Журнальный мир

СЛЁЗЫ

Горят селенья дальних стран,

Рвут небо бомбовозы…

Глядит старуха на экран

И утирает слезы.

Опять заморская беда

Ей сердце защемила.

Про то, что под полом — вода,

Старуха позабыла.

Она забыла, что старшой

Письма не шлет полгода,

И что в деревне их большой —

Наперечет народа,

И что храпит ее старик,

Опившись бормотухой…

Всё позабыто в этот миг

Убогою старухой.

К нужде своей, к судьбе своей

Привыкла, притерпелась.

Встает, идет кормить гусей.

Досыта наревелась!

Такие мои стихи Сергей Викулов публиковал в «Нашем современнике» в 80-х годах, как говорится, на ура. Вот и эти строчки впервые увидели свет именно там. Я не кривил душой, сочиняя их, — да и мысли пытался донести до читателя далеко не самые очевидные. Старуха моя ревела непритворно: русский народ всегда жалеет тех, кому плохо, — но я писал не только о ней, забывающей у голубого экрана о собственных бедах. Еще и о тех, кто повадился застилать ей очи чужим горем. И о тех, кто в упор не хотел видеть, чем стала матушка-Русь, обобранная имперскими окраинами и нареченная поганым словом «Нечерноземье»…

Однако я ощущал, что меня, как поэта, в этих строчках все-таки маловато. Прямой гражданский пафос почти всегда обесцвечивает художническую палитру, а моя и без того, по природе своей, не очень-то красочна. Такой «отход от Юрия Кузнецова» мне представлялся неверным: поставить свой талант на службу идее, пусть и той, которую я разделял всецело, — я не хотел. Я чувствовал, что это гибельный для художника путь…

***

Призрак бродит по Европе,

призрак коммунизма…

К. Маркс, Ф. Энгельс

Все призраки ныне померкли,

Укрытые матерью-тьмой.

Остались и тюрьмы, и церкви.

Россия вернулась домой.

Вернулась… Но где миллионы

Убитых российских людей?

Какие ответят масоны?

Какой иноземный злодей?

Чего я никогда не прощу Троцкому-Бронштейну и Ульянову-Бланку с их интернациональной бандой — так это того, что они нарушили естественный ход вещей, «опрокинули шахматную доску». Ладно бы, если бы это была просто игра, но на доске были десятки миллионов человеческих жизней, десятки миллионов! И дьяволы опрокинули все эти жизни в кровавую бездну начала ХХ века…

Да, я знаю, что у моей империи были тогда большие проблемы, что Государь наш, управляя огромным государством, далеко не всегда оказывался на высоте положения, а уж его министры — тем более. Но я глубоко убежден в том, что и в те непростые времена в России можно было обойтись без великой крови. Той крови, которую мы будем расхлебывать еще как минимум несколько веков.

Если у Государя не хватало тогда воли и умения самостоятельно подавить смуту, он обязан был дать империи временного диктатора. Да, и в этом случае не обошлось бы без крови. Но это была бы малая кровь. Гнойник был бы выдавлен, общего заражения не произошло бы. Гражданской войны и многих дальнейших ужасных событий не случилось бы. Миллионы русских людей остались бы живы — и дали бы потомство.

Об этом думал я в конце 80-х годов прошлого века, сочиняя стихотворение о России, наконец-то возвращающейся домой.

ВОЗМЕЗДИЕ

Тяжкое время трезветь и рыдать

Грянуло — ты отшатнулась недаром.

Прямо в лицо тебе, бедная мать,

Новорожденный дохнул перегаром.

Видно, дошли мы до крайней черты,

Если рождаются дети-уроды.

Поздно, родимая, каешься ты.

Это — возмездье за пьяные годы.

Это наследье греха твоего,

Это земное твое наказанье.

Что ж ты бранишь и колотишь его?

Это твое, а не чье-то созданье.

Он средь заздравного гула рожден,

В чреве изъеден незримою ржою.

Диво ли, что опьяняется он

Музыкой чуждою, речью чужою?

Вырастет ворог в родимом краю,

Веры не ведая, правды не зная.

Даже любовь он отринет твою…

Как ты его воспитаешь, родная?

Как ты привьешь этой бедной душе

Нежность и жалость, каким назиданьем,

Если порочно зачатье уже?

Эту вину не избыть покаяньем.

Навеянное сообщением советской прессы о рождении «пьяного младенца», это стихотворение, опубликованное в «Дне поэзии-1988», только внешне было посвящено проблеме отечественного алкоголизма. На самом деле я писал о духовном опьянении многих моих сограждан, об угаре их преклонения перед голливудским Западом, об их помраченном сознании, забывшем православные ценности, — обо всем том, что обернулось впоследствии «похабными 90-ми».

Зачатый во лжи, воспитанный без веры и любви уродец хрущевско-брежневских времен не мог, повзрослев, стать никем иным, как ворогом для своей страны. И целое десятилетие родина-мать смотрела затем с ужасом на его беснования…

***

Судьба не обносит нас чашей

Страдания, скорби, вины…

Но больше на родине нашей

Не будет гражданской войны.

И сын на отца не восстанет,

И кровь не заменит воды.

Нас больше никто не обманет

Идеями вечной вражды.

Что ждет в ближайшем будущем нашу родину? Насколько горька будет та чаша, которую ей — и всем нам — предстоит выпить? Эти вопросы задавали себе на рубеже восьмидесятых и девяностых годов многие мои соотечественники.

В том, что чаша будет горькой, сомнений не было, — но насколько горькой? Чем кончится вся эта «перестроечная каша» — новыми «заморозками»? дворцовым переворотом? революцией? гражданской войной?

Я с ужасом думал о том, что вполне вероятен и последний вариант. И это стихотворение, опубликованное в моей второй столичной книжке в начале 1990 года, было своеобразным заклятием от такого оборота событий, моей молитвой, обращенной к небесам. Ничего страшнее гражданской войны в России я не мог себе представить. И до сих пор не могу.

ПОДЗЕМНАЯ ДИВИЗИЯ

Когда толпа, вскипая дерзновенно,

Обступит стены храма Сатаны,

Из-под земли появится мгновенно

Дивизия, не знавшая войны.

Заученно, без шума и без гама,

Она окружит яростный народ…

Но не ответит сам хозяин храма,

Куда она оружье повернет.

Размышляя о том, что ждет мою страну, я в начале 90-х годов словно засыпал в этих размышлениях — и мне мерещилась шумная толпа возмущенных людей с флагами и плакатами, окружающая мрачное здание на широкой городской площади. Но тут же в моем сне появлялись, словно из-под земли, люди в неведомой мне униформе, в защитных касках, с оружием, — и окружали толпу…

Таким представлялось мне грядущее противостояние. Но когда это случится? где? кто кому будет противостоять? Я не знал этого даже весной 1991 года, когда стихотворение о подземной дивизии было опубликовано в поэтической книжке «Бог рассудит». Я лишь догадывался, что дело идет к прямому столкновению моих соотечественников, давно уже стоящих по разные стороны идейных баррикад.

СКИТСКОЕ ПРОРОЧЕСТВО

Вижу худо, но слышу неплохо,

Слухи-шорохи лезут в мой скит:

Скоро кончится эта эпоха,

Не империя — время трещит.

Слышу гулы подземного грома,

Верю-ведаю: это не зря,

Скоро ахнет!.. Потом из разлома

Лава древняя хлынет, искря.

И помчится к подножию Бога,

Застывая в подобья камней…

Скоро кончится эта эпоха

И узнаем мы правду о ней.

Политическое землетрясение назревало: в конце лета 1990 года я в своем «ярославском скиту» остро чувствовал это. Сочиненное тогда же и опубликованное через полгода стихотворение предсказывало, однако, что разлом исторического времени не затронет основной массив империи — так мне виделось, так мне хотелось. Бог с ней, с Прибалтикой; пусть уходит и Центральная Азия, — думал я, — но центр великой державы должен устоять!

Однако реальная политика опрокинула мои надежды. Декларация о российском государственном суверенитете спровоцировала появление ее копий на Украине и в Белоруссии — духовное единство славян спасовало перед эгоцентризмом славянских элит. Связь времен распалась в самом центре империи, в ее обескровленном русском сердце.

ОТРЫВОК ИЗ ЛЕТОПИСИ

Звучит откопанное слово,

Мятутся лучшие умы.

Воскресло воинство Христово

И завопили духи тьмы.

Но и Господь еще не в силе.

И будет править властелин,

И гиря с надписью «Россия»

Дойдет до адовых глубин.

Это стихотворение я написал осенью 1990 года, находясь под впечатлением происходящего в родной стране. Только что вступивший в силу новый имперский закон о печати отменил цензуру — и всё то, что интеллигенция долгие годы с опаской читала на плохоньких ксерокопиях, хлынуло в народ, словно вода, снесшая плотину рукотворного моря. Но народу было не до чтения. Империя, готовая сбросить с себя бурлящие окраины, бешено бурлила и в своем русском центре — повсюду надувались и лопались горячие пузыри обид и недовольств, заблуждений и амбиций. Все только и делали, что говорили, опровергали, спорили, кричали, ругались…

Видимо, гиря дошла до полу, — думал я. И тут же, по давней привычке создавать поэтические образы из приходящих на ум русских поговорок, представлял себе историческое время, переживаемое моей страной, в виде часов-ходиков, с маятником и гирей, — в детстве я видел такие во многих деревенских домах.

Но если гиря дошла до полу — значит, часы встали? И все эти крики и споры только прикрывают истинную суть момента — остановку перед новым историческим циклом?

Моя поэтическая фантазия тут же рисовала чью-то властную ладонь, сжимающую цепь и подтягивающую гирю кверху. Я видел, как эта ладонь легонько толкала блестящий диск маятника — и тот вновь начинал отсчитывать секунды, минуты, часы, годы… Но кто же подтянет гирю, кто вновь запустит маятник отечественной истории?

В выходные дни я выходил из дома на улицу, ехал в центр города. Встречался с друзьями-приятелями, выпивал с ними, болтал о текущем моменте. Все были возбуждены, все чего-то ждали, куда-то тащили друг друга. У стен древнего ярославского Спасо-Преображенского монастыря стоял православный священник и важно провозглашал анафему масонам. Рядом с ним сурово высились облаченные в черную униформу члены национал-патриотического фронта «Память», приехавшие из столицы. Мне предоставляли слово — и я, встав к древней стене, читал свои стихи о России, о ее истории и современности…

Родина воскресла? Но что-то внутри подсказывало мне: нет, ничего еще толком не определилось. Виртуальная гиря, может быть, и дошла до полу, но на этом не остановилась: пол провалился, гиря продолжает опускаться, а прежний партийно-комсомольский маятник, как ходил взад-вперед, так и ходит. Всё еще у державы впереди…

Но до каких же глубин суждено опуститься нашей гире? — гадал я.

МОЛЧАНИЕ

Средь ночи сюда приходя,

Не жди на вопросы ответа.

Надгробное зданье вождя

Безмолвием вечным одето.

Не скажут тебе ни о чем

Ни площадь, ни древние храмы.

Над ними — и в сердце твоем

Победно горят пентаграммы.

Эти строки, опубликованные в рыбинском журнале «Русский голосъ» в феврале 1991 года, — как раз в те дни, когда Ельцин требовал отставки Горбачева, — я адресовал своему воображаемому оппоненту, правоверному коммунисту, который еще и в тот момент отечественной истории продолжал верить в то, что только «ленинизм» указывает людям верный путь в будущее. Такой же русский человек, как и я, но не посмевший или не удосужившийся найти и прочесть книги, разоблачающие Ленина, не давший себе труда

задуматься о том, что же на самом деле произошло с нашей родиной в первой четверти XX века, он по-прежнему призывал меня прийти на Красную площадь и поклониться подземной мумии…

А я своим стихотворением отвечал ему: да что толку приходить на Красную площадь, если над ней сияют не христианские кресты, а звезды Бар Кохбы, эти исчадия ада!.. кому молиться-то прикажешь, дорогой друг, — сухим «мощам» душегуба? или самому Бафомету?

Я и сейчас так думаю. Как ни крути эти звезды, как ни отмазывай, а пентаграмма означает сатану. И покуда она сияет над нами, не будет покоя русским людям на русской земле.

***

Как ты прыгал, дорвавшись до денег!

Но дошел-таки верхним чутьем:

Все равно эта шайка разденет —

То ли катаньем, то ли мытьем.

Так и сяк проиграешь в итоге,

Так зачем выбиваться из сил?

Вон и мытарь стоит на пороге,

Вон и каталь уже прикатил…

Не верить ни одному слову власть предержащих, препятствовать каждому поползновению чиновника на отъем заработанного тобою куска хлеба, прятаться, терпеть, клонить головушку долу, и вдруг, улучив минуту, вцепляться врагу в горло, — вот чему четверть века учит каждого российского предпринимателя рыночная экономика «а ля рюс». И кой-чему научила. Многие из тех, кто сумел выжить, ведут себя ныне даже в семейной своей жизни, как на рынке…

Но у большинства дорогих россиян, пытавшихся заняться частным предпринимательством, ничего из этой затеи не получилось. «Лузеры» и «терпилы», то бишь нормальные люди, не умеющие и не желающие «кидать», «мухлевать» и никому не доверять, вернулись из рыночных джунглей обратно, на бюджетные харчи. Правда, теперь им пришлось по десять раз на дню льстиво заглядывать в глаза разным иван иванычам и марьям алексевнам, но зато жалованье тут всегда платили вовремя, как положено.

Вновь начав ходить на работу «по часикам, от сих до сих», они вспоминали джунгли предпринимательства, как страшный сон своей жизни…

БАНДИТ

Вопрос — в тебе. Ответ — в бандите,

Что выйдет вдруг из тьмы на свет.

Ты крикнешь: «Русские, спасите!»

И вдруг поймешь, что русских нет.

Свет в окнах срежет, словно бритвой.

Что за народ там? Не поймешь…

Ночной бандит услышит крик твой

И, ухмыльнувшись, спрячет нож.

Бандит грабит тебя. Но это «честный грабёж»: бандит не лжет и не притворяется. Он сильнее и смелее тебя, ему хочется вкусно жрать, хорошо одеваться и ездить в роскошных автомашинах с девушками, у которых ноги растут прямо от ушей. А пахать он не хочет. И вот он внаглую берет у тебя то, что принесла тебе твоя пахота.

Ты пытаешься позвать на помощь своих. Но в ответ на твой отчаянный крик они выключают свет в своих уютных квартирках. Зачем они будут вмешиваться? Ведь проблема твоего выживания — это лишь твоя проблема, а у них и своих заморочек достаточно.

И вот ты остаешься один на один с бандитом, которому не можешь противостоять. Ты бросаешься на него — и тут же получаешь удар ножом в живот. Но, скорее всего, ты не бросаешься. Ты покорно отдаешь то, что ему нужно от тебя.

И вот он уже добреет на глазах. Он прячет нож, он убеждает тебя, что «свои» — это совсем не те, которые прячутся сейчас за темными шторами, не решаясь даже позвонить по телефону в полицию. Он говорит, что «свой» для тебя — это он, и что теперь ты для него тоже свой, и он будет стоять за тебя горой. Только теперь он будет выходить из тьмы и брать у тебя то, что ему нужно, уже регулярно. Ты ведь согласен, правда?

Если ты согласен, то вскоре он позволит тебе улучшить твои жилищные условия, завести счета в банках, разрешит тебе летать на отдых в теплые страны и даже выступать в прессе с гневным обличением такого ужасного явления, как бандитизм. Выступай на здоровье. И даже выходить из тьмы он уже не будет — ты просто станешь оплачивать присылаемые его людьми счета, которые будешь регулярно находить в своем почтовом ящике.

Довольно часто ты будешь лицезреть его на экране своего телевизора или на дисплее компьютера — и даже аплодировать наиболее удачным его репликам. Он, вообще-то, очень мил, этот бандит, просто душка. И на выборах ты будешь регулярно отдавать свой голос за него. А за кого же еще? Не за тех же, что молча прячутся за темными шторами.

А потом он состарится и будет появляться на экране всё реже. Зато ты и твои дети всё чаще будете видеть на экране его детей — очень похожих на него, таких же милых. А потом твои внуки будут отдавать на выборах свои голоса за его внуков.

Тебе нравится всё это? Да, тебе нравится. Это ведь гораздо лучше, чем умирать от удара в живот на ночной улице, не освещенной ни одним окном; лучше, чем хрипеть, захлебываясь кровью:

— Русские, спасите…