«И уходит зиянье мрака…»
«И уходит зиянье мрака…»
едино-началие
1.
Словно море уснувшее дышит фрамуга,
отгремело, и в городе пахнет дождём,
и мерещится мне прямота Петербурга
прямотою той правды, которую ждём
от поветрий судьбы. В переулках знакомых,
точно бабочка в глуби, лишающей сна,
лунной ночью походкой ванесса-весна
просквозит, и терпи пересудов вороньих
трепотню. Это, право, важнее стиха –
наше право идти, и беды не бояться,
отступать, исчезать, исходить, отдаляться,
но на голос любви откликаться, пока
острый волос сечётся, а сердце болит:
– Утоли мою боль, медсестричка Алиса!
Эта боль велика, но не более жизни…
словно космос, который разрезал болид.
2.
Словно море уснувшее дышит фрамуга,
отгремело, и в городе пахнет дождём,
и мерещится мне прямота Петербурга
прямотою той правды, которую ждём
от поветрий судьбы. В переулках знакомых,
точно бабочка в глуби, лишающей сна,
лунной ночью походкой ванесса-весна
просквозит, и терпи пересудов вороньих
трепотню. Дребезжит запоздалый трамвай,
и дешёвый туман тополиного пуха
и красив, и бесплотен в ночи, как старуха
из цыган, из любви обещавшая рай:
дрозд поёт свой полёт в вечереющий май…
8 апреля 2018 г.
Далёкая моя Каппадокия, когда царит за окнами стихия
заснеженного ветреного полдня, я о тебе в суровых мыслях помню
и прохожу туманные каверны, и сердце просветляется, наверно,
чтоб близость Пасхи птицы прокричали,
и знание об этом – без печали,
и Бога я за миром ощущаю, и кажется, что Он меня прощает…
* * *
я никогда тебя не позабуду
за театральною игрой
как кукла вуду
насквозь пробитая иглой
и неожиданно слабея
о, боль моя!
прими тряпичную психею
небытия
как будто можно возвращаться
как тот кощей
на круги танца, ренессанса
за круг вещей
и остаётся недобитку
хотеть
твою судьбу в мою как нитку
в иголку вдеть
и может статься, в этой жизни
осталось мне
с тобой увидеть рай при жизни
как на игле
в чернила лучезарной ночи
макнув перо
сыграв судьбу как беглый росчерк
что твой пьеро
грёза
Хорошо б завести собаку, чтобы знать, что кому-то нужен
у собора Святого Марка, отражённого в омских лужах,
вознесённого мглой каналов над сиянием снежного проса…
и судьба тебя доконала… только кто-то уткнулся носом
чёрным, чутким тебе в колени. И уходит зиянье мрака
из дворов заапрельской лени под слова из Луки и Марка,
может даже Того, Кто Страх не пускает к Седьмому Небу
и бежит по двору собака, и уводит тебя по следу…
сыну на каникулы
ранец твой сиреневый тяжёл, день апрельский по-июльски жёлт
у меня – полжизни за плечом, у тебя ж – полным-полно ещё
будут летом звёздочки опять, что крыжовник, на небе сиять
у тебя – две жизни впереди, хоть во сне по ягоды иди
собери бруснику и морош… чтобы знать, что ты для них хорош
хорошо желанье загадать, и следить, как солнца благодать
заполняет умыслом надир, и зенит, и весь крещёный мир
хорошо желанье загадать, хорошо под звёздами стоять
и глазеть, как катится звезда за желаньем чистым – иногда!
тепло
Стеной стояли летние дожди,
и сердце захмелело от теплыни,
опять по вечерам пришли кадить
туманы, и от птичьих паганини
свихнулся лес. За городом в траве
лежу, и тучки бродят в голове.
Над головой висит июльский зной
причудливый: без замысла, без смысла,
какой же этот Божий мир чудной
и чудный! Вот и бабочка повисла,
как диптих, над цветами, надо мной,
и у беды сегодня выходной.
Зато для чуда, явленного мне,
июльский день, как вымытая рама:
смотрю на то, что явлено вовне,
и хороша лесная панорама…
и нету беспечальней выходных,
и мрак в душе кончается, как стих…
* * *
лишь оборванный хлястик пальто…
и мой город уставший дожди занавесят.
хорошо на картинах ватто! –
и по лестницам старым как мир куролесить.
два стаканчика, дождь и портвейн.
и глаза, обречённые чуду.
дом. и шорох. и скрипы дверей.
– будь счастливой! и я тоже буду.
городские пейзажи стоят,
тополиные клонятся ветви.
и глаза твои долго глядят
на меня, не ища соответствий
с тем, что сказано. знаешь, душа,
ходит голубь и гулит о большем,
нас превысившем чувстве – сейчас
и потоп за дверями окончен.
…дом. ковчег: мы… и пара котят.
– сохрани нас и выпестуй, Отче!
звонок сыну
– Здравствуй снова, мой маленький Нильс! –
как по совести жить и не струсить?
Чередою года пронеслись,
как несли тебя финские гуси,
что из книги в судьбу ворвались.
На висках у меня седина,
намело прибалтийского снега!
Гусь кричит надо мной, как струна,
зазывая в закрытое небо.
Хорошо по лазури пройтись,
навещая туманные тучи кручи,
сорвалась непутёвая жись,
пусть живёшь ты светлее и чутче.
Здесь – вина у меня и война,
ты же – ангел мне. Ах, Иисусе,
пусть отмыть меня будет вольна
(совесть, душу) ночная волна –
Третий Рим оберёгшие гуси
в поднебесии иже еси
в Украине, в Москве, в Беларуси.
день радости
Здесь, словно колокол, мороз звонит не по тебе,
здесь миллионом алых рос – картина во дворе,
но день – металл, и ночь – металл: большой прокатный стан,
сон в руку, или сом в реке – вот всё, что ты искал.
Крутящие моменты вьюг и благовест стрижей,
тот сухогруз, что как утюг, разгладит воды дней,
где из анютиных глазков глядит павлиний глаз –
и так почувствовать легко, что это Бог, о нас
не прекращающий радеть, глядит из-под полы,
всё небо – здесь, давай глазеть на летний рай травы,
на зимних ангелов – детей, играющих в снежки,
на длинношеих лебедей, заплывших за буйки,
осенний парк, весенний сквер, и это чудо – май!
На ван-чу-эс, давай скорей счастливеть начинай!
А то расплылись времена замасленным пятном,
а ты смотри: ведь то – Эдем, и радуга на нём.
И Ласточкиным ведь гнездом повис осенний дым,
и птичий клин, как клином – клин,
как будто всюду – Крым!
сыну
мы встретимся на Мачу-Пикчу: тепло! – теплее! – горячо!
я превращусь в цветную птичку и сяду на твоё плечо,
и из засмертья в клюве востром добуду капельку росы,
она напомнит нам о взрослой любви – в обход твоей слезы.
запомни, как тебя целую, под серым небом, дурачок,
погладь же пташку небольшую, размером с сердце, с кулачок.
а там? тогда? сквозь пух и перья, почувствуешь – как горячо?
теперь – воровка на доверье – смерть смотрит мне через плечо.
я из засмертия достану цветок и капельку слезы,
я одному тебе достанусь, иди смелей и в сердце зри:
там голоса забытых предков по-параджановски звучат,
и не сотрёт их тени едкий, всепоглощающий закат.
ну а пока – того заката сгорает щелочной щелчок,
ты в сердце – а оно крылато и поместилось в кулачок.
* * *
Бог в темечко поцеловал – меня? нет, я того не видел!
я с детства не любил овал, я с детства угол ненавидел!
а над землёю август шёл, как дождь Дали-сюрреалиста
и тёмный шмель цветок нашёл, чья тень шумна и остролиста
я, как Дали, нашёл шмеля за амальгамой впечатлений
вдали поэт сложил слова, что на земле явился гений
и этот гений, и цветок, овал и угол, и спецовка
Дали – проговорённый Бог, а я – помалкиваю только…
внушение
я не люблю конвой еловый, умомрачительный, как брага,
в таёжных отблесках костровых, опередивших на полшага
сердцебиение и эхо, замешанные на тревоге,
когда, встречая человека, ты словно растворялся в Боге.
тоска сосновых колоколен, и кедр, что северный апостроф,
и недра храмов – тёмных штолен, где каждый человек – апостол.
огромный колокол небесный, и ты – язык его язычеств,
приподнятый, что мукой крестной, тайгою утренней и птичьей.
привет, заутреня Христова! охота рыбного улова!
покуда небом васильковым прохожий ловится на слово.
сегодня и вечно
Стоит Звезда в январском небе, горит две тыщи лет назад,
царит в созвездии Плеяд. Те, кто богат, и те, кто беден,
сегодня спят.
Лишь пастухи через дремоту, работу в степень возведя,
хоть трижды спят, но стадо бдят, и видят через сон кого-то
среди ягнят.
Вот он кричит/поёт, хотя ребёнок, хотя не знает ничего,
лишь материнскую любовь, любовь о/Отца. И спит ягнёнок
у ног его.
И спят, осилены дорогой, волхвы, и даже звёзды спят,
и лишь одна в кругу Плеяд всю ночь сияет над порогом
и знает взгляд,
возвратный долгий взгляд на небо, горящий через времена,
где спит надменная страна, на время сделав оберегом
зыбучесть сна,
где спит Фома, где спит Иуда, спит Ирод, дремлет Иордан,
живую воду Океан Небесный катит отовсюду
к его ногам.
Пусть в этот раз не повторится во времени земное зло!
Орёл опустит покрыло, змея в песок оборотится,
через разлом
в породах гор дурная кровь уйдёт и канет в Преисподнюю,
ни капли горя нет сегодня! Уже Сегодня – лишь Любовь,
и Пресвятое Новогодье
и вновь, и вновь!