Журнальный мир

На авансцену выходит хорошо одетый мужчина в современном

элегантном костюме.

Обращается к публике, спокойно и приветливо.

— Вы меня узнаете? Нет? (меняет выражение лица ) А так? Тоже нет? Забавно… (новая гримаса) А вот так? Тоже не узнаете? Ну, знаете ли… А ведь мы знакомы…

— Ну, хорошо, сейчас (исчезает за занавесом; голос звучит из-за занавеса). Вы посчитайте пока. Например, до двенадцати…

(Мерно раздаются 12 ударов колокола; занавес открывается. Человек сидит к нам спиной в старинном кресле с высокой спинкой; его практически не видно, слышен только голос)

— А ведь это я вылил как-то бутылку ренского вам на голову… Да-да, вам, господин в третьем ряду… Лично я вас узнал. Вы тогда сказали: «А чтоб тебе пусто было, шалопай окаянный, сорванец чумовой!»

(Кресло резко разворачивается; в нем сидит Шут в классической шутовской одежде шекспировских времен; в руках у него музыкальный инструмент. Шут поет):

— Когда я был и глуп, и мал —

И дождь, и град, и ветер, —

Я всех смешил и развлекал,

А дождь лил каждый вечер.

Когда я достиг разумных лет —

И дождь, и град, и ветер, —

Наделал соседям я много бед,

А дождь лил каждый вечер.

Когда я ввел жену в свой дом, —

И дождь, и град, и ветер, —

Пошло все в доме кувырком,

А дождь лил каждый вечер.

Когда я стал и стар, и хил, —

И дождь, и град, и ветер,

Я эль с утра до ночи пил,

А дождь лил каждый вечер.

Был создан мир бог весть когда, —

И дождь, и град, и ветер, —

Но мы сюда вас ждем, господа,

Смешим вас каждый вечер…

— Вот теперь вижу — узнали, — и спрашивать нечего. Костюм — великое дело! Cucullus non facit monachum. Думаете, это значит «клобук не делает человека монахом»? Ничего подобного, это означает: «дурацкий колпак мозгов не портит»… Не верите? Можете сами примерить…

(надевает колпак на спинку кресла, обращается к нему)

— Достойная мадонна, позвольте мне доказать вам, что это вы — глупое существо. Для этого мне придется допросить вас, моя невинная мышка. Итак, почему ты грустишь? У тебя умер брат?Его душа в аду? Что-что? Ах, в раю… Мадонна, только круглый дурак может грустить о том, что душа его брата в раю…

(к публике)

— Хотите, научу еще парочке утешительных истин? Ну вот, для примера: «Кто повешен палачом, тому смерть нипочем». Или: «двум смертям не бывать, а одной не миновать»… А, это вы уже знаете…

Ну тогда (таинственно): «если повесят на доброй веревке, то уже не женят на злой бабе». Я не о вас, мой знакомый господин в третьем ряду, — упаси боже… жена у вас — сама добродетель.

(к колпаку)

А знаете, мадонна, чем можно залатать дырявую добродетель? Ну, не стесняйтесь, не стесняйтесь… — Правильно, грехом!

(к публике )

А чем исправляют пороки? Чем-чем? Законами? — Не угадали! Дайте бессовестному человеку добрый совет — и он исправится. А если не исправится, позовите костоправа, и тот уж справится…

(открывает ручку кресла; там спрятан кубок и графин с вином.

Наливает себе вина)

— Дайте иссякшему дураку вина — и он наполнится… (пьет; становится на колени перед графином в молитвенной позе):

— Остроумие, если будет на то воля твоя, научи меня веселому дурачеству! Аминь!

(поднимается, говорит в зал)

— Эй, мой старый знакомый, не сердись на меня за то рейнское, — ведь мы оба тогда были… как бы это сказать… На кого похож пьяный, знаешь? На дурака, сумасшедшего и утопленника. С одного лишнего глотка он дуреет, со второго — сходит с ума, с третьего идет ко дну. Так вот, я тогда был на первой — дурацкой — стадии, а ты уже на второй. Не мог же я допустить тебя до третьей… Я утопленников не люблю… (с внезапной серьезностью): Офелия и сейчас перед глазами… Платьице белое… Уфф! (встряхивает головой, прогоняя видение)

Сейчас я вам загадку загадаю. Угадайте, кто это написал:

(Декламирует):

«Как жаль мне их, о как мне жаль цветы,

Чей жребий — вянуть в цвете красоты!»

— Ни за что не угадаете! Гамлет, конечно! Лет в 13… Разумный был мальчишка… Мухи не обидит… Цветы жалел…

(Пауза)

— Давайте-ка я лучше спою. Сэр Тоби говорил, что у меня замечательный голос, а сэр Эндрю — тот даже шестипенсовик дал для моей девчонки. Неплохо — для рыцаря… Умники тем и славятся, что швыряют деньги дуракам…

Вы, наверно, уже заметили, что петь для меня — удовольствие… Но за удовольствие рано или поздно надобно расплачиваться.

(Поет, аккомпанируя себе):

Где ты, милая, блуждаешь?

Что ты друга не встречаешь,

И не вторишь песне в лад?

Брось напрасные скитанья,

Все пути ведут к свиданью, —

Это знает стар и млад.

Нам любовь на миг дается,

Тот, кто весел, пусть смеется.

Счастье тает, словно снег.

Можно ль будущее взвесить?

Ну, целуй — и раз, и десять, —

Мы ведь молоды не век.

(достает перчатку, надевает ее, приговаривая):

— Ну и времена настали! Хорошая шутка нынче все равно что перчатка — любой остряк в два счета вывернет ее наизнанку.

(на руке у Шута — кукла-перчатка: шут в колпаке с бубенчиками):

Кукла: Хотел бы я, Шут, чтобы у твоей сестры не было имени.

— Почему?

Кукла: Да ведь имя — это слово: кто-нибудь поиграет ее именем, и она, того и гляди, станет уличной. Что и говорить, слова сделались настоящими продажными шкурами с тех пор, как их опозорили оковами.

– И ты можешь это доказать?

Кукла: Видите ли, сударь, без слов этого доказывать нельзя, а слова до того изолгались, что мне противно доказывать ими правду.

— Ты, случайно, не дурак?

Кукла: А ты?

(Вдруг откуда-то раздается нежный женский голос):

«Он хорошо играет дурака.

Такую роль глупец не одолеет.

Ведь тех, над кем смеешься, надо знать,

— Это ты, Корделия?

И разбираться в нравах и привычках,

И на лету хватать, как дикий сокол,

Свою добычу. Надо много сметки,

Чтобы искусством этим овладеть.

Такой дурак и с мудрецом поспорит,

А глупый умник лишь себя позорит».

— Тише, Корделия, твой отец решит, что это о нем. Он не простит тебя.

Эх, старый Лир…

Служить тебе можно только в дурацком колпаке.

Когда ты расколол свой венец надвое и отдал обе половинки, ты взвалил осла себе на спину, чтобы перенести его через грязь.

Видно, мало мозгу было под твоим золотым венцом, что ты его отдал. Если я рассуждаю, как дурак, надо высечь того, кто это скажет.

(Поет)

Приходит дуракам капут,

Не спрос на них сегодня.

Разумные себя ведут

Безумных сумасбродней.

(Надевает на куклу поверх дурацкого колпака королевскую корону)

Кукла: Давно ли это ты, брат, так распелся?

— С тех пор как король Лир из своих дочерей сделал матерей для себя, дал им в руки розги и стал спускать с себя штаны.

(Поет)

Они от радости завыли,

А я — от срамоты,

Что государь мой — простофиля

И поступил в шуты.

Кукла: Кукушка воробью пробила темя

За то, что он кормил ее все время.

— Надо отдать тебя в ученье к муравью. Он тебя научит, что зимою нет заработка. Все люди с нюхом, и притом не слепые, глядят в оба. Из двадцати нет никого, кто бы не чувствовал, когда начинает плохо пахнуть. Отходи в сторону, когда с горы катится большое колесо, чтобы оно не сломало тебе шею, но хватайся за него, когда оно поднимается в гору. Если мудрец даст тебе лучший совет, верни мне мой обратно. Пусть только мерзавцы следуют ему, раз дурак дает его.

(Поет)

Того, кто служит за барыш

И только деньги ценит,

В опасности не сохранишь,

И он в беде изменит.

Но шут твой — преданный простак,

Тебя он не оставит.

Лукавый попадет впросак,

Но глупый не слукавит.

Кто поступает второпях,

Не думая о доме,

Тот скоро будет весь во вшах,

Как дурень на соломе.

Вниманье надо посвящать

Душе, а не гордыне,

Не то легко бездомным стать,

Блуждающим в пустыне

(Кукла отворачивается)

— Не нравится? А была ли на свете красавица, которая бы не дулась на свое зеркало?

(снимает с куклы корону; обращается к залу):

— Я однажды встретил славного парня, его звали Уильям. Он сказал мне: «Шут и дурень — не одно и то же. Дурень — это тот, кто верит в кротость волка, в честность конокрада, в любовь мальчика и полагается на клятвы изменницы».


(Мужской голос):

— Ты звал меня, приятель?

— А, это ты, Уилл? Я рад тебя слышать.

— Как дела, старый друг?

— Хорошо по милости врагов, худо по милости друзей.

— А не наоборот?

— Нет, все точно, Уилл. Друзья так меня расхваливают, что превращают в осла, а враги прямо говорят, что я осел; стало быть, враги помогают мне познать самого себя, а друзья морочат голову; вот оно и получается, что хорошо по милости врагов и худо по милости друзей.

— Ты говорил мне как-то, что собираешься жениться и приобрести друзей через жену.

— Ну да.

— Да ведь такие друзья — твои враги…

— Нет, эти молодцы будут выполнять за меня работу, которая мне наскучила. Тот, кто возделывает мое поле, бережет мою рабочую скотинку, а урожай-то все равно достается мне. Если я для него — рогоносец, то он для меня — батрак. Жена — плоть и кровь моя. Кто ублажает мою жену, ублажает мою плоть и кровь, то есть меня. Значит, он мне друг. Вот послушай, Уилл, мою песенку.

(Поет)

Судьба воистину щедра,

Воистину блага:

Уж если даст кому жену,

Добавит и рога.

Она промолвила, вздохнув:

«Я правду вам открою.

Из-за Елениной красы

Сгубили греки Трою».

Ах, стыд и срам!

Ах, стыд и срам!

Ах, бедный, бедный царь Приам!

«У жен, — прибавила она, —

Прескверные повадки:

На девять дряней лишь одна

Благопристойна и скромна.

Не дрянь — одна в десятке».

(открывает вторую ручку кресла; там — еда;

с аппетитом закусывает)

— Каково у нас питание, таково и воспитание. А у меня питание хорошее. Значит, я нигде не пропаду. Я-то одно важное словцо знаю, которое может быть ответом на любой вопрос. Это как стул брадобрея, который годится любому заду. Это слово подходит ко всякому вопросу, как взятка — стряпчему, как дурная болезнь — расфуфыренной потаскушке, как блин — масленице, как гвоздь — дыре, как рога — рогоносцу, как сварливая баба — драчливому мужику, как монашкины губы — поповскому рту, как колбасной кишке — ее начинка…

(к одному из зрителей)

— Вот спросите-ка меня:

«Скажите, пожалуйста, сударь, вы придворный?»

(зритель повторяет вопрос)

— Ах, Боже мой, сударь!

— Теперь Вы (к зрительнице): спросите меня: «Знаете ли вы, что я люблю вас?» Смелее, смелее!

(зрительница повторяет вопрос)

— Ах, Боже мой, сударыня!

(Публике)

— Ну, похлеще, спрашивайте, не стесняйтесь!

(здесь возможна импровизация; зрители задают любые вопросы;

Шут отвечает на разные лады: «Ах, Боже мой, сударь!» Наконец,

попадается вопрос, к которому такой ответ не подходит):

— Впервые в жизни у меня вышла осечка с этим ответом. Как видно, вещь может служить долго, но не может служить всегда.

(Достает шутовскую погремушку, это важный толстяк в шляпе)

— Привет, толстяк! Что ты сказал?

Толстяк: Ничего я не сказал.

— Именно поэтому ты истинный мудрец. Ибо язык человеческий, как правило, болтает в ущерб своему владельцу. Ничего не говорить, ничего не понимать, ничего не делать, и ничего не иметь за душой — вот главнейшие из ваших достоинств, сумма которых мало отличается от нуля.

Толстяк: Пошел ты!.. Ты шут! Я дурака сразу вижу!

— Может быть, в зеркале? Или вы видели, как кто-то на вас показывал пальцем? В зеркале вы можете увидеть большого дурака: всем людям будет чем позабавиться.

Толстяк: Сам-то ты кем себя считаешь: пройдохой или дураком?

— Когда служу мужчине — то пройдохой, а когда женщине — дураком.

Толстяк: А в чем разница?

— Служа мужчине, я обманываю его с его женой, значит, присваиваю его права как пройдоха. А на службу его жене я ставлю свой дурацкий жезл (делает выразительный жест)… А вот кому ты служишь, я знаю.

Толстяк: Кому?

— Князю тьмы, то есть дьяволу.

А мне больше по душе домик с узкой калиткой, куда спеси с толстым кошельком никак не протиснуться. Сильные мира сего предпочитают идти по пути, усыпанному цветами, который заканчивается широкими воротами и жарким пламенем.

(замолкает; прислушиваясь. Нежный женский голос поет):

«В день святого Валентина,

В первом свете дня

Ты своею Валентиной

Назови меня.

Тихо ввел он на рассвете

Девушку в свой дом, —

Ту, что девушкой вовеки

Не была потом…»

— Ты снова здесь, Офелия… Странно, я раньше не любил тебя. Тихая, замкнутая девочка, ничего особенного… Гамлет — другое дело. Я любил таскать его на спине, петь ему веселые куплеты… Он с детства обещал стать настоящим принцем, будущим королем…

Почему же теперь я часто слышу тебя, Офелия, а его — никогда? Иногда мне снится сон, в котором много трупов… И я просыпаюсь с мыслями о Гамлете, — с такими печальными мыслями, что даже не хочется просыпаться. Я всегда боюсь повторения этого сна, и все же он повторяется…

Да, он сказал до ужаса точно: «Какие сны приснятся в смертном сне?..» Теперь он это знает…..

(на сцене темнеет; луч падает только на Шута)

— Славная луна нынче, правда? Подходящая ночь, чтобы охладить любые страсти. Перед тем как уйти, спою вам напоследок. Попророчествую малость…

(поет)

Когда попов пахать заставят,

Трактирщик пива не разбавит,

Портной концов не утаит,

Сожгут не ведьм, а волокит,

В судах наступит правосудье,

Долгов не будут делать люди,

Забудет клеветник обман

И не полезет вор в карман,

Закладчик бросит деньги в яму,

Развратник станет строить храмы, —

Тогда придет конец времен

И пошатнется Альбион…

Наступает темнота. Слышны удары колокола. Перед закрытым занавесом возникает Шут в элегантном современном костюме. Он всматривается в зал и, покачивая головой, тихо произносит:

— Бедный Йорик!

И голоса Уильяма, Офелии, Корделии вторят ему:

«Бедный Йорик!….»