Журнальный мир

А жизнь — продолжается!

Нестранные странные метаморфозы

…Вообще, видеть бы намного вперёд — не поверить, что с уходом бабушки в апреле 1969 года все наши с ней традиции свои же ближайшие родственники, именно мамаша с моим братишкой Вовиком, попросту развеют, уничтожат нажитый не одним поколением семейный уклад, а наше с ней имущество шаг за шажочком приберут к рукам.

— Я тебе ничего не дам, — отрезала на моё желание взять в Москву кое-что из дорогого мне прошлого maman: бабушка, де, не оставила завещания.

— А совесть есть? — всего лишь спросила я. Вопрос повис в воздухе…

Книги старинные конца XIX — начала XX века из разряда кулинарных, «Лечебникъ» через «ер» и «ять» в названиях и тексте, а с ними — и памятные дарственными надписями сочинения Майн Рида, Жюля Верна, Сеттона Томпсона; Гилберт «Камни его родины», четырёхтомник «Война и мир» с другими произведениями великого писателя-графа; бесценные издания лошадника Куприна, охотника Тургенева, печалинцев Салтыкова-Щедрина, Радищева, Некрасова, собрания сочинений Пушкина, Лермонтова, Есенина, Гашека, Ги де Мопассана…

— Собираю для тебя, Танёк, — говаривала бабушка. — Каждый культурный человек обязан иметь библиотеку значимых книг.

Я читала их, наши с ней книги, в родных Кужерах рано и взахлёб!

Не осталось и дорогих для меня книг, подаренных на дни рождения от родных и сверстников, а также вручённых как спортивные призы на соревнованиях по лыжам и баскетболу, в коих я весьма преуспевала, и наград за отличную учёбу: «Земля Санникова» Обручева, «Витя Малеев в школе и дома» Николая Носова, «На лезвии бритвы» Ефремова, томики Пушкина, Некрасова, толстенный сборник «Пионерский театр» для художественной самодеятельности… Мне от бабушки передалась неизъяснимая любовь к книгам. Бабушка дарила их мне в каждый праздник, выбирая именно на мой вкус — особенно о лошадях и других животных, а также книжные новинки детской, юношеской и школьной литературы типа: книжки-раскладушки, загадки, модели-конструкторы или «Занимательная математика» Перельмана, «Занимательная физика» и т. п.

Я даже помню ощущения радости и чего-то незнакомо-необъятного в моменты получения этих подарков. Книги были не только интересными и полезными; в раннем детстве они впечатляли также оригинальностью форм: книжка-вертушка (с вращающимся по тексту кружком типа астрономических календарей), книжка-гармошка, книжка-ширма, книжка-забава, книжка-поделка, книжка-панорама, книжка-фигура, книжка-раскраска, книжка-игра… В правом верхнем углу форзаца либо титульного листа каждой книги бабушка своей рукой надписывала, чей это экземпляр: «Паршиной М. А.» либо «Ливановой Тани», так что не перепутаешь… Чудом таковая сохранилась у меня — одна из любимейших книжек детства: В. Чаплина. «Четвероногие друзья». Крымиздат. Симферополь, 1954 (трогательный рассказ Веры Чаплиной «Чубарка» о приключениях лошади в дружбе с маленькой девочкой, я брала читать и перечитывать в поселковой библиотеке)

Как в воду канули и мой спортивный инвентарь: подаренные отцом беговые лыжи с ботинками, коньки «гаги» на ботинках — моя гордость на льду Кужерского озера, и бабушкин дар — дамский чудо-велосипед нежно-изумрудного цвета, а также любимые игрушки, личные вещи. Не говоря уж — о ювелирных ценностях бабушки, семейном серебре, старинных настенных часах «Paris» с чарующим боем и римскими цифрами. Как своих ушей не увидела больше резной столовой «горки», то есть вместительного сервизного шкафа со стеклянными дверцей и боками, ручной и ножной швейных машинок «Zinger»: на ножной я «рулила» дошколёнком и устраивала внутри свой личный уютненький домик, на ручной училась шить — от носовых платочков и простынок с наволочками вплоть до пижам и лёгких платьиц себе, халатов для бабушки и её младшей сестры тёти Ксаны. «Ушли» даже наши фотоальбомы, а также бабушкины правительственные награды, мои Почётные грамоты «За отличную учёбу и примерное поведение» за все 11 школьных лет и аккуратно заполненные дневники, дорогие мне письма — бабушке и в мой адрес, вся хранимая ею переписка… То есть весь архив — с концами!!! И вряд ли он сохранён хотя бы частично. Антиквариат, наверняка, продан — в угоду видимым даже моими, сквозь розовые очки, глазами купеческим братцевым замашкам, с годами крепнувшим.

На любви и обожании стоит моя тоска по потерянным, вернее — присвоенным моим братцем книгам. Не из меркантильности, а — по любви и блаженному состоянию обладания, при прочной уверенности в будущем в связи с неразделимостью с прекрасным былым, грущу по окружавшим нас с бабушкой предметам.

Впрочем, со временем у нас с дочкой всё как бы «образовалось» сторонним ходом. Поразительно, но какими-то неведомыми путями и каналами идёт восстановление утраченного. Библиотеку вновь собрала обширную, интересную и преимущественно тех же авторов. Или: часы старинные вернулись в 2000-х аж в двух вариантах. Пришли и густо-коричневая, цвета горького шоколада, горка резная — воплощённая в раме зеркала, а также нескольких раритетных буфетов. Причём — от дарителей, нередко совершенно не знакомых нам людей, которые прекрасно знают цену антиквариату, однако не могут разместить его в тесных городских квартирках.

Не только прежнее в похожести вернулось, но ещё немало есть и «по новой»! Даже — своя конюшня, лошади. Открыли частный клуб верховой езды «Ногу — в стремя!» и создали домашний музей Конюшего…

И всё же, всё же… О различной формы книгах моего детства с замиранием сердца слушала в мартовском-2018 эфире «Эха Москвы». Ведущий передачи, почти мой ровесник, подчеркнув, как важно человеку для самоутверждения обладать хоть какой-то собственностью, рассказал, как он обожал в детстве свои персональные книжки и что у него все его книги в полной сохранности уже в трёх поколениях — для детей и внуков. Вот что значит — в нормальной семье!

***

А у нас… Пока всё присвоение, то есть наглое прихватизирование кужерского имущества, происходило в течение трёх десятков лет, не верилось, что они — елейные родственники, постоянно «гнездовавшиеся» около меня проездом через столицу или многодневными налётами в ней «по магазинам» — пойдут до конца. Теплилась надежда, что родные мать и брат опомнятся, братец вернёт безразличное ему, но дорожайшее для меня — письма, бумаги, записи, именные книги… Не случилось! Вещизм и корысть возобладали над человеческими, братскими отношениями, скорее ставшими за семь-девять десятилетий для трёх, а то и четырёх поколений паразитарными, потребительскими. Кстати — это заметные, очевидные, типические черты нашего времени конца XX — начала XXI столетия: времени деградации, отчуждения людей, семей. Разве это не грани — острейшие грани — жизненного круга!

В 2000-м окончательно прервались отношения с братом, для которого открылась лазейка в Германию через жену, чья мать на старости лет вышла замуж за бывшего соседа, репатриировавшегося немца…

Четыре года спустя сестра нервически поведала мне, что брат де очень денежки любил и любит, и вообще он никогда и не собирался привезти дорогие для меня атрибуты, сколько я ни просила его об этом. Ольге он, якобы, выдал: «Ничего я ей возить не буду, пусть не просит даже!..».

С женой каждым летом путешествовал из Нижневартовска или Башкирии автомобилем на юга через Москву, с бесчисленными ночёвками у меня. И мне — молчал! Напротив, с каждым его приездом в Серафимовский под Туймазами, по словам сестрицы, будто корова языком слизывала книжные ряды с полок — переправлял в дом жены где-то под Жигулёвском или в Нижневартовск, где жил много лет, при северных надбавках успешно трудясь на спецтехнике нефтепромысла и содержа не работавшую жену и двух сыновей.

***

Мне за московскую жизнь, с осени 1968-го, пришлось по семейным обстоятельствам — то в улучшение квартирных условий, то в связи с разводом — сменить шесть адресов. Это улицы Мишина, Вятская, Башиловская, Онежская, Бескудниковский бульвар и, наконец, с 1984 года, кооперативная квартира в Крылатском на нынешнем Осеннем бульваре. И всюду постоянно появлялись «переночевать» приезжие родственники. Маман же проживала месяцами-годами, хозяйкой распоряжаясь квартирой, в то время как я с дочкой Машей жила как бы на два дома, в основном в Латвии в 1984–1992. Однажды, ближе к 1990-м, мамаша даже заикнулась, а не продам ли я Вове свою московскую квартиру, а сама «свалю» к Балтийскому морю насовсем?

— Не продам! — Решительно объявила, поразмыслив и прикинув, что прекрасное Рижское взморье и бойкая Гауя с янтарными соснами — далеко не всё для меня и дочки. — Да и кто ж ему оформит покупку без московской прописки?!..

Ведь были времена, когда иногороднему купить квартиру в Москве было невозможно. Не то, что теперь — любому «денежному мешочку» — пожалуйста! Московская квартира для нас с Машей не оказалась обузой. Распад страны вывез в числе многих российских граждан и нас из Латвии в конце июня 1992-го. Слава богу, было куда!

***

Дошло до моего ума, лет через 35, и то, как реально объегорила меня «родня» с кужерской квартирой, перевезя бабушку с нашим скарбом в 1967 году из Кужер в посёлок нефтяников Серафимовский. Ведь я тогда студенткой была прописана в общежитии Казанского университета на улице Красные Позиции, но — вре-мен-но. То есть, сохраняла за собой постоянную прописку в Кужерах. Будь с добрыми намерениями, родная мать не умолчала бы об этом дочери. Да только с переездом бабушки меня никто и спрашивать не стал, а сразу заселилась молодая семья инженера Алексеева, жившая за стеной справа от нас, у своей матери тёти Веры Никановой. То, что я оказалась в «подвешенном» состоянии, никого не волновало. А мне, прилично державшейся на конских спинах и витавшей в облаках молодости, такое даже не успело, не могло прийти в голову. Тем более что через год я нежданно-негаданно сделалась москвичкой, крыша над головой не исчезала, проблема жилья «резала» не особенно больно и не остро — только по улучшению жилищных условий. И поняла я лишь под шестьдесят годочков, давно своими силами добившись благополучия и успешности, поняла, будто прозрев, тогдашнюю первую афёру мамаши, наряду с последующими, во всей моей квартирной цепочке и жизненной вообще…

***

Сестра оставалась как бы в тени всех ухищрений, но не в стороне. В детстве, встречаясь, мы дружили, бурно переписывались в студенческие годы и ряд пост-студенческих лет, поверяя учебные дела, сердечные тайны, мечты, воплощение планов… Называли друг дружку именами любимых литературных героев: от изначально пушкинских, то есть, истинных, — до Кати и Даши, старшей и младшей сестёр из трилогии Алексея Толстого «Хождение по мукам». Моё бьющее в глаза счастливое детство вызывало младших сестру и брата проситься у бабушки пожить у неё вместо меня. Младший Вовочка канючил об этом в открытую. Нашёптывание Ольги даже отцу — оказаться на моём месте в доме у бабушки, а меня забрать в Башкирию — я услышала собственными ушами в Кужерах примерно семиклассницей, не замеченная ими в своей комнате. «Вот так гости! Вот так сестрица!» — чуть было не вырвалось у меня.

Насторожилась тогда остро. Ни-ког-да! Особенно видя пап-мамины воспитательные маневры. Она — визгливым криком, он… При непослушании Вовика, младше меня на шесть лет, папаня просто показывал ему раскрытую ладонь, и ребёнок сразу съёживался. Тёмная в понимании этого приёма, я на первый раз удивилась, что же мальчишку так испугало. «А дальше — знаешь!» — грозно подступил к сынишке батя. Рука Вовчика дёрнулась, и пальчики неуверенно образовали кулачок. Также — ладонь папаши, но властно и крепко: сжалась в увесистый кулак. «Правильно. Вот — что будет! Он знает…». Отец козьим меканьем захихикал, а во мне поселились страх и отвращение к нему, усиливаясь при очередных таких воспитательных жестах. Хотя он ко мне, спортсменке, относился замечательно. Но это, наверное, потому что жили на расстоянии и остерегался бабушки.

(продолжение следует)