Журнальный мир

Александр Георгиевич Габричевский (1891–1968) — российский историк и теоретик искусства, литературовед, переводчик, художник, архитектор. Доктор искусствоведения, профессор, член-корреспондент Академии архитектуры СССР. К сожалению, сейчас, в XXI веке, о нем мало кто знает.

Он стал нашим героем. Герой — это человек, совершивший подвиг. Но подвиг можно совершить по-разному. А. Г. Габричевский не вытаскивал людей из горящего дома, не бросался под огонь стрелявших в него врагов. Но подвиг можно совершить и внутри себя.

То, через что прошел Александр Георгиевич, вне всякого сомнения, можно назвать подвигом.

С семьей Александру Георгиевичу очень повезло. Семья Станкевичей — одна из самых ярких и известных в XIX веке. В честь одного из ее представителей — Н. В. Станкевича — названы улицы в Санкт-Петербурге, Москве и Воронеже. Александр Владимирович Станкевич, брат известного мыслителя, приходился Габричевскому дедом.

Родословная А. Г. Габричевского очень запутана. Он сын Георгия Норбертовича Габричевского, который прославил себя как бактериолог.

В конце 80-х годов XIX века А. В. Станкевич пригласил Георгия Норбертовича к себе в курлакское имение в качестве домашнего доктора, и тот заодно обустраивал больницу и лечил крестьян. Получилось так, что А. В. Станкевич выдал за него замуж племянницу своей жены Елены Константиновны Бодиско (двоюродной сестры историка Т. Н. Грановского) — Елену Васильевну Бодиско. У Станкевичей не было детей, и они воспитывали рано осиротевшую племянницу как дочь.

В этой семье и воспитывался наш герой. Он был старшим ребенком, у него были младшие братья Евгений (1893 г. р.) и Юрий (1896 г. р.), а также сестры Елена (1900 г. р.) и Ирина (1903 г. р.) Г. Н. Габричевский умер в 1907 году, когда дети были еще маленькие. А. В. Станкевич делал все, чтобы его внук Саша был умным, всесторонне развитым человеком. Е. К. Бодиско, бабушка Александра Георгиевича, воспитывала его по законам нравственности и благочестия.

В московском доме Станкевичей в Чернышевском переулке, и в курлакском имении тоже, собиралось много известных людей того времени: Грановский, Чичерины, Герье, Корши. Они оказали большое влияние на мировоззрение Габричевского.

А. Г. Габричевский был первенцем в семье, поэтому на нем, по всей видимости, родители и дедушка с бабушкой проверяли методы воспитания. В основе этих методов лежали, на наш взгляд, гуманизм, ненавязчивость и неспешность. Зимой семья жила в Москве, где А. В. Станкевич имел дом в Чернышевском переулке и флигель. На лето же Станкевичи и Габричевские перебирались к нам, в Новый Курлак. Их усадьба стояла на возвышенности, была окружена великолепно разбитым и ухоженным парком.

Маленьких Габричевских старались больше держать на свежем воздухе, чтобы они накопили энергию на всю неприветливую московскую зиму. Рядом извивалась маленькая, но чистая речка Курлак. Там была устроена специальная купальня. Посреди реки крепились доски на разной глубине, для детей и взрослых.

Время было заполнено не только развлечениями и играми. На лето с семьей приезжали и учителя. Дети не посещали государственных учебных заведений, а получали домашнее образование.

Когда кончается детство? Наверное, у каждого это бывает по-разному. Скорее всего, для А. Г. Габричевского оно закончилось в 1907 году, когда совсем не старым (в 47 лет) умер его отец Георгий Норбертович. Он стал старшим в семье, у него появились новые заботы и обязанности.

В 1908 году он экстерном окончил гимназию, и в 1910 году поступил на историко-филологический факультет Московского университета (МГУ). Но к тому времени он уже был вполне образованным человеком. Последний раз в Новом Курлаке А. Г. Габричевский побывал в 1912 году. 27 июля этого года умер А. В. Станкевич. По его духовному завещанию усадьба в Курлаке отошла его племяннику А. И. Станкевичу. Габричевским достался дом в Москве и семь миллионов рублей.

В 1914 году Александр Георгиевич стал студентом Баварского университета. Именно там, в столице Баварии Мюнхене, тогда была сосредоточена та область, которая его увлекала: теория искусства. Но в Мюнхене А. Г. Габричевский пробыл недолго — вмешалась история: началась Первая мировая война. Ему пришлось вернуться в свою страну, поскольку Германия была врагом России.

Как отреагировал дворянин Габричевский на такие события, как революция и гражданская война? Трудно сказать, но он не уехал из разрушавшейся России. Окончив в 1916 году Московский университет, он остался там для подготовки к профессорскому званию (сейчас это называется аспирантурой), а потом, уже после революции, стал читать лекции по теории искусства.

В мае 1920 года он женился на Наталье Алексеевне Северцевой, дочери известного ученого-биолога, профессора Московского университета. 20-е годы ХХ века были счастливым периодом в его жизни. Наталья Алексеевна обожала мужа, была отличной хозяйкой. Они действительно жили весело. Об этом свидетельствуют мемуары его жены, опубликованные письма, воспоминания тех, кто его запомнил.

Главное, чего он всегда хотел, — свобода. В первую очередь это была (правда, достаточно уже подконтрольная со стороны властей) свобода творчества. До 1925 года Габричевский преподавал в МГУ, причем читал курс, которого еще никогда не было — о сущности искусства как единого целого. В 1921 году была организована РАХН (позднее переименовали в ГАХН) — Российская (Государственная) академия художественных наук.

Именно в ГАХН А. Г. Габричевский нашел применение своим талантам. Он был одним из руководителей философского отделения, но занимался почти всем. Кстати, по словам О. С. Северцевой, А. Г. Габричевский не «работал», а «занимался» (именно так он говорил обо всем, что делал).

В начале 1924 года он познакомился с поэтом М. А. Волошиным, который пригласил ученого на лето к себе в Коктебель. Они стали лучшими друзьями. Коктебель был и долгое время оставался настоящим островом (хоть и находится на полуострове) свободы в несвободной стране. Здесь Габричевский близко познакомился и подружился с А. Белым, К. Ф. Богаевским, Э. Ф. Голлербахом, В. Я. Брюсовым, Е. С. Кругликовой, А. П. Остроумовой-Лебедевой.

Габричевский просто обожал Гете, и был счастлив, когда его включили в «команду» редакторов, готовившую юбилейное собрание сочинений его любимого поэта (в 1932 году исполнялось сто лет со дня смерти Гете). Он развил тогда просто бешеную деятельность: вел обширную переписку с переводчиками, например, с М. А. Кузминым.

Омрачало жизнь Габричевского то, что все его близкие родственники (братья, сестры, а затем и мать) уехали за границу. Младший Брат Юрий (это мы узнали из протоколов допросов А. Г., проводившихся уже в 1935 году) остался там еще в период Первой мировой войны. Сестры Ирина и Елена уехали на лечение в Италию и не вернулись. Мать Елена Васильевна уехала последней, чтобы сделать онкологическую операцию в 1930 году, но вскоре умерла в Швейцарии. Брат Евгений был талантливым биологом, учеником отца Н. А. Габричевской-Северцовой, А. Н. Северцова. Результаты его исследований так заинтересовали знаменитого генетика Т. Г. Моргана, что он выделил для Е. Г. Габричевского грант и пригласил его в 1924 г. в свою американскую лабораторию.

Сам А. Г. Габричевский тоже однажды пытался подать документы на выезд в Италию в командировку от ГАХН, но не получил разрешения. Италия была страной его грез, но он туда так и не попал.

28 марта 1930 года А. Г. Габричевского арестовали в первый раз. Его изобличали по статье 58-10 в проведении антисоветской агитации. Но через месяц выпустили: никаких обвинений доказано не было, да в деле этих обвинений и нет совсем. То есть этот арест был звонком: ты — «не наш», не советский.

С Габричевского взяли подписку о невыезде, но он нарушил ее, отправившись летом 1932 года в Коктебель. Как раз тем летом умер М. А. Волошин. Пожалуй, смерть лучшего друга подвела черту под счастливыми двадцатыми.

В 1934 году А. Г. Габричевский начал работать во Всесоюзной академии архитектуры. Его пригласил И. В. Жолтовский, считавшийся светилом в этой области. Александр Георгиевич читал лекции по античной архитектуре и архитектуре Возрождения. Казалось бы, снова наступила светлая полоса…

Однако 20 апреля 1935 года его вторично подвергают аресту и теперь удерживают в тюрьме уже два месяца. На этот раз за «участие в контрреволюционной организации» его сослали на три года за так называемый сто первый километр.

Дело, по которому обвинили Габричевского в 1935 году, называлось «Немецко-фашистская контрреволюционная организация на территории СССР». В тот момент между двумя странами уже возникла политическая напряженность. Вот и потребовалось завести такое дело. Никто из тех, кого арестовали (всего 140 человек!), конечно, не относился к фашистской организации, но надо было продемонстрировать, что эта организация существует, и она угрожает Советскому Союзу.

На первом допросе у Габричевского потребовали сведения о родственниках (братьях и сестрах), живущих за границей, а также об иностранцах (немцах), с которыми он когда-либо встречался и разговаривал. А затем его вынудили сделать следующее признание:

«Изданный под руководством Мейер “Большой немецко-русский словарь“, в издании которого принимали участие и мы, является контрреволюционным, фашистским. В нем выброшена марксистская терминология, отражающая революционную борьбу и быт пролетариата, стерто всякое понятие о классах и классовой борьбе» [1, стр. 253].

Но даже в «признаниях» можно увидеть его личную позицию в отношении существовавшего строя и политики власти, правда, выраженную лексикой следователей:

«Октябрьская революция нами была принята враждебно. Я говорю “нами“, потому что большинство из нас связано узами дружбы с дореволюционного периода, и мне известны взгляды на революцию большинства участников группы. Укрепление советской системы не убило в нас надежд на падение советской власти. Мы считали, что диктатура пролетариата зиждется на жесточайшем терроре, что не может не вызвать массового недовольства советской властью во всех слоях населения» [1, стр. 252].

«На русской интеллигенции лежит задача отстоять русскую самобытную культуру от “варварского“ разрушения ее большевиками. Этот вопрос особенно остро дебатировался в период слома и сноса Сухаревской башни, Китайгородской стены и других исторических памятников» [1, стр. 253].

Совершенно очевидно, что для архитектора Габричевского снос исторических памятников Москвы был варварством без всяких кавычек.

Если сравнить стиль писем Александра Георгиевича, например, к Волошину, с заскорузлым стилем «дела», то вывод напрашивается сам собой: все, что он «говорил», сочинили следователи, а его заставили это подписать.

В «группе», к которой был причислен Габричевский, находились еще Г. Г. Шпет («лидер»), М. А. Петровский, Б. И. Ярхо. Все они получили сроки ссылки от трех до пяти лет, тогда как руководители «организации» (Мейер Е. А., Челпанов А. Г.) были приговорены к расстрелу.

Габричевский, можно сказать, легко отделался: местом его ссылки стал подмосковный город Кашира. Он продолжал числиться сотрудником архитектурной академии, а после того, как И. В. Жолтовский написал прошение на имя одного из руководителей страны Л. М. Кагановича, в январе 1936 года Габричевскому позволили жить и в Москве.

Очередная невзгода пришла 4 ноября 1941 года: третий арест. На этот раз Александр Георгиевич находился в тюрьме семь с половиной месяцев. Обвинение, которое ему предъявили на этот раз, было вообще абсурдное: его посадили за то, что он не уехал в эвакуацию (тогда как его, наоборот, следовало поощрить за то, что он не поддался панике и остался в Москве, которой грозила оккупация, проявил патриотизм!).

Поражает тот факт, что в самый опасный период войны, когда фашистские войска стояли около столицы, кому-то понадобилось в течение более полугода мучить пятидесятилетнего искусствоведа.

За семь месяцев из него смогли выбить все: прошлые «грехи» («Немецко-фашистская организация», связь с интеллигентами, изгнанными властями), пораженческие настроения, уклонение от эвакуации, возможное сотрудничество с фашистами. Единственное, что он до конца отрицал, — принадлежность к некой контрреволюционной организации.

Приговор особого совещания при народном комиссаре ВД СССР от 6 июня 1942 года звучал так: «Габричевского Александра Георгиевича за участие в антисоветской группе выслать из гор. Москвы с запрещением проживать в режимных местностях сроком на пять лет, считая срок с 4-го ноября 1941 г., из-под стражи освободить».

Можно опять сказать, что Габричевскому «повезло»: его не приговорили к расстрелу, не посадили в концлагерь, а «всего лишь» сослали в маленький уральский городок. И действительно, повезло: тридцать пятый год, когда его арестовали за участие в «фашистской организации», был еще не тридцать седьмым, а сорок второй — уже не тридцать седьмым.

В ссылке Габричевский оказался в условиях, которые для него, выросшего в курлакском имении и жившего в профессорской квартире в Москве, были, конечно, невыносимыми. Но он не жаловался, наоборот, в письмах к Н. А. Северцовой утверждал, что у него все хорошо. Эти письма — целый роман. По ним видно, как возрождается любовь, как к Н. А. Северцовой и А. Г. Габричевскому приходит понимание того, что они не смогут жить друг без друга.

Наталья Алексеевна ни на день не прекращала хлопотать в Москве. Она бегала к влиятельным людям, к друзьям, даже писала на имя всевластного Берии — и добилась того, чтобы Габричевскому разрешили жить в Свердловске, где он стал работать в эвакуированном туда МГУ. В июне 1944 года он смог вернуться в Москву.

Ссылка стала большим испытанием для Габричевского, но она подарила ему друга уровня М. А. Волошина. Это был великий музыкант, талантливый во всех отношениях человек Генрих Густавович Нейгауз. Их дружба продлилась до конца жизни.

Казалось, опять наступила белая полоса: Габричевский воссоединился с Натальей Алексеевной, устроился на работу. Но в 1947 году началось дело «космополитов», в число которых он сразу же попал. Он был вынужден сочинять «покаянное» письмо, для чего привлек ближайших друзей. Тем не менее, со всех рабочих мест его выгнали. Чтобы как-то сводить концы с концами, семье приходилось продавать культурные ценности, которые уцелели даже во время войны.

В 1950 году Александр Георгиевич вновь стал преподавать в университете. Однако через два года раскручивается знаменитое «дело врачей». Габричевский поспешил подать заявление об уходе на пенсию — и правильно поступил.

Вскоре умер Сталин.

А пенсионер Габричевский смог наконец-то отдать себя любимому Коктебелю: его семья приобрела там небольшой домик. Он проводил в Коктебеле по полгода и больше.

О. С. Северцева, племянница жены Габричевского, рассказала нам об одной детали из жизни Александра Георгиевича: он никогда не ходил мыться в баню, предпочитая ей обыкновенное корыто (в Коктебеле не было «удобств»). Объяснял это тем, что баня напоминает ему о тюрьме.

Можно было бы сказать, что в его жизни действительно наступила белая полоса, если бы не болезни. Аресты, ссылки и гонения не могли не сказаться на здоровье. Он терял зрение и слух, его тревожило высокое давление.

Хорошо, что хоть на старости лет Габричевский смог увидеться с братом Юрием, которому разрешили в 1960 году приехать из США. И Юрий был счастлив: он рассказал о том, как живут брат Евгений (в Мюнхене), сестра Ирина (в США). Юрий, более сорока лет проживший за границей, не стал иностранцем, по-прежнему чувствовал себя русским. Он говорил: «Я люблю Россию, я хочу остаться в России. Но я не смогу тут жить: не понимаю, почему меня тут ругают, когда я покупаю вино?» Советский менталитет, как объяснила нам О. С. Северцева, показался ему непреодолимым препятствием для возвращения на родину.

А. Г. Габричевский умер 3 сентября 1968 года в Коктебеле. Наталья Алексеевна пережила его ненадолго — она скончалась 6 февраля 1970 года. По ее завещанию, ее прах похоронили рядом с мужем.

На Коктебельском кладбище за одной оградой — сразу несколько захоронений: матери и бабушки М. Волошина, сына Анастасии Цветаевой, еще одного младенца, А. А. Кораго, А. Г. Габричевского и Н. А. Северцовой. Все эти люди тем или иным образом были связаны с Максимилианом Волошиным. Сейчас этот мини-мемориал находится под эгидой музея М. Волошина, но выглядит достаточно запущенно: трава, колючки, поломанные ветки.

Мы разглядываем фотографии А. Г. Габричевского разных лет. Вот он совсем мальчиком сидит на скамейке рядом со своим дедом А. В. Станкевичем в Ницце. Взгляд у Саши наивный и в то же время пытливый. На следующем фото А. Габричевский — студент Московского университета. Очки, умные глаза, высокий лоб, рука, подпирающая подбородок: перед нами будущий выдающийся ученый. А этот снимок — времен уральской ссылки…

Выдающимся, то есть известным на весь мир, А. Г. Габричевский так и не стал. Вернее, ему не дали стать, не позволили.

Однажды Габричевский сказал композитору Николаю Каретникову: «Неужели ты не понимаешь, что мы не реализовались?» А на вопрос, как такое могло произойти, ответил: «Страна, в которой уничтожена культура, выпадает из исторического процесса, и в ней может происходить все, что угодно».

Он, интеллектуал, профессионал, каких единицы, остался невостребованным, поскольку стране требовались только герои под маркой «сделано в СССР».

Пожалуй, самый выразительный портрет А. Г. Габричевского из тех, что есть в нашем музее, — тот, где он снят в конце жизни, в 60-е годы. Фотография сделана в московской квартире. Александр Георгиевич сидит за роялем, перебирает клавиши. Кажется, даже слышна мелодия. Он задумался. Виден его сосредоточенный профиль. Веки опущены. О чем он думает? О прошлом? Доволен он им или нет? Там было все: и радости, и печали.

Ольга Сергеевна Северцева сказала о нем: «Все мы время от времени высказываем умные мысли, но у Александра Георгиевича все мысли были умные».

И все же неправда, что Александр Георгиевич не реализовал себя. Да, он оказался ненужным государству. Но сколько людей получило от него подпитку, заряд мудрости и человечности! Получили такой заряд и мы.

Если бы не было Александра Георгиевича Габричевского, то неизвестно, каким бы был сейчас наш мир.

Литература:

1. Александр Георгиевич Габричевский: биография и культура: документы, письма, воспоминания [сост. О. С. Северцева] — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2011.

2. Александр Георгиевич Габричевский. К 100-летию со дня рождения. Сборник материалов. — М.: «Советский художник», 1992.

3. Акиньшин А. Н., Ласунский О. Г. Семейный портрет Станкевичей // Воронежское дворянство в лицах и судьбах. — Воронеж: МП «Петровский сквер», 1994. — С. 33–51.

4. Ардов М. Монография о графомане. — М.: «Захаров», 2004.

5. Бахмут В., Кряженков А. На берегах Тихой Сосны. // Подъем, № 4, 2005.

6. Густав Густавович Шпет. Архивные материалы. Воспоминания. Статьи. / Под ред. Т. Д. Марцинковской. — М.: «Смысл», 2000.

7. Комолова Н. П. Коктебель в русской культуре ХХ века. — М.: ИВИ РАН, 2005.

8. Кралин М. М. Победившее смерть слово. Статьи об Анне Ахматовой и воспоминания о ее современниках. — Томск: Издательство «Водолей», 2000.

9. Макаров Н. А., Микляева М. М. История села Новый Курлак. Ч. 1. / Рукопись.

10. Пантелей И. «Несоветская» жизнь пенилась, как шампанское. // Общая газета, № 11, 19–25.03.1998 г.

11. Переписка новокурлакских краеведов с А. Г. Габричевским. — Архив краеведческого кружка Новокурлакской школы, арх. № 34.