еще в Древнем Риме!» — но мысленно махнул рукой и хотел, было, по привычке задремать от усталости и городского смога в сочетании с неприглядностью — с какой стороны ни посмотри, — транспортного средства, как тут…

Молодая женщина лет тридцати пяти, кондуктор, судя по сумке и прибору для регистрации проездных, сидела вполоборота к Виталию на одном из передних сидений, что против хода машины, спиной вперед, разговаривая, видимо, с подругой, такой же, как она, кондукторшей, но на отдыхе. Троллейбус, кряхтя рессорами, дребезжа стеклами и всем, что плохо держалось, ехал, заглушая звуки их речи, но смысл разговора можно было понять по обрывкам некоторых долетавших до Виталия фраз.

Чем–то необъяснимо интригующим,— может быть, это были глаза: их форма, глубина и невероятная теплота и нежность; овал лица, улыбка, или милая стрижка темно каштановых волос, а может быть, тонкий, внимательно заинтересованный поворот головы,— веяло от нее. Было чувство, что она залетела из прекрасного, не похожего на нынешнее время, далёко или спустилась прямо с небес.

Чтобы как–то отойти от наваждения, Виталий посмотрел в окно. Мимо проплывали обычные и давно знакомые городские пейзажи. Иногда привлекали внимание характерным для Т. юмором вывески магазинов и фирм. Вот снова Виталий отвлекся на необычную рекламу, но боковым зрением уловил ее взгляд, посмотрел на нее, и снова выражение ее глаз притянуло и заворожило его. Их взгляды встретились, и на несколько мгновений ни он, ни она не могли оторваться друг от друга. Женщина взглянула в сторону подруги, но затем снова посмотрела на Виталия. Ее лицо, светящееся добротой, в то же время было тронуто неким налетом тоски. Однако не покидало ощущение, что она все же счастлива каким–то внутренним спокойствием своего душевного мира. Все это струилось в сторону Виталия, и он, грешный, вдруг поверил, что эта волна нежности, добра, счастья и глубинного покоя предназначалась ему. Душа Виталия стала мягкой, в ней зазвучали — и слышал он теперь только их, а не привычные троллейбусные шумы, — лирические мелодии на мотивы песен Анны Герман и Валентины Толкуновой, теплой ласковой волной окутавшие душу.

На миг — только на миг! — Виталий вообразил, что он не старый больной человек, который никогда и не был женским любимцем, а молодой блестящий мужчина, и что может нравиться такой женщине, как эта прекрасная Незнакомка. А вдруг и для Виталия приготовлено свыше счастье, любовь, и это ее выражение глаз и невероятная нежность — из–за него и только для него? Куда–то вдруг исчезла вся его хмурость, многолетняя печаль, неуверенность в себе, где–то и непрощение себя, душу стало постепенно наполнять ответное тепло, и стали вдруг рождаться особые слова, которые он ей обязательно скажет, обязательно, вот сейчас!..

А троллейбус тем временем уверенно приближался к пункту назначения. Оставалось две остановки. Виталий уже, было, приподнялся, чтобы подойти к ней и, невзирая на подругу и на соседей–пассажиров, сказать эти слова из самого сердца, из самых его затаенных уголков, но… вдруг чья–то жесткая рука — судьбы или чего–то там еще — надавила на плечо всем опытом прошлой жизни, чередой ошибок и потерь, всей многолетней горечью отсутствия ответного тепла, любви и счастья, всей многотонной неуверенностью и страхом разочароваться, — что вновь из этого ничего хорошего не выйдет, что все это — визуальный и чувственный обман и не более того, и Виталий опустился на сиденье, вытер пот со лба и стал усиленно и внимательно смотреть в окно. Забрезживший, было, в душе свет погас, и лирические мелодии любви замолкли.

«Ну, конечно, обман!..»

Вот и остановка. Не глядя на Незнакомку — и ни на кого, — Виталий деловито прошел в выходной двери. Было ощущение, что все пассажиры смотрят на него. Боковым зрением Виталий увидел ее удивленно–потерянный долгий взгляд, которым она проводила его, и вышел.

Двери троллейбуса захлопнулись. Виталий стоял на остановке и смотрел на Незнакомку через стекло. Она смотрела на него. Троллейбус тронулся с места и заторопился, пока до самого светофора не было машин. Ее лицо пропало из поля зрения. Все вернулось на круги свои. Как всегда сутулясь и опустив глаза, Виталий пошел по многолюдной, но теперь пустынной для него, улице.

Шел затяжной, кажущийся вечным и древним мелкий дождь. Ботинки хлюпали по лужам, вминая еще недавно блиставшие на деревьях золотом листья в осеннюю жижу под ногами. Казалось, она простиралась до самого горизонта.

Январь – март 2015 г.

 

ВОЛШЕБНАЯ ФЛЕЙТА

 

Антон пришёл в офис, как обычно, за пятнадцать минут до начала работы. К этому времени почти все сотрудники уже на своих местах, и ровно в десять начнётся размеренный, такой же, как вчера, позавчера, месяц и год тому назад, рабочий день. Никто и ничто не в силах изменить этот заведённый порядок во всех его проявлениях, начиная с одежды, дизайна помещений, и кончая делопроизводством на всех уровнях, снизу до верху. Всё разнообразие заключалось лишь в том, что сегодня, может быть, первая выкуренная сигарета будет не в десять сорок пять, а в одиннадцать пятнадцать, предобеденная чашка кофе на двадцать минут раньше, чем вчера, и обедать будут не в «Макдоналдсе», а в «Ростиксе». Итак, каждый день лишь с чуть заметными вариациями, которые не нарушают этот порядок, а лишь подчёркивают его незыблемость. Порядок царил в офисе, всё подчинялось ему, это он говорил устами секретарши: «У вас галстук немного ярковат» или «Где вы взяли рубашку с таким допотопным воротничком?». Впереди виделась бесконечная череда одинаковых рабочих дней, одинаковых выходных, тоже с небогатым набором дел и развлечений, повторяющихся изо дня в день. Можно было легко предвидеть, что скажет тот или иной сотрудник, жена или сын в ответ на твой вопрос или замечание.

В этом единообразии жизнь летела, как стрела, выпущенная из лука кем–то, когда–то и без твоего ведома. Хотелось крикнуть жизни: «Стой, остановись! Куда ты несёшься, как угорелая?». Но никто не кричал, и лишь глубокое бездонное недоумение по этому поводу читал Антон в глазах сотрудников и домочадцев, предполагая, что они то же самое читают и в его глазах. И имя всему этому было – тоска.

По всей видимости, сегодня она перешла некий предел, и, когда Антон ехал домой, им овладела давящая всё и вся отупелость. Мыслей после работы у него уже давно не бывало, а сегодня ничто не оставляло в его душе даже обычных эмоциональных откликов. Каким–то краешком своего сознания он понимал, что это не умственная усталость, а самая настоящая душевная тупость, но ничего поделать с этим не мог. Прогоны между станциями метро пролетали как дни, месяцы и годы его жизни, и осознание этого ещё более усугубляло его теперешнее состояние.

Жена смотрела очередной сериал, оторвавшись только затем, чтобы приветствовать его дежурной улыбкой. Чада были заняты своими обычными делами: сын играл на компьютере, а дочь одним глазом глядела на экран dvd–плейера, где демонстрировался какой–то супермолодежный фильм, а другим – в свой всегдашний журнал. Всё было, как всегда. И ужин был обычным, и пиво его любимое, которое он пил каждый вечер. На кухне царил идеальный порядок, всё блестело, даже пепельница, возле которой лежали его сигареты и зажигалка – он любил покурить после ужина.

Ничто не нарушало обычного заведённого хода вещей, ничто, впрочем, кроме одного – всё усиливающейся тоски. Она опускала ему веки, закрывала глаза, которые и так ни на что не хотели смотреть. Наскоро поужинав и покурив, не приняв душ, Антон тихо прошёл в спальню, и завалился на постель. Сон не шёл, сознание тяжело ворочало неясные, но тяжёлые глыбы каких–то тёмных образов, и он долго лежал, изредка переворачиваясь с боку на бок. Откуда–то появились шеренги людей на одно лицо, в одинаковых тёмно–серых костюмах, белых рубашках, похожих галстуках и чёрных ботинках, которые шли по улице. Женщины выделялись среди мужчин только формами тела и наличием юбок вместо брюк. Вокруг стояли абсолютно одинаковые дома, по мостовой двигались абсолютно одинаковые автомашины, витрины соответствующих магазинов и их вывески были абсолютно одинаковы. Если кто–то улыбался, то все начинали улыбаться, если кто–то хмурил брови, то все начинали хмуриться, если кто–то покупал фаст–фуд, то все начинали есть фаст–фуды. Антон обнаружил, что и он является одним из этих людей, у него мурашки побежали по спине, он захотел бежать, но не мог повернуть в сторону и перейти на бег, как ни силился – ноги не слушались его, они были частью шеренги, как и он сам.

Но вдруг что–то произошло, шеренги расстроились, шаг сбился, люди в страхе стали хватать друг друга за руки, любопытные высыпали из магазинов, заведений и офисов. Никто не мог понять, в чём дело, на всех лицах была написана растерянность. Откуда–то стала звучать мелодия, и она была не похожа ни на что слышанное ранее. Когда же ритмичный топот тысяч ног стих, так как люди, по большей части, остановились, Антон услышал музыку. Это играла флейта. Она звучала всё громче и громче, заполняя собой всё пространство и вовне и внутри. Вот высокая долгая нота её задрожала на пределе, задрожала и оборвалась… Антон начал метаться и искать, где же эта флейта, где эта мелодия, как что–то родное и близкое, которое столько искал, нашёл и, вдруг, потерял – Боже, ну, где же она?! – стал искать вначале по улице, расталкивая таких же мечущихся, как он сам, потом в чём–то тёмном, вязком и давящем, потом в постели…

Он открыл глаза, продолжая шарить вокруг себя по простыни, по одеялу, оглядывая тёмную комнату и тяжело дыша. «Господи, что же это было?.. Мелодия… музыка… флейта… Флейта, ну, конечно, флейта!..» Это была флейта, его флейта, на которой он играл в детстве и подростком, по классу которой он даже одно время учился, и подавал большие надежды, все преподаватели говорили ему о таланте и прочили блестящее будущее. Но родители рассуждали практично, да, что родители, он и сам так рассуждал – в наш век нужно заниматься бизнесом, всё остальное нужно забыть! Забыть?! «Но почему забыть?! Почему нужно было забыть?!» – думал он сейчас.

Антон находился ещё на грани сна и реальности, когда размыты все каноны и установки сознания, когда низвергнуты все авторитеты бытия, когда ясно слышен один голос, голос своей души. И этот голос говорил ему сейчас, спустя почти двадцать лет: «Возьми свою флейту. Почему нельзя заниматься бизнесом и играть на флейте? Смешно? Будут смеяться? Почему не смеются над богатыми, которые, как дети, занимаются тем, чем они хотят? Вернись к себе, возьми свою флейту и играй! У тебя талант, и ты должен его реализовать в жизни, ты должен играть, по крайней мере, для себя и людей, которые тебя окружают, это исцелит и возродит тебя, как вода возрождает засохшее дерево, путника, умирающего от жажды, землю, потрескавшуюся от зноя! Играй, не бойся быть инаковым, непохожим, будь собой!»…

Флейта лежала на том же самом месте, где она лежала всегда, несмотря на все переезды. Почему она хранилась, никто в семье не смог бы дать вразумительного ответа, но она хранилась, то ли как реликвия, то ли как память, то ли просто в силу своей необычности. Он бережно вытащил свёрток, развернул, осторожно взял флейту двумя пальцами, словно боясь сломать, некоторое время просто держал её, привыкая, потом нерешительно поднёс к губам и издал несколько звуков. Руки дрожали, он перевёл дыхание и закурил. Звуки, вызванные им, успокоили его и вызвали к жизни приятные воспоминания, связанные с музыкой. Антон снова взял флейту, на этот раз увереннее, и заиграл, заиграл, не думая ни о чём, ни о том, что скажут жена и дети, соседи, коллеги по работе, друзья и знакомые, заиграл во всю силу своих лёгких. И случилось странное, вначале замолкли виртуальные взрывы и выстрелы, затем гвалт и гомон сериальных разборок, и громкие глухие ритмы тяжёлого рока, в квартире смолкло всё, кроме флейты. Через некоторое время в спальню вошли по очереди с широко раскрытыми испуганными глазами жена, удивлённая дочь и насмешливо ухмыляющийся сын. Но по мере того, как они слушали и видели непередаваемое выражение лица Антона, движения его рук и всего тела, по мере того как мелодия всё больше и больше звучала, заполняя собой пространство, лица жены и детей светлели и становились естественными, словно очищаясь от всего не своего, не свойственного их душе…

На следующий день Антон принёс флейту на работу. Он решил играть несколько минут перед началом работы, после работы и подольше в обеденный перерыв. Реакция сотрудников была похожа на реакцию домочадцев, были и насмешки, и откровенные издевательства, и верчение пальцем у виска, и просто сочувственные улыбки и взгляды. Но, затем, люди всё с большим и большим интересом стали относиться к игре Антона, а через месяц они уже не представляли себе, что, придя на работу, не услышат чудесных очищающих душу и воодушевляющих мелодий этой удивительной флейты.

Вскоре у сотрудников дома появились семейные портреты, писанные маслом и акварелью, натюрморты. Одежда их на работе, продолжая оставаться достаточно строгой, стала более разнообразной. Стали регулярными совместные выезды за город, походы в театр и на концерт, на день рождения виновники торжества получали поздравления в стихах.

Главное же было не это – у всех посветлели лица, засветились и потеплели глаза, подобрели отношения, и после работы люди понесли это состояние и в транспорт, и в свои дома. И там всё постепенно стало меняться к лучшему.

Ведь хорошее тоже заразно!

 

СБОЙ КОМПЬЮТЕРА

 

Ничто не предвещало неприятности. Все шло своим чередом. Артур, будучи Председателем Совета директоров корпорации, выступил первым и, как делал это уже десяток лет, подробно доложил о положении вещей: внутренняя и внешняя политика, инновации, годовой доход, затраты, зарплаты, налоги, чистая прибыль, благотворительность и пр., подробно останавливаясь на каждом пункте,— все, что ему подготовили главбух и главный экономист. Члены Совета внимательно слушали, не перебивая, кто-то даже записывал. В общем, все было как всегда.

Когда он закончил, немного обсудили услышанное, затем поднялся исполнительный директор, и собрание приступило к выборам Председателя и членов Совета. Артур расслабился, свободно развалившись в кресле, нимало не сумняшеся в результатах голосования по поводу своей персоны. Кое-кого переизбрали. И только тут он заметил, что за широким столом присутствует ряд новых людей. Когда же поставили на голосование его кандидатуру… и не избрали! — Артур вначале воспринял это как шутку, но, убедившись в серьезности произошедшего — теперь он не только не Председатель, но и вовсе не член Совета! — он, по протоколу стоящий перед голосующими, зашатался и буквально упал в кресло. Его, «старого кадра», и еще нескольких таких же «прокатили», а вместо них — этих молокососов из новой волны!.. Он задохнулся от обиды и негодования, и все тело, казалось, превратилось в гулко бьющееся сердце.

 

Обливаясь холодным потом и дрожа, Артур проснулся.

Будете умываться? Душ или ванну? — спросил Дом.

Душ,— по привычке, но с заметным волнением, еще не отойдя от сна, ответил Артур.

После душевой, также уточнив все в деталях, он съел горячий завтрак. Благодаря обычным утренним занятиям Артур несколько успокоился после панической атаки во сне. Включив транслятор, он убедился, что показатели Фирмы, за которые он отвечал, были в норме, но для порядка — скорее внутреннего — он все же вызвал в 7D-пространство того же транслятора (с сохранением всех параметров обычного межчеловеческого общения, в том числе запахов и тактильных ощущений, плюс индикатор детектора лжи) исполнителей, которые отчитались каждый по своему направлению. Все было хорошо.

Когда Дом, испросив ответы на все свои вопросы умолк, а транслятор, попросив разрешения перейти в спящий режим, отключился, Артур вышел на балкон. Воздух был чист и свеж. На небе курчавились белые облака, между которыми проступала бездонная синева. Солнце зашло за облако, и все краски стали более густыми и глубокими. Город простирался перед Артуром, теряясь в дальней дымке у горизонта. Улицы его были пустынны — люди уже давно общались с помощью трансляторов и перемещались посредством телепортации, а роботы, в том числе и дома́ горожан, получали все необходимое для жизнеобеспечения людей и себя теми же путями, но по своим, отведенным только для них, техническим каналам. Животных — давних сожителей людей: кошек и собак — также уже давно не наблюдалось: домашние жили под покровительством роботов, а с бродячими было покончено. Но все же во дворах, или на территориях, что под ними подразумевались, было заметно движение.

Артур хорошо знал, что это за движение, но с годами не переставал улыбаться, наблюдая его. Дело в том, что продолжительность жизни увеличилась до 120 лет и до наступления пенсионного возраста, который подняли с 80-ти до 100 лет, и благодаря введенным параллельно с этим запретам на тунеядство — дабы избежать деградации и не портить демографические показатели,— и на иные, кроме аналитических и творческих, профессии, все должны были трудиться. Уклонение грозило ограничением диапазона и дальности работы трансляторов и телепортаторов, вплоть до полного запрета ими пользоваться, для злостных же уклонистов было предусмотрено заточение в Пространство Тьмы и Молчания, которое редко кто мог выдержать без нарушения психики. Среди таких «заточенцев», как и во все времена, находились особо изобретательные и авантюрные единицы, устраивавшие побег с захватом чужого телепортатора, и даже с изменением личного идентификационного номера, но еще меньшему их количеству удавалось избежать поимки и аннигиляции. Вот… А где работать этим бедолагам, «допенсионщикам», не имеющим творческих способностей, если, несмотря на сильнейшее ограничение рождаемости и полную, как писали древние, компьютеризацию, а сейчас — роботизацию, места аналитиков всех уровней — единственное, кроме творчества, что еще оставалось в ведении людей, так как страх доверить и это искусственному разуму еще довлел над человечеством,— были ограничены по количеству и полностью заняты? И придумала одна умная голова, вооруженная конечно подключением к Мегакомпьютеру, занять их очищением — как прямым, чисто физическим, так и полным по всем параметрам — выделенного каждому для этих целей пространства. Посему и «мели» они теперь каждый свои десять квадратных метров — по-старинному «сотку» — квадратно-гнездовым способом с помощью полуроботов, уничтожавших как пыль и мусор, так и всех мелких и крупных «пришельцев» разных планов и уровней, незаконно, по-контрабандистски проникающих в наше пространство…

 

Полюбовавшись на стройные ряды «дворников», Артур вернулся в комнату. И вовремя — замигал сигнал телепортатора, предупреждая о посещении. На экране засветилось фото его подруги, Аделии. Он ответил, прикоснувшись к сенсору — «Да, я на месте»,— и сел в кресло в ожидании визита. Это Артур хорошо сделал, ибо «то», что он увидел, неминуемо обрушило бы его «оземь», как говорилось в 7D-книге, которую он просматривал вчера вечером.

В комнате появилось чудовище — с фиолетовой кожей, оранжевыми всклокоченными волосами и уродливыми формами незнакомая женщина, черты лица которой лишь едва напоминали его Аделию.

Что с тобой? — спросил Артур, не решаясь сказать «дорогая».

А что?

Да ты посмотри на себя!

Аделия вытащила из сумочки свой телепортатор и включила зеркало. Реакция не замедлила себя ждать. Артуру, правда, испытывая брезгливость, пришлось восстановить вертикальное положение своей посетительницы. Та еще раз, будто не доверяя себе, взглянула в зеркало и, быстро нажав на кнопку «Возвращение по исходному адресу», плача, исчезла в пространстве.

«Что это было? — подумал Артур и вспомнил:— Вчера в информационном блоке передавали что-то по поводу наказания людей за деторождение не только большими налогами (как было до того), но и изменением внешности… Так вот оно что? Но ведь у Аделии нет детей?! Не могла же она за одну ночь стать матерью, когда и следа беременности еще вчера не было…»

Он включил транслятор, нашел в архиве интересующую его информацию и прочитал, что женщины и мужчины, допустившие в нарушение закона рождение одного ребенка, при телепортации будут навечно иметь сиреневый цвет кожи, допустившие появление на свет двоих — фиолетовый, соответственно, троих — плюс к фиолетовой коже еще и оранжевые волосы, а четверых — к этому всему еще и уродливые формы тела… «Хорошо еще, что только при телепортации! — подумал Артур.— Мы не в браке, поэтому меня это не коснулось… Но ведь это чудовищная ошибка! Нужно срочно заявить об этом!» — решил он и нашел адрес Агентства по контролю численности населения.

Менеджер Агентства… слушает вас,— раздался голос робота и вслед за этим в 7D-пространстве появился и он сам, в причитающемся этикету человеческом виде и строгом черном костюме при галстуке.

Артур коротко, но эмоционально, объяснил тому все.

Не волнуйтесь, мы разберемся,— заученной фразой сказал менеджер и добавил: — Но, вообще-то, у нас ошибок не бывает…

Не бывает?! — взъярился Артур.— А ну-ка, соедини меня с аналитиком!

Для робота, если у них присутствует, а судя по его реакции — да, это было то же, что для человека — оскорбление. Его глаза как-то заискрились, а руки стали совершать нелогичные движения. Ослушаться приказа или быть невнимательным к просьбе человека он не мог, но в программе его — Артур это знал — была заложена дискуссионная подпрограмма, которая давала ему возможность определенное время убеждать человека. Однако этот робот-менеджер почему-то не решился воспользоваться ею,— наверное, Артур произвел на него неизгладимое впечатление,— и тут же связался с дежурным аналитиком Агентства. Тот являться пред светлые очи жалобщика не стал — все-таки дежурный,— а просто нарисовался на экране.

Артур уже менее эмоционально изложил ему положение дел, назвал свое и Аделии имена и идентификационные номера, и аналитик минуту поковырялся в анналах памяти Суперкомпьютера.

Да, вы правы, это ошибка.

Вот видите!

К сожалению, произошел сбой Компьютера…

Мг… И это все? Мы требуем морального удовлетворения!

Моральная компенсация вам будет предоставлена,— сказал аналитик и отключился.

Ну что, дорогуша? — с усмешкой обратился Артур к роботу.

Извините… Вам уже все объяснили…— и повернулся, как бы уходя, одновременно нажимая на кнопку возврата.

Артур отметил про себя, что спина его выражала недовольство.

«Ишь, уже тонко чувствовать научились! — Обиделся…» — подумал он.

 

Однако нужно было перемещаться на службу, в квартальный департамент ТЧК-27-3-170 Центра исполнения бытовых желаний, где Артур работал, опять же, аналитиком, и он, отдав необходимые инструкции Дому, нажал на кнопку телепортатора. Обычно перемещение происходило мгновенно, ибо в информационных полях, как известно, нет ни инерции, ни потери энергии. Но на сей раз случилось невероятное…

Сильный толчок — и Артур обнаружил себя сидящим на лужайке в совершенно незнакомом ему месте. Ярко зеленела трава, кое-где были видны мелкие желтые цветы. Напротив его растерянно вертел головой незнакомый ему человек. Вернее, человеком его можно было назвать лишь с большой натяжкой, так как это был хорошо известный по новостным лентам тип, именуемый жителем подземелья или андеграунда. Ушедшие из общества, нигде не работающие и, соответственно, лишенные жилплощади и всех социальных возможностей, прозябали они,— хотя так говорить было бы неверным, ибо шли на это добровольно и, при этом, испытывали, наверное, некое удовольствие,— в канализационных тоннелях, подвалах и прочих соответственных местах. Полицейские службы их отлавливали, но выжить полностью не могли, так как те кочевали по ночам, никогда не оставаясь на одном и том же месте, не желая попадать в исправительные заведения, где злостно неисправимых просто-напросто аннигилировали.

Однако, что интересно, у «нового знакомого» Артура был телепортатор, правда старой модификации, весь обшарпанный, может быть, и разбитый, но мигающий зеленым светодиодом, что говорило о подключении его к городскому Суперкомпьютеру. По всей видимости, произошло столкновение Артура с этим типом в информационном пространстве, что было практически невероятным из-за сверх надежности Компа. По крайней мере, наш аналитик о таких вещах и слухом не слыхивал.

А тип был еще тот: грязная и оборванная одежда, обросший и небритый, вонь от давно немытого тела все более и более «озонировала» пространство. Он растерянно хлопал глазами и воровато озирался по сторонам, видимо, опасаясь полицейских роботов. Но уходить ему было нельзя, так как по идентификационному номеру прибора — а они у обоих, ввиду катастрофы, уже были зафиксированы в памяти Компьютера,— роботы могли его перехватить при следующем перемещении и по закону моментально «заточить», как говорится, без суда и следствия.

Как вы можете пользоваться таким телепортатором? Сколько раз уже сталкивались? — возмутился Артур.

Да, не-е-е-е-а,— протянул тип.— Он работает, три года пользуюсь, как нашел,— наш «умник» помог узнать пароль бывшего хозяина, обновить его и даже засекретить… и ничего…

На лужайке «нарисовался» мужчина, судя по форме — аналитик телепортационной службы. Он, не говоря ни слова, взял приборы у Артура и, брезгливо надев перчатки, у «типа», подключил их к чему-то у себя и удивленно хмыкнул:

Исправны! Значит, не ваша вина. Давненько таких случаев не было…

А кто же виноват? — спросил Артур.

Если бы даже по каким-то неведомым, но исключительно маловероятным причинам, вдруг произошло мгновенное искривление пространства, то Суперкомп также мгновенно все бы поправил. Значит…

Что значит?

Значит…— служащий явно тянул с ответом.— Значит, это Его ошибка…

Вот это да…— присвистнул Артур. «А если Он еще как-нибудь ошибется, и еще — да не в таком пустяковом случае, как у нас с «типом», а в деле похлеще?» — подумал он и поежился.

Аналитик — есть еще люди! — не стал сообщать в полицию насчет «типа», помог «столкнувшимся» разлететься каждому по его адресу, и через мгновение Артур оказался у себя в департаменте. Поделав накопившуюся работу, он связался с Аделией.

Служащие Агентства по контролю численности населения помогли ей — внешность при перемещениях, права и социальные льготы вернулись, но на душе остался неприятный осадок и страх повторения произошедшего. Однако присущее Аделии чувство юмора возобладало:

Хочешь посмеяться? — спросила она.

Ну?

Я ведь от тебя домой не сразу попала,— похохатывая начала она.— Занесло меня к незнакомому мужчине…

Да-а? — шутя и уже ничему не удивляясь, произнес Артур.

Ты ничего такого не подумай… Но лучше сядь, а то упадешь со смеху.

Артур сел, и Аделия продолжила:

Залетаю я, значит, а он сидит и… представляешь,— мастурбирует перед трансляционным фото! Взглянул на меня, и от одного моего вида вмиг потерял и то подобие потенции, что у него было!

Ха-ха-ха! — закатился Артур, и Аделия его активно в этом поддержала. Они та́к смеялись, взаимно передавая друг другу смех, как мяч, что все закружилось, завертелось, запрыгало у Артура перед глазами…

 

И он проснулся…

Артур протер глаза, не сразу соображая, как это часто бывает после сна с активными сновидениями, где он находится и что с ним. Но, посмотрев в боковое стекло, он сразу понял, что по-прежнему стоит в глухой пробке. Часы показывали 10 минут, как он попал в нее.

«Это же надо, сколько приснилось всего-то за считанные минуты! И интересно — приснилось, что я проснулся, а фактически сон продолжался, только в другой плоскости!» — подумал Артур.

А вокруг и вдаль — куда доставал взор,— были машины, машины и машины, всевозможных марок и габаритов. Он открыл окно, и тут же воздух с выхлопными газами, наполнил салон. Но Артур с удовольствием вдохнул эту смесь. «Господи, слава Тебе, что я живу сейчас! — мысленно взмолился он, хотя и на йоту не был верующим.— Пусть пробки, пусть воздух, пусть все там черт знает что еще, но, главное, управлять и авто, и собой, и всем-всем в своем быту могу я сам, а не какая-то — хоть и супер организованная, с высоким, намного превосходящим человеческий, интеллектом,— однако все же машина! Боже, как я мог проклинать, стоя в пробках, наше время и мечтать о «светлом будущем»?!.. Ну и что — пробка? Ведь в это время можно побриться, сварить кофе — он недавно установил в авто кофеварку, последнее слово прогресса (не перед сном будь он помянут!),— посмотреть фильм, посидеть в Интернете, поработать… с ноутбуком (хотел подумать: «на компьютере», но осекся)… Счастливое время — у людей есть дети, работай, кем хочешь, — и никому за это ничего не бывает! Рай, а не время!»

 

Май — июль 2017 г.

 

ОПОЛЧЕНЕЦ

 

Ранним утром стояла неожиданная, столь желанная, после недавнего грохота, тишина. Шел холодный и, как часто все осенние, нудный мелкий дождь. Ожидаемый морозец так и не наступил, не сковал землю, и мокрая почва была вдоль и поперек перепахана техникой, между следов которой чернели отпечатки многочисленных человеческих ног и рытвины с ямами, наполненные водой. Вдали, на юго-западе, часто вспыхивали зарницы и погромыхивало, и если бы не конец октября, то можно было подумать на дальнюю грозу. Справа и слева от Александра, съежившись, дабы сохранить какое-никакое тепло, сидели люди. А сзади не спал, жил напряженной, совсем не ночной жизнью, город. Луна, с опаской проглядывавшая ночью сквозь разрывы облаков, зашла еще несколько часов тому назад, да и теперь, по эту пору, как и звезды, не была бы видна сквозь плотную пелену туч, затянувших это позднеосеннее черное небо. Ветер, несший в глаза мелкие капли дождя, заставлял щуриться. Над островками пожухлой травы, уже наполовину голые, словно задумавшись, стояли молчаливые и озябшие деревья.

Ночью здесь, в Рогожинском поселке, был кромешный ад: грохотало, сверкало огнем, лилась кровь, здесь на самой окраине города бушевала неистовая стихия тяжелых, жестоких боев. Все это было противно окружавшей природе и еще недавно столь мирному городу. Но разве об этом думала оголтелая зомбированная орда, рвавшаяся к Москве? Неуспех их 4-й танковой группы на северо-западе от Москвы заставил 2-ю танковую группу, с юга и юго-запада, всю ночь на 30 октября, продолжать атаки на позиции защитников в надежде овладеть городом и беспрепятственно двинуться дальше, чтобы замкнуть кольцо вокруг столицы.

Александр прибыл на позиции рабочего полка, недалеко от Орловского шоссе, ранним утром, еще до рассвета, когда бой заканчивался и немцы отходили — отходили! — оставляя после себя горящие танки, разбитые мотоциклы с колясками и множество трупов в залитых кровью грязно-серых шинелях. Он видел, как санитарки выносили с поля боя наших погибших и раненых, в том числе и искалеченных. Ему все это было впервой, потому колотилось молодое сердце, и несколько раз поднималась волна тошноты.

Было затишье. Измученные недавним и суровые видом уцелевшие бойцы, как и он, одетые в рабочую одежду, черные телогрейки и кепки, молча, показали Александру и прибывшим с ним новым ополченцам их места в довольно опустевших окопах. Да и о чем было говорить? — Понятно, что немцы от своего не отступятся. Он устроился, насколько это было возможно, поудобнее и закрыл глаза. Нахлынули воспоминания…

 

…Вот он идет по улице Демонстрации к себе домой, что у реки Воронки. Начало октября, листва  всевозможных желтых, оранжевых, красных и коричневых цветов и оттенков. Вот бы сейчас за мольберт. Александр давно уже в свободное время рисует и пишет красками. Но разве сейчас до этого? Вон и весь пейзаж портят заделанные фанерой и досками окна, рвы и окопы, стоящие то тут, то там зенитки и баррикады. Что же будет дальше?..

Еще в сентябре их Оружейный завод начали эвакуировать под Медногорск Оренбургской области: одни станки разбирали, другие выдвигали через проломы в стенах и краном грузили на железнодорожные платформы. К середине октября цехи были почти пустыми, разоренными, и в его родном — сквозняк и на полу мусор и детали… Шла запись желающих эвакуироваться для работы на новом месте дислокации. А были и такие жители, что, собрав скарб, просто бежали в безопасные места. Но не все оружейники переехали с заводом, некоторые мастера и рабочие остались. Он тоже не уехал, хотя родители умоляли, и начальство настоятельно рекомендовало – броня ведь, золотые руки токаря. На кого он стариков своих бросит? Ведь старшие его братья — командиры,— с семьями жившие в других городах, сейчас на фронте, а их женам с детишками и самим тяжело. Оставшиеся на заводе на немногих, не эвакуированных, станках и кустарном оборудовании, наладили, какое-никакое, производство снарядов, ремонт орудий и винтовок…

Так в размышлениях, одновременно испытывая теплоту к родным местам, Александр не заметил как прошел большую часть пути и почти дошел до дома, когда вдруг подумал, что в любой момент из семейного гнезда, с которым связано столько сердечных воспоминаний, тот может превратиться в ничто, даже развалин не останется. Вон все чаще надрываются заводские гудки и сирены, извещая о смертельной опасности, особенно теперь, после взятия немцами Орла. По ночам стреляют зенитки — люди спят, не раздеваясь, и бегут от бомбежек в подвалы и бомбоубежища. Он знал — немцы планировали захват заводов, чтобы наладить свое военное производство и ремонтную базу, и потому практически не бомбили и не обстреливали город из орудий. Но железнодорожные узлы совсем иное дело — отрезать Москву от снабжения для полной блокады было их целью, потому по их району возле Московского вокзала били почти непрерывно. Вот и позавчера бомба в соседний дом попала — хорошо соседи в подвал успели убежать, во дворе долго пылал пожар, но дом Александра не тронуло, только дальние хозяйственные пристройки сгорели.  

«Родителей все же нужно куда-нибудь отправить: попросить у начальства переселить их в квартиру недалеко от завода — вон их, сколько пустует, или в деревню,— подумал Александр.— Хорошо было бы в Людмилину,— где мы провели с ней тогда, в июне, один единственный, но волшебный день,— да та уже под немцами. Люда-то и сама уже в городе, учится на медсестру…»

… Воспоминания его прервал шум мотора и лязг металла. Еще не рассвело, но уже на грузовике привезли оружие и боеприпасы. Самым отличившимся в ночных боях вручили винтовки Лебеля и по пять патронов к ним. Он понял, что вооружения не хватает. Получили они на батальон немного патронов для пулеметов Льюиса, привезли, правда, опытную партию экспериментального пистолета-пулемета системы Коровина и немного самозарядных винтовок СВТ, пистолет-пулеметов Шпагина и винтовок Мосина. Не ахти, но связки гранат и бутылки с зажигательной смесью, последовавшие за стрелковым оружием, придали некоторую уверенность. Все стихло, и Александр, поудобнее устроившись в своем окопе, снова ушел в себя.

 

«Как хорошо,— подумал он тогда, уже подходя к дому,— что Люда здесь, в Туле, далеко от того кошмара». Они встречаются — конечно, не так часто, как хотелось бы. Вот и завтра они вновь должны увидеться. Он вспомнил об их самом первом свидании…

 

… Это было еще в середине июня, за неделю до начала войны. Александр, познакомившись с Людмилой — синеглазой, белокурой и стройной девушкой, приехавшей в Тулу с одноклассниками после выпускного бала, стал переписываться с ней, и вот приехал на выходной в ее деревню с таким красивым названием Березово.

Но не только название,— окрестные пейзажи были великолепны. Красоты природы всегда производили на него как художника неизгладимое впечатление. Вот и сейчас, восхищаясь ими, он ощущал в душе тихое счастье. Казалось, и вся жизнь впереди будет тихой и счастливой. Конечно, он понимал,— это все исходило, прежде всего, от Людмилы. Вернее, и речка, и поле, и лес, и они — парень с девушкой — в той неповторимой светлой стадии зарождающейся любви,— все было составляющими одного единого целого, имени которому он не находил, но ощущал как счастье.

Они бродили по лесным полянам и опушкам, по лугу и травянистым склонам оврагов, собирали землянику и кормили ею друг друга с руки. Лес притягивал их неведомой силой, и они вновь возвращались к нему. Солнце золотом разливалось по соснам. Радуясь ему, многоголосым хором распевали под небом птицы. Был замечательный день середины лета, когда погода устанавливается надолго. Солнце в закат перед таким днем — светлое и приветное, мирно садится в облачко, и с ним погружается за горизонт. Тонкий край такого облачка засверкает расплавленным золотом и медленно погаснет. Но это вечером, а у них впереди был долгий и счастливый день.

Они вышли к реке, на берегу которой, нахохлившись, подобно воробьям сидели с удочками деревенские мальчишки, перешли через мосток на другой берег, прошли по нему за поворот, туда, где, как стройная девушка, росла одинокая молоденькая березка. Мальчишек-рыбаков отсюда не было видно. Они присели на траву, и он нежно поцеловал ее. Волосы Людмилы разметались, подобно молодым колосьям ржи, а глаза радостно васильками сквозь них глядели на него… День и вечер превратились в вечность, время, казалось, остановилось для них…

… От воспоминаний его отвлекли сестрички, которые, пользуясь затишьем в боевых действиях, принесли горячую еду. Александр взглянул на часы — премия за ударную работу,— было шесть утра, со времени его прибытия в расположение полка прошло всего двадцать минут. Война войной, а есть хочется: ополченцы застучали ложками, каша — дело доброе, и горячий чай на холоде — подмога солдату…

 

… Прощаясь, они решили встретиться здесь же в следующее воскресенье. Вернувшись в Тулу, он приготовил краски и мольберт, чтобы взять с собой в деревню и написать портрет Людмилы. Обретя любовь, Саша с первого же рабочего дня активно включился в производство, работал, как говорится, за троих, а самое главное, ощущал Люсю рядом, и душе его от этого было тепло и радостно, как никогда ранее.

Но… их следующему свиданию не суждено было осуществиться. В воскресенье, 22 июня что-то большое черное и жуткое, раскрыв зубастую плотоядную пасть, стало наползать на страну. Немного позже, когда он прочитал в газетах рассказы чудом спасшихся и перебежавших из оккупированных районов в расположение наших частей людей об изуверствах немцев и их, еще более жестоких, ретивых «помощников»: о растерзанных трупах, оскверненных женщинах и девушках, о восьмилетнем мальчике с простреленной головой, о полураздетом старике, заколотом штыком, обуглившихся останках заживо спаленных пленных и раненых красноармейцев,— ужас охватил его. И он понял, насколько великая опасность движется к сердцу страны. Она может отнять у него Люсю, родителей, его заветную мечту — стать художником, его любимый город, его самую лучшую в мире страну, где каждый человек, при желании и труде, мог добиться любого положения.

Саша написал письмо Людмиле, чтобы она отправила родителей, по возможности, куда-нибудь подалее, в глубь страны, а сама пусть приезжает в Тулу. О себе он сообщил кратко — завтра иду в военкомат.

Но в военкомате его заявление не приняли, мол, воевать пока, парень, есть кому, а ты — мастер-оружейник, каких мало — иди, работай.

И он работал, работал самоотверженно, порой не выходя из цеха по двенадцать часов, а то и оставаясь ночевать там. Люся, отправив своих родителей к сестре матери в Магнитогорск, уже была в городе. Как он и рекомендовал, она поступила учиться на медсестру в училище, что на улице Менделеевской, и жила в общежитии. Они встречались, когда могли, но не так часто, как хотелось обоим. Саша познакомил Люсю со своими, и они приняли ее, как дочь. Мама очень хотела, чтобы они поженились, отец покашливал при этом, и Александр был с ним одного мнения — после войны!

А чудовище германское продолжало надвигаться. Оставлены Киев, Смоленск, Орел, войска под Брянском и Вязьмой попали в окружение, Москва практически на осадном положении — оставался лишь просвет с юга…

В середине октября было закрыто медучилище и большинство учащихся оказалось в ополчении — сестрами и санитарками. С этого времени Александра не оставляла тяжело мучившая мысль: его Люся уже на фронте, а он в тылу — в безопасности и тепле!

 

… Вдруг раздались хлопки и за ними — взрывы. Александр понял: это немцы начали артподготовку. Он вжался в мокрую землю. На часах было шесть: «Война по расписанию,— подумал он.— Пунктуальные, изверги!» Вокруг свистели осколки, в окопе осыпалась земля…

 

… Тогда, в середине октября, когда Саша узнал, что Люся в истребительном батальоне недалеко от Тулы, память его, по своей, неведомой прихоти, почему-то подняла из глубинных запасников картину, где он в детстве — у бабушки в деревне… И, видимо, из-за остроты впечатлений того летнего дня, детская память сохранила произошедшее тогда до мельчайших подробностей.

С утра небо было покрыто облаками, и парило. Старики говорили — к грозе. Они с братьями гуляли далеко от деревни, за пшеничным полем у реки. Направо темнела роща, налево тянулось ржаное поле, по краям которого было много васильков. Река была довольно извилистой, с красивыми, обильно покрытыми растительностью берегами, за нею — возвышенность с широким лугом на склоне. Солнце то и дело выглядывало из-за облаков, было душно, чувствовалось, что скоро пойдет дождь… Вдруг молния разделила все надвое. И они увидели, как под черной тяжелой тучей на них с ребятами шел пыльный вихрь. Прогремел и раскатился по небу сильный гром. Они побежали, но вихрь настиг их мощным потоком сухой хлесткой земли, сорванными с деревьев и кустов ветками и листьями, клоками травы и всяким мусором. Сразу после этого пошел сильный ливень, и молнии быстрыми белыми лентами непрерывно били из туч, гром гремел так, как будто хотел разрушить все окрест.  Дождь сменил крупный град. Они укрылись, добежав до сарая на краю поля, уже почти у самой деревни…

…«А от этой, военной грозы, от этой надвигающейся черной громадной тучи, что нависла над почти всей европейской частью страны, от этого града снарядов и пуль, от этих авиа- и танковых вихрей можно ли укрыться?..— подумал он тогда, в октябре.— Укрыться-то можно, хоть всем, но дальше страны ведь не скроешься, а она перестанет быть, как таковая, вместе с народом — своим дитятей» … «Страшный, злой, коварный и подлый, жестокий, людоедский мир вероломно вторгся в нашу жизнь,— продолжал думать Александр.— На заводе, среди товарищей по работе, и дома изо дня в день мне так спокойно и приятно, а в это время где-то, противостоя, может быть из последних своих сил, в грязи и крови, сражаются такие же, как я, люди — парни и их отцы, моя Люся и такие же, как она, невесты, сестры и дочери, да вот и мои братья же. А где-то грабят, отбирая последний кусок хлеба, и убивают крестьян, насилуют женщин и детей, морят голодом жителей блокадного Ленинграда оккупанты, надеясь при этом, что воля адского гения покроет все их дела, их не найдут и не осудят, что они станут хозяевами над моим народом в моей стране. Потому я должен пойти туда, в смертельную опасность, в огонь, в грязь и кровь, и биться, биться с этими тварями, преступниками перед родом человеческим, чтобы покарать, хотя бы нескольких из них, помочь очистить нашу землю от них, от их подлости и мерзости!» Александр задрожал всем телом и, судорожно дыша, на ставших вдруг не послушными ногах зашагал взад и вперед по комнате. Этой навалившейся вдруг слабостью мудрое сердце подсказывало ему, пусть пока не совсем осознанно: даже уничтожая конкретного врага, пусть и изверга, нельзя ненавидеть его душу, тем самым убивая ее. И среди немцев много тех, кого силой, под угрозой наказания и даже смерти их самих или близких заставляли идти на фронт, тех, кто сторонился издевательств над людьми. Когда Саша подумал так, слабость ушла, и осталось только мужество и решимость…

Назавтра Александр пошел в партком завода с просьбой отпустить его на фронт. Но ему опять отказали. В истребительный батальон попросился — тоже не взяли: твои руки, мол, нужны на заводе — к тому времени ремонтировали уже и танки… Изредка он встречался с Люсей, когда она приезжала в Тулу за медикаментами. Тяжело было на душе у парня…

26 октября был создан тульский рабочий полк. Формирование его проходило в третьем учебном корпусе Механического института. Он состоял из бойцов всех («И Люсиного!» — понял Саша) истребительных батальонов, отрядов народного ополчения и добровольцев. И Александр не выдержал — «Или возьмите в рабочий полк и — на передовую, или самовольно убегу на фронт. Сил нет — девушка воюет, а я?..» И его взяли. Так он с пополнением 30-го рано утром попал на рубеж обороны…

 

… Артподготовка в один момент закончилась, но тишина не наступила, и Александр услышал низкий тяжелый гул, а потом увидел танки… Двадцать пять машин и колонны автоматчиков и мотоциклистов двигались на позиции полка. Немцы шли, бравируя еще прежними удачами, во весь рост и вели отчаянную автоматную стрельбу. Противотанковая батарея, выстрелы которой он с удовлетворением отмечал, была быстро подавлена танковыми орудиями фашистов. Немецкие офицеры, высовываясь из люков, орали: «Партизан, партизан, сдавайс!» Укрывшись в окопах, туляки меткими выстрелами отвечали им. На голову врагов сыпались гранаты, в танки летели бутылки с зажигательной смесью. Сердце Саши, полное ненависти к фашистам, бешено колотилось, удары его гремели в ушах, как барабанный бой. Но в самом шуме сражения и в чувстве опасности было и что-то бодрящее.

Танки приближались. Все громче и громче был слышен их рев и лязг гусениц. Вот один из них уже совсем близко, можно различить его номер на броне; цепляясь за броню, прятались за орудийную башню и прижимались к ней фашистские автоматчики. Из орудия и пулемета башенный стрелок открыл огонь. Как бы чувствуя, что достойного сопротивления оказано не будет, спрыгнув на землю, немцы присоединились к пешим и пошли в атаку. Ближайших туляки расстреляли из пулемета и полуавтоматов. Александр понял, что если он не уничтожит этот танк, то он пройдет дальше. Бутылки и связки гранат лежали рядом с ним на земле. Вдруг из-за танка застрочил немецкий автомат. Обнаглевший фашист после стрельбы шел рядом с «панцирем», и Саша легко свалил его выстрелом из винтовки. Но танк шел прямо на него.

Волна страха окатила Александра с головы до ног — он почувствовал сильную слабость во всем теле и, одновременно с этим, сильное желание вдавиться, как можно глубже, в землю и закрыть глаза. Однако каким-то шестым чувством Саша ощутил стоящих сзади себя родителей и Люсю, друзей и знакомых по цеху людей, увидел свой дом, ту деревеньку, где он впервые познал тихое, теплое счастье любви, услышал напряженное дыхание города за своей спиной, и он глубоким и сильным вздохом загнал страх куда-то под ложечку, где тот сжался в плотный комок, и, не давая ему распуститься вновь, распрямился и метнул бутылку. Та чиркнула по броне и упала на землю. Второй раз — в лобовую часть, это на какое-то время «ослепило» экипаж, и танк остановился. Он воспользовался этим и бросил третью — уже в корму танка, тот загорелся. Саша вылез из окопа и, захватив с собой связки гранат — пять гранат были связаны проволокой так, чтобы рукоятка центральной смотрела в одну сторону, а других — в противоположную,— стал отползать от танка к воронке невдалеке, ибо тот мог взорваться. Но в ту же минуту рядом разорвался снаряд — немцы снова начали обстрел позиций рабочего полка.

Александр почувствовал страшную боль и увидел красные лохмотья там, где ноги. И тут услышал жуткий крик рядом. Он с трудом повернул голову и увидел гусеницы танка, на которые было намотано что-то розовое… А в его сторону уже двигался другой танк. Напрягая последние силы, Саша откатился в воронку. Когда танк проезжал над ним, он увидел его «брюхо» и, собравшись, когда тот миновал воронку, метнул связку под него.

Взрыв оглушил Александра, но осколки миновали его тело. Танк же загорелся и, проехав по инерции еще метров десять, остановился. Саша услышал частые одиночные выстрелы и понял — это ополченцы расстреляли вылезающих из «панциря» фашистов.

Все произошедшее длилось пару минут, но ему, как в замедленной съемке, это время показалось вечностью. Чудом спасшийся, с раздробленными ногами, он, теряя сознание от сильной боли и большой кровопотери, в последние секунды увидел небо — уже с голубыми просветами, глубокое и отрешенное от всего человеческого, от всего, что происходит здесь… Сквозь уже смежающиеся веки, в полу беспамятстве, он увидел некий приближающийся женский образ, похожий на Люсю. Она исчезла на некоторое время, потом вернулась и стала вытаскивать его… Темнота опустилась на все вокруг…

 

Место, где он лежал, обстреливалось сильным перекрестным огнем. Но Клавдия — сандружинница полка — заметила Александра и все же подползла к воронке. В это время немец-автоматчик заметил ее и стал стрелять. Тогда она откатилась к бойцу, лежавшему невдалеке. Убедившись, что он мертв, Клавдия, собрав все силы, чтобы защититься, взвалила убитого на себя. Когда стрельба по ней прекратилась — автоматчик подумал, что убита, — она, выждав минуту, снова добралась до воронки и вытащила потерявшего сознание Александра в безопасное место. Предварительно девушки организовали санпункт на земле, расчистив своими руками площадку, обложили ее земляным валом, достали сена, чтобы класть раненых и оказывать помощь…

… Когда Александр на миг очнулся — понял, что находится в госпитальной палате. Однако тут же все поплыло перед его глазами, и он забылся. На сколько времени Саша не знал, но вот сознание снова вернулось к нему, и он увидел, что за окнами уже ночь. Открылась дверь, и кто-то в белом одеянии вошел в помещение. Вначале подумал — Люся в белом халате. Приглядевшись,— а в палате стало заметно светлее, хотя посетитель электричества не включал,— понял — нет, не она.

Что печалишься? — спросил тот.

Жить хочу,— откровенно ответил Александр.

Хочешь жить? А почему?

Как подумаю, что больше не увижу солнце, звезды, лес, поле, речку, Людмилу свою, не буду писать картины… Эх!..— голос его прервался, он глубоко вздохнул и заплакал, было, но Светозарный остановил его.

А если ты будешь жить без ног, каковой покажется тебе жизнь? В радость ли будет тебе природа и Людмила, солнце и звезды? Что ты напишешь, если душа твоя будет озлоблена, ожесточена и полна глубокой обиды на несправедливость мира, который так жестоко обошелся с твоей юностью?

Пусть без ног, пусть… не обижусь, не помяну никого даже словом плохим, только бы жить и творить радость и красоту!

Ну, что же, живи. Но помни, что сказал!

Видение исчезло, или Александр очнулся? В палате, кроме спящих соседей, никого не было. Но, казалось, ее наполнял свет. Или это душа Александра успокоилась? Он протянул руку к ногам и ниже колен ощутил пустоту под одеялом…

… Позже, поправившись, Александр узнал, что ни 1 ноября, когда участок полка начинался от здания Оружейно-технического училища, где располагался его штаб, и простирался по прилегающим к нему улицам, ни 3-4 ноября, когда отражали по три — шесть танковых атак, ни 7 ноября — в объявленный немцами последний срок взятия Тулы — не вышло им взять город! Справедливости ради следует сказать, он понимал — Тулу защищал не только рабочий полк, но и регулярные части Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Однако ополченцы внесли в это дело свой существенный патриотический вклад — было выиграно важное время, необходимое для подхода и развертывания основных подразделений.

 

ЭПИЛОГ

 

В один из солнечных летних дней, на берегу речки, у Березово, если перейти через мосток, у которого, нахохлившись, подобно воробьям, сидели с удочками деревенские мальчишки, и пройти по нему за поворот, туда, где, как стройная женщина, растет одинокая береза, у мольберта стоял высокий мужчина с проседью у висков, одетый в серые просторные брюки и белую рубашку с завернутыми выше локтя рукавами, и держал в руках кисть. Рядом с ним на траве сидела светловолосая с большими, как озера, синими глазами женщина и смотрела то на мужчину, то вдаль, на лес, который писал сейчас художник. Волосы ее разметались, подобно колосьям ржи, и глаза радостно глядели сквозь них на мужчину. Они молчали: он не любил разговаривать во время работы, а она не хотела мешать ему, да и была немногословна, только душой участвуя в творческом процессе. Фигура мужчины была статна и красива, и лишь когда он, подыскивая лучший оттенок, переминался с ноги на ногу, была заметна некоторая неестественность постановки ног. В это послевоенное время такое часто наблюдалось в людях, и можно было догадаться, отчего так происходит… На холсте была видна гладь реки, блестевшая, как зеркало, на ярком солнце, просторное желто-зеленое поле и свежий, зеленый еще по времени года, лес, как и в реальности притягивавший к себе неведомой силой. Солнце золотом разливалось по стволам сосен. В центре же картины были изображены обнимающиеся под тонкой березкой молодой статный парень и светловолосая девушка, для которых день, казалось, превратился в вечность, и время остановилось навсегда…

 

Февраль – май 2017 г.