Журнальный мир

В Серой зоне, близ пустого рассветного рынка, в маленьком летнем шалмане, с двусмысленным названием «Уголино», куда в такую рань да ещё по весне редко кто заглядывает, пили, спорили и плясали двое рядовых украинской армии.

Были они в старом, ещё советского образца, камуфляже и в соломенных, бог весть зачем понадобившихся холодноватой весной, шляпах. Шляпы, как и положено щирым украинцам, они называли «капелюхами», а спорили о том, как скоро выдадут им новую форму. На вид обоим было хорошо за пятьдесят, а может, и больше.

В чём-то они были поразительно одинаковы. Одинаковость эта была в пьяной оглядке: рядовые всё время озирались и так же дружно, чисто по-женски взмахивали руками: мол, будь что будет! А отличались солдаты голосами и ростом: один, согнутый в дугу, был медленным, сиплоголосым. Другой — звонкий, как мальчик, подвижный, с трясущимися щеками и трясущимся животом.

Устав петь и плясать, рядовые начали играть в прятки. При этом с места они почти не сходили: просто заслонялись друг от друга ладонями, задавали каверзные вопросы, спрашивали: а не спрятался ли ты в подвале, не переметнулся ли к москалям?

— Кум Игнат? А ловко мы вид пана сотника -втэклы?

— Кум Ярема? Ловко, ловко. Тилькы було б закусона бильше взяты. Тоди б и вэртаться нэ трэба було. От хиба що соломой закусыты.

Толстенький безусый Игнат расплылся в улыбке, смачно укусил соломенную шляпу. Шляпа хрустнула, но не поддалась.

— Як у поли! Капелюх пахнэ хлибом, як у поли.

— Хлеба сейчас бы буханки три — все схрумкал бы. А так — в часть возвращаться.

— А там шо? Хлиба там нэма… одни бурякы… На, грызаны мою солому разок. Твий капелюх у грязюци весь. Бери мий, кумэ, для тэбэ нэ жалко.

Игнат протянул соломенную свою шляпу Яреме.

— Кум Игнат? Ты меня видишь?

— Бчуу, бачу тэбэ, кум Ярема.

— От то-то ж. А скажи мне, Игнат, как же нам теперь докладать пану офицеру?

— Пану сотныку…

— Я ж и говорю: шо мы пану сотныку про Донецкую фильтровальную станцию докладывать будем?

— Нас куды послалы? Послалы про фильтрувальну станцию тыхесенько розпытаты.

— А мы? Мы ж до неё не дошли.

— То-то и воно. Будэмо пану сотныку розповидаты так: була Донецька фильтрувальна станция, та ии москали вкралы. И до сэбэ у Сыбир вывэзлы.

— Кум Игнат. Станция не два литра спирту. Так просто её не украсть.

— Кум Ярема? Ты куды сховався?

— Под столом я… Кум Игнат! А давай мы тут сами Фильтровальную станцию устроим!

— Цэ як?

— А так, кум Игнат, а так! Тут под столом насос нашёл я. Здоровый такой насос, справный. Будем качать и фильтровать воздух. А напишем — воду фильтровали!

— Кому напышэмо, кум Ярэма?

— А кому хочешь! Я ж пысарь, бумага и ручка всегда с собой. Хочешь, самому Поршенке напишем.

— Та Поршенко читаты нэ будэ! У нього ж вся жопа в шоколади! Вин ии облызнуть, кому надо, дае, а читаты ничого нэ читае…

— А тогда давай Путину напышем!

— Тю! Розсмишив! Нас розстриляють с ходу!

— А мы никому не скажем, что написали. А год-другой пройдёт — глядь, и письмо это нам зачтётся. А напишем мы Путину так: мол, ваши солдаты вкралы дорогую и бесценную Донецкую фильтрувальную станцию. А мы станцию назад хозяевам вернули!

— Давай пышы, може, закускы Путин дасть!

— Тогда я пишу и перечитываю вслух:

«У Москву. У Крэмль. Путину.

Панэ Путин! Хотя вы и кровавый угнетатель и китайский сатрап, мы вам по-соседски сообщаем: Донецьку фильтрувальную станцию вкралы какие-то недолюдки. Мы вам её вертаем. Бо мы щири украинци. За это нам пришлите, будь ласка, «до востребования»…

— Кум Игнат. Как по-украински до востребо-вания?

— Нэ памьятаю. Може — до запытання?

— Тю. Это же значит «до вопроса». До какого вопроса, кум Игнат?

— Тоди, може, — до побачення?

— Тьфу на тэебя! Та де ж мы з паном Путиным увидеться можем?

— Та у Мавзолеи ж.

— Он туда не ходок.

— Тоди у церкви…

— Ладно, давай письмо, хоть на собачьей мове, а закончим… Заканчиваю:

«Пришлите пан Путин, будь ласка: двести ящиков кубанской сорокаградусной, триста палок ковбасы микояновской копченой, двести презырвативов и одного доброго вола…»

— Тю! А вола на що?

— А мы його в плуг запряжем, скажем жинкам — пахать пора! И до баб и до баб!.. Ну шо? Одну печать поставить осталось.

— Печати нэма…

— Тогда подпись… Каку подпись ставим?

— А таку: Дыректор Ново-украинской фильтрувальной станции — Игнат Скачко. Зам дыректора — Ярема Кныш.

— Так ты, собака, себе уже и зарплату директорську намерял? Тебе, значит, баксы, а мне гривны мятые?

— Кум Ярэма. Брось ругатыся. Видправляй лыста и давай ще по сто!.. А ловко ты у пана сотныка двухлитрову бутылку вкрав… Ще б кровяной ковбасы — и в рай.

— Кум Игнат? Ты где? Ты на улицу пишов?

— Кум Ярэма. Я тэж пид столом. Тильки пид другым.

— Кум Игнат. С кровяной колбасой в рай никак не пропустят.

— Тю. А ты думаешь, там тилькы капустой заку-сують?

— Капустой не капустой, а с кровяной колбасой апостол Пэтро никого не пропускает. И спирту там — ни грамма. Только «Кальвадос» абрикосовый. И то по напёрстку на брата…

— Кум Ярэма. А ты хиба там, у раю, був?

— Кум Игнат. Не был, а знаю. Мне священник, батько Потапий, рассказывал.

— Брэшышь. Ты церкву вже сто рокив и в глаза нэ бачив. А будэшь брэхать — я пану сотныку скажу, хто вкрав спырт. Вин тэбэ нараз в рай спровадыть. И бэз закусона! Вин з тэбэ самого кровяну ковбасу зробыть. И москалям на закуску видправыть. Жрить, людожоры!

— Кум Игнат. А москали, они тебе что сделали? Мы вот и лыста пану Путину уже отправили.

— А ты нэ знаешь? Краще нас воны хочуть буты. А цэ мы, мы с тобой найкращи!

Опять скрипнула новая соломенная шляпа, день всё никак не занимался, стало вроде ещё темней. Рядовые, посланные на Донецкую фильтровальную станцию для разведки, — никаких диверсий таким никто не доверил бы, — так были заняты мыслями о кровяной колбасе и о будущем рае, так поглощены своими новенькими, пока не слишком отвердевшими и, наверно, действительно вкусными соломенными капелюхами, что не видели и не слышали ничего: ни близящегося дня, ни уже ушедшей ночи.

Было похоже: они только для этого случая, чтобы поговорить про капелюхи, про спирт и абрикосовую настойку «Кальвадос», и родились, и живут…

— Наливай! Хорош, собака, спирт… И про сон рассказывай.

— Та шо той сон. Ты глянь навкругы! Мы куды с тобой попалы? Наливай, скотына.

Долгий глоток, тихий, задыхательный кряк, и за ним — ревущий хриплый восторг.

— Так от: про сон забудь! Я тоби бэз усякого сна скажу: заблукалы мы. И потрапылы в Гонопупу! Так пану сотныкови и скажемо… В Го-но-пу-пу!

— Ты уже совсем пьяный, кум Игнат… Какое-такое — Гонопупу? Нет такого места на земле — Гонопупу!

— Ты, кум Ярема, нэ думай, шо я з глузду зъихав! Ни-ни, я сам тэ Гонопупу бачив! Так и було намалёвано: Гонопупу. И карта. И кафэ наше сбоку…

— А я говорю — нет такого места на земле, Гонопупу… Выдумаешь тоже!

— Та есть же! У нас в Полтавский области село було — Голопуповка. Так перейменувалы, дуракы. А як смачно воно тэ сэло называлось! «Куды, брат, идэшь?» — «В Голопуповку!» — «А ты куды , Марьяна, побигла?» — «Та в Голопуповку ж, за халатом!»

— То Голопуповка. Законное дело, чтоб голый пуп существал. А тут — Гоно-пупу. Гонопупу — не украинское название.

— Так то-то и воно, шо назва амерыканьска! Я думаю так: тут у нас, на наший украинський территории амерыканци хфилиал свого острова Гонопупу видкрылы.

— Только и делов у Америки, что тут свои хфилиалы открывать. Они нам оружия никак не продадут. Воюем голыми руками. А скоро — твоя правда, кум, — и голыми пупами воевать будем. А ноги наши босые? Глянь на мои полукеды: один Китай, и всё тут. Нам танки, танки давай!

— Похмелюсь — и на танк. Мэнэ танкист Погребун покатать обицяв…

— Гей, стриляй моя рушниця! Зачем нам тот танк. Мы москалив-донбасовцев бомбами, бомбами.

— А колы вони нас?

— Нас нельзя.

— Кумэ! Выпьемо и айда в Гонопупу! Хоч в филиал, хоч на сам остров. Хай апостол Пэтро видпочивае у себе в Израили. А мы — в Гонопупу! Там, там справжний рай! Колы я був дыректором Тыхого океану — то остров цэй бачив…

— А пан сотник что тебе говорил? Сначала москалей, потом черномазых — под ноготь. А в Гонопупу твоём — одни черномазые.

— У мэнэ зять москаль. Справный мужык. И выпыты и ще налыты мастак. И роботяга. Його вбыты — грих.

— Грех не грех, а придётся.

— Ты ж сам москаль.

— Тихо ты, я украинец. Когда надо — я всегда украинец… А надо будет — и москалём стану. И тебя, дурья башка, к себе возьму…

Падая головами на пустой шалманный стол, вздрагивая, просыпаясь, рядовые Игнат и Ярема не слышали нас с Мишей, не слышали тихо подобравшейся военной машины с ополченцами и потихоньку засыпали. Не почувствовали они и того, как приняли их под руки, бережно погрузили в машину, как, судя по голосам, повезли в близлежащий ополченческий штаб, куда-то километров за семь от Авдеевки.

Сладко ступая и всё ещё витая в сонных грёзах, Игнат спрашивал у тащивших его ополченцев:

— Панэ, цэ вже Гонопупу?

— Будет, будет тебе Гонопупу.

— Хочу туды, дэ ковбаса кровяная. Дэ апостол Пэтро ии добрыми ломтямы наризае… Дэ Апостол нашего лыста до Путина читае… И языком чмок! И сто граммах! Ах — двести! Ах — трыста! А писля третьей кровянку понюхае, скажэ: нэ можна нам, апостолам, ковбасы такои. Уся тоби, раб Божий, ковбаска! И аж заплаче Святый Апостол. А я… А я… Колы я був дыректором Тыхого океану…Чось я засыпаю…

— Спи, друг, как проснёшься, всё сразу поймешь. К вечеру, может, и попадёшь куда надо. Будет тебе и Гонопупу, и остров Оаху. Может, и со Святым Апостолом увидишься.

— Оаху? Слышь, не ругайся, братуха…

— Спи, спи, отвоевался, завтра копать пойдёшь.

— И в Гонопупу!

— Само собой.

Миша ухватил меня за рукав:

— Другой дорогой рванём отсюда! А то, если нас здесь застукают, на ваш паспорт московский не посмотрят. Р-раз — и в кутузку!

Ступая бочком, выкрался я из задних дверей шалмана и по незнакомому, весеннему, ещё слегка липнущему к подошвам полю кинулся в обход за Мишей.