Горький. Баба Света

Горький. Баба Света

ГОРЬКИЙ

 

Когда Евгений вошёл в вагон метро, он ахнул. Как же здорово вагон был оформлен к стопятидесятилетию Максима Горького! На торцевой стенке был размещён огромный фотографический портрет писателя во весь рост, боковые стенки вагона были обклеены фотографиями Горького меньшего размера, а также изображениями скульптурных и архитектурных памятников, связанных с именем знаменитого писателя, и фотографиями обложек его книг.

Оглядываясь по сторонам, Евгений прошёл к единственному свободному месту в вагоне и сел на него. Народу в поезде было много. Видно было, что все пассажиры с интересом рассматривали преображённый вагон, многие фотографировались и тут же отправляли снимки в социальные сети.

В центре вагона стояли три молодые девушки – Аня, Лиля и Тамара – студентки факультета дошкольной педагогики педагогического университета им. К. Минина. Они весело хохотали и, позируя, фотографировались. Поведение их было шумным, более шумным, чем принято в общественных местах, было видно, что некоторых людей это раздражало. Раздражало оно, например, Маргариту Фёдоровну – продавщицу из продуктового магазина, женщину лет пятидесяти пяти в старомодном коричневом пальто со старомодной сумкой в руках. Маргарита Фёдоровна сидела совсем рядом с девушками и поминутно бросала на них испепеляющие взгляды.

Не менее сильно раздражало поведение студенток и Павла Аркадьевича – немолодого, но бодрого мужчину лет семидесяти в сером пальто и серой же шляпе. Он сидел напротив Маргариты Федоровны. В руках у него была свёрнутая в трубочку газета, которой он нервно стучал себе по ноге. Павел Аркадьевич более сорока лет проработал в «Нижегородских известиях» и после выхода на пенсию в этом году продолжал читать каждый их номер.

Но большая часть пассажиров была равнодушна к девушкам.

Шестнадцатилетний Володя Маркин, ученик десятого класса школы № 158, ехал стоя, прижавшись спиной к стене вагона и закрыв глаза. В ушах у него были наушники, в которых звучал новый альбом Антохи МС – его любимого рэп-исполнителя. Ему не были интересны ни студентки, ни Горький. Ему было интересно, как отпроситься у родителей на ночь к другу. Ведь с другом детства Васей Никифоровым они решили создать собственную рэп-команду, и первая песня, которую они планировали записать этой ночью у Васи дома, была уже готова.

Алиса Пташкина, восемнадцатилетняя студентка музыкального училища, смотрела в экран телефона и нервно печатала сообщение Тимофею Иволгину – девятнадцатилетнему студенту того же музыкального училища, который сегодня после последней пары сказал, что его достали её истерические выходки, вследствие чего он принял решение прекратить с ней какие бы то ни было отношения.

Двадцатидвухлетний Афанасий Вятский – без пяти минут выпускник филологического факультета – тоже смотрел в экран телефона. Но он ничего не писал. Он читал. Читал стихи Марии Степановой и размышлял о будущем русской литературы. А также, прерывая время от времени свои размышления, мечтал о себе как о будущем учёном, специалисте по современной поэзии, которого приглашают читать лекции то туда, то сюда, то…

Евгений сидел на своём месте и смотрел вокруг себя. «Как же здорово они всё оформили, – думал он, – какие же молодцы!»

На очередной станции в вагон влилась новая струя пассажиров. Они с любопытством стали осматриваться по сторонам и фотографироваться.

Евгению тоже захотелось сделать фото. Он достал из кармана свой старенький кнопочный телефон, какие теперь редко можно встретить. Другим телефоном Евгений пользоваться не мог. Не потому что он был уже немолод и не успевал за техническим прогрессом. А потому что Евгений с рождения был инвалидом. У него была спастическая диплегия – форма ДЦП, при которой поражаются все четыре конечности. И телефон с крупными кнопками – единственный, с которым он мог справиться. Другие были просто неподвластны его навеки сжатым пальцам. Камера на таком телефоне не позволяла фотографировать самого себя, и Евгению была необходима посторонняя помощь. Он покрутил головой, и его взгляд упал на молодого человека в наушниках, стоявшего около него. Это был Женя Творогов – ученик одиннадцатого класса школы № 18. Женя ехал на тренировку по футболу, которым он занимался с восьми лет. В наушниках у него звучал «Гранатовый браслет» Куприна. Женя не очень любил читать, но учительница по литературе была строгая, и хоть как-то приходилось выкручиваться из ситуации.

Евгений протянул свой телефон Жене и произнёс (с тем искажением речи, которое свойственно людям с ДЦП, но всё же довольно разборчиво):

Парень, сфотографируй меня.

Женя не расслышал, снял наушники и посмотрел на Евгения.

Парень, сфотографируй меня, – повторил он, протягивая ему свой неказистый телефон.

Женя надел наушники и погрузился в «Гранатовый браслет»… «– Вот и всё, – произнёс, надменно улыбаясь, Желтков. – Вы обо мне более не услышите и, конечно, больше никогда меня не увидите. Княгиня Вера…»

Парень, сфотографируй меня! – произнёс Евгений вновь.

Алиса Пташкина нервно набирала сообщение на телефоне. Афанасий Вятский размышлял о литературе. Студентки фотографировались и смеялись. Маргарита Фёдоровна с ненавистью смотрела на них.

Парень, сфотографируй меня! – повторил Евгений, озаряясь по сторонам.

 

На конечной станции волна пассажиров быстро и шумно вылилась из поезда. Евгений, опираясь на костыль, с трудом поднялся с сиденья и вышел из вагона последним. Максим Горький, приклеенный к торцевой стенке вагона, хмуро смотрел на опустевший вагон. Двери закрылись. Волна пассажиров быстро и шумно вылилась в город. Евгений, опираясь на костыль, поднялся в город последним.

В городе шёл дождь. Елена Альбертовна, преподаватель культурологии из университета им. Лобачевского, закрывшись большим чёрным зонтом, спешила на лекцию. Василиса Михайловна, продавщица мороженого, шла под дождём без зонта. Волосы налипали на её мрачное измученное лицо, она поминутно отбрасывала их назад, но они возвращались на своё место. Семён Яблоков, разносчик еды из супермаркета за углом, быстро шёл по мокрому тротуару, согнувшись под весом огромной фирменной сумки. Зонта у него не было. Но он не был мрачен. Он был равнодушен. Он просто шёл вперёд под этим проливным дождём и тащил эту тяжёлую сумку.

Евгений тоже был без зонта. Он вышел из метро и замер в нескольких метрах от него. Почему он не шёл дальше? О чём он думал? Что творилось в его сердце?

Большая рыжая собака с клеймом на ухе лениво подошла к нему и села у его ног. Она подняла голову и заглянула ему в самую душу.

А ты не кусаешься? – обратился к ней Евгений, с трудом выговаривая слова.

Собака свернулась в клубок и положила голову на лапу.

Ну чего ты здесь? Надо идти. Вставай. Надо идти.

Собака оставалась неподвижной. Евгений тоже стоял на месте.

Хороший писатель – Максим Горький. Как там у него про человека?.. Не помнишь?.. Вот и я забыл. Всё забыл… Дождь-то какой! Дождище!

 

 

БАБА СВЕТА

 

Умирая, баба Света слушала. В её восемьдесят восемь зрение почти покинуло её: катаракта поразила оба глаза. Баба Света как-то смирилась с этим, ещё в самом начале болезни лечиться она не захотела, она просто жила, плыла по течению. К своему логическому концу. Впрочем, к концу ли? Зрение почти покинуло бабу Свету. А слух остался таким же острым, как в юности.

Баба Света лежала в своей постели. Тонкая, сухая, почти невесомая. Несколько килограммов костей, обтянутых жёлтой истончённой кожей. Без мышц, без жира. Кажется, и подушка-то с матрацем под ней почти не проминались.

Баба Света лежала, прикрыв почти слепые глаза, и слушала. Она жила в квартире в современном семнадцатиэтажном доме. Это была квартира её внучки, в которую та перевезла свою почти оторвавшуюся от земли бабушку. Нужно же было наблюдать за её постепенным воспарением. Или испарением? Как вода испаряется из кипящего чайника, так некоторые люди испаряются из земной своей жизни. Постепенно и легко.

Баба Света лежала и слушала. Слушала жизнь. Вот что-то упало у кого-то из соседей, послышались голоса: мужской и женский. Говорят бойко, но слов не разобрать. Пара минут тишины. Вот где-то заплакал ребёнок. Успокоился. Опять заплакал, затих. Вот опять у кого-то что-то упало. Опять бойкая речь мужчины и женщины. И вновь тишина. Почти тишина. Жизнь всегда наполнена звуками. Если прислушаться к тишине, обязательно услышишь жизнь. Вот, вот она: у кого-то уже долгое время включена вода, звук такой монотонный, как-то незаметно заполняющий собой пространство, его не сразу и улавливаешь. Но баба Света уловила его, и уголки её губ дернулись, и лицо озарилось улыбкой. А вот слышится «цок-цок-цок» – где-то по кафелю. Баба Света знает: это соседская собака. Баба Света никогда не видела её, зато слышит её каждый день. «Цок-цок-цок» – и на лице старушки снова засветилась улыбка.

Когда баба Света была Светкой Яблоковой восьми лет, она жила в маленьком деревянном доме, в котором жила только её семья. Она любила утром выходного дня проснуться и долго не открывать глаза, лежать, прислушиваясь к жизни, которая происходила кругом. Вот слышится глухой мелкий деревянный звук – это мать раскатывает скалкой тесто на столе – будут пироги. Вот слышится протяжный скрип, хлопок и тяжёлый железно-деревянный удар – это отец пришёл с улицы и принёс воды – два ведра. Вот мягкий упругий звук – это спрыгнул с подоконника кот Тимоша.

Когда баба Света была красавицей Светланой двадцати двух лет, она вышла замуж и переехала в квартиру в старинный двухэтажный дом. Впрочем, не вся квартира принадлежала ей и её мужу, а точнее – она не принадлежала никому из людей, людям полагались для проживания отдельные комнаты, полагалась комната и молодой Светланиной семье. В этой общей квартире звуков было много. Чего только стоил дверной звонок! Посетители звонили на все лады: громче, тише, смелее, робче, то один раз позвонят, то два, то три, то… в общем, слушай сколько хочешь! А как разнообразно плакали соседские дети, спустя два года прослушивания этого хора Светлана с мужем пополнили его состав собственным ребёнком. И тут уж слух был настроен преимущественно на его соло!

Сейчас, в свои 88, баба Света лежала и вспоминала все эти звуки, которые ей было суждено услышать за свою жизнь. Вспоминала и слушала новые. Так проходили её дни. «Цок-цок-цок». Улыбка. Бум. «Мама!» – детский голос. Чей-то дверной звонок. Баба Света умирала. Умирала и слушала. Худела с каждым днём. Истончалась. Испарялась. Воспаряла над землёй. На лице её был свет. Свет мира. Свет уходящего с миром.

Бабушка, а тебе не страшно? – свежим, будто морозный воздух, голосом спрашивала её внучка Верочка, сидя по вечерам у её постели, держа в своих ладонях сухую, почти невесомую, но тёплую руку бабы Светы, – тебе не страшно умирать?

Баба Света, не имеющая сил сказать хоть слово, чуть-чуть шевелила указательным пальцем своей руки, проводя им по мягкой и гладкой ладони внучки. Краешки её губ приподнимались в улыбку, и всё лицо озарялось светом. Озарялась светом внучка Верочка. Вся комната. И, может быть, весь мир. Баба Света принимала мир, отдавала мир и уходила с миром. Баба Света умирала и слушала. Как же приятно слуху было её ровное мирное дыхание.

Верочка, а ты слышала, как дышит мир? Как дышит мир.