Гений

Гений

(фрагменты)

15 июня 2019 года у замечательного писателя Анатолия Кима — юбилей: ему исполняется 80 лет! Редакция журнала «Аврора» сердечно поздравляет Анатолия Андреевича и желает ему крепкого здоровья, долгого творческого пути и новых потрясающих книг.

Анатолий Андреевич — кавалер Ордена «Знак почета» (1984), кавалер Золотого Ордена Мугунхва Президента Кореи за вклад в мировую культуру (2014), лауреат премии «Ясная поляна» (2005) и многих других литературных премий. Почти вся его жизнь отдана литературному творчеству — и почти полвека назад состоялась первая публикация в отечественной периодике. И не где-нибудь, а в журнале «Аврора»!

История этой публикации удивительна; впрочем, писательская судьба вообще — вещь удивительная, даже порой фантастическая… Анатолий Андреевич — яркий тому пример.

Здесь — рассказ юбиляра о том, как его произведения впервые были напечатаны в журнале-юбиляре.

 

Я поднимаюсь по бетонным ступеням безрадостной «хрущевки», пятиэтажки без лифта, к себе на четвертый этаж. Мне тридцать три года и три месяца. Ровно десять лет назад я вернулся из Советской армии, где прослужил в конвойных войсках три года, и начал свой литературный путь. Он пока безрезультатно привел меня на площадку четвертого этажа — и вот я поднимаю свои невеселые глаза и вижу перед собой не то Гамлета, не то Деточкина. Нет, скорее Гамлета, который стоял, потупившись, и смотрел себе под ноги. Он думал: быть или не быть ему на этом свете человеком, которому так нелегко живется? А ведь предстоит еще умереть, и далее — тишина.

Итак, я поднял голову с невеселыми своими мыслями, и он поднял свою голову с гамлетовским вопросом в глазах. Глаза наши, значит, встретились. Как хорошо, мгновенно вспыхнули его светлые очи в ответ на узнавание — не артиста Иннокентия Смоктуновского, уже на весь свет прославленного к тому времени, но просто человека, у которого скребет на сердце от извечного беспокойства: как это я оказался в этом странном темном углу мирового пространства?..

Я бросаюсь к нему почти в священном ужасе, ибо на всем колоссальном пространстве Советского Союза он был единственный Художник, который делал не то, что повелевала делать несокрушимая воля социалистического реализма, но сотворял образы несчастных людей, дорогих для всего человечества — Гамлета, Чайковского, Деточкина…

Я спрашиваю:

Как вы сюда попали? Что вы здесь делаете?

Я к матери… Она куда-то вышла, наверное.

Так пойдемте ко мне, у меня и подождете.

Спасибо!

И вот он у меня, в крошечной квартирке из двух смежных комнат. В окно светит вечернее солнце. Осенний месяц, далекая синева. Он сидит на стуле, ссутулившись, молчит. И я сижу напротив, на другом стуле, и тоже молчу. Этих стульев у меня всего два, они немецкие, из ГДР, самые дорогие предметы моей скромной меблировки. Он молча озирает жилище, но смотреть особенно не на что. Кроме стола, за которым мы сидим, в комнате еще стоит детская кроватка с деревянными точеными перильцами. Все в стиле не осознающей себя нищеты того же упомянутого ретро социалистического реализма. Так и не осознавая своей вопиющей бедности, я сижу молча минут пятнадцать, в сильнейшем волнении от предчувствия чего-то великого, неописуемого, громадного, ослепительного. С лестничной площадки раздались за входной дверью звуки громкого разговора, голос женский и потом мужской, хлопнула дверь, мой гость встрепенулся и встал.

Кажется, мои пришли, — молвил он и покинул меня, коротко кивнув на прощанье

Несколько дней спустя после первого появления в моей квартире Смоктуновский снова зашел ко мне. Был он в домашней одежде, в тапочках, — приехал из Ленинграда по каким-то делам и остановился у тещи. В то время он жил в северной столице, куда его пригласили работать в БДТ, и там он играл князя Мышкина в спектакле по роману Достоевского «Идиот». Роль была настолько знаменитой, что посмотреть ее люди приезжали даже из Москвы… Я не видел Мышкина в исполнении Смоктуновского, но слышал много легенд, в которых буднично звучали слова «гениальный», «великий», «неповторимый», «недосягаемый». И этот легендарный и великий и недосягаемый запросто пришел ко мне, уселся на зеленый немецкий стул, и глядя мне в глаза, сказал как-то очень просто и необидно:

Я знаю, что вы пишете. И вас не печатают. Так вот, прошу вас, выберите два рассказа, которые, на ваш взгляд, могут быть напечатаны, и дайте мне.

Я ему ответил, что уже скоро десять лет, как хожу по редакциям, и меня никто не собирается печатать. Теперь уже и совершенно ясно, что печатать не будут. Десять лет дебюта — это немало.

Да, немало, — согласился он. — У вас великое терпение, вы молодчина.

Но терпение уже кончилось, — признался я. — Уже больше не хочу ни терпеть, ни писать.

И что же будете делать? — спросил он, все так же в упор глядя мне в глаза.

Пойду, выучусь на водителя троллейбусов,— ответил я. — Мне очень нравится эта работа.

Я вам ничего не обещаю, — сказал Смоктуновский. — Я просто попробую рассказы ваши где-нибудь показать. Если вы не возражаете.

Не возражаю, но я уже десять лет бегаю по редакциям…

А он сидел напротив меня и смотрел в мои глаза своими синими мерцающими глазами, и улыбался всеми ямочками на своих молодых еще ланитах.

Через два месяца с той же чудесной улыбкой он смотрел на меня, держа в руках первый номер журнала «Аврора» за 1973 год, и говорил:

Ну, вот видите, как славно получилось! Рассказы-то ваши просто замечательные! Замечательные! Мне очень понравились. И откуда только у вас, узкоглазого азиата, такой удивительный русский слог!

Но Иннокентий Михайлович! Неужели вы не читали и отдали их в журнал? — несколько опешил я и даже слегка обиделся…

Он сразу же быстро все понял, вскинулся и ответил как-то очень убедительно, обезоруживающе, по-смоктуновски, ясной скороговоркой:

Только из-за суеверия! Не хотел сглазить. Но я, и не читая, знал, что рассказы хороши. Мне Шира Григорьевна говорила…

Шира Григорьевна Горшман — писательница, писавшая на идиш — была его теща, моя соседка, жившая напротив, через лестничную площадку. Ей я иногда по-соседски читал свои рассказы.