Журнальный мир

Всё было необычным вокруг, белым и холодным, но не на ощупь, когда трогаешь снег или погружаешься в воду; то был холод, который проникал в самую глубину сознания. Казалось, что тело парит над белой поверхностью и холод касается кожи, хотя никакой кожи не было, как и самого тела. Но что-то заставляло думать, что он там был; холод был вполне осязаем, однако не вызывал неприятных ощущений. Потом ниоткуда возникла фигура оленя. Странным был не сам олень, а его огромные ветвистые рога, с которых гирляндами спадали полоски красноватой кожи. Потом возникло понимание, что оленем был он сам, и мир, который его окружал, он видел именно глазами оленя. Незаметно он потерял всё, что позволяло принимать себя как нечто обособленное; это было перед пробуждением, как раз в тот момент, когда зазвенел будильник на телефоне. Не открывая глаз, Андрей нащупал мобильник, но сил в руках не было, даже чтобы нажать нужную кнопку. Он захотел сбросить его со стула, но передумал: телефон был дорогим и новым. Подарок жены. Марьяна даже не шевельнулась: что-что, а поспать она любила.

Блуждая по квартире и с трудом узнавая предметы, Андрей всё ещё не мог расстаться с тем ощущением, которое вынес из сна, пытаясь удержать в памяти то, что там происходило. Оленя он уже не помнил, но тело словно гудело и всё ещё было покрыто мурашками, как будто он долго проспал без одеяла; скорее всего, так оно и было: он просто замёрз, и это явилось причиной такого необычного и живого сна. Он ещё долго не мог расстаться с этим новым для себя ощущением, пока не зазвонил телефон, и Андрей нисколько не удивился тому, что звонил Эдик. Он даже не стал отвечать, оставив это на потом; Эдик был упрям и мог звонить бесконечно долго, пока не отвечали.

₁

В полумраке пустого зала звучала мелодичная расслабляющая музыка, что-то джазовое, официант уже успел убрать со стола недоеденный ужин и заменить салфетки, и Андрей ждал, когда принесут десерт. Он рассеянно смотрел по сторонам, краем уха улавливая то, о чём говорил Эдик, его бывший сокурсник и в каком-то смысле коллега по ремеслу: когда-то они вместе заканчивали юрфак. Работая юристом, Эдик любил называть себя свободным художником, хотя в настоящее время отирался среди чиновников. Это положение позволяло ему быть в курсе всего, что происходило в экономической жизни региона, и давало возможность держаться рядом с кормушкой.

Эдик не брезговал общаться с теми, кто представлял для него хоть какой-то коммерческий интерес, придерживаясь двух принципов: деньги не пахнут, а от жизни надо брать всё, что можно взять. Несмотря на природный цинизм, Эдик был весьма общителен и жизнелюбив, легко знакомился с новыми людьми, при этом не забывая старых друзей. Он пригласил Андрея в ресторан, и, разумеется, не только для того, чтобы просто потратить лишние деньги, побалагурить и набить живот: у них был деловой разговор, который, надо сказать, не очень-то клеился. Наверное, так же не клеился вечер у двух крашеных блондинок с неприлично длинными ногами и неприлично короткими юбками; моды менялись, но не принципы. Ночные феи потягивали через соломинки легкий алкогольный коктейль, а быть может, и простой сок, в ожидании, когда кто-нибудь из посетителей клюнет. Одна из фей пристально смотрела в сторону их столика, похоже, делая Эдику какие-то невидимые знаки.

— Да пойми ты, Гусев, — обращался по-свойски Эдик, напоминая тем самым о давней дружбе, — сейчас не время совковых принципов, надо мыслить объёмно и действовать. Посмотри вокруг. Никто не работает, но все живут. А почему, знаешь?

— Просвети, ты у нас спец в таких вопросах.

— Ой, вот только без иронии. Жизнь — это творческий процесс, надо жить креативно, нестандартно, народу это нравится. У кого-то получается, у кого-то не очень, но, заметь, старые принципы не работают, если хочешь чего-то добиться. Поверь мне на слово, как юристу, время позволяет это делать, пока. Потом запретят. — Эдик громко рассмеялся, подмигивая одной из подружек. — Да что я тебе говорю, ты сам всё прекрасно видишь, не слепой. Чтобы жить, надо действовать, рисковать. Понятно, что с умом, продуманно, иначе для чего голова человеку. А в нищете жить преступно, особенно с такими мозгами, как у тебя, и с такой работой. Ну, до чего ты дошёл… От тебя скоро жена уйдёт, с такими-то принципами и желаниями. Желай большего, а малое само прилипнет, понимаешь, само. Даже делать ничего не надо. Нет, делать конечно же что-то надо, но для тебя это в данном случае, как пальцем щёлкнуть.

Андрей пристально, но с иронией посмотрел на приятеля, Эдик лукаво улыбнулся.

… — Не прими как лесть, старик, говорю от чистого сердца, потому что мне тебя жаль. Ну, ты сам посуди… Мужик видный, жена красавица, дочка умничка… Ты счастливчик. В городе таких раз-два, и обчёлся. Твоей девочке, между прочим, в институт поступать, а это удовольствие дорогое по нынешним временам. Дом достраивать надо. Я уж молчу про твою колымагу, на которой уважающий себя юрист не позволит себе ездить столько времени. Кстати, как с кредитом? Я слышал, у тебя проблемы.

— Тебя не касается, — огрызнулся Андрей.

— Ладно, прости, я тебя понимаю, больную тему затронул. Но ты всё равно послушай, о чём я. Неприлично, с такой профессией, дипломом красным, опытом, в конце концов… — Эдик всё глубже продавливал его оборону. — Что люди о тебе подумают?

Андрей искренне рассмеялся, прекрасно улавливая и в словах, и в выражении лица дружка фальшь.

… — Извиняюсь за тавтологию. Ты лучше на моём предложении сконцентрируйся, а к словам не цеп-ляйся. Большого риска здесь нет, если правильно подойти к вопросу, а моральная сторона… Сегодня это не актуально. Завтра нормой будет. Да уже норма.

— Ты меня запутал, объясни, что актуально, а что норма?

— Сам меня не путай, лучше сконцентрируйся на главном.

— Это незаконно Эдик, понимаешь. Не мне тебя учить, что есть должностное преступление.

— Я тебе про Фому, а ты про Ерёму. Почитай «Мёртвые души». Классика, между прочим.

— Ну и чем всё кончилось?

— Да ничем. Плюнь ты на инвестора, плюнь на учредителей, на вкладчиков… На всех.

— А на бандитов, а на дело в суде тоже плюнуть? На следствие?

— А… Вот оно как. Бандитов боишься. Значит, всё-таки соблазняет. Следствия испугался. Да если бы не это обстоятельство, твои услуги и не нужны были бы вовсе.

— Не совсем понимаю, что ты предлагаешь. Плюнуть на всех и действовать или плюнуть на всё и заниматься своими делами. Если ты и без моих услуг… — Андрей выпрямился на стуле и уже готов был подняться, чтобы уйти.

— Ну, зачем же лезть в бутылку? У каждого своя роль. И я совсем не обесцениваю тебя, наоборот. Ты профи, тебе доверяют. Я-то в этом деле только посредник, но и мне причитается, конечно. А я и не скрываю своей выгоды, — во весь рот ухмыльнулся Эдик, умудряясь одновременно играть своей неотразимой улыбкой в сторону приунывших фей. — Просто такие дела в одиночку не делают. Скажу тебе, наверняка это будет тянуться не один год, а в нашей реальности считай, что вечность. И неизвестно кому подфартит. Ты-то знаешь, кто обычно в таких случаях выигрывает. Государство, в лице какого-нибудь хитрого административного кланчика. И почему тогда мы должны проходить мимо? Хорошо, давай оставим эту тему, пойдём, покурим, отольём… Однако пиво здесь не больно крепкое. Может, они его разбавляют?

— Наверное. Иди без меня, я бросил.

— Что бросил? — откровенно удивился Эдик.

— Курить. Курить бросил. Завязал.

— В который раз? — усмехнулся Эдик, хлопая себя по накачанным ляжкам. — Ладно, думай, старина. Такой куш на лотерейный билет не выиграешь. Тебе со своей практикой за десять лет столько не поднять. А тут раз, и дело в шляпе.

— Ну, достал, — вспылил Андрей, поднимаясь со стула. — Ты что, издеваешься?

— Это ты издеваешься надо мной. К словам цеп-ляешься. Сиди, думай, пока я буду никотином дышать. А потом я нормальную музыку закажу, повеселее, и потанцую вон ту фею. Глянь, ведь бесподобна. Хотя что я говорю. У тебя такая жена! Кстати, как твоя принцесса Моргана поживает? Вчера встретил в фитнесе, с дочкой была… даже не посмотрела в мою сторону. Чтоб я так жил. Слушай, никогда не мог подумать, что у тебя такая красивая дочка родится. И умница, не в пример некоторым.

— По-моему, ты слишком любознательный, тебе не кажется?

— О-ох, какой ты вежливый. Другой бы сказанул, типа, ты парень суёшь нос в чужие дела. Да… Понимаю, профессия наложила свой отпечаток. Белый воротничок, вот ты кто. Причём конченый. Нет чтобы послать меня подальше…

— Иди к чёрту.

— А это уже поздно.

Эдик явно издевался или просто играл на нервах, прекрасно понимая, что ему ничего не будет.

— Ты курить, кажется, собрался?

— Я вот всё думаю, — не унимался Эдик, в то же время продолжая изучать взглядом девушек напротив. — Ты всю жизнь горбатишься, рвёшь жилы, можно сказать… Нет, ну правда же. Работёнка у тебя незавидная, с утра до вечера в чужом дерьме копаться — и тем угоди, и этих не обидь, и не ошибись, печать не перепутай, а то влетишь. Квартиру вон под контору выкупил, да ещё в самом центре, правда, в долги влез по уши. Но всё ведь ради семьи, всё во благо спокойного будущего. Это правильно. Всю зарплату жене. Твоей Марьяне можно только позавидовать, она же за тобой как за каменной стеной. — Андрей уже хотел прервать монолог приятеля, но в словах Эдика действительно улавливалась сермяжная правда, от которой на душе становилось очень тоскливо.

— Ей-богу, любая баба позавидует. Утром витаминный коктейль, в перерыве на обед расслабляющий массаж, вечером фитнес, перед сном ночная маска из морошки…

— Слушай, а почему ты не женишься? Найдёшь себе нормальную бабу, и всё это будет у тебя.

Эдик шмыгнул своим перебитым в молодости носом, взгляд его был снисходительно-ироничным и даже грустным:

— Ну, не все же рождаются такими красивыми, да и… сказать по правде… такая жертва не для меня, хотя в чём-то ты прав, семейная жизнь организует мужика, дисциплинирует. Но если копнуть глубже… Наши бабы, не все, конечно, твоя, разумеется, не в счёт… Помнишь, как у классика. Коня на скаку остановит, из пожара вынесет…

— Что-то ты полез не туда, мужик.

— Вот. Ты произнёс правильное слово. Надо быть мужиком, и тогда бабы будут женщинами, а не изнеженными куклами и, чего хуже, мужланками. Мы сами их создали такими, ты не в счёт, разумеется. Ну и за кого мне тогда… Ой, я хотел сказать, на ком мне тогда жениться? — Покачивая захмелевшей головой, Эдик выискивающим взглядом обвёл аудиторию и остановился всё на той же молодой особе, уже явно загрустившей в ожидании. — Вот. Что и доказали. Семья не актуальна. Мы с тобой, Андрюха, средство. Банальное средство для достижения корыстных частно-временных интересов женщины, заметь, городской. Про сельскую местность ничего не скажу, не жил, но думаю, что и там всё примерно так же.

— Ты как был циником…

— Я практик. А ты романтик, причём конченый. У самого коллекторы в дверь ломятся, а он о какой-то профессиональной этике рассуждает.

— А при чём тут коллекторы? Ты, вообще, о чём?

— Ой, извини, я совсем забыл, что ты неприкосновенное лицо у нас. Как же, как же, нотариус. Нет, ты прав, конечно, до коллекторов банк не опустится в отношении тебя. Пока. Но нервы-то пощипает. А тебе это нужно?

— Не твоё дело, как-нибудь разберусь, — уже без злобы огрызнулся Андрей, зная, что Эдика таким выражением трудно обидеть. Он сделал знак официанту: надо было платить за ужин, а позволить это приятелю — значит войти в зависимость, хотя Эдик на то и рассчитывал.

— Ну, ну, — ухмыльнулся Эдик, направившись в сторону туалета.

Пока его не было, Андрей бесцельно крутил в пальцах салфетку с цифрами и обдумывал его заманчивое предложение. Оно было не столько рискованным, сколько неэтичным, даже грязноватым. И не только с точки зрения нотариальной практики, но и простой морали. Хотя в чём-то Эдик был прав. Общественное имущество всегда было яблоком раздора, а ныне и подавно, и здесь на принципы особенно никто не смотрит. Не он, так кто-нибудь другой сделает то же самое — оформит сделку продажи акций задним числом на какое-нибудь подставное лицо, ну, а потом дело техники. Но в том-то и была загвоздка, что всё до крайности просто. А среди акционеров уж точно найдётся светлая голова, начнёт копать. Людей, конечно, было жаль, тех, кто лишится возможности пользоваться этой собственностью, хотя, опять же, кто из них покупал её: так досталась, по наследству от социализма. Беспокоило другое. За такие деньги люди готовы на многое, если не на всё. Страх был рядом, и Андрей хорошо понимал, чем могут грозить последствия этой афёры: ОРС не квартира, в нём имущества на сотни миллионов.

— Ну что, надумал? — Эдик уже успел нашептать что-то одной из блондинок, та без колебаний поднялась и замедленным шагом, словно шла по подиуму, направилась к выходу. Эдик иронично вздохнул, оглядывая пустынный зал. — Скажи мне, братан, может, ты знаешь? Я ни хрена не понимаю. Людей нет, свет горит, музыка играет, повара спят без работы. Как это всё работает? Ой, прости, больное место затронул. Нет, ну, правда, как? Ничего понять не могу, за счёт чего эта забегаловка живёт. Где прибыль, где средства на статьи расходов? Где посетители, в конце концов! И так вся страна, между прочим. Можешь не отвечать, уверен, что ты знаешь ответ.

— Я тебя убью сейчас, — вспылил не на шутку Андрей.

— Всё, ухожу, но завтра… В обед, не позднее, ты должен созреть для мудрого решения, — уже серьёзно произнёс на прощание Эдик.

Оставшись один, Андрей краем глаза заметил, как встрепенулась блондинка номер два, а вместе с ней и официант, в надежде, что будет новый заказ. Заказа не последовало, но официант продолжал отсвечивать своим блискучим жилетом, немного действуя на нервы и отвлекая от правильных мыслей. Они состояли в том, что некто Д, на которого был оформлен основной пакет акций ОРСа, находился в бегах, и на него было заведено уголовное дело. Андрея самого передёрнуло от множества «было», но так складывалась общая картина.

Эдик предлагал, а точнее подталкивал, задним числом оформить сделку продажи акций, пока их не прибрало к рукам Следственное управление. Это понимали и соучредители, они же инвесторы, и люди мэрии, год назад продавшие с молотка ОРС всё тому же Д и получившие в качестве инвестиций в казну города круглую сумму.

Эдик на этом фоне тревожил больше всего, поскольку, с одной стороны представлял тех самых инвесторов, вместе с исчезнувшим главой компании, а с другой — являлся негласным представителем администрации и вполне мог вести двойную игру. Не видеть и не исключать с его стороны подвоха было наивным, тем более учитывая его опыт работы и основную специальность. А то, что администрация была не против вернуть всё в казну, для Андрея было очевидным. Настораживало и то, что заместитель сбежавшего главы ООО, некто Ч, был человеком недалёким, но уже успевшим вкусить все прелести жизни преуспевающего бизнесмена. Честолюбие, лень, привычка тратить чужие деньги… Всё это наводило на размышления относительно того, как такими людьми легко манипулировать, они мало отдают себе отчёт в том, что хорошо, что плохо, что можно, а что нельзя, и с точки зрения закона, ну и конечно же морали. Про мораль понимал и Андрей и про законность тоже, но Эдик задевал за самое больное, и в том скоротечном и ни на что не похожем времени, в котором они жили, где действительно можно было всё, на нём висел долг за кредит. И всё это решалось в одночасье. Эдик приводил господина Ч, как две капли воды похожего на бывшего генерального директора ООО, и тот от лица господина Д продавал акции нужному человеку, а именно своей бывшей жене, естественно, делая это задним числом, поскольку на господина Д было заведено уголовное дело. Андрею же, наряду со всеми юридическими процедурами, оставалось лишь вписать всё это в соответствующую книгу учёта, раздвинув, где надо, строчки.

Мысли породили в нём незнакомое, но щекочущее чувство: было и страшно, и заманчиво. Во-первых, от сделки полагался законный процент, а во-вторых, сверху обещали в несколько раз больше, и здесь приходила на ум старая пословица о бесплатном сыре. Но была и другая, о чём говорил Эдик, — что риск благородное дело и выигрывает тот, кто играет, а не тот, кто болеет. И Андрею в этой короткой партии предлагалась одна из ключевых ролей.

Было уже поздно, когда, подкатив к подъезду, он едва втиснулся в ряд других авто, среди которых его лошадка действительно выглядела серой, даже ржавой. В этой экспозиции зарубежного автопрома все хотели соответствовать уровню, некоему эталону престижа — машина, дом, отпуск с семьёй в Испании… Всё это требовало денег, и они у Андрея, в принципе, были благодаря работе и профессии, но текли уж больно тонким ручейком, из которого проблематично было набрать даже на приличную машину. А что говорить о других прелестях жизни…

Жена сидела на кухне и, как обычно, листала журнал мод.

— Что нового, как работа? — безучастно спросила она.

— Не густо. Два дела, оба пришлось завернуть.

— А что так?

— Бабка квартиру переписывает внуку, но мне кажется, на неё давят. Сослался на отсутствие бланка, хочу с участковым поговорить.

— Тебе больше всех надо, что ли? Хотя ты прав. Бабка без квартиры — это плохо, — вздыхая, произнесла Марьяна, не отрываясь от картинок. — А что второе?

— Липовые справки. В коммуналке туберкулёзник проживает, а хозяин одной из комнат хочет продать её какому-то лоху. Мне взятку пытался предложить, чтобы я не заметил.

— Понятно. Ещё одного недоброжелателя нажил. Ужинать будешь? Впрочем, я ничего не варила. Что-то ты сегодня уж слишком долго.

— Спасибо, меня Эдик накормил в ресторане.

— С какого праздника он платит за тебя? Обычно ты за него. — Марьяна пристально посмотрела на мужа. Что-то угадывалось в этом недовольном и колючем взгляде. Андрею показалось, что жена в курсе его дел. — Я его видела, между прочим, недавно, — сказала она непринуждённо, снова уткнувшись в журнал. — Флиртовал, с Вероничкой нашей заигрывал.

— Странно, — задумчиво произнёс Андрей, блуждая взглядом по тесной кухне, вспомнив слова Эдика, что в фитнесе на него не обратили вни-мания.

— Точно есть не будешь?

— Чаю попью, только некрепкого, а то спать не смогу ночью.

— Что, мысли мешать будут?

Реплика жены несколько удивила. Пожав плечами, Андрей стал возиться у плиты.

— Напрасно ты меня игнорируешь. Я кое-что понимаю и неплохо тебя знаю. У нас, между прочим, полно проблем, которые надо как-то решать. Подумай хотя бы о дочке, раз на меня тебе плевать.

Андрей тяжело вздохнул, чётко улавливая момент, на котором строился очередной наезд жены.

— Что он тебе наплёл, этот крашеный пудель?

— Почему же крашеный? Я тебе одно, а ты мне про другое.

— Но согласись, что пудель, — продолжал наступать Андрей, тем самым уводя надвигающийся шторм в сторону.

Жена рассмеялась и наконец отбросила журнал, обхватила Андрея своими белыми руками.

— Ну, Андрей, посмотри вокруг. Посмотри на то, как мы живём. На себя посмотри. Разве настоящий юрист позволит себе в такой машине ездить. От тебя народ шарахается, за неделю две нормальные сделки. Так мы за десять лет с долгами не рассчитаемся. Ну, я понимаю, что конкуренция, но ведь и ты не статист. Ведь другие как-то крутятся.

— Да пойми ты…

— Я всё понимаю, ты соблюдаешь законы, ты порядочный человек. Но сегодня приходится вы-живать…

— Где-то я это уже слышал.

— Ну, посмотри трезво на жизнь. В квартире ремонт давно пора делать, а у нас дом с пустыми окнами, соседи по участку жалуются, что скоро там бомжи поселятся. А Веронику на что учить будем? Она в Москву собралась поступать, между прочим.

— Нам хватает, — упрямо не вёлся Андрей.

— Мне на работу звонили из банка, второй раз. У нас долг за три месяца, между прочим.

— Эта новость уже устарела. Мне тоже звонили, что с того? — продолжал удерживать позицию Андрей, стараясь не встречаться взглядом с женой.

— Ты ждёшь, когда придут коллекторы?

— Я не понял? Откуда взялись коллекторы? Сначала Эдик, сейчас ты. Вы что, сговорились? Что он тебе наплёл в фитнесе?

— Ничего, мы просто так болтали. Имею я право поговорить с бывшим однокурсником? Мы, правда, ни о чём говорили. Я ему сказала…

— Что у нас в банке долг за три месяца.

— Да он и так об этом знал. Об этом, наверное, половина города знает, на меня коллеги по работе уже косо смотрят.

— Пусть смотрят, ты для того и красишься по три часа.

— Я крашусь не для них, а для тебя, — вспыхнула Марьяна.

Он не стал дожидаться, когда закипит чайник, поскольку в нём самом что-то начало закипать, и, нашаривая на одном из кухонных шкафов пачку сигарет, вышел на балкон.

— Ты же бросил!

— С вами бросишь… А где ушастик? Опять у по-дружки зависает?

— Ушастик весь день с репетитором. Поступать за неё ты будешь? Спит она.

— Я за неё платить буду, — отозвался Андрей, внутренне испытывая удовлетворение за дочку. — Жизнь ещё не кончилась. Подумаешь, долг в банке. Полстраны в долг живёт. Решим как-нибудь. Дом никуда не денется, даже без дверей. В крайнем случае домом и рассчитаемся, ещё и останется. Крыша есть, и ладно. Всё, я спать. Ты тоже давай, бросай свои весёлые картинки, иначе я за копутер засяду, а это точно до утра.

Следующий день начался со звонка, и Андрей нисколько не удивился, услышав голос крашеного пуделя.

— Старик, надеюсь, ты всё обдумал? Судя по голосу, ты полночи не спал, а это значит, здравый смысл возобладал.

— Пошёл со своим здравым смыслом…

— Знаю, знаю. Давай ближе к делу, — не унимался Эдик, чётко улавливая суть происходящего. Что в нём всегда поражало Андрея, это способности к психологии. Собственно, она и была его самой сильной стороной. Эдик умело манипулировал людьми, в чём был успех его карьерного продвижения и относительного благополучия. — Только не по телефону. Буду у тебя через час. Кстати, у меня кое-что есть, думаю, что тебе понравится. Отвертеться не получится.

— Что значит отвертеться? — возмутился Андрей, ощущая в своём голосе слабые нотки. — Можно подумать, мы обо всём договорились?

— Приеду, и договоримся, — невозмутимо произнёс Эдик и прервал разговор.

Когда Андрей подкатил к конторе, машина уже стояла, в ней сидели трое, включая самого хозяина. Это было авто господина Ч, естественно, оформленное на ОРС и приобретённое на деньги вкладчиков. Машина была частью инвестиционной программы и входила в число нескольких десятков автомобилей, включая и большегрузные фуры, за которые могла начаться война, поскольку программу инвестиций новый хозяин так и не успел выполнить, а ОРС разваливался на глазах. Современный джип контрастно выделялся рядом с бюджетными «седанами», стоявшими поодаль, Эдик пересел к Андрею, тем самым давая понять, что хозяин ОРСа имеет желание что-то предложить, но стесняется сделать это сам.

— Короче, старик, — начал Эдик, ещё не успев поздороваться, — решай сам, хотя думаю, что если бы ты не хотел, то давно послал бы меня ко всем чертям.

— Иди к чёрту, — парировал Андрей, с трудом сдерживая улыбку. Внутри он уже понимал, что Эдик его переиграл по всем статьям. Он ещё сомневался в своём решении, но внутренне понимал, что уже не откажет.

— Послушай, Гусев, ты же профи. Брось метаться как угорь в сетке, возьми себя в руки, — продолжал дёргать за усы Эдик. — И сделай милость, не перебивай меня, у нас не так много времени. Кстати, как тебе машинка?

— Слишком вызывающе. Нескромно. Когда он на «Саабе» ездил, было более прилично.

— Вот, — вставил довольный Эдик. — Про «Сааб» и разговор. Чебукин его тебе презентует за проделанную работу. Каково? Это не считая обещанной суммы и процента со сделки. Старик, ты миллионер!

Услышанное бросило Андрея в жар, Эдик попал в самое чувствительное место, как бы провоцируя его на крайность, но понимая, что отказа не будет.

— Знаешь что!..

— Андрюха, не обижайся, я вполне искренне рад за тебя.

Андрей тяжело вздохнул, окончательно осознав, что обратно уже не повернёт. Последний кусок сыра наконец-то перевесил все его колебания. Это было странное чувство стыда и страха и в то же время сосущее под ложечкой желание быть богатым и счастливым. В душе он понимал, что не в деньгах счастье, но ум говорил обратное. Единственным оправданием его грехопадения был долг в банке, который действительно мешал спокойно жить в большом доме, с красивой женой, дочкой, мечтающей о столице. Он и вправду мечтал о сытой и спокойной жизни, как и все, кто его окружал. Это и оправдывало, и уязвляло его как личность, которую он создавал для окружения всю свою жизнь. Но больше всего удивляло, как незаметно и неотвратимо он пришёл в это состояние и согласился падать. Впрочем, по сего-дняшним меркам, это было нормально и даже правильно, и, подчиняясь этому коллективному сума-сшествию, Андрей уже не испытывал угрызения совести, а лишь страх, что как юрист может допустить ошибку.

— Ты лучше объясни, каким образом акционерную собственность можно продать частному лицу? Только не думай, что этим крашеным куском железа ты уже купил меня. Мне просто интересен механизм.

— Ага, чисто спортивный интерес, так сказать. Я тебя понял. Старик, кончай вилять задом. Тебя интересуют гарантии безопасности? Так и скажи. Слушай, как же ты изменился в тоне, — искренне удивился Эдик, едва заметно ухмыльнувшись. — Но ты прав, старик, это вопрос по существу. Главное, не волнуйся. Итак… Всё, что касается акционерногой, ой, прости, акциоэнергенной, ой, опять не то… Короче, всё, что управляется ограниченным числом людей, то есть является акционерным… Старик, положись на людей, они знают, что и как делать, поверь моему опыту.

Они оба рассмеялись.

— Потому что имеют свою долю? — уже без агрессии как бы подсказал Андрей.

— Вот именно. Машину легко списать.

— Это как?

— Ладно, уговорил, открою тайну ремесла. На самом деле нет ничего проще. Завтра «Сааб» попал в автомобильную аварию. Как говорится, повреждения, несовместимые с жизнью. Справки не проблема, у всего есть цена. Андрюха, ты что, забыл? Всё продаётся и…

— Можешь не продолжать, — перебил Андрей, поглядывая в сторону белоснежного «Чероки». — А этот тоже попал в автокатастрофу?

— Ты за кого принимаешь дядю Чебукина? Он хоть и любит покутить, но не дурак.

— А всё-таки?

— Какой ты любознательный стал. Знаешь поговорку? Много будешь знать…

— Кончай темнить.

— Да всё просто. Пожар в боксе, электропроводка, замыкание. Кстати, пожар и был, пожарники всё запротоколировали. Джип получил серьёзные ожоги, списан, теперь находится в ремонтной мастерской в соседнем городе. Там тоже всё улажено. Да всё это мелочи, поверь, для таких людей это ничто.

— Смешно. Дело на миллионы, а возня вокруг какого-то сраного паркетника.

— Ты как бы прав, старик, но и не прав. Конечно, это мелочь, но азарт. Просто азарт, понимаешь, игра. Жизнь надо чем-то наполнять. Чтобы в груди всё пело. Ну, не всем же по струночке ходить.

— И оно того стоит?

— Не мне тебе рассказывать, за что люди грызутся по жизни. Материальный мир никто не отменял, а в нём главное — это недвижимость. Как ни крути, за неё и бойня. И с какой стати кому-то отдавать то, что уже было в личном пользовании. Андрюха, ты не волнуйся, ребята не случайно раскрутили пол-Рос-сии на процентах.

— Да, аферисты ещё те, — ухмыльнулся Андрей, осознавая, что его друг абсолютно прав. В то же время он поймал себя на мысли, что этой короткой фразой желает угодить. Плебейство.

— У тебя есть возможность отказаться, на тебя никто не давит.

Андрей отвёл глаза, понимая, что это последний гвоздь, вбитый в его гроб. Хотя слово «гроб» он конечно же не произносил.

— Пошли, — сухим голосом скомандовал Андрей, захлопывая за собой дверь.

Перед тем как ехать, он позвонил секретарше, сообщив ей приятную новость, что сегодня у неё отгул по случаю корпоративного мужского застолья, которое иногда случалось в его конторе. Конечно, свидетелей быть не должно.

Другим важным аспектом предстоящей аферы было наличие книги, куда заносилась информация о совершаемой сделке. Книга закончилась и давно должна была лежать в архиве, но по странному стечению обстоятельств она оставалась в его сейфе, потому что архив был на ремонте.

С одной стороны, это было удачей, с другой — наводило на некоторые подозрения в будущем.

Техническая сторона дела касалась нужной строки, которая соответствовала периоду, когда «продавец» ещё не был в бегах, и такая строка имелась у каждого нотариуса, о чём конечно же очень хорошо знал Эдик, да и не только он. Чтобы пресечь подобный разгул преступлений в нотариальном деле, контролирующими органами было выдумано видеонаблюдение в системе он-лайн. Эту проблему обещал решить Эдик, имея среди своих бесчисленных знакомых серьёзных электронщиков.

Через два часа неповоротливый и узнавший прелести сытой жизни Чебукин старательно вывел несколько каракуль, которые, надо сказать, ничем не отличались от подлинной росписи бывшего владельца акций, находящегося в данный момент, вероятнее всего, за пределами матушки России, но это уже не имело значения. Андрей с удивлением посмотрел на довольного, с детской улыбкой во весь рот Чебукина, на его бывшую жену, напоминавшую сфинкса, и с облегчением вздохнул. Потом они оформили ещё одну сделку, которая касалась уже его личного имущества, а именно автомобиля шведского производства «Сааб», списанного по случаю преждевременной старости, после чего Чебукин и К° уехали.

— Не переживай, старина, дело сделано. Скажи, куда деньги прятать будешь? — вкрадчиво успокаивал Эдик.

— А то что? — сдержанно, но испытывая внутреннее удовлетворение, произнёс Андрей.

— А то, что это дело надо отметить, — обиженно парировал Эдик, отвернувшись. — Обмыть. Дурная примета, если не обмыть.

— Прошлый раз платил я.

— Это не в счёт.

— Поехали, пройдоха. Пудель, ты и есть пудель.

Пока ехали, у Андрея не выходила из головы сумма, которую он заработал за короткое время, хотя, слово заработал едва ли подходило. Обычно в таких случаях говорили: поднял или срубил. Но всё равно это вызвало в нём необычное чувство эйфории, однако не надолго. Когда они на такси подъехали к загородному ресторану, далеко не бюджетному даже относительно заработка юриста, приятные мысли о деньгах уже не вызывали никакой радости. Напротив, Андрей испытывал острое желание избавиться от них, а предстоящая попойка как нельзя лучше к этому подходила.

Ещё неделю Андрей чувствовал некоторое волнение, вспоминая о проведённой сделке. «Сааб», по строгому наставлению друга, поместили в гараже одного из бесчисленных приятелей Эдика, в чём была логика. Конечно, у него на руках уже были справки от службы ГИБДД, подтверждавшие аварию, а также заключение независимого эксперта по оценочной стоимости бывшей акционерной собственности, списанной за негодностью. Оставалось просто выждать пару месяцев, чтобы всё утихло и покрылось патиной времени, и с каждым днём Андрей всё больше свыкался с тем, что является по праву обладателем дорогого престижного авто, испытывая справедливое желание сесть за руль. Но это желание Эдик пресёк сразу:

— Старик, ты брось свои юношеские поллюции. Пешком не ходишь, и ладно. Слушай, Гусев, как быстро ты портишься.

Эти слова больно били по самолюбию, но отвечали действительности. Мир для Андрея незаметно изменился, с долгами по кредиту было покончено, его новый дом, словно улей, был наводнён рабочими разных мастей, дочка уехала на экзамены в столицу, а он ждал лишь одного, когда Эдик отдаст ему ключи от гаража.

Однажды вечером тот позвонил, и было странно, почему вечером. Андрей лениво взял трубку.

— Надо поговорить, — коротко и сухо произнёс Эдик. — Выходи через пятнадцать минут, только не в тапочках.

— Ты разве не зайдёшь? — Тон и сама идея конспирации вызвали волнение у Андрея.

— Пятнадцать минут, — услышал он в ответ, потом раздались гудки.

Эдик сидел в машине, уже было по-осеннему прохладно, и работал двигатель, в салоне было тепло и накурено.

— Бросай курить, голова болит от дыма.

— А ты знаешь, от чего моя голова болит? — как обычно молниеносно, парировал Эдик.

— Открой секрет, — не скрывая агрессии, произнёс Андрей, догадываясь, что дело серьёзное.

— Тебе надо уехать, на время.

— Вот как. Это с чего же это?

— С каких пор ты тавтологией болеешь? — Эдик по-прежнему был колюч и неуязвим.

— С кем поведёшься, от того и наберёшься.

— Ладно, начну с другого бока. Нам надо уехать.

— Уже легче. Что хоть произошло?

— Ты, конечно, не в курсе…

— Весь во внимании.

— Давай, брат, без иронии, — закуривая очередную сигарету, сказал Эдик. — Дело действительно серьёзное. На самом деле оно и должно быть таким. Не помидоры продавали.

— О как… А каким оно должно было быть? — заутробным голосом отозвался Андрей, чувствуя как холод парализует его конечности.

— Да ты поплыл, парень?

Андрея вдруг зацепило, он конечно же не хотел выдавать своего состояния, но Эдик угадал его страх.

— Погоди кипятиться. Давай не бежать впереди паровоза. Давай мыслить трезво. Что сделано, то сделано. Мы оба в деле. Заметь, я не сказал, что в дерьме. Если бы это было так, то я был бы не здесь. И ты тоже.

Андрей молчал, понимая, что в данный момент лучше слушать.

— В общем, так… Во вторник из Москвы приезжает следственная бригада по делу вкладчиков. Кстати, это твои опасения, и они сбылись. Но не будем о прошлом. Дело в том, что администрация наложила арест на имущество ОРСа, в том числе и на акции, используя положение о невыполненной инвестиционной программе. И ты один из первых, кто об этом узнаёт.

— Но акции проданы.

— Акции всего лишь бумаги. Всех интересует само имущество. Полагаю, эта тема будет наиболее интересной для комиссии. Сумма нешуточная. Желающие уже встали в очередь.

Андрей машинально спрятал в карман руки, чтобы не выдать волнения. Эдик в это время как никогда спокоен и сосредоточен. Движения рук он не про-пустил.

— Ты не волнуйся раньше времени, твой «Сааб» вне поля зрения, хотя… На эту мелочь могут и внимания не обратить.

— Ежу понятно, что дело штопаное, как старые кальсоны, — продолжал внутренне нагреваться Андрей.

— Красиво сказал, можно к делу пришить, — беззаботно рассмеялся Эдик.

— Шутишь всё.

— Это ты всё шутишь, а я серьёзно. Чебукина взяли под стражу.

— На каком основании?

— Потому что он лопух. Индюк с головой, набитой потрохами. Додумался ставить машину в орсовском гараже. Думал, что справка пожарников устроит ментов. Они же не идиоты, наверное, чтобы не отличить горелую тачку. Хотя, мне думается, им просто нужен козёл отпущения.

— Что с акциями? — спросил Андрей, инстинк-тивно протягивая руку к пачке сигарет.

— Здесь всё пока спокойно. Генеральный прячется, ему невыгодно высовываться, хотя, что будет в будущем, одному Богу известно, а на час вперёд и мы знаем. У следственной комиссии командировка на неделю, максимум на две, но за это время они город на уши поставят, будь уверен. Местная прокуратура уже взялась за дело, так сказать, опережая события. Все с автоматами ходят, в ОРСе шерстят по-чёрному, но того и следовало ожидать, там же имущество. У нас-то всё в порядке, я полагаю. Видео с записью сделки в порядке, не придерёшься, книга тоже. Ведь так? Ты ее в архив, надеюсь, сдал?

— Сдал, — отворачиваясь, сухо ответил Андрей, просчитывая в уме все возможные белые нитки, за которые можно было потянуть, чтобы раскрыть липу. Таких очевидных ниток вроде бы не торчало, и здесь предложение Эдика исчезнуть на время выглядело вполне естественным и даже своевременным, поскольку подписку о невыезде он не давал, а осень была временем отпусков. — Что ты предлагаешь?

— Да не волнуйся ты. Всё будет нормально. Чебукина подержат да отпустят, а имущество поделят кому надо. Нас это уже не касается. Слушай, Гусев, как ты поник! На тебя смотреть страшно. Без слёз.

— На себя глянь, — огрызнулся Андрей, внутренне собирая себя из распавшихся частей. Он не мог не признать, что новость лишила его равновесия, и Эдик это конечно же сразу уловил в его поведении.

— А что мне глядеть. Ты сам всё видишь. Я-то как цыган, сегодня купил, завтра промотал, мне особо не за что держаться. Это ты у нас домашний, ухоженный, умасленный. Всё гладко, всё по распорядку. Дом — работа, работа — дом. Курочка, как говорится, по зёрнышку клюёт. Нет у тебя широты души, разгуляя русского нет, оттого и трясёт тебя от страха, как подростка при виде голой бабы. Ладно, не сочти за оскорбление, это я так, метафорю. Но если начистоту? Вот ты про меня подумал? Может, у меня тоже кое-какие проблемки в связи с этим возникли? Нет, не подумал. Ты только о себе переживаешь, и так, заметь, всегда. А я всю жизнь терплю это.

Андрей промолчал, соображая, что бы ответить такого, что заставит Эдика извиниться. Но тот неожиданно улыбнулся:

— Ладно, старина, расслабься, скажи лучше, ты когда последний раз в отпуске был?

Андрей пожал плечами, даже растерялся, действительно забыв, когда это могло быть.

— Вот и я о том же. Посмотри вокруг, кроме работы и семьи в мире столько всего интересного. Ты на Севере был когда-нибудь? У меня дружок есть, каждый год в гости зовёт, на рыбалку. Места уникальные, всю жизнь помнить будешь.

— Куда?

— На Север, в Сибирь, в смысле, на Индигирку. Слышал у Высоцкого в песне… Вача — это речка во глубине сибирских руд…

— Про руду не надо. Что, правда, Индигирка? Это же у чёрта на куличках. За Полярным кругом, если мне не изменяет память.

— Хорошая у тебя память. Я туда с товарищем одним собирался ехать, а он заболел, как специально. Билеты заказали, но одному ехать, сам понимаешь… Так что для тебя место законно. Решай сейчас. Или под ногами у следаков будешь путаться полмесяца, и там неизвестно, кто кого, или двадцать дней под Полярной звездой. С людьми новыми познакомишься, рыбки свежей покушаешь. Выкинул всё из головы, сел на самолёт — и на месте. Да не так это далеко на самом деле. На самом лёте несколько часов.

— На чём, на чём? — словно очнулся от романтического повествования Андрей, заглядывая товарищу в глаза.

— На самолёте. А я как сказал? Да ладно, брось цепляться. Я о том, что не стоит зацикливаться и держаться за дверные ручки своей квартиры как за стоп-кран. Можно подумать, наша дыра это центр мироздания.

— Ну, в каком-то смысле это так.

— Не говори глупости. Если тебе представится возможность, то ты первым свалишь из этой дыры.

— А мне нравится Пермь. Большой современный город.

— Да ты патриот. На тебя поглядеть, герой. Ну, так что? Принимаешь предложение?

— Ты что, серьёзно? Страна такая огромная, а ты предлагаешь ехать к чёрту на кулички, где уголовники. Это же ссыльный край, я читал про Индигирку. Там холод, как в Антарктиде. Есть юг, Кавказ, Крым, в конце концов. Там и людей-то, поди, нормальных нет. Одни чукчи.

— Да… Турция… Эмираты… Со мной говорит не мужчина, а разнеженная баба, единственное желание которой вкусно пожрать после пляжа и потанцевать себя в пьяном ресторане. Всё, на что ты способен, — это семейный выезд на пикник, с вытекающими из сего последствиями. — Эдик сунул в рот сигарету и зажёг её от спички.

Это произвело странное впечатление на Андрея, он словно почувствовал запах реки и костра; пламя долго не гасло, а Эдик, затянувшись, смотрел куда-то вдаль. Дым от первой затяжки навеял забытые воспоминания о юности, когда они, не зная никаких крымов и кавказов, шли по нетореным дорогам и ничего не боялись.

— Надолго?

— Недели на две-на три, — всё так же задумчиво ответил Эдик, хотя глаза его как-то странно блеснули, в чём можно было увидеть скрытый подвох, но Андрей уже «повёлся».

— Ты романтик. Никогда не думал, что в тебе это есть.

— Это во всех нас есть, — рассмеялся Эдик, выбрасывая сигарету. — Ну что, решено? Тогда собирай вещи, решай проблемы со своей Джокондой, ой, я хотел сказать Марджаной. И послезавтра в полёт. На работе чтобы комар носа не подточил.

— А как же билет?

— За это пусть твоя голова не болит, решим как-нибудь. У меня все ходы записаны.

Дома Андрей не стал посвящать жену в свои проблемы, долго жаловался на чудовищную перегрузку, на больные нервы и как бы между прочим намекнул, что неплохо было бы куда-нибудь уехать. Жена никак не отреагировала, вероятно, пропустив это нытьё мимо ушей, но необходимый посев в почву был сделан. Весь следующий день Андрей решал задачи с накопившимися долгами по работе, звонил клиентам, отдавал распоряжения секретарше, а вечером снова поднял тему отпуска, всё так же сетуя на нервы и плохой сон. В конце сообщил, что берёт отпуск и едет на рыбалку. Марьяна долго не могла сообразить, где может находиться река с этаким названием, а когда Андрей нашёл её на карте, подумала, что он шутит.

— Но зачем так далеко, Андрей? У нас в крае разве нет нормальных рек, где можно половить рыбу, нормально отдохнуть…

— Марьяна, не упрощай. Дело не только в рыбе. Важны люди, климат, новые впечатления. Вокруг Перми мы уже всё видели, а там я ни разу не был и, быть может, никогда не буду. Такую возможность глупо упускать, ну, согласись.

— Мне страшно, Андрюша. Осень на носу, а вы в Антарктиду собрались. Там зима, наверное, уже. У Эдика точно с головой не в порядке. Ну, и ехал бы сам к своим пингвинам. Тебя потянул. Ты как хочешь, а мне не нравится эта ваша идея. Сумасшедшая она.

Слушая причитания жены, Андрей незаметно укладывал рюкзак, сверяя всё по списку:

— Так, ножик я взял, фонарь не забыл, сухое горючее…

— Объясни мне… Почему такая спешка, Андрей?

— Ну, я же двадцать раз говорил, один товарищ не поехал, заболел. Бронь пропадает.

— Бронь ничего не значит. Это не повод срываться посреди работы.

— Марьяна… — Андрей пристально посмотрел на жену. — Ты о ком думаешь? Или о чём? Какая работа? Вспомни, когда я был в отпуске?

— Ты хотел сказать, когда мы с тобой были в отпуске.

— Не передёргивай, прошу тебя. В конце концов, в жизни могут быть вот такие ситуации, спонтанные, экспромт, так сказать. Но посуди сама. В кого я превратился? Хожу на работу каждый день, после работы снова думаю о работе. И о чём? О чужом барахле, за которое судятся, о всяких там квартирах, фазендах… В кого я превратился? В мелочного, тщедушного человечка. Мне действительно необходим глоток свежего воздуха, прыжок, так сказать, в неизвестное…

— Не говори ерунды. Какой прыжок? Из дома сбежать, вот о чем ты мечтаешь. Все вы мужики из одного теста! — Марьяна уже хотела закатить скандал, но вместо этого прижалась к плечу мужа: — Я так давно в Евпатории не была, там такая клубника… Мама обижается, что мы не приехали в это лето. Ну, поехали в Крым, правда, зачем тебе какая-то Колыма?

— Вот про Колыму не надо, — рассмеялся Андрей, понимая, что жена окончательно сдалась. — Между прочим, мне действительно надо исчезнуть на время.

— Ну, тогда и я к маме слетаю, на недельку. — Жена задумалась. — А с какой стати тебе надо вдруг исчезать? Что могло случиться?

— Дошло, наконец-то. Всего пока не могу сказать. Акции, которые оформляли в моей конторе… В общем, наша администрация имеет на них вид, точнее, на ОРС.

— А на тебя зуб.

— Не совсем так, вернее, совсем не так. Но лучше, если меня некоторое время не будет в городе. С машиной тоже не всё чисто.

— Это Эдик придумал? Мне не нравится, что ты ему так доверяешь.

— Он, конечно, не простой, но думаю, что ты слишком несправедлива к нему. И потом… Можно подумать, это я от него дорогие духи в подарок принимаю.

— А при чём тут духи? Ладно, я всё поняла. Что говорить, если придут?

— С чего ты решила, что должны прийти?

— Ну, позвонят. Я не такая дура, как ты думаешь. Или ты забыл, что мы на одном факультете учились?

— Неужели? Хотя, подожди, что-то припоминаю… — Андрей обхватил талию жены и привлёк к себе. — У той, помнится, была немного тоньше талия, и волосы у неё до пят были.

— Нашёл, что вспоминать. Это когда было… — Марьяна сделала обиженное лицо и вдруг просияла. — А ты мне морошку привези тогда. Там же Север, морошки должно быть много, она там должна быть недорогая.

— Что за ерунда, зачем тебе морошка?

— Андрей, ну, привези. От неё молодеют, я читала.

Андрей пожал плечами и почему-то представил землю, усеянную оранжевой ягодой: такой он видел морошку на фотографиях. До глубокой ночи он думал о предстоящем путешествии и о морошке. Утром неслышно дособрал остатки вещей, погремел на кухне пустой посудой, потом подсел к спящей жене. Марьяна спала сном младенца, словно не было работы и никому никуда не надо было уезжать. Наверное, его взгляд обладал телепатическим эффектом, потому что она открыла глаза.

— Так не хочется вылезать из-под одеяла. Может, не поедешь никуда, вставать так неохота, — промурчала она, лениво потягиваясь.

— Я хочу попросить тебя, ну, мало ли что…

— Не пугай меня, Андрей, что ещё?

— Всякое бывает. Если со мной что-нибудь случится… Не спеши. И дом не продавай. Ладно?

Слова так и остались без ответа. Марьяна сделала удивлённое лицо, словно не поняла смысла произнесённого.

Реакция жены произвела странное чувство тоски, и Андрею вдруг расхотелось куда-либо ехать. Он уселся в кресло и стал щёлкать выключателем светильника.

— Ты передумал ехать на рыбалку? — донеслось из-под одеяла. Голос был таким мягким, что у Андрея возникло желание снова залезть к жене под бочок и продолжить ночные сновидения, но в это время под окнами раздался гудок такси, и Андрею пришлось отложить свои желания до возвращения.

— Поехал, — грустно произнёс он, нехотя поднимаясь с кресла.

Андрей ясно слышал внутренний голос, который просил его остаться и никуда не уезжать, но сигнал у подъезда снова пресёк это внутреннее желание.

— Морошку не забудь, — протянула сладким голосом Марьяна, едва пошевелив рукой вместо прощания.

₂

Когда такси подкатило к аэропорту, Эдик уже стоял на входе и курил, невзирая на то, что это было общественное место. Они прошли к кассе, и там возникла заминка с билетами: кассир долго звонила по инстанции, выясняя, в какой папке искать данные о брони.

— Посмотрите папку Администрации, она у вас должна быть, — посоветовал Эдик, напуская на себя важный вид.

— Здесь три заявки, вот, нашла, — не отрываясь от экрана монитора, произнесла кассир.

— Только двое, — так же важно заявил Эдик, поглядывая то на Андрея, то на девушку за стеклом. — Если можно, в первом салоне.

— Но это салон для випов, — немного растерялась кассирша, изучающе поглядывая на пассажиров.

— А вы хотите, чтобы мы летели в эконом-классе? — возмутился Эдик. За ними стояло ещё два человека, и оба отвели взгляд, словно их уличили в нескромности.

— Документы, пожалуйста. С вас… — Кассирша назвала сумму. Андрей, конечно, понимал, что самолёт уже сам по себе удовольствие не из дешёвых, но такая цена для него была шоком.

— А ты что хотел? Это бизнес-класс.

— Можно было и потерпеть, — пробурчал Андрей, разглядывая злополучный билет и талон на багаж.

— Нет уж, братан. Назвался груздём, полезай в первый салон.

— Администрация вся там летает?

— Ну, а где же ей ещё летать. Кому-то же надо заполнять первый салон.

— Вип-персон изображать?

— Ты угадал, всё это театр, но без него в жизни как-то не получается, скучно. А за билеты не переживай, когда вернёмся, тебе всё вернут, я договорился. Оформят как командировку.

— На Север?

— Ну, а почему нет. Север пока ещё никто не отменял.

Они прошли регистрацию, потом было привычное ожидание посадки, правда, в отличие от бытовавших в прошлом отстойников, оно проходило в удобном просторном холле, где стояли лотки со всевозможным дорожным товаром, работал телевизор и можно было пристроиться к барной стойке и опрокинуть по стаканчику пива или ещё чего покрепче. Эдик так и сделал, не желая даром терять время.

— Это тоже в счёт командировки? — спросил Андрей, понемногу привыкая к новой обстановке.

— Ты давно не летал, в этом твоя проблема. Сидеть дома безопасно, но вредно для мозгов. Атрофируются со временем.

В этом Эдик был прав, и его колючий острый ум, наблюдательность говорили о том, что на месте он не сидел. С одной стороны, ему можно было позавидовать, но его работа и зависимость от капризов и прихотей чиновной администрации перечёркивали всё хорошее. Однако, как видно, Эдика такое положение вещей вполне устраивало. В полёт он прихватил не только пару бутылок дорогого пива, но и стопку журналов.

Взлёт «Боинга» прошёл без помарок, кто-то даже попытался захлопать, но его не поддержали. Вскоре понесли еду, перед которой предлагали даже коньяк, несмотря на то, что в полёте, по правилам, это воспрещалось.

— А что ты хотел, — важно заметил Эдик, принимая из тонких и изящных пальцев стюардессы рюмочку коньяку и передавая её Андрею. — Вип-салон. Не удивлюсь, если здесь имеются и другие услуги, — несколько загадочно поглядывая на стюардессу.

После коньяка у Андрея в голове потеплело, напряжение прошло, и он, откинув спинку кресла, наконец-то полностью расслабился. Потом они говорили ни о чём. Конечно, Андрея волновал приезд следственной комиссии из Москвы, но Эдик напрочь отказался поднимать эту тему, мотивируя тем, что в отпуске мозги должны отдыхать, в чём была своя правда. Вскоре вся тема акций и злополучного «Сааба» ушла на второй план. Пользуясь услугами Аэрофлота, которые входили в стоимость вип-билета, Андрей листал журналы, пересматривал список кинофильмов, поражаясь тому, как всё изменилось за то время, которое он не летал.

— Почему Индигирка? Почему Север? — спросил Андрей, когда по микрофону объявили, что самолёт начал снижение и через двадцать минут приземлится в аэропорту Якутска.

— Ничего удивительного, — пожимая плечами, ответил Эдик. — Север надо осваивать, а кому об этом думать, как не нам.

— Груздям администрации? За счёт налогоплательщиков?

— Ну, да, а что тут такого? Военные каждый год за так на юга гоняют. Пожарники, налоговики, силовики, полиция всякая… А помимо этого ещё и в Турцию успевают смотаться всей семьёй, и не за свой счёт. Но то ж неправильно — в чужой стране народные деньги оставлять.

— Но Крым-то наш.

— Это с какой стороны посмотреть, наш. Вот Север точно наш, и люди там наши живут, а работы у них нет. Ты думаешь, зачем мы и в прошлом, и в позапрошлом году с делегацией ездили туда? Сюда, я хотел сказать. Связи налаживали, с чего-то ведь надо начинать. Конечно, есть Байкал и всё такое… Алтай. Но есть много чего и не хуже, и даже круче.

— Индигирка, что ли?

— Индигирка… Да ты не представляешь, что это за река! Лето, правда, короткое, но мы с тобой в самое время. Там же не холод страшен. Гнус. Летом не продохнуть от комаров, и не заманишь никаким калачом никакого туриста. И проезд, конечно, в копеечку. Но пусть тебя это не волнует, наша тропа уже набита, люди готовы к приёму вип-груздей. Персон, я хотел сказать. Ты, главное, не забывай, что ты вип, смотри соответственно вокруг, но держись просто, и народ тебя полюбит.

Когда шасси самолёта коснулось земли, снова кто-то захлопал в ладоши, это прошло без внимания, народ тут же засобирался, поднимаясь с кресел, несмотря на то, что голос по микрофону ещё не сообщал о полной остановке самолёта.

Ещё в полёте Эдик подробно рассказал, что именно ожидает их на Крайнем Севере, до которого, впрочем, надо было ещё добираться при помощи местной авиалинии, а именно до Усть-Неры, где и начиналось их путешествие по Золотой реке. Их ожидал сплав на резиновых лодках, незабываемая рыбалка и сидение у костра под домашнюю наливку, а также потрясающие воображение виды. Эдик самозабвенно рассказывал о предстоящем путешествии…

Перелёт в Усть-Неру занял намного больше времени, чем из Перми до Якутска, но простота взаимоотношений при оформлении всех транспортных процедур, в том числе и покупка билетов, сгладили ожидание и изматывающий перелёт на «кукурузнике» до Неры, и через несколько часов Ан-25 наконец-то успешно и окончательно приземлился в пункте назначения.

В аэропорту их встретил сам начальник аэропорта, некто Валерий Иванович. Это было настолько необычно, но в то же время так естественно, что Андрею подумалось, что, наверное, здесь так принято. Валерий Иванович помог погрузить вещи и на собственной «Тойоте», естественно праворукой, отвёз гостей прямо к гостевому домику, где предложил пообщаться с местными казаками.

Андрей никак не мог предположить, что в этой глухомани ещё сохранились казаки, но Эдик поддержал предложение не раздумывая и, пока Андрей устраивался на новом месте, прокатился с Валерием Ивановичем до местного магазина за алкоголем, без которого трудно было представить какое бы то ни было знакомство, тем более с казаками.

Местные казаки, очень похожие на якутов, но, судя по песням, всё-таки казаки, играли на гармошке и рассказывали о тамошнем северном быте. Хмель и непринуждённая атмосфера быстро развеяли дорожную усталость и вовлекли Андрея в обычную мужскую пьянку, с анекдотами, байками и домашней закуской. Эдик быстро нашёл общий язык с казаками, подливал всем, а также подпевал, удивляя Андрея своей осведомлённостью в плане местной жизни.

— Гуляем, Андрюха, Родина приказала стоять насмерть. Позиции не сдавать, стаканы пустыми не ставить, — балагурил Эдик, очаровав всех, в том числе и Валерия Ивановича. Правда, его вскоре вызвали по телефону встречать борт из Белой Горы, и знакомство продолжалось уже без начальника аэропорта.

«Как это по-русски», — про себя размышлял Андрей, заглядывая в глаза своим новым друзьям, всё больше хмелея и добрея.

— Индигирка, это класс! Турция и рядом не стоит, — задвигал он очередную мысль вечера, поднимая тему освоения Сибири и задирая свой стакан выше других.

Казаки кричали люба, тут же зачинали пятый раз подряд ту самую Любу, что на Тереке, потом Андрея выключило…

Весь следующий день они отходили от приёма, осваивались на новом месте и гуляли по посёлку — по Индигирской улице. Были и другие примечательные улицы — Ленина, Социалистическая, естественно, Полярная, Гагарина и Пролетарская, где от прежней достойной жизни остались лишь названия и допотопные вывески на домах: дома стояли серыми, с облупленной штукатуркой, вдоль дорог росла густая трава, где прятались комары, а люди шли бесцельно, не зная куда.

До самого вечера занимались сборами. К тому времени появился Павел — третий участник команды, очень сдержанный в эмоциях, скуластый, как и те казаки, с которыми днём раньше Андрею довелось познакомиться.

Сухой, если не костлявый, но с очень крепким рукопожатием, Павел произвёл на Андрея странное впечатление. Он не задавал вопросов, если это не касалось общего дела, в то же время имел привычку, если не правило, не отвечать на те вопросы, которые задавали ему, словно пропуская их мимо ушей. Внешность Павла была необычной, но вполне европейской, если не брать в расчёт заметный раскос глаз и тех самых широких скул, которые были свойственны местному типу людей. Он был среднего роста, русоволосый, коротко стриженный, на манер бывшего уголовника, о чём могли бы свидетельствовать татуировки на кистях рук, но у Павла их не наблюдалось. Его жилистые руки и слегка искривлённые ноги обладали необычайной силой, хотя и не взрывной, и говорили о незаурядной выносливости, словно когда-то он занимался марафонским бегом. Он был всегда собран и внимателен к тому, о чём говорили вокруг, и если что-то не понимал, то уголок рта и одна из бровей поднимались, отчего на лице возникало нечто среднее между улыбкой, ухмылкой и удивлением.

Несмотря на странность характера, Павел был человеком ответственным, и за каждым его словом стояло дело. На своём грузовом «уазике» он привёз резиновые лодки, палатку, небольшую железную печь и ещё много чего необходимого для похода. Огромная гора всего этого вызвала у Андрея лёгкий шок, на что Павел уже привычно усмехнулся, а Эдик как обычно хмыкнул:

— А ты что хотел, братан? Замёрзнуть в трубе?

Слово «труба» немного взволновало Андрея, но, находясь под лёгким хмельком, он не стал выяснять, что это значит, полагая, что со временем это узнается само собой.

Вечером из ниоткуда снова появились казаки, уже в количестве четырёх, с солёной рыбой, наливкой и, разумеется, гармошкой. Один даже имел при себе шашку, притом настоящую, как было сказано — дедовскую или прадедовскую. Эти люди действительно были потомками казаков, пришедших в семнадцатом веке на Север и создавших знаменитый Северный путь в Америку.

Беседа с казаками увлекла не только Андрея, но и Эдика. Весь вечер только и было разговоров, что о первопроходцах, которые, надо сказать, лишь внешне походили на якутов, но внутри это были те самые казачки, которых показывали в советских фильмах про Чапаева, Разина, Ермака…

Играла гармонь, лилась самогонка в гранёные старинные рюмки, и Андрей, забыв о своих предубеждениях, всё глубже окунался в атмосферу задушевности, как будто сто лет знал этих необычных людей.

… — Вот раньше… Раньше. При царе-батюшке… Нет, ты мне скажи, ответь. В России… На ком порядок держался? Не знаешь? А… Не знаешь. А я скажу. На казаках, — поучал уже захмелевший Семён, по всему виду главный среди гостей, то и дело поглядывавший в угол, где была приставлена шашка его прадеда. — Без казаков, паря, в России ничего не зачиналось. Исторический факт, так сказать. А теперь?

— Что теперь? — вопрошал Эдик, словно опасаясь, что Семён захочет с помощью своей шашки доказывать свою правоту.

— А теперь казаки не нужны стали, вот что теперь, — обиженно отвечал Семён, разводя руками.

— Зато песни поёте дюже гарно, — подыгрывал Эдик, при этом незаметно подмигивая Андрею.

— Это на эстраде поют, всякие там… А мы играем, понял? Песни… Что песни, — грустно усмехнулся Семён, оглядываясь на товарищей. — На одних песнях не проживёшь. Штаны вон спадают с пуза. Людям настояшша работа нужна, а песни, они после работы хороши. Глянь вокруг. Работы-то нет. Так только, скоморохами промышляем, от случая, или принеси-подай.

— Ну, зачем же так, мы к вам с полным уваже-нием.

— Дак ты дай. Ваш край тоже не бедный, слыхали, — говорил Семён, лицо которого украшали колоритные чапаевские усы. — Туризм так туризм, тоже вешш полезная. Мы это дело сорганизуем. И лодки для сплава найдём, и заимок наделаем, где надо, по реке. Мы же понимаем, людям культурность нужна, чтобы и удовольствие было, с удобством. Но и безопасность вынь да положь. Людей беречь надо. Речка-то у нас будь здоров, в шиверках может так закрутить, что не выкрутишься. И вода что лёд. Пять минут побултыхаешься, и студень, холодец можно делать. Зимой Индигирка до дна перемерзает, не шутка. А нам дело какое-никакое, и люди опять же новые. Северу люди нужны, а простой обыватель сюда не сунется. Калибр, как говорится, особый нужен, твёрдый. Вот гляжу, вы-то, господин, или как там вас на родине, Андрей, кажется. Вроде как бывали в подобном деле.

Андрей лениво пожимал плечами и несколько растерянно поглядывал на Эдика. Вторая встреча уже не выглядела такой яркой, он догадывался, что казаки пришли уже со своим интересом, желая видеть перед собой богатых туристов, которые любят ловить рыбу, для того чтобы фотографироваться с ней на фоне сибирских красот, а затем отпускать.

После вчерашнего братания Андрея немного утомляла принуждённая беседа и очевидное заискивание казаков, хотя фамильярности он тоже не любил.

— Нет? Без опыта сплава по нашей реке лучше не идти, это опасно, — серьёзно заявил Семён. — Нелицеприятный факт. Но Эдуард Анатольевич-то бывалый, дело знает. Пороги не раз проходил. А зима на носу… Тут полагается быть осторожным, нам жертвы обморожений не нужны. Здесь действовать только согласно инструкциям. Советую обязательно зарегистрироваться в поисково-спасательной службе МЧС, а ещё лучше и в страховой компании полис оформить. Расходы небольшие, а душе спокойнее.

Эдик с улыбкой слушал, кивал, подыгрывая той важности казаков, которая выставляла их как больших наивных детей, и тоже играл впереглядки с Андреем.

— Эдуард Анатольевич наш человек, — кивал Семён, подливая в стаканы гостей. Было непривычно видеть в человеке все черты азиатской породы, и при этом с тем внутренним голосом, который звучал и у самого Андрея, хотя в некоторых моментах угадывалась именно восточная хитрость, впрочем, не сильно портившая ни самих людей, ни впечатление от знакомства с ними.

Уже за полночь, когда Андрей с Эдиком сидели на берегу и мимо проносились кристально чистые воды Индигирки, он откровенно поделился своими впечатлениями о местных казаках.

— Да брось ты, Гусев, придумывать. Нормальные мужики, заработок ищут, деньги всем нужны. В чём-то ты, конечно, прав, народ себе на уме, как говорится, на кривой козе не подкатишь, они же здесь как в подводной лодке, бежать некуда. Но ты ещё не сталкивался с ними в жизни. Разве плохо? Приняли по чести, на джипе до места довезли, рыбкой угостили, песни попели, поиграли. Кто бы так встречал… Понятно, что народ здешний отличается и не так прост, как кажется. Лучше держаться подальше. Как говорится, палец только сунь. Здесь же прииски, сброду всякого хватает. Ты думаешь, что они тут забыли? Романтику? Они же все артельщики в прошлом, старатели. Якутзолото, слышал такую контору?

— Деньги никто не отменял, — усмехаясь, согласился Андрей. — Они кого угодно испортят. Цивилизация…

Заговорив о цивилизации, Андрей вспомнил о доме, о тех проблемах, которые остались в Перми.

— А ты не думал позвонить домой? — спросил он, отрываясь от раздумий.

— Зачем? — удивился, не скрывая раздражения, Эдик.

— Ну как же… Как следствие продвигается, что с ОРСом.

— Завтра на почте звонок закажу, если телефонистка доить корову не уйдёт.

— Не пудри мне мозги, я видел вышку с само-лёта. Здесь наверняка есть мобильная связь и Ин-тернет.

— Андрюха, ты куда приехал? Старик, очнись, ты на Севере, за Полярным кругом. Забудь о цивилизации, всё это здесь неактуально. Ну, если так соскучился, завтра сходишь на почту, телеграмму отобьёшь своей Марджане. Слышал, как вы ворковали целый час в Якутске. И не спала же, ждала звонка. Представляю, как она скучает.

— Лучше не стоит, сон пропадёт, — с раздражением огрызнулся Андрей, зная, как неравнодушен товарищ к его жене.

Ещё в институте Эдик был увлечён Марьяной, но у женщин свои вкусы. Эдик был холостяком и, естественно, бабником, правда, последние годы пыл его поубавился и теперь круг его общения сузился до размеров семьи Андрея, плюс случайные знакомые; как-то незаметно Эдик превратился в друга семьи, что, разумеется, для Андрея было неприятным явлением, а всякие там муси-пуси, поцелуйчики в воздух и прикасания щёчек ему были вообще противны.

— Не иначе, ревнуешь? — усмехнулся Эдик. В нём уже угадывалось действие похмелья, когда первая стадия опьянения проходила и наступало не столько отупение, сколько апатия и раздражённость ко всему, что окружает.

— Не люблю, когда лезут в личную жизнь, да ещё в домашних тапочках, — не скрывая раздражённости, ответил Андрей.

— Ну, стало быть, на том и порешили, приеду, обязательно сменю обувь, — несколько обиженно согласился Эдик, пьяно кивая головой и кладя на плечо Андрея руку.

— Ладно, замяли. Мы для чего сюда приехали за пять тысяч километров? Отношения выяснять, что ли? — решил сгладить ситуацию Андрей, понимая, что подобные темы лишь усугубляют напряжение.

— И то верно, — согласился Эдик, поднимаясь. — Хотя Марьяну ты всё равно избаловал. Даже пельменей в дорогу не сварила.

— Тебе-то что?

— Хозяин — барин, но я бы обиделся, — усмехнулся Эдик.

Несмотря на пустопорожний спор, вечер не испортил настроения Андрея, в памяти всё ещё звучали песни казаков, держался на языке вкус солёной икры и наливки, а в голове рисовались картины предстоящего путешествия.

На следующий день с самого утра занимались проверкой лодок. Две из них были резиновые байдарки, судя по множеству заплат на баллонах, прошедшие не один сплав. Эти душегубки, как шутливо выразился Эдик, предназначались гостям, ещё одна, большая резиновая лодка, рассчитанная под небольшой мотор, отводилась для груза, в ней хозяином был сам Павел. Лодка была хороша тем, что дно её тоже имело надувную основу, по весу она могла взять на себя всю команду, но это было бы не по-спортивному, как сказал Эдик.

Ещё до погрузки вещей Павел сделал на ней пробный заплыв по реке, с ветерком прокатив всю команду вдоль Усть-Неры. Впечатление было незабываемым. Оказавшись посреди несущейся воды, в пронизывающем потоке чистейшего воздуха, Андрей забыл про всё: про то, что толком не умеет плавать, что никогда не управлял байдаркой, забыл про проблемы, оставленные дома, даже про вчерашний разлад с товарищем. Индигирка была неподражаема, она не просто завораживала, она всецело захватывала дух, отчего хотелось кричать от радости. Эдик тоже не скрывал удовлетворения, хотя его эмоции не шли ни в какое сравнение с тем, что испытывал Андрей: после этой прогулки уже ничто не могло удержать его от путешествия. Сойдя на берег, он сразу побежал в домик, чтобы по скайпу рассказать жене, как это прекрасно — лететь стрелой по сверкающей водной глади и ловить ладонями ветер. В письмо он вложил ещё и несколько грандиозных, как ему казалось, кадров, снятых на телефон: и вид посёлка, и скалы противоположного берега, и верхушки сопок, усыпанные желтеющими лиственницами — всё казалось ему сказочно красивым и бесценным в списке лекарств, которые необходимы для лечения изношенных нервов и уставшей от жизни души.

До обеда основные сборы были окончены, а ко-гда команда уже была готова отчаливать, неожиданно появились три парня кавказской национальности. Один из них вплотную подошёл к Эдику, и тот, словно не желая иметь свидетелей разговора, отвёл его в сторону. Там они о чём-то спорили и даже, как показалось Андрею, угрожали друг другу. Андрею было совершенно непонятно, откуда здесь, почти на краю земли, люди с Кавказа, но ещё удивительнее было наблюдать за Эдиком, который запросто общался с незнакомцами.

— Старые дела, — пояснил Павел. — Ты не вмешивайся и ничего не спрашивай, лучше будет сон.

— Дела? У Эдика с чеченами?

— Это ингуши, — спокойно поправил Павел, пытаясь прикурить от зажигалки. Ветер то и дело задувал пламя, и Андрей поджёг ему сразу несколько спичек.

— Спички береги и держи всё время при себе в полиэтиленовом пакете. Лучше завернуть в ткань и запаять сразу, а пользоваться зажигалкой, правда, ветер не всегда даёт. — Павел пошарил в карманах и достал ещё одну зажигалку с длинным фитилём: — Не потеряй, специальная, воды не боится.

Андрею захотелось выяснить, какие дела могут быть у ингушей с Эдиком, но Павел привычно отреагировал лишь движением бровей да ироничным наклоном головы, давая понять, что его лично это не касается. В это время Эдик удалился с незнакомцами в сторону домика, но вскоре вернулся хмурый и недовольный, почему-то пряча от Андрея глаза и косо поглядывая на Павла. Эта игра в переглядки странным образом подействовала на Андрея, словно задела за живое. Ему показалось, что за его спиной совершаются какие-то тёмные делишки, если не серь-езные дела. Но Павел по-прежнему был невозмутим, а Эдик непробиваем.

— Север наш, говоришь… Ты ничего не говорил про свои дела здесь, — не скрывая недовольства, заметил Андрей.

— Выбрось из головы, тебе будет неинтересно. Займись лучше работой. Вон, лодку подкачай.

— Не считай меня за лоха. Откуда здесь чёрные? У тебя дела с ними? Ты им должен был? За рыбу?

Эдик недовольно посмотрел на Андрея.

— Слушай, чувак… Чёрные, белые… Я же сказал, тебя это не касается. Рыба, не рыба… Тебе-то что? Ты сюда для чего приехал? Отдыхать. Так отдыхай. Я уже всё уладил.

Эдик примиряюще хлопнул его по плечу и пошёл обратно к домику, тем самым давая понять, что тема исчерпана. Андрею ничего не оставалось, как пойти за ним. Потом они наспех перекусили, даже немного пригубили из запаса спиртного, взятого, как выразился Павел, для растирания суставов. В его словах была логика, поскольку случайное купание в реке могло вызвать не только бурю эмоций, но и пере-охлаждение.

— Что за пороги? Ты не говорил о них ничего, — спросил Андрей, когда они уже окончательно шли на берег. — Может, я что-то пропустил?

— Не бери в голову, ты всё увидишь, — отмахнулся Эдик.

— А про страховку? Про службу МЧС?

— Мне кажется, что ты сильно озабочен безопасностью собственной персоны. Я понимаю, это издержки профессии, но здесь это не канает.

— А что канает?

— Адреналин, вот что. Страховка хороша, когда её выплачивают по случаю вывиха большого пальца или смерти двоюродной бабушки, а если ты сломал позвоночник или утонул, то деньги уже не актуальны. Старик, правда, только потратишь время, а у нас его и так не шибко. Зима на носу. Тебе же Семён сказал вчера. Да и ерунда всё это, говорю тебе, разводка на бабки, не более. Поверь, я это уже проходил.

— Ты всё это проходил…

— Ну конечно, я здесь все мели знаю, положись на меня. Ты что, боишься? — Эдик насмешливо посмотрел на Андрея, как бы оценивая с головы до ног. — Можешь остаться, я не обижусь. Я всё равно пойду.

— Только на слабость не надо давить.

— Ну тогда какие проблемы? Садись, и вперёд. Старик, ты даже не представляешь, что нас ждёт. Посмотри вокруг. Река… Да таких рек больше нет нигде. Что тебя напугало? Вот она, Индигирка. Через пять минут ты всё поймёшь, только расслабься, выкинь из головы всё, ты здесь и сейчас. Перед тобой Золотая река.

До Андрея неожиданно дошло, почему Якутзолото, почему артельщики и что могли здесь делать горячие парни с Кавказа. Он оказался там, где добывали золото, и это здесь было главным. Всё остальное прилагалось в меру надобности, в том числе и сами люди. Непонятным было лишь отношение ко всему этому Эдика, который, судя по его поведению, всё время вызывал его на дуэль.

Размышляя над этим, Андрей с удивлением наблюдал за своими товарищами, открывая для себя неизвестные стороны жизни. Эдик с Павлом обстоятельно проверяли укладку вещей, словно ничего более важного и серьёзного в этой жизни и нет и никакие другие проблемы их не волновали. Андрей вдруг подумал, что люди с их скрытыми играми были сами по себе, а Индигирка — сама по себе, она не знала, что они называют её Золотой и за золото готовы совершать преступления, предавать друзей и себя самих. Для реки не было ни чёрных, ни белых, она просто проносилась у ног и тянула в неизвестное. В это время Павел завёл двигатель своей лодки, вода забурлила, поднимая со дна лёгкую гальку, лодка медленно отошла от берега. Отбросив тревожные мысли, Андрей залез в свой каяк, застегнул на груди непромокаемый фартук, как того требовали правила, взял в руки весло… Эдик молча, с лёгкой улыбкой на губах, оттолкнул его от берега, и всё пришло в движение.

Конечно, у Андрея уже был некий опыт общения с водой, он неоднократно выезжал с друзьями на рыбалку, но то было на Каме, реке хоть и своенравной, но всё равно равнинной. Разумеется, были пикники на берегу, уха из стерлядки под водочку: всё как полагается в среде местной номенклатурной знати, к которой Андрей себя причислял. Среди его друзей имелись и охотники, и рыбинспекторы, которым он когда-то оформлял недвижимость, и туристы-спелеологи, всё время звавшие его под землю; Андрей предпочитал поверхность и, собираясь в дорогу, предполагал, что будет что-то похожее на Каму. Но то, что он увидел после поворота реки, изменило все его представления; это было похоже на то, как работал занавес в театре, когда со сменой сцены меняется задний план. Но разница была в том, что в театре всё нарисовано и человек сидит в зале неподвижно, здесь же всё было настоящее, живое, наполненное воздухом и цветом, а зритель был живым участником действа.

Больше всего Андрея потрясли скалы, отвесные и высокие, они, казалось, упирались в самое небо, и на этом голубом фоне прозрачный жёлтый цвет деревьев был особенно красив. Лиственницы были повсюду: на склонах, у самой кромки воды и в её бездонном отражении — они цеплялись корнями за камни, висели над самыми обрывами, словно одинокие часовые, и у Андрея невольно возникло желание оказаться рядом с ними, стать свидетелем этого великого движения воды.

Впечатляло и то, что река неумолимо стремилась на Север, и это ещё больше вызывало ощущение надвигающейся тайны. Иногда лодки подходили так близко к скалам, что можно было коснуться веслом берега. Течение напирало на каменные выступы и становилось настолько стремительным, что из-за шума трудно было расслышать голос. То были те самые знаменитые шиверы — водные буруны, о которых предупреждал казак Семён и которыми славилась Индигирка.

Андрей с лёгкостью преодолевал эти буруны, испытывая восторг и волнение и ощущая в себе небывалый прилив силы. Ему хотелось кричать. Ещё одной визитной карточкой Индигирки были рисунки на скалах, и подчас не хватало взгляда, чтобы охватить взором эти грандиозные природные орнаменты. От скал захватывало дух: в них была и тайна и мощь.

Андрей снимал непрестанно, опомнившись лишь тогда, когда зарядка на телефоне показала минус одно деление.

— Побереги кадры для будущего. Дальше будет ещё круче, можешь поверить на слово, — предупредил Эдик, не скрывая снисходительной иронии. Он, как завсегдатай этих мест, то лениво макал вёслами в зеркальную гладь, то неистово и с бешеным криком проносился в полуметре от каменных выступов, заражая своим восторгом остальных; они были словно первооткрыватели в этом первозданном мире, потрясающем своей грандиозностью и неповторимостью.

Скалы действительно становились ещё выше, и те лиственницы, что ютились на отвесных склонах в невообразимой вышине, уже казались нереальными, словно были из другого, поднебесного мира. Наверное, такой же сказочной и нереальной сверху казалась и сама река, тонкой серебряной змеёй двигаясь среди скал, тысячелетиями протачивая себе путь к океану. И самое удивительное, как река могла разрушать камень, и ничто не могло её остановить — вода была самой могучей силой на земле.

Благодаря стремительному течению они пролетели за полдня пятьдесят километров и для ночлега выбрали место перед совершенно отвесной скалой. Стена так и уходила в глубину воды, вызывая в душе лёгкий холодок. На каменистой пологой площадке было достаточно места для палатки и костра, здесь же хватало плавника — сухих веток, словно пена покрывавшего кромку берега. Плавник быстро занялся огнём, его треск и едва заметный дым придавали месту характер обжитости и уюта.

На далёком горизонте, где река словно выныривала из глубокого каньона, блики солнечного света скользили по её поверхности и всё ещё играли, отражаясь в гребнях взъерошенной воды, создавая впечатление движения и в то же время умиротворения природы.

Любуясь пейзажем, Андрей вспомнил недавние разногласия с другом и свой страх. Ему действительно было стыдно за малодушие. Похоже, Эдик был прав: ему не хватало именно этого, настоящего и сурового, но совсем не опасного, как это расписывали местные казаки. Глядя вдаль, он поймал себя на мысли, что река тянет его дальше, предлагая всё новые и новые укромные места. Эти уголки казались таинственными и притягательными, и, наверное, должно было пройти какое-то время, прежде чем выбранное взглядом открывалось полностью, растворяя в себе человека. Это касалось и того клочка земли, где они сделали первый привал: незаметное место открывало себя, в сумерках надвигающейся ночи всё вокруг обволакивало таинственной тишиной. И потрескивание сучьев в пламени костра, и всплески рыбы в совершенной глади реки, нарушающие эту тишину, и далёкие крики чаек были словно не из этой реальности, но частью чего-то большего и не уловимого обыденным сознанием. И теперь, пройдя первые километры края земли, Андрей готов был по-настоящему воспринимать этот мир.

Закончив с костром, Павел достал спиннинг. Эдик тоже не стал мешкать и после нескольких забросов вытянул из воды крупного хариуса. На свету его оперение делало рыбу фантастически красивой, и каково же было удивление Андрея, когда Эдик выпустил свой первый улов снова в воду. Минутой позже удилище Павла изогнулось дугой, отчего тот даже вскрикнул. Со стороны могло показаться, что рыба караулила в том месте, куда упала блесна. В нескольких метрах от берега рыба выпрыгнула из воды, обнажив всё своё торпедообразное тело.

— Ого! — воскликнул Павел. — Максун пожаловал на ужин.

— Ещё на курок не нажал, — пробурчал Эдик.

— А мясо в мешки складываю, — хищно рассмеялся Павел, сражаясь с добычей и опуская леску к самой воде. — Нет, дружок, этот уже наш, не зря же ты первунчика вернул Индигирке. Такого и на завтра останется. Или, может, ещё разок кинуть?

— Ты этого вытащи сначала, — ухмылялся Эдик, поглядывая то на Андрея, застывшего в волнении, то на леску, гуляющую по воде во все стороны.

— Садок готовь, стоишь как истукан! Точно оборвёт, блесна-то одна такая. Чего тянешь? — скомандовал Павел, подтянув добычу к самому берегу.

Заведя садок, Эдик ловко поддел рыбу и с большим усилием выволок её из воды. Максун колотился о твёрдый каменистый берег, словно свинцовая галушка. Не сдерживая восторга, Андрей стал снимать рыбу на камеру.

По случаю первого улова откупорили ту самую бутылку для растирания: самогон местной продукции, как и следовало ожидать, отдавал сивухой, но, по заверению Павла, это было надёжнее, чем магазинная химия, да и душевнее. В этих словах было много правды, поскольку опустела бутылка как-то слишком быстро.

После ужина, когда под лёгким хмельком и не без подтруниваний друг над другом ставили палатку, Эдик снова занялся рыбалкой, на этот раз колдуя над какой-то особо хитрой снастью.

— В этих водах ещё что-то водится? — заинтригованно спросил Андрей, подозревая, что ответ зависнет в воздухе.

— Это на осетра, — ответил Павел, как обычно, не скрывая лёгкой ухмылки.

— Нам этой не хватит разве?

Павел пожал отстранённо плечами, его молчание уже не удивляло, но вскоре он как будто опомнился:

— После варёной рыбы в сон тянет, не заметил? Уху хорошо на ужин есть. Осетра у нас обычно не варят. Сырым едят. Талу делают.

Андрей удовлетворённо кивнул, в чём-то подражая Павлу.

— Странный ты мужик, — заговорил он, желая вытянуть товарища на тесное общение.

— Может быть… — Павел пожал плечами, давая понять, что с этим ничего поделать не может. — Чем тебе странные люди не нравятся? А каким я, по-твоему, должен быть? Хвастать, какой крутой? Или плакаться, как в Сибири уши отморозил? — Павел иронично улыбнулся, и Андрей понял, что его новый товарищ тонко намекает на кого-то из присутствующих. Ещё он заметил у Павла золотые коронки на зубах, отчего возникла догадка: отбывал срок.

— Тебе не хочется просто поговорить о жизни? Нам ещё столько плыть вместе… Человека надо узнать, с которым вместе идёшь.

— Ты себя имеешь в виду? — Павел снова ухмыльнулся, направив ироничную улыбку куда-то в глубину себя самого. — Есть вещи, о которых лучше не знать и не говорить. Почему ты решил, что мне будет интересно что-то знать о тебе?

Слова Павла вызвали чувство пустоты, Андрею захотелось встать и уйти, но уходить было особо некуда. В то же время в этих словах не было ничего обидного, по-своему Павел был прав.

— Ты местный? — снова спросил Андрей. — Внешность у тебя необычная.

Павел усмехнулся:

— А что? Разве на моей роже не написано? Ты задаешь всё время вопросы, на которые сам уже ответил. Разве не так?

Андрею ничего не оставалось, как молча согласиться. Он понял, что его вопрос был некорректен и ответ не имел никакого значения. Он подумал, что при всей своей природной простоте, которая могла быть свойственна местным, так сказать, аборигенам, они жили той самодостаточной жизнью, в которой не было места романтике и душеспасительным откровениям, на которые подсознательно напрашивался Андрей. Ценным являлось лишь то, что помогало выживать, и здесь действительно не было места тем вопросам, которые задавал Андрей и на которые напрашивался сам. Он поймал себя на мысли, что внутренне желает порисоваться, но Павел жёстко пресёк эти поползновения. Осознав это, Андрей почувствовал себя уязвлённым и пожалел, что оказался в компании с таким жёстким и недружелюбным человеком, как Павел.

Ночью неожиданно задул ветер. В этих местах действительно всё изменялось так стремительно, что местные жители просто не обращали внимания на то, что происходило вокруг: что лето было слишком коротким и жарким, зима холодной и долгой, а осень мимолётной и яркой, словно костёр на ветру. Быть может, это происходило из-за самой реки, стягивающей на себя все местные ненастья, а может, из-за приполярного меридиана, проходившего где-то недалеко, за которым начиналась совершенно другая территория земли.

За ночь Павел несколько раз вылезал из палатки, проверяя нагруженную вещами лодку. Уплыви она вниз по течению, и неизвестно, сколько пришлось бы куковать в этом уютном местечке. Но верёвка была крепкой, а погода хоть и портилась, не являлась преградой для продолжения путешествия.

Утро выдалось холодным, и всё впечатление от минувшего дня осталось лишь на дне армейского пятилитрового котелка. Доев холодную уху, застывшую за ночь словно студень, все занялись сборами. Осетра Эдик так и не поймал, хотя и не сетовал, давая понять, что это тоже входит в стоимость путешествия. Дождавшись, когда закипит чайник, все наспех подогрелись сладким чаем и тронулись дальше. По расчётам Эдика, к концу дня они должны были добраться до посёлка Предпорожный, где планировалось запастись топливом для мотора, ну и немного пообщаться с местными старателями. По его словам, жители Предпорожного были очень гостеприимны и проехать мимо них являлось бы верхом не-уважения.

Небо было серым и неприветливым, низко к земле висели хлопья одиноких облаков, которые Павел почему-то назвал обезьянами. Они, и вправду, имели причудливые формы, в которых виделись и приматы, и драконы, и чего только в них не угадывалось благодаря возбуждённой фантазии путешественников.

За большим утёсом их встретил напор пронзительного ветра, на какое-то мгновение, казалось, остановивший всю флотилию. Андрей первым бросил весло и растерянно посмотрел на товарищей; ни Эдик, ни Павел, казалось, даже не заметили этого ветра: Эдик продолжал грести, а Павел, напрягая взгляд, прокладывал впереди единственно правильный путь среди волн. Никто и не заметил его растерянности, и Андрею вновь и вновь приходилось преодолевать собственную слабость и доказывать всем и себе, что он настоящий мужик. Впрочем, впечатление неподвижности было обманчивым: река по-прежнему неудержимо несла лодки на Север, а впереди ждали новые повороты, распаляя возбуждённую фантазию.

Сказочные скалы плотной стеной окружали реку. Мрачные и почти отвесные, они казались рукотворными, словно стены гигантской крепости. Разбросанные по уступам деревья буквально висели над рекой, оживляя эти неприступные стены и ещё больше распаляя фантазию. Лиственницы словно наблюдали за теми, кто проплывал внизу. Было даже ощущение, что там прячутся дикие первобытные люди и тоже наблюдают за непрошеными гостями из другого мира. Впечатление это усиливалось присутствием одиноко парящих в вышине птиц, которые, по-видимому, зорко следили за тремя маленькими точками на воде.

Ветер вскоре поменял направление и задул в спину, теперь уже подгоняя лодки. Эдик сказал, что на его памяти такого не было, обычно ветер дует снизу, с севера. Теперь они летели с удвоенной скоростью, разрезая серо-свинцовую гладь Индигирки, и Андрей, забыв о вчерашних переживаниях и ущемлённой гордости, неожиданно увидел под собой не реку, а живое существо, очень напоминающее спину огромной змеи или дракона, скользящего среди скал. Он даже перестал грести, пытаясь осмыслить видение. Вода под ним была синей, с неизвестно какой глубиной, отчего было страшно даже окунать в неё весло. Друзья ушли далеко вперёд, и Андрей почувствовал удовольствие от того, что остался один на один с рекой. На ум пришли казаки-первопроходцы, когда-то прошедшие по этой воде. Что их тянуло на Север и как они это проделали на своих деревянных кочах, находясь в окружении враждебно настроенных туземцев, — этого понять Андрей не мог, но мысли о тех людях и событиях странным образом вселяли в него уверенность, что и ему Индигирка не сможет противостоять и покорится.

Андрей с лёгкостью управлялся веслом, несмотря на то, что ладони его успели покрыться волдырями, и был доволен, что погода именно такая — тревожная, почти суровая, максимально боевая, если говорить языком военных. Впрочем, они и были военными, а точнее, разведчиками, каждый по-своему совершая маленький подвиг. Это путешествие по Индигирке давало Андрею не только новые впечатления, но и открытие себя как человека, которого он, по большому счёту, толком и не знал. Река незаметно вскрывала в нём что-то потаённое, первобытное, что делало окружающую природу в его глазах близкой и неопасной: это была его стихия.

Течение и ветер в одно мгновение домчали их до некогда добротного прииска Предпорожного, где жили золотодобытчики. Там была и школа, и больница, и много ещё чего, необходимого для жизни старателей, но всё это было в прошлом.В какой-то момент прииск даже успели забросить, но цена золота и отсутствие работы вновь вернули людей в это дикое место, добраться куда можно было только по реке из Усть-Неры или по зимнику — дорогой и опасной из-за крутых якутских морозов, и очень дорогой в эксплуатации, аналогов которой в России не было. Обо всём этом рассказал Эдик, тихонько барражируя рядом с лодкой Андрея; Павел всё время держался впереди, словно разведчик, проверяющий надёжность пути.

От долгого одиночного плавания среди необитаемых скал посёлок показался большим городом, но впечатление это быстро улетучилось, хотя место было таким же привлекательным, как и на Усть-Нере, с высокой и массивной, словно голова быка, скалой на противоположном берегу, отвесной крутой стеной уходившей в воду и запирающей реку в узкое жерло.

Как и предупреждал Эдик, Предпорожный был почти заброшен, однако, на удивление, их встретил не только лай собак, но и восторженные крики людей. И здесь поведение Эдика резко изменилось, он вновь превратился в балагура и весельчака, договорившись не только об ужине, но и баньке. Смыть пот и прогреть застоявшиеся кости, разумеется, не мешало.

Старый бревенчатый сруб, издали напоминавший амбар и никак не походивший на баню, сделал своё дело. Баня была простой до удивления, и в то же время практичной, и пусть не высокой, поскольку Андрею приходилось наклонять голову, но просторной. Повдоль стены были полки, сбоку, напротив небольшого окошка, деревянная кадка для холодной воды, на подоконнике всё, что надо для помывки, — мыло, мочалки… В стоявшей справа от двери обычной железной бочке, поделённой повдоль, сверху лежали камни, внизу, под слоем перевитой арматуры, горели дрова. Дым выходил во вторую половину бочки, а затем в трубу, торчащую из боковины. Конструкция была предельно простой, но эффективной, хотя во время поддачи баня наполнялась едким дымом, от которого слезились глаза. Впрочем, несколько раз похлестать себя берёзовым веником и окатиться из ковшика холодной водой было достаточно. Из бани все выползли довольными и умиротворёнными.

Хозяин, некто Степаныч, седобородый мужичок с узловатыми руками и бесцветными глазами, уже ждал в своём небольшом бревенчатом домике. Там же собрались и другие обитатели посёлка, разумеется, не все, а те, кто желал насладиться общением с новыми людьми. Андрей подумал, что только здесь незнакомый человек так приятен и ценен, хотя что он мог знать, прозябая в городе и ничего не ведая о жизни в тайге, тем более на Крайнем Севере. Но, судя по тёплому приёму, люди везде оставались людьми и нуждались в простом человеческом общении. Так было всегда, даже триста лет назад, когда в эти края пришли первопроходцы. И об этом тоже говорили во время трапезы. Тогда же Андрей не смог не заметить, что Эдик уединился с одним из жителей посёлка, и если бы не кавказская внешность того, то случай остался бы незамеченным.

Андрей понял, что Эдик был здесь совсем не случайно и общение с горцами для него было частью путешествия. Когда Эдик вновь присоединился к коллективу, Андрей не стал выяснять, что связывает того с ингушами, и с удовольствием растворился в общении с новыми людьми.

На его удивление, обитатели Предпорожного были очень словоохотливы и любознательны, спрашивали о работе, составе семьи, возрасте детей, жива ли тёща, их интересовала стоимость билета на самолёт, цены на бензин и буханку хлеба в Перми.

О своей работе Андрей почему-то скромно умолчал, хотя люди интересовались. Поймав на себе ироничный взгляд Эдика, Андрей сам начал задавать вопросы; его больше всего интересовала Труба — так местные называли узкое длинное ущелье, по которому протекала Индигирка. Из короткого рассказа Степаныча он понял, что пройти её под силу лишь хорошо организованной команде.

Глядя на оснастку гостей и встревоженное лицо Андрея, хозяин подсел поближе и стал ещё пристальнее осматривать гостя. Его манера говорить была необычная, словно человек не знал, что такое суета или шум города и всю жизнь прожил в среде староверов. В словах не было брани и заискивания перед незнакомыми людьми, но в то же время ощущалась прямота мысли и участливость, словно тот, кто сидел перед ним, был близким, родным. Отдалённо говор напоминал тех казаков, с которыми Андрей познакомился в Усть-Нере, с той разницей, что внешность старика была совершенно русская, даже былинная, и если бы не вязаная серая шапочка на лысеющей голове, то со Степаныча можно было писать образ лесковского странника.

— Ты, паря, гляди, — спокойно предупреждал Степаныч, — по мне, так лучше остаться. А ты что, не знаешь про пороги? Они же тут и есть главные. Сюда же со всей страны приезжают, самые отчаянные сплавщики едут. — Степаныч негромко рассмеялся, собирая взглядом тех, кто мог слышать его слова. — По глазам вижу, волнуешься, когда заговорили о порогах. Ты, видно, не знал, что ли? Это ведь не шуточно, оказаться в Трубе. Здесь столько люда потонуло… Пальцев не хватит посчитать. Неопытному туда лучше не соваться. Да и то праздно. Что за блажь, головой рисковать. По мне, так не стоит оно того. Останешься — слова худого никто не скажет. У нас же здесь трасса проходит, зимник, машины ходят, не каждый день, но бывает. Дорогой вернёшься в Устье, заплатишь, чего скажут, для тебя недорого будет, но зато вернёшься живым и невредимым, как говорится. А впечатлений и здесь получишь, поохотимся. Зато душой отдохнёшь, вижу, что не гладко живёшь, не в ладу. Да ты не серчай, если что не так сказал.

Слова старика не могли не вызвать в Андрее тос-ку по дому, а вместе с ней тревогу и нелепость своего пребывания в этом богом забытом уголке. Он только сейчас вдруг понял, словно услышал грохот и гул этой самой Трубы, насколько там опасно и почему у всех на уме главным были только эти пороги. Впрочем, и само название посёлка тоже напоминало об этом. Предпорожный был последней остановкой перед главным барьером реки, словно нависая над пропастью, куда неслась неудержимо Индигирка; из Трубы обратного пути уже не было.

Степаныч до поздней ночи рассказывал о зимней трассе, о том, как весной под лёд ушёл гружёный -КамАЗ и все, кто был в кабине, утонули. Как обмороженный водитель однажды пробежал по пятидесятиградусному морозу несколько десятков километров, а местным врачам, чтобы спасти его, пришлось отрезать ему ноги по щиколотки. Но встречались и такие, кому мороз был не страшен, и, может быть, благодаря им Индигирка продолжала жить. Рассказывал о медведях, коими местная тайга просто кишела, а один из них задрал корову, которая была в посёлке единственной кормилицей. Все эти картины до глубины души тронули Андрея, отчего до самого рассвета он никак не мог уснуть.

Утро оказалось под стать предыдущему, ветер не стихал, но Андрей почему-то был готов к такому раскладу. Степаныч, глядя на его ладони, снабдил его меховыми рукавицами, а в придачу дал ещё и пару верхонок и самую настоящую шахтёрскую каску.

— Вижу, мужик ты стоящий, хотя и непривычный, по рукам вижу. Но сдюжишь, должен одолеть эту чёртову пасть. Главное, не робеть. Обязательно каску надень, Андрюха, когда в Трубе пойдёте. Не смотри, что неудобная, она крепкая, когда надо, защитит голову.

Глядя на спасательный жилет, Степаныч вздохнул, посетовав, что ничего подходящего на этот случай у него нет. Ещё он посоветовал потуже затянуть ремни под мышками и пропустить что-нибудь под пах, на тот случай, если Андрей окажется в воде и жилет захочет выпрыгнуть через голову. Заботливо проверяя амуницию Андрея, он с недоверием глядел на Эдика, понимая, что на том как раз и лежала ответственность за комплектовку сплава. Оказалось, что старик знал Эдика, но теплого общения между ними не было. Когда он спросил об этом самого Степаныча, тот лишь пристально посмотрел на Эдика, а потом странно спросил:

— Он кто тебе? Друг твой? Тогда с Богом.

₃

Когда отчаливали, вышел, наверное, весь посёлок, словно провожали в последний путь. Ещё на берегу Андрей испытал странное чувство, что всё происходящее не настоящее, как кукольное представление, и сам тоже был ненастоящий. Ощущалась замкнутость пространства, из которого хотелось вырваться на свободу. Андрею было жаль расставаться с людьми, так тепло принявшими их, со Степанычем, как-то погрустневшим, но ноги уже несли к воде — река влекла в свои лабиринты, и где-то совсем рядом, за поворотом, скрывалось что-то неописуемо мрачное и опасное. Ему было страшно это осознавать, но выбора не было — на него смотрел народ серьёзный, бывалый и искренне верил, что всё будет хорошо.

Снова в лоб ударил встречный ветер, однако через час он поменял направление, словно подыгрывая и подгоняя команду в капкан под названием Труба. Бурные эмоции новизны сменились другим, новым чувством ожидания и предвкушения опасности, отчего Андрея трясло всё больше. Эдик всю дорогу молчал, изредка перебрасываясь фразами с Павлом, словно догадывался, что к нему имеются вопросы. То ли гордость, то ли уверенность в себе, но Андрей не стал их задавать, понимая, что все скоро окажутся в одинаковых условиях. Страх усилился, когда через несколько часов они проплывали мимо Арго Моя, посёлка, совершенно брошенного людьми. С середины реки постройки его казались призрачными обиталищами духов, коими, по поверьям местных жителей, была наполнена тайга. Окна домов зияли пустыми глазницами, многие стояли разрушенными, вокруг не было ни души. Арго Мой пролетели за одну минуту, и, поскольку скорость реки всё усиливалась, Эдик становился всё угрюмее, а Павел сосредоточеннее. Стоя за штурвалом в полный рост, он непрестанно смотрел вперёд, давая указания сверху, куда плыть. Вскоре погода изменилась, свинцовые тучи растворились, засветило солнце. Но ещё больше удивило, когда на фоне дикого пейзажа появились обычные домашние коровы.

Оказалось, что они подошли к последнему населенному пункту перед ущельем. Это была якутская деревня Чумпу Кытыл. Они пристали к пологому берегу, и через пять минут, словно чёртики из табакерки, на берег высыпала местная детвора. Мальчишки с любопытством ходили вокруг лодок и шмыгали носами, не скрывая своего разочарования. Эдик пояснил, что все сплавщики делают остановку в этом месте и здешних пацанов трудно чем-то удивить. Но для Андрея было понятно другое: их лодки на фоне тех катамаранов, какие приставали здесь ранее, действительно напоминали душегубки.

— Чего приуныл, товарищ Дежнёв, — надменно пошутил Эдик, уже разматывая спиннинг. — Расслабься. Спешить некуда. Как говорится, последний глоток жизни перед смертельным прыжком. Может, и вправду повезёт выскочить сухим из воды? А то есть ещё вариант, в лодке с Павликом, хотя тоже нет полной гарантии.

— Ты что, издеваешься! — вспылил Андрей, сжимая кулаки.

— Это мне нравится, — рассмеялся Эдик, подсекая рыбу. — Ты изменился, даже на драку напрашиваешься. Похвально. Сохрани это чувство, боевой настрой тебе пригодится скоро. Он всем нам пригодится. Паха, ты как, согласен со мной?

Павел, как обычно, повёл бровью, но ухмылка его была мрачноватой. На спор друзей он не отвлекался, осматривал своё судно, проверял увязанные на корме вещи и был как никогда сосредоточен.

За несколько забросов Эдик выловил четыре омуля и двух крупных хариусов. Из омулей решили сделать юколу, а хариусов пустили на уху, правда, для неё уже не было хлеба, и это несколько омрачало предстоящую трапезу.

В это время со стороны села подкатил мотоцикл, своей конструкцией напоминавший ту боевую единицу, которая могла колесить по бездорожью во времена Великой Отечественной войны. Его хозяин, мужчина лет сорока, приветливо поздоровался и хозяйским взглядом стал осматривать флотилию. Звали гостя, а точнее, местного, Володей, но больше удивила фамилия якута — Хабаров. Андрей сразу вспомнил несколько имён первопроходцев Русского Севера, и среди них и эту фамилию. Когда он спросил об этом Володю, тот рассмеялся, но одобрительно закивал. Было вполне естественным встретить в этих местах потомка казачьего атамана, хотя Павел позже пояснил, что у якутов много русских фамилий, поскольку их когда-то крестили те самые казаки. Но, сказав это, он тут же замолчал, поскольку как раз и подтвердил, что фамилия досталась от того самого атамана, промышлявшего в местных краях и открывшего Амур. Потом Эдик спросил у Володи, можно ли купить в селе хлеб. Тот отрицательно замотал головой, но после недолгого раздумья сказал: «Я щас», потом сел в свой драндулет и умчался в село. Вскоре он вернулся, и как раз вовремя, поскольку уха была уже готова и команда теряла последние крохи терпения.

Володя привёз две буханки хлеба, а также небольшой полотняный мешочек с сухарями. Это, конечно, был царский подарок, от которого никто не собирался отказываться, но надо было как-то отблагодарить щедрого человека. Эдик преподнёс ему свой фирменный охотничий нож, но Володя категорически отказался, даже обиделся. Тогда достали начатую бутылку самогонки, предпоследнюю из заначки, что была взята в Усть-Нере. Володя с удовольствием подсел к столу и, отпробовав ухи, не без удовольствия опрокинул парочку «рюмок». Все остальные к спиртному не прикоснулись, что было оговорено заранее, поскольку впереди ждала Труба. Володя понимающе кивнул и не отказался от третьей рюмки, сказав, что Бог любит троицу. Потом он усадил в люльку заскучавшую шантрапу и, пожелав удачи, укатил обратно в деревню.

— Хороший мужик Володя, — кивнул Эдик, — безотказный. В прошлом году, ребята рассказывали, помог им катамаран починить. И ничего не взял за работу, как ни упрашивали. Не он, так неизвестно что было бы. Бросить пришлось бы. Или ждать другие команды. А они тут не так часто проплывают.

— Вот так и сопьётся, — усмехнулся Павел, разбирая стол.

Реплика Павла о Володе правдиво отражала реальность, но вместе с тем расстроила Андрея, даже разозлила. Он молча достал из вещей подаренную Степанычем каску, демонстративно надел её на голову, туго затянув ремешок на подбородке, так же неспешно и деловито перетянул себя бечёвкой под пахом, закрепив концы на жилете. И когда его каяк заскользил по воде, уже не просто покачиваясь на волнах, а прыгая по хорошим гребням, он почти рычал, словно разъяренный пёс, готовый кинуться в драку. Слева впереди высилась гряда Предпорожного хребта, с другой стороны тоже стояли горы, стеной преграждая путь реке, отчего возникало чувство, что река проваливается под землю. Там, где она пропадала, проскакивая в узкий и глубокий кань-он, слышался ни с чем не сопоставимый шум, точнее гул. Это гремели пороги Трубы, один из которых, самый последний, по имени Кривун, должен был стать братской могилой для всей команды, о чём предупреждал Степаныч и о чём догадывался сам Андрей, если верить всему тому, что он успел услышать о Кривуне и самой Трубе. Место это можно было назвать по праву Великим Сибирским Кань-оном, поскольку горы хребта возвышались на два километра, а стоявшие по обе стороны реки скалы были слишком круты, чтобы разглядеть на их вершинах деревья.

Вытянувшись в линию, вся команда молча устремила взоры вперёд, с каждой минутой всё больше вовлекаясь в стихию Великого Каньона. Река вздыб-ливалась уже по всему руслу и была белой от пены. Приходилось кричать, чтобы слышать друг друга.

— Держись ближе к берегу, но слишком близко не подходи. Могут быть брёвна под водой, — непрестанно отдавал приказы Павел.

Андрей косо поглядывал на Эдика, тот уже ничего не слышал и был полностью поглощён рекой. В этот момент Андрей понял: случись что, помощи не будет, поскольку для всех задача была одинакова — выскочить сухими из воды. Когда пороги во-шли в полную силу, Андрей уже ни о чём не думал, его главной задачей было удержать на плаву свой каяк. Весло непрестанно буравило пустоту вспененной воды и ничего не меняло в движении лодки, которая напоминала обезумевшую лошадь, но, получив кое-какой опыт во время сплава, Андрей уже научился чувствовать, как ведёт себя его резиновая душегубка. Как бы её ни крутило, она всё равно удерживалась на плаву, и главным было — не вылететь из неё при любом раскладе.

Другой страшной опасностью были трёхметровой высоты валы, где лодка как бы теряла свой вес и готова была оторваться от воды, она становилась неуправляемой. Слетая с этих валов в такие же огромные ямы, Андрей уже не видел ничего вокруг — одну только пену и грохот. И это была та самая Индигирка, которой он восторгался в первые дни путешествия.

Ещё на последнем таборе Павел дал несколько советов, нацеливая Андрея на главное — удержаться в лодке при любой ситуации, даже когда она перевернётся. Самым ужасным было напороться на подводный камень или бревно. Поэтому он категорически запретил подходить близко к берегу, несмотря на то, что буруны там были значительно меньше. Но все эти советы в данную минуту уже ничего не значили: Андрей словно потерял разум, он ощутил в себе приступ и животного страха, и звериной ярости. Вылетая из очередной ямы и попадая снова в водоворот, дико орал, глаза его, поначалу наполненные ужасом, уже источали ошалелый восторг, переходящий в ярость и экстаз. То же самое он видел и у Эдика, и у Павла, хотя последний, казалось, был в большей безопасности. Но так только казалось: резиновая лодка подлетала на волнах так высоко, что готова была перевернуться в воздухе, Павел лишь каким-то чудом удерживал её равновесие, и она, шлёпаясь днищем о воду, снова летела вперёд.

В этой бешеной схватке Андрей усомнился в реальности происходящего. Он всё ещё держался, и все они, трое сумасшедших, с тридцатикилометровой скоростью проносились мимо скалистых берегов и дико вопили от восторга. Потом пороги немного ослабли, лодки выскочили на относительно спокойную гладь, и Андрею показалось, что мир остановился. Павел сделал знак, давая команду причаливать к правому берегу, к пологой каменистой косе, где вода была спокойной из-за изгиба реки.

Когда Андрей вылез на берег, вытаскивая свою резиновую оморочку, сил у него никаких не оставалось, а грудь ходила ходуном от истеричного крика, который, наверное, заглушал шум порогов. То же происходило и с друзьями.

— Ну, так что? Теперь понял, что канает? Адреналин-то зашкаливает. Возвращаться не думаешь? — спросил Эдик, выжимая футболку. — Это были цветочки. А ягодки будут впереди.

— Да пошёл ты, — прохрипел Андрей, у него перехватило дыхание.

— То-то же. Давно пора было тебе баню устроить, Марьяна правильно говорила.

— Что она ещё тебе говорила? — Андрей поймал растерянный взгляд Эдика и уставился на него не мигая. — При чём тут моя Марьяна?

Эдик, удивившись чему-то, пожал плечами:

— Так, к слову вырвалось. Ты же домосед, вечно дома задницу протираешь, что на работе, что дома.

Слова Эдика были сумбурны, но Андрей вдруг понял, что между его женой и Эдиком что-то есть, о чём он не догадывается. Он, конечно, знал, что они общаются, поскольку негласная должность Эдика как друга семьи позволяла ему при случайной встрече завязывать разговор, даже напрашиваться в гости на чай или в ресторан, где Эдик частенько не стесняясь танцевал с Марьяной. Но это можно было видеть и в других семьях. Такое было нормой, но только там, в городе. Здесь он почувствовал, как его грудь заполнило жаром, которого не было даже, когда он летел по ущелью.

— Ладно, старик, хорош прохлаждаться, — скомандовал Эдик, примирительно хлопая Андрея по плечу. — Впереди ждёт Кривун, ты ещё не видел самого главного.

— Ты хотел сказать, самого страшного?

— Да тебя, смотрю, уже трудно чем-то напугать. Я гляжу, ты вообще, пуленепробиваемый.

— Ты хотел сказать непотопляемый? А ты, наверное, хотел, чтобы я…

— Да ничего я не хотел, — раздражённо перебил Эдик.

— Хватить лаять попусту, — взъелся Павел, всё это время наблюдавший за перепалкой. — Дома будете гавкаться, сколько захотите, а здесь надо держаться вместе. Иначе все будем на дне. Андрюха, ты молодец, с первой задачей справился, но Эдик прав. Самого главного ты пока не знаешь. Кривун не шутка. Там четвёртая сложность, его бывалые сплавщики боятся. А наши лодки и вправду не самые-самые. Может, тебе действительно стоит подстраховаться? Пойдёшь со мной. Резинку скачаем, места немного занимает, потом надуем. А дальше до самого океана, как говорится. Решать тебе.

Андрей иронично улыбнулся, молча столкнул свою душегубку в воду и ловко впрыгнул внутрь. Проверив устойчивость, он тщательно застегнул фартук на груди и погрёб вперёд.

— Погоди, вместе, — заорали одновременно товарищи. — Спешить, знаешь, где надо…

— При ловле блох, — прокричал Андрей, стараясь удерживать лодку на одном месте. — Ну, сколько времени мне вас ждать? Время не ждёт.

— Только без тавтологии, — поймал на слове Эдик, подстраиваясь рядом. — Старик, у тебя действительно неплохо выходит для первого раза, ей-богу, не ожидал.

— То-то что не ожидал, — огрызнулся Андрей, улыбаясь как-то по-хищному. — Или ты забыл, что я Гусев?

— Ну, раз Гусев, тогда на помощь не зови, всё равно никто помочь не сможет, — так же по-звериному улыбнувшись, ответил Эдик. Слова лишь раззадорили Андрея, он заулюлюкал на манер индейца и кинулся в бурлящий котёл. Впереди ждал Кривун.

В первые минуты всё повторилось, его обхватили гребни бегущей Индигирки и стали яростно кидать в стороны, но, будучи готовым к этому, Андрей уже не испытывал страха, наоборот, получал самый настоящий, ни с чем не сравнимый кайф. Был момент, когда лодку швырнуло так сильно, что он едва не выскочил из своей колыбели, но удержался благодаря стропам и какому-то неизвестному ранее природному чувству, но не самосохранения; это было что-то другое, сродни картёжному азарту. Он играл — волной, веслом, даже собственным телом. Наверное, то же самое происходило с его спутниками, но их он не видел; что-то мелькало в периферии глаз, но фокусироваться на объектах не хватало ни времени, ни смелости. Наверное, он уже был в том самом Кривуне, когда почувствовал, как кровь в жилах остановилась. Это произошло в тот момент, когда лодка поднялась так высоко на гребне, даже не гребне, а вспененной горе, что ему стало видно всё пространство вокруг — и скалы, застывшие в немом ожидании, и дно под каяком, даже белые и остроконечные пики горного хребта, которые на обычной воде уже не просматривались. Больше всего поразили ступени уходящей куда-то под землю воды; он как будто взлетел, потеряв силу тяготения, на короткое мгновение зависнув в невесомости. Управлять лодкой не было смысла, да и возможности, она просто висела в пустом пространстве, но через секунду он почувствовал, как всё уходит куда-то в пустоту, вокруг уже была только белая пена и жуткий грохот.

В этом месте река делала зигзаг, а точнее, переходила с одного уровня на другой, словно спускаясь по невидимым каменным порогам, и важно было не вылететь из этого транспортного коридора, за пределами которого ждала ужасающая неизвестность, кошмар. Он услышал крики Павла и Эдика: они тоже сражались с белым драконом Индигирки, и понять то, о чём они кричали, было невозможно: наверное, чтобы он держался. И он держался, но обрушение после взлёта над водой было таким стремительным, что всё его тело оказалось погружённым в бурлящую пену. А потом его накрыло тяжёлой, как бетон, водой. Лодку перевернуло, но перед этим он успел сделать глоток воздуха, а потом его понесло уже под водой, и какое-то время это казалось новым открытием — там всё было не так. Рядом с лицом проносилось дно реки, покрытое огромными гладкими валунами, вода была прозрачной и на вид спокойной. Голова несколько раз скользнула по камням, но пластмассовый корпус каски защитил его затылок. Потом был ещё удар, каску зацепило за острый выступ, ремешок лопнул, и Андрей остался без защиты: голову в мгновение охватил холод и пустота. Андрей пытался вынырнуть, но баллоны каяка препятствовали этому, и с каждым мгновением удушье и отчаяние всё больше овладевали им. Его тащило по дну вверх ногами, и всё это время он яростно боролся за жизнь, стараясь высвободить тело из объятий фартука, уже не думая, что без лодки его шансы выплыть будут равняться нулю. Он просто боролся за жизнь.

Неожиданно весло упёрлось в набегающий выступ и одновременно уткнулось в его подреберье. Возникла жуткая боль, воздух с криком вырвался из лёгких, а в глазах потемнело от удушья, в то же время в сознании возникло необычное спокойствие. Движение на мгновение словно остановилось, каяк с характерным резиновым скрежетом поднырнул под него; Андрей не успел сообразить, что происходит: тело выкинуло из воды, словно поплавок. Его снова окружил грохот несущейся воды, но всё уже было иным, изменённым, словно он выскочил из преисподней. Он судорожно сжимал весло, даже не заметив, что одна лопасть согнулась крючком, и суматошно хватал ртом воздух. Но во всем этом уже не было ни страха, ни отчаяния, как будто он перестал хвататься за жизнь, а начал просто жить, взаимодействуя со стихией, но не бороться, а играть, настолько простым и обыденным показалось ему всё, что его окружало после этого погружения. Незаметно всё же это ощущение прошло, снова вернулись эмоции и боль, но теперь он точно знал, что Кривун будет пройден.

₄

Когда они пристали к берегу, Андрей выполз на камни, подтянул каяк и рухнул среди камней, даже не обращая внимания на друзей. Теперь его трясло от холода, он был совершенно мокр, и пока они летели по мрачному ущелью, куда не попадали лучи солнца даже днём, руки и ноги его превратились в непослушные чужеродные колотушки. Холод постепенно уходил, зато в рёбрах возникла острая боль, отчего невозможно было сделать нормальный вдох. Андрей лежал на гладком валуне, прижавшись к нему грудью, вытягивая из камня накопленную за день солнечную энергию, и трясся. Всё это время к нему никто не подходил, словно спутникам его было наплевать на то, что с ним произошло, каждый был занят своим делом: Эдик кидал спиннинг, как будто пройденные пороги для него были обыденным делом, Павел осматривал лодку, полностью выгрузив из неё все вещи.

— Кончай хандрить, Андрюха, костром лучше займись, быстрее согреешься, — кинул через плечо Павел. — Заодно и ужином озаботься, воду для чая поставь. Ты же видишь, все при деле. Луковицу почисть… Давай, Андрюха, поживее, а то так и до утра дотянем. — В словах Павла не было упрёка, однако они задели Андрея за живое. Он нехотя сполз с камня и поплёлся по берегу собирать сушняк.

Ужинали молча. Оказалось, что время было почти двенадцать. Они находились в зоне, близкой к заполярному кругу, где солнце заходило так поздно и так долго, что можно было читать в сумерках газету. Когда поели, в теле Андрея наконец-то появилось тепло. На этот раз рыбу поджарили в металлической сетке, вкус её вернул Андрея к жизни, но в душе по-прежнему оставалась обида: никто и словом не обмолвился о том, что Андрею пришлось пережить и совершить, словно они сговорились или ничего не заметили. Уже в сумерках, когда Эдик, как обычно, возился со снастью на осётра, Павел подсел к Андрею и спросил:

— Ну, как там, под водой? Испугался?

— Не успел, — равнодушно сказал Андрей, пожимая плечами, но затем покачал головой. — Сейчас страшно, даже жутко. Тогда нет, а сейчас страшно. Почему он не предупредил?

— Порогов больше не будет, — заверил Павел. — Вообще, ты удивил. Или тебе везёт, или ты прирождённый сплавщик. — Он снова ухмыльнулся, одна из его бровей привычно изогнулась, потом Павел достал сигареты, и они молча выкурили одну на двоих.

— То есть вы на меня поставили. И кто выиграл?

— Не мели чепуху… — Павел неожиданно замолчал, и по его отведённому в сторону взгляду Андрей догадался, что в этой чепухе есть что-то от правды.

Ночью Андрей проснулся от сильного холода, Павел тоже не спал и возился с печкой. Когда Андрей вылез из палатки, то изумился. Вокруг всё было белым. И вещи, и костёр, и лодки засыпало слоем снега; чёрной оставалась лишь река.

От печки палатка быстро прогрелась, а от тёплого спёртого воздуха невыносимо захотелось спать. Эдик так и не проснулся. Павел предложил дежурить по очереди, поделив остаток ночи поровну. Андрей тут же выключился, а когда его растолкали, уже светало. Вылезать из палатки ему не хотелось, но вчерашнее переохлаждение вызвало воспаление мочевого пузыря, и жидкость с напором просилась наружу. Он с трудом выполз из палатки и едва выпрямился: боль в подреберье была такой, что не давала дышать, однако то, что он увидел вокруг, заставило на время забыть о боли. Картина потрясла его ещё больше, чем ночью. Вокруг был снег, но он не просто лежал, а ослепительно сиял, и его белизна служила фоном для лиственниц. В лучах восходящего солнца они даже не светились, а полыхали.

Андрею захотелось позвать товарищей, но он передумал. Тишина окружавшей природы вызвала в нём давно забытое чувство восторга. Он и в Перми видел нечто подобное, и всё же местная природа нес-ла в себе что-то особенное и непередаваемое словами, которыми, он, к сожалению, ни с кем не мог поделиться. Телефон его с многопиксельной камерой давно «умер», и Андрею оставалось в одиночку молча наслаждаться этим первым впечатлением. Потом он увидел следы. Оказалось, что рядом с палаткой ночью кто-то ходил. Следы были похожи на коровьи, но значительно больше. Он догадался, что это был лось, который, должно быть, переплыл на другой берег и не обратил внимания на незваных гостей; зверь в этих краях был непуганым и человека не боялся. Несмотря на то, что лось не был хищником, у Андрея засосало под ложечкой. Потом, когда все проснулись и выползли из своей берлоги, Андрей поделился своим наблюдением. Павел сказал, что им повезло, потому что мог быть и медведь, и тогда их поход был бы омрачён погромом или чем-нибудь ещё.

Они наскоро перекусили талой, запивая её горячим чаем: сладкий чай вызывал непередаваемое ощущение вкусности рыбы, несмотря на то, что готовилась она без всяких специй и всего одну ночь. Всё дело было в её свежести и в том, что они были голодными.

Когда поднялись, Андрей пожаловался на нездоровье. Друзья молча переглянулись: Эдик сделал задумчивое лицо, а Павел повёл одной из бровей, но, похоже, им было до лампочки.

— Ладно, перекур, — выдохнул Эдик, — день на отдых, для Андрюхи вправду выше крыши. Полагаю не перелом ребра, хотя что это меняет.

— В этой дыре, — добавил Павел и рассмеялся. Андрей тоже прыснул, но тут же согнулся пополам, после чего полез в палатку и провалялся до самого вечера. Если бы не запах из котелка, то он так бы и хандрил в обиде на товарищей за их чёрствость, но вскоре обида ушла, вечер был тёплым и душевным. Кто-то даже поблагодарил Андрея за то, что он закосил от службы и дал возможность наслаждаться ничегонеделаньем. Смеялись, вспоминали Кривун и даже похвалили Андрея за его отчаянную дерзость, которая, как оказалось, придала всем силы и уверенности в победе над стихией.

Потом снова был сплав. После порогов природа стала незаметно меняться, хребты всё дальше разбегались друг от друга, давая реке больше простора и свободы. Снег стаял на равнинах, но всё ещё украшал вершины хребтов, вызывая в душе странное волнующее чувство, словно пейзаж относился к совершенно другой, чужой и недоступной, реальности. Природа в очередной раз сменила свой наряд, тем самым меняя состояние путешественников.

Поглядывая на товарищей, Андрей всё чаще задавался вопросом: что на самом деле тянуло их в это путешествие? По собственному опыту он знал, что организм требует нового, требует адреналина, и всё это мог дать один прыжок на Кривуне, но, кроме адреналина, вероятно, было нечто, о чём Андрей мог лишь догадываться. Труба с порогами осталась в прошлом, и впереди предстояло долгое путешествие среди бесконечного числа островов и проток; Индигирка была уже другой рекой, молчаливой и суровой, вызывая в душе необъяснимую тревогу и печаль, словно готовила путникам какое-то испытание. Дни, как и повороты, шли бесконечной чередой, и в один из вечеров, когда река уже окуналась в пелену надвигающейся ночи, а противоположный берег всё ещё золотился от тёплых солнечных лучей, они увидели избушку.

Шли в молчании, осторожно макая вёсла в тихую зеркальную гладь, и завороженно смотрели на это чудо. Павел приглушил двигатель и первым причалил к берегу, делая это так осторожно, как будто боялся выдать свое появление. Избушка стояла среди деревьев почти у самого берега, высоко над водой, издалека напоминая декорацию к сказке. Эдик нацеленно шёл к ней, держась близко к крутому каменистому склону. Андрей не сомневался, что домик был запланирован, но для него было удивительным видеть вокруг идеальную чистоту, что не вязалось с устоявшимися принципами проплывающих мимо туристов, которые со временем неизбежно должны были захламить место. Вероятно, сплавщики по какой-то причине предпочитали обходить его стороной или же здесь обитал негостеприимный хозяин, которого боялись потревожить.

Не сговариваясь, все молча вылезли из своих лодок; тишина была первозданной и нарушалась лишь шелестом катящейся по камням воды.

В избушке никого не оказалось, но было ощущение, что она обитаема и в ней кто-то жил, но по какому-то волшебству не попадал в поле зрения. В зимовье была и посуда, и запасы крупы, и даже консервы, не было лишь того характерного запаха сырости, который присущ местам, где долго не жил человек. Всё это показалось Андрею странным и вместе с тем загадочным и привлекательным, словно он оказался в известной сказке Аксакова.

Эдик сразу взялся растапливать печку, сетуя на то, что не переваривает сырость, хотя на самом деле никакой сыростью и не пахло. Потом они грели чайник и готовили ужин.

— Чьё это место? — спросил Андрей, пока готовилась еда. — Кто построил дом? Он же брусовой. Почему не из лиственницы? Откуда здесь брус?

Павел, как всегда, отмолчался.

— Потому что ингуши не умеют строить из бревна, — с усмешкой ответил Эдик и тут же осёкся, поймав укоризненный взгляд Павла.

Андрей понял, что узнал что-то лишнее для себя, вспомнив предупреждение Павла ещё в Усть-Нере, когда при визите кавказцев тот посоветовал не брать в голову, попросту, не лезть в чужое дело, а оно с очевидностью проступало в контексте событий и произнесённых слов.

— Брус по зимнику привезли, — коротко пояснил Павел.

— Наверное, здесь отсиживался кто-то из террористов, — продолжил шутить Эдик. — Да какая разница. Сейчас здесь за сто километров ни души. Переночуем и дальше пойдём. Отдыхай, Андрюха, набирайся сил, залечивай свои раны. А завтра в лодку к Павлу пересядешь, будем меняться по очереди. Твоя душегубка уже не актуальна. Скоро Мому будем проплывать, правый приток Индигирки, а там и до Хонуу рукой подать. Равнина пойдёт, отсыпаться будем. Здесь, кстати, осётры попадают на снасть. Может, повезёт, ушицы из осетра отведать, а… Скажешь жене, был на Индигирке за Полярным кругом, а осётра не отведал.

— Она его обратно отправит! — неожиданно вставил Павел и расхохотался.

Всем было весело представлять, как жена, подобно пушкинской старухе, отправляет старика, в роли которого в данный момент был Андрей, искать осётра, а вместе с ним и приключения. Эдик шутил непринуждённо и не скрывал своего приподнятого настроения, и это казалось странным для Андрея на фоне той угрюмости, которую он наблюдал ещё недавно. Но каким он сам выглядел в глазах друзей? Похоже, у всех были свои причины для тишины ума и души, и каждый, наверное, испытывал тоску по дому. Андрей всё чаще вспоминал о Веронике, которая, наверное, уже приступила к учёбе. По ночам ему виделась жена, встреча с которой становилась всё желаннее.

Он и не заметил, как пролетело десять дней с начала их сплава по Индигирке, лицо его покрывала жёсткая щетина, кожа загорела, а кое-где даже обуглилась: таким было действие полярного солнца. Руки огрубели и стали сильными, Андрей это чувствовал при сжатии кулаков. Волдыри мозолей высохли, превратив ладони в жёсткие деревяшки, и теперь он напоминал шишковских персонажей. Было ещё много других героев, кто смог не только пройти подобным путём, но и описать его. В сознании то и дело всплывали самые разные эпизоды из этих книг, и Андрей лишь жалел, что не окунулся в этот мир раньше. Но всему отведено своё время, и поэтому он был здесь, в разгар осени, среди нетронутой тайги, проплывая вот такие загадочные места.

Утром произошло то, чего никто не ожидал: Эдик поймал метрового осетра. Напрашивалась королевская уха. Пока Павел колдовал у костра, Эдик куда-то надолго удалился, объяснив, что хочет прогуляться.

— Смотри, на медведя не нарвись, — пошутил Андрей. Для него промять ноги тоже было бы полезным, но Эдик остановил его, предлагая помогать Павлу. Когда Эдик вернулся, на его лице читалось загадочное удовлетворение, а в заплечной сумке были грибы и брусника, показавшаяся невероятно кислой. А ещё он показал халькопирит, или в простонародье медный колчедан: небольшой кусок породы имел золотистый окрас и металлический блеск, однако на пробу был гораздо твёрже жёлтого металла. Впрочем, этот попутный минерал свидетельствовал о наличии здесь и золота. Не случайно Индигирку и назвали Золотой речкой. Когда каждый ощупал и попробовал минерал «на зуб», Эдик, не задумываясь, забросил его в воду.

После еды Эдик выдвинул идею пожить в этом месте ещё пару деньков. В его предложении не было ничего необычного, если учитывать накопившуюся в теле, особенно в костях таза, усталость, но Андрей всё же удивился; пока шли по воде, Эдик не давал никому и минуты, чтобы расслабиться, словно спешил куда-то, боясь опоздать, а тут неожиданно предложил, как он выразился, сблизиться с природой в интимном созерцании.

— А что, Андрюха. Куда тебе спешить? Жена всё равно взыщет, зато будет чем восполнить, когда отпиливать будет какое-нибудь нервное окончание. Расслабляйся, пока есть возможность, порыбачишь вдоволь, где ещё такое место найдёшь, с осётрами да ещё и со всеми удобствами. Погода ещё постоит, будь уверен. Осень-то какая, глянь… Золото с серебром. А воздух… Дыши — не надышишься. Все Байкалом грезят… Я, конечно, не против, но Индигирка круче.

— Кончай заливать, — встрял Павел, — тоже сравнил…

Пока друзья спорили, что круче, Андрей поймал себя на мысли, что действительно желал остановки и, как выразился Эдик, спокойного созерцания, хотя толком и не знал, что это такое — созерцать. Столько дней течение проносило их мимо красивых мест, где ему всякий раз хотелось именно задержаться, никуда не спешить, остаться хотя бы на сутки, на что, собственно, и намекал сейчас Эдик. Но сама его просьба как раз и вызывала смутное подозрение, что в этой планируемой паузе скрывается какая-то непонятная для Андрея причина; от него снова что-то скрывали, в этом он был уверен на все сто.

— Походишь по берегу с блёсенкой, бог даст, максуна подцепишь, — продолжал подслащивать тему предстоящего отдыха Эдик. — Снимок на память сделаешь для жены. — Андрей спорить не стал.

На вечерней зорьке, как и задумывали, стали рыбачить на блесну. После нескольких забросов началась настоящая охота. Несколько раз рыба шла рядом с блесной, но у берега резко била хвостом и уходила в глубину. Блесну пришлось поменять. Атака последовала незамедлительно, удар был таким не-ожиданным и резким, что Андрей едва удержал спиннинг. Делая всё, как наставлял Павел: изматывая рыбу слабиной и играя пальцем по леске, словно по струне, он с трудом подтянул добычу к берегу.

— Не спеши, страви немного лески, пусть потянет, изматывай, изматывай. — Павел уже был наготове с сачком, высматривая в глубине добычу. — Рыбка-то серьёзная, блесну береги, блесну, и тихонечко, к берегу её, топи конец, топи, не то оборвёт.

Эдик тоже был рядом, он суматошно кричал, материл Андрея за неуклюжесть и, когда рыба, почувствовав близость берега, вышла из воды, вспенивая её словно винтом, в конце концов не выдержал, выхватил у Павла сачок, ловко завёл его под рыбину и под всеобщие крики выволок на каменистый берег: в нельме было не меньше десяти килограммов, но вполне возможно, что и больше.

— Хороший максун, — похвалил Павел, почему-то пожелавший, чтобы добычу отпустили. Возникла немая пауза. — Что тут думать, — объяснил Павел, всё так же ухмыляясь, — самка. Жалко, столько мальков в перспективе. Я предпочитаю всю более-менее крупную рыбу выпускать.

Для Андрея было странным слышать столько слов со стороны Павла, тем более что его рассуждения не вязались с собственными понятиями.

— Странно, — недоумевал он, пожимая плечами, — всю жизнь нас учили выпускать маленьких.

— Ну да, маленьких почему-то жальче, — рассмеялся, вмешиваясь в спор, Эдик. — А большого и старого к ногтю. Пожил, и хватит, пора в суп. Только есть одно но, старик. Рыба не стареет.

— От маленькой рыбы вырастает маленькая, а от большой большая, — прояснил вопрос Павел.

В его доводе была ошеломляющая правда и логика деградации окружающего мира. Эдик удовлетворённо хмыкнул, предоставив решать вопрос самому ловцу. Андрей поступил так, как предлагал Павлик, — столкнул её в воду, лишь посетовав, что не сможет запечатлеть это на свою камеру. Потом почему-то ловилась одна мелочь.

Утром Эдик снова удивил, предложив Андрею новую культурную программу, а именно обследовать прилегающие земли и подняться на гору, что белой заснеженной шапкой проглядывала среди желтеющих лиственниц.

— Ты же напрашивался вчера. Вот и прогуляйся, промни, так сказать, кости.

— В одиночку? — возмутился Андрей, выискивая сочувственного понимания у Павла. Тот, как обычно, ухмылялся, безучастно пожимая плечами.

— Одному-то и весь интерес. Идёшь, и страшно, — как будто сам себе говорил Павел, поглядывая в окошко, словно на реке кто-то должен был проплывать. — Толпой по лесу ходить неспортивно, это для баб развлечение. Они так по грибы ходят. И -аукают, чтоб не заблудиться.

— Слышишь, чего тебе знающий человек говорит? Неспортивно, по-женски. Паше можно верить, он в жизни знает толк, — поддакивал Эдик, переглядываясь с товарищем.

— Мужик, он же охотник, следопыт, должен по лесу в одиночку ходить. Не он бояться должен, а его, — продолжал свою необычно длинную мысль Павел.

— А заблужусь если? Тут же и медведи наверняка есть. Вспомни, что Степаныч рассказывал.

— Здесь невозможно заблудиться, — всё так же отстранённо рассуждал Павел. — С одной стороны хребет, с другой Индигирка.

— А между ними медведи, — рассмеялся Эдик, выпучив от восторга глаза. Его смех был подхвачен в том числе и Андреем.— Не бойся, Андрюха. Медведь сытый осенью, сильно не будет обгладывать тебя. Для опознания трупа что-то всё равно оставит. Он сейчас на ягоде отъедается, ты, главное, на хвост ему не наступи.

После этих слов смеялись навзрыд.

Пока завтракали, нескончаемо продолжали тему лесных страхов, которые преследовали Андрея в предвкушении путешествия на гору.

— Эта гора у местных шаманов в почёте, — продолжал Павел. — Там духи собираются в дождливую погоду. Но дождя, вроде как, не ожидается, так что можешь идти смело, не тронут.

Наблюдая за товарищами, Андрей уже не сомневался, что он лишний в каком-то их деле и его умышленно отправляют «погулять». Он не стал озвучивать свою догадку, лишь ухмыльнулся на манер Павла. Потом демонстративно, словно делая всем назло, молча собрал вещмешок, положив туда охотничий нож, а также кусок юколы, которую нахваливал Эдик.

— Ты как в недельный поход собираешься, — посмеялся Эдик, не обращая внимания на нескрываемую товарищем обиду.

— Правильно делает, — одобрительно кивнул Павел. — Идёшь на день, собирайся на неделю. Ещё пусть топорик возьмёт, не помешает.

— Вы меня и вправду на неделю отправляете? — по-детски изумлялся Андрей.

— Здесь так и надо, тогда не пропадёшь, — хлопая его по плечу, подтвердил Павел. — И котелок тоже возьми, пригодится. Веса немного, а прок большой. В случае чего заночуешь, ну, мало ли, блуднёшь по кругу, темнота застанет, будет в чём чай вскипятить. И сахар возьми кусковой обязательно. Если что, он горит неплохо, костёр разжигать.

Андрей так и не понял, шутят друзья или говорят серьёзно.

— Не дрейфь, парень, ночь в тайге тоже входит в культурную программу. Потом будешь вспоминать и спасибо говорить, — продолжал издеваться Эдик, уже чуть ли не выпихивая Андрея за порог.

Нагрузив приличную котомку, Андрей наконец-то вышел в путь. Он уже не сомневался, что его путешествие больше нужно для Эдика, вероятно, что-то планировавшего в его отсутствие, но, пройдя некоторое время вверх по кряжу, понял, что поход необходим ему самому. Делая остановки и прислушиваясь к звукам в предвкушении встречи с обитателями тайги, Андрей открыл в себе то состояние, которое незримо преследовало его долгие годы в обычной жизни — самокопание. Даже когда он оказывался в компании товарищей, на пикниках или в бане, он всё так же находился в скорлупе своих представлений о том, как он выглядит, что говорит, что делает для того, чтобы его видели, слушали, соглашались. Он всё время думал, критически рассуждал про себя о том, как «оно» должно быть. Здесь же, среди бескрайних лесов, эти мысли исчезали, и его внимание незаметно переключалось вовне, к де-ревьям, небу, голубой глади реки, уже начинавшей открываться внизу: красота была такой завораживающей и незнакомой, что у него захватило дух. Но кроме красоты было ещё что-то такое, с чем он никогда до этого не соприкасался, — всё было настоящим, без прикрас, всё это соприкасалось с ним без посредников, напрямую. Потом он стал замечать белок, они скользили по стволам деревьев и сопро-вождали его, при этом издавая звенящие цвыркающие звуки. Незаметно он вышел в огромную, как ему показалось, долину, о которой он не подозревал, пока готовился к подъёму.

Долина простиралась на несколько километров, и там, где она заканчивалась, начиналась белая гора, на которой, как говорил Павел, собирались духи. Идти туда по этой долине, заросшей низкорослым березняком и лиственницей, было страшно; Андрей даже не мог представить, сколько может понадобиться времени, чтобы преодолеть это пространство, к тому же скрытая лесом земля, казалось, таила в себе разные опасности в виде диких зверей, духов и прочей таёжной неизвестности. Но всё это волновало и манило, словно он был той мельчайшей частицей большого первородного магнита, от которого когда-то откололся и теперь возвращался, повинуясь его силе притяжения. Постояв некоторое время в раздумьях и вслушиваясь в дыхание тайги, он сделал шаг, а затем и второй, снова поймав себя на мысли, что, как только начиналось движение и преодоление чего-либо, сразу же исчезал его внутренний страх, не дающий возможности растворяться в реальности и наслаждаться происходящим. Может, это и было созерцание, о котором намекал Эдик.

В долине он так долго спускался вниз, что стал уже подумывать повернуть обратно, и единственное, что удерживало его от этого решения, было самолюбие и стыд перед товарищами, которые не упустили бы возможность уколоть его за малодушие и слабость. Конечно, он с успехом мог бы отсидеться до вечера на каких-нибудь камнях, а заодно полакомиться спелой брусникой, которой было кругом в изобилии. Но в этом случае ему пришлось бы опускать голову от стыда перед самим собой. С брусникой было немного странно. Ягода росла как бы полосами, и многие из них на десятки метров были превращены в кашу, словно по ним прокатили катком. Андрей решил оставить этот вопрос до возвращения и подолгу на брусничниках не останавливался, тем более что другим его желанием было отыскать ту самую морошку, о которой слезно просила Марьяна. Но морошки нигде не попадалось, хотя, как ему казалось, места были самые подходящие.

Неширокие, немного заболоченные распадки вели его в сторону Большой Медведицы, как он успел окрестить белую вершину, и она по-прежнему проглядывала среди желтеющей листвы, словно маяк, маня его в свои чертоги. Прошло не меньше часа, прежде чем он выполз из душного леса, и снова был ошарашен тем, что увидел. Белая гора по-прежнему возвышалась так же далеко, как и в первый раз, когда он увидел её с берегового кряжа. Это был какой-то оптический обман, при котором сопка сквозь деревья казалась близкой. Но как только эти природные кулисы исчезали, гора отпрыгивала на расстояние, словно он и не двигался. Андрея даже охватило отчаяние, а вместе с ним и страх, поскольку он уже понимал, что возвращение назад тоже будет не безболезненным. И здесь перед ним возникло самодовольное лицо Эдика, который как будто специально отправил его в это путешествие. Несомненно, Эдик догадывался о том, что могло ждать товарища в лесу, и нарочно втянул его в эту прогулку, которая на самом деле оказывалась настоящим испытанием.

Немного передохнув на нагретом от солнца камне, Андрей всё же решил добить гору, чего бы ни стоило, хотя с трудом отдавал себе отчёт, зачем это нужно. Потом он поймал себя на мысли, что от усталости уже не испытывает того страха перед неизвестностью, который сопровождал его в первые минуты путешествия. Страха не было, но было чувство отрешённости и уверенности в себе, словно его кто-то вёл в этом лабиринте камней и деревьев.

Наконец-то начался настоящий подъём, крутой и бесконечный. От долгой ходьбы спина под котомкой промокла настолько, что по желобку позвоночника уже текла вода. Мокрыми были и носки в кроссовках, отчего на пальцах возникло неприятное ощущение жгучести: первые признаки мозолей. Делая передышки, Андрей всякий раз снимал обувь, вытряхивал носки, некоторое время шёл босиком, и это имело положительный результат — впоследствии шагалось легко и свободно.

Когда за спиной открылась панорама того, что он преодолел, золотое яблоко солнца едва ли не касалось горизонта. Запад со всей своей грандиозной панорамой остроконечных вершин мерцал фиолетово-оранжевыми тонами; где-то в глубине этого пространства ультрамариновой лентой, разрезая вечернюю мглу, протекала Индигирка. Ему ещё предстояло восхождение наверх, к снежной шапке, от которой тянуло холодной свежестью, но Андрей уже знал, ради чего он совершил это беспримерное для него путешествие. Всё его знание, которым он до этого мог гордиться и пользоваться в обыденной жизни, здесь ничего не значило, его просто не было вообще, но была сила созерцания, когда человек сливался с тем, что его окружало. Ему хватило нескольких секунд этого созерцания, чтобы силы вновь вернулись в его избитое дорогой тело, и он с лёгкостью взлетел на гору, преодолев остаток пути за несколько минут. Впрочем, время здесь тоже было условным. Он слышал своё дыхание, слышал скрип снега под ногами, даже то, как кровь стучала в вис-ках, но при этом у него было чёткое понимание, что это происходит только с его телом. Он же САМ просто созерцал пространство, растворяясь в его бесконечности, и это было главное открытие.

Спуск вниз был стремительным, при этом его снова затопили мысли, а вместе с ними и усталость, которую он в первую очередь ощутил в ногах: коленные суставы едва держали его тело. Когда он вошёл в густой хвойник, к нему вернулся страх. В лесу было сумрачно и холодно, словно кто-то врубил большой кондиционер. Мозг заработал молниеносно, Андрей сразу вспомнил совет Павла, что, собираясь на день, готовься на неделю. Он понял, что добраться до зимовья засветло он не успеет, да и не сможет физически, и поэтому стал искать место для ночлега. В первую очередь ему нужна была вода, и для этого он спустился в распадок, где вышел на ручей. Спускаясь по нему, он нашёл небольшую сухую поляну, чистую от бурелома и в то же время с хорошим запасом дров. Натаскав сухостоя, соорудил нечто среднее между берлогой и шалашом, развёл костёр и поставил греть воду для чая.

Делал он всё это быстро, при этом ловя себя на мысли, что думает о том, как на берегу его будут ждать дружки, волноваться и, может быть, даже не спать всю ночь. В этих его фантазиях проглядывало мальчишеское упрямство, которое лучше всего отражала поговорка о мальчике, отморозившем уши назло маме. Он действительно поступал назло, желая что-то доказать не только себе, но и тем нехорошим людям, которые когда-то наступали ему на ноги, поочерёдно и периодически всплывая в его памяти, в том числе и те самые Эдик и Павел, вынудившие его оказаться в этой передряге. Когда над ним сомкнулись объятия полярной ночи и в бездонном небе зажглись алмазы якутских звёзд, у ног уже горел костёр, в котелке настаивался ароматный чай.

Ночью его разбудили капли дождя. Это было так неожиданно и вместе с тем так банально, что Андрей даже не расстроился и стал сразу нагребать на тлеющий костёр дрова. Пока дождь моросил, заполняя шумом распадок, он натаскивал отовсюду всё, что могло гореть. Незаметно ленивое накрапывание превратилось в монотонный гул, сквозь который уже ничего нельзя было услышать кроме тех капель, которые колотили по его капюшону. Постепенно непромокаемая ткань куртки намокла, а вместе с ней и спички, которые лежали в нагрудном кармане; Андрей вспомнил предостережение Павла о том, как надо хранить спички в тайге, и пожалел, что пренебрёг этим советом. Как на грех, в карманах не оказалось зажигалки, что вызвало в душе щемящее чувство тревоги и обиды, он стал судорожно размышлять о том, что делать дальше, даже не представляя, сколько будет продолжаться дождь и сколько времени осталось до утра.

Под ногами уже чавкала напитанная влагой почва, вмятины следов тут же наполнялись водой, отовсюду слышалось журчание потоков, и вскоре вся его уютная поляна превратилась в большое озеро. Костёр ещё горел, но, сколько он сможет сопротивляться напирающей воде, Андрей не знал. Бешено работая топором, он рубил лиственничный лапник и кидал его в огонь. Ветки мгновенно вспыхивали словно порох и тут же угасали под натиском дождя. Андрей не знал, насколько хватит его сил в этом сражении со стихией, но чётко понимал, что ничего другого ему не остаётся: отсидеться где-нибудь в пещерке или под навесом не получится, спасти от околения мог только огонь. Натиск воды с каждой минутой только усиливался, и Андрей с щемящей болью в горле пожалел, что нашёл не самое подходящее место, вернее, оно было совершенно непригодным для ночлега.

Он оказался на самом дне котловины, куда стекались все местные ручьи, которые на его глазах превращались в настоящие реки. Снова разводить огонь где-то в другом месте было равносильно прыжку без парашюта, однако скоро он понял, что прыгать всё-таки придётся. Когда основание костра уже плавало в воде, Андрей набрался духа и, собрав в пустой котелок тлеющих углей и смоляных головешек и прикрывая его полами куртки, полез наверх из своей ямы. Блуждая в темноте и натыкаясь лицом на острые сучья, он и ревел от злости, и плакал от обиды, но всё это было только эмоциональным фоном, который позволял ему преодолевать себя и те обстоятельства, в которых он оказался.

Неожиданно в сознании возник образ зверя, блуждающего в темноте леса. Возможно, это и был он сам, превратившийся в дикое животное. На какой-то момент это видение встряхнуло его и даже успокоило, ведь зверь не знает, что такое отчаянье, он просто выживает. Отчаянье тут же исчезло, а вместе с ним и жалость к себе, появилось чёткое понимание того, что надо делать. Выбрав место среди камней, где не текла вода, он поставил котелок, в котором всё ещё тлели угли, и стал ножом срезать со стволов тонкие полоски коры. Ещё утром он заметил, насколько лиственница богата смолой, и это простое открытие, возможно, спасло ему жизнь. Сырые полоски не хотели воспламеняться, но под воздействием внутреннего тепла углей сначала чернели, а затем начинали изгибаться, словно живые. Дождь нескончаемо колотил по мокрой одежде, заливал подмышки, а он резал и резал смолянистый ствол, вскармливая умирающий огонь. И тот ожил. Сначала затрещала смола, потом в нос стал попадать её едкий запах, и что поразило Андрея — от огня ещё не было тепла, но уверенность, что ему удалось сохранить его, разожгла огонь сердца. Он буквально физически почувствовал эту вспышку в груди и заорал, но уже не от отчаяния, а от радости, распиравшей всю его грудную клетку. Потом он с ужасом представил себя на месте кострища, где уже не просто стояла вода, но бушевал поток: там текла река мутной ледяной воды, и она проносилась буквально в нескольких десятках метров от него. Когда котелок накалился от пламени, Андрей высыпал угли между камней, продолжая заваливать огонь стружкой, при этом одна только работа уже согревала его.

Когда дождь прекратился и с деревьев в зловещей тишине падали одинокие капли, Андрей подумал, что в трудные и опасные минуты человека спасает не результат его усилий, а в его случае это был огонь, и даже не надежда на спасение, а сам процесс борьбы. Эта борьба, во всём, что окружало его, была главным источником силы, быть может, причиной жизни. Выходило, что жизнь без борьбы не имела никакого смысла. Он вдруг пожалел, что борьба закончилась. Это было странное и двоякое чувство жалости к тем ушедшим мгновениям, в которых он был совершенно другим человеком, даже существом, шагнувшим за рамки возможного. И это существо, оказывается, не нуждалось ни в теле, ни в материальных ценностях: используя их, оно жаждало той борьбы, от которой и наполнялось его физическое тело огнём радости и вдохновения. Но эти мгновения прошли, оставив его наедине с неожиданными духовными открытиями. При этом Андрей уже не видел великого подвига в том, что победил Кривун и Трубу, что вышел сухим из этой передряги: для него главным являлось то, что он действовал, и в этом был самый мощный жизненный резерв.

Утренний лес после дождя был неописуем. Стоя посреди деревьев в предрассветном тумане и вслушиваясь в капель падающей с деревьев воды, Андрей снова почувствовал бездонную пустоту и созерцание, которые открыл для себя на горе. Но здесь он понял, что для этого совсем необязательно куда-то ползти, как это делали альпинисты. Впрочем, то, что пережил он ночью, тоже стоило немалых затрат, однако теперь в его памяти хранилось чувство, которое, словно путеводитель, позволяло ему в будущем соприкасаться с этим необычным состоянием. Треск сучьев в костре отвлёк его от размышлений, он дождался, когда закипит вода в котелке, и хоть она была чистой, дождевой, ему почему-то захотелось посмотреть, как она бурлит в котелке, ведь это было проявлением тепла, а стало быть, и самого огня. Потом он заварил промокший чай, зачем-то вместе с ним бросив в котелок той смоляной стружки, благодаря которой выжил минувшей ночью. Пить такой чай оказалось невозможно, но Андрей всё же сделал несколько глотков, понимая, что влага и тепло ему понадобятся на пути домой.

Уже без сил он доплёлся до берега, а когда вышел к зимовью, никакой обиды или злости ни на кого у него не было. Пройдя мимо застывших в немых позах друзей, он только скинул раскисшие кроссовки и рюкзак и завалился в чём был на нары. Проспал до самого вечера. Мог бы спать и до утра, но разбудил шум мотора на реке. Потом до его слуха донёсся разговор: кроме его товарищей на берегу был ещё кто-то третий, однако эта новость его почему-то не удивила, как и то, что чуть позже снова завёлся двигатель и звук его постепенно растворился в тишине тайги. «Да пошли вы все со своим золотом», — только и пронеслось в мыслях Андрея; он проспал до самого утра.

₅

Они по-прежнему плыли к северу, теперь уже по спокойной реке, полноводной и широкой, где уже не было таких отвесных скал, где берега были низкими, с обрушенными краями, на которых висели деревья, из-за чего плыть близко к берегу стало опасно. Поэтому шли в отдалении, любуясь непередаваемыми заполярными красотами.

Одна из гор вызвала особый интерес: она напоминала по форме гигантское седло, словно по ней когда-то ударили атомным зарядом, но таким мощным, что от взрыва была уничтожена середина, отчего гора обрела две острые вершины, между которыми находился громадный провал. Воздух был тихим и прозрачным, лодки бесшумно скользили, и никто не опускал вёсел в воду; все зачарованно смотрели на это чудо природы и молчали.

В этот момент с одинокого сухого дерева слетела большая птица и так же тихо стала парить над водой, выводя сознание путников в особое состояние чужеродности, словно они соприкоснулись с тайной, о которой никто не должен знать. То, что когда-то это было одной горой, ни у кого не вызывало сомнения, даже у ироничного Павла, который потом сказал, что если внимательно присматриваться ко всему, что попадается на пути, то можно встретить следы жизни древних людей, даже пирамиды и брошенные города.

На вопрос Андрея, как такое может быть здесь, на Севере, Павел только усмехнулся, взметнув бровь, и привычно пожал плечами. Чудес и вправду хватало.

В одну из ночей снова выпал снег, но на солнцепёке он снова растаял, хотя вокруг, до самого горизонта, где виднелись гряды гор, простиралось белое покрывало устланной снегом лесотундры, выделяя осыпающиеся, но всё ещё яркие пятна северной лиственницы. От такой картины и захватывало дух, поскольку она была бескрайней, и вызывало лёгкую грусть, что всё это скоро должно было исчезнуть: впереди ждала суровая зима.

А потом ниоткуда появился Хонуу — большой посёлок, где жили люди и куда летали самолёты. Один из них пролетел над рекой, вызвав в Андрее странное ощущение, словно в небе летел не самолёт, а дракон. Одновременно в душе возникло чувство тоски по дому.

— Да ты, братан, заскучал, — посмеялся Эдик. — Гляжу, путешествие тебя уже не радует. Что ж, понимаю, дома тепло, ванна, телевизор… Как говорил герой старого фильма — хорошая жена, красивый дом…

— Ну да, что ещё нужно, чтобы встретить старость, — с самоиронией пробурчал Андрей, внутренне соглашаясь с товарищем.

— Старик, тебе решать. Проблем-то нет, сел на самолёт — и через десять часов ты дома, в тепле. А тут, и правда, зима на носу, холодно, уши можно отморозить, как в том анекдоте, назло маме, — издевательски размышлял вслух Эдик, подгребая к берегу, вдоль которого бродило несколько коротконогих и лохматых лошадок, очень напоминающих пони.

Вокруг были люди, в основном молодёжь, с интересом разглядывающие их флотилию. Многие рыбачили, и, пока путешественники подгребали к берегу, кто-то из рыбаков вытащил большую рыбу.

… — Ладно, думай. А можешь тоже половить, напоследок, вон сколько рыбок подплыло, и все хорошенькие, нельмочки, — не скрывая блеска глаз, предложил Эдик, поглядывая на молоденьких девушек. — А мы пока по магазинам прошвырнёмся, хлебом загрузимся, соль надо поискать крупную. Павло, сумку прихвати мою, и паспорт, мало ли что, вдруг наш прикид не понравится местной полиции. Кстати, что у нас с бензином?

Павел, как обычно, пожал плечами, давая понять, что вопрос глупый. Нагрузившись двумя канистрами и той самой сумкой, с которой Эдик ходил по лесу на ингушском зимовье, выискивая ложное золото, они пошли гулять по посёлку, оставив Андрея караулить лодки. Ему предстояло сделать выбор — возвращаться домой в одиночку или идти дальше с компанией.

Он понимал, что самая интересная часть пути уже пройдена и впереди ждёт монотонное петляние среди островов по спокойной реке, а вместе с этим и ожидание снега и холодов, на что недвусмысленно намекал Эдик. В то же время бросать компанию на полпути было не по-товарищески, а в груди нет-нет, да шевелилось чувство предвкушения чего-то особенного и пока ещё не раскрытого в этом путешествии. К тому же время его отпуска ещё продолжалось, и прерывать его раньше запланированного было бы неправильно.

За этими раздумьями он не заметил, как вернулись товарищи, приведя с собой двух молоденьких аборигенок. Девушки были невысокие, складненькие, с круглыми открытыми личиками, в плотно облегающих джинсах и лёгких курточках.

— Знакомься Андрюха, твоя смена пришла. Можешь лететь в свою Пермь, а мы с Валечкой поплывём дальше. Надюша здесь останется, ей в понедельник в школу, а Валечка составит нам компанию. Правда, Валюша?

Андрей с удивлением уставился на Валю и её скромную подружку. Новость не просто удивила, она ошарашила его. Он и не предполагал, как такое могло быть, чтобы молодая девушка согласилась путешествовать с двумя незнакомыми мужиками. Он попытался разглядеть в ней местную путану, но во всём, что открывалось его пристальному взгляду, виделась лишь простая и доверчивая душа лет восемнадцати. Павел между тем отстранённо стоял в сторонке и курил, словно его ничего не интересовало.

— Так что, парень, счастливой дороги, — продолжал издеваться Эдик, показывая Вале и её подруге свой плавучий арсенал. — Вот это, девчонки, наш крейсер, хотя нет, это броненосец «Потёмкин». Только тот «Потёмкин» затопили, а наш непотопляемый, мы же Трубу прошли, — рисовался Эдик, мягко подводя Валентину и Надю к резиновой лодке. — Паша наш капитан. Будешь умницей, он даст тебе порулить. Правда, Павел?

— Дам, дам, — с особой хитрецой в глазах согласился Павел.

— Старик, ты что такое придумал? — взорвался Андрей, приходя в себя.

— А что я придумал? Ты покидаешь нас, а команда нуждается в матросах. Вале надо в Белую Гору, а на самолёте туда билет, знаешь, сколько стоит? Не знаешь. Вот и молчи себе в трубочку. Бери билет на свой самолёт, ты у нас богатый, и гуд бай.

— Какая Валя? Да кто её отпустит с тобой? С вами… Валя, что серьёзно? До Белой Горы?

Девушка простодушно улыбнулась и пожала плечами, словно не понимая сути вопроса.

Андрей вдруг представил, что может произойти на плавучем крейсере в его отсутствие, когда Валя ступит на его борт, и его бросило в горячий пот.

— Ты что, совсем совесть потерял? Давайте, девчонки, по домам. Эдик, скажи, что ты пошутил.

— С какой стати? Тогда и ты скажи, что пошутил. Твоё место по-прежнему свободно, и шутить никто не собирается.

Андрей надолго замкнулся в себя.

— Парень, с тобой всё в порядке? — спросил Эдик, проводя ладонью и щёлкая пальцем перед глазами Андрея.

— Хорошо, будь по-твоему, — выдавил из себя Андрей, понимая, что допустить присутствие девушки среди этих одичавших колумбов не сможет.

— Что, пардон, по-моему? Ты едешь с нами? Я тебя правильно понял? Только давай без драмтеатров. С нами так с нами. Мы, конечно, многое теряем без Валентины, но ради старой дружбы… Короче, ты остаёшься. Эх… — Эдик сделал глупое и обиженное лицо, давая понять всем присутствующим, что очень опечален. — Он остаётся. А Валя так настроилась, так обрадовалась. Ну, ничего, Валя. Какие твои годы. На следующий год мы приедем за тобой на алых парусах и заберём с собой из этого Зурбагана, только без этого строгого дядьки. — Эдик нарочито вежливо обхватил обеих подружек за талии и, что-то мурлыча им на ушки, повел обратно в посёлок. Пока он провожал девушек, Андрей не находил себе места.

—Ладно, старик, не переживай. Самое интересное впереди, обещаю, — заверил дружеским тоном Эдик, вернувшись с проводин. — А правда… Что ты так взбеленился? Или ты в предрассудки веришь, что женщина на корабле к несчастью? Выброси эти бредни. Зато представь, Валя варит, Валя стирает, Валя… Да что тебе рассказывать, ты и сам всё знаешь, не первый год замужем. Но зато каков ревнивец, — продолжал издеваться Эдик, и Андрей уже хотел действительно схватить свои вещи и бросить всё к чертям, но в этот момент Эдик неожиданно сменил тон: — В натуре, Андрюха, держи себя в руках, ты, что ли, юмора не понимаешь? Ты всё время думаешь только о себе. Что, разве я не прав? То тебе страховку подавай, то подгузники, то адреналин… Сейчас у тебя уши покраснели от стыда. Ладно, всё, проехали. Слушай внимательно, повторять не буду. Предлагаю следующий вариант. До Белой Горы действительно далековато, ты прав. Да и приелось. Пороги мы победили? Победили. Сухими из воды вышли? Ну, можно сказать, что вышли. Значит, главное дело мы сделали. Большую рыбу ты поймал, тоже в зачёт, будет, чем перед Марьяной отчитываться. Остаётся Зашиверск. Ну, посуди здраво… Когда ещё сподобишься по стопам героев пройти? А здесь предки, хочешь не хочешь, а побывать надо. Павел что предлагает… Бензин у нас есть, две канистры, одна энзешная, ещё с Неры, и того три. Мы же можем туда и обратно под мотором, на всё про всё четыре дня. Полтора туда, день на отдых, два обратно. Часовенку посетим, свечку поставим за всех, кто здесь, так сказать… Там, кстати, сиги ловятся, ты таких не видел. Сиговая уха, Андрюха… Пальчики не просто оближешь, ты их проглотишь. Ну? Решай. Всё, молчишь, значит, согласен. Вот и правильно, дом с женой никуда не денется, работа тоже.

Слова Эдика буквально свалили Андрея наповал. Он неплохо знал этого человека, но никак не ожидал, что Эдик может так мгновенно менять настроение, и не только своё, но и любого другого. Попросту — он манипулировал, но делал это так виртуозно, что потом его нельзя было в чём-то упрекнуть, даже наоборот, хотелось сказать спасибо.

Четыре дня… Андрей поставил их на чашу весов, по другую сторону которых была нескончаемая рутина будней, ожидавших его дома. Не так это было и много. Однако то, что намеревался сотворить его дружок, долго не давало покоя Андрею, но постепенно он всё же остыл, и его внимание вновь захватила река. Постепенно он стал замечать, что воздух уже наполнен снежинками, что руки стынут на вет-ру; последний отрезок путешествия обнажал слабую сторону Андрея: он не выдерживал холода, и если бы не тёплые рукавицы, подаренные Степанычем, то пришлось бы наматывать сопли на голые кулаки.

Перед отплытием они сделали небольшую перестановку, прицепив к корме резиновой лодки всю свою малую флотилию и перегрузив в байдарки часть груза. В лодке появилось свободное место, и теперь все они могли забыть о вёслах и просто плыть и любоваться рекой: впереди ждал Зашиверск.

Лодка неплохо шла по встречной волне, но скорость оказалась меньше той, которую предполагали. Отягощающим фактором был расход топлива, но его, по заверению капитана, вроде как хватало.

После посещения Хонуу Эдик вдруг разговорился, словно в посёлке ему удалось обрести беспро-игрышную лотерею. Он не вспоминал о ссоре на берегу и всё время выдёргивал Андрея из пустых размышлений.

— Ну, ты видел, какие здесь якуточки, а? Чем-то они на лошадок своих похожи, такие же сбитые, коренастенькие. Лягнёт так лягнёт. Девчонки хоть куда, только скромные слишком. Валя-то… Ягодка, что называется, северный вариант русской красавицы, только ножки чуть коротковаты. Но это ещё с какой стороны посмотреть. А на почте какую аборигеночку мы видели… Перламутр. Павел не даст соврать. Жаль, что замужем, но глазками-то стреляла. Ох уж эти женщины замужние…

— Слышь, кончай, а… У меня от твоих пошлостей уши вянут, — запротестовал Андрей.

— Да брось ты, Андрюха, на свой счёт брать. Что здесь такого? Девчонки как девчонки, молодые, симпатичные, но это сегодня. Завтра уже будут другими. И они, между прочим, это хорошо понимают, в отличие от некоторых.

— Застенчивые только, — подыгрывал Павел, выискивая быстрину в широком русле реки.

— Ты к скалам, скалам держи, там шиверка более-менее и ветра поменьше, — советовал Эдик, не отрываясь от темы разговора. — Оно конечно, ничего, экзотика, но, по мне, лучше русской бабы жены не найти. Как говорится, якуту якутово, буряту бурятово, а русскому русское. Хотя, для контраста, иногда можно. Паш, а у тебя кто капнул в копилку, мать или отец? Ну, ты понял, о чём я?

— Оба.

— Это как? — открыл рот Эдик, не ожидая от молчаливого товарища такого сложного ответа. Все дружно рассмеялись.

— Не, ну, правда… Может, хватит? — взъелся Андрей, зная, что это любимый конёк Эдика.

— Да ладно, что я такого сказал. Это, брат, жизнь. У Семёна Дежнёва, между прочим, три жены было, и все аборигенки. Медицинский факт.

— Гарем, — подтвердил Павел.

— А ты оленей видел их? Слышь, Андрюха? У нас по деревням коровы ходят, а у них олени. Рога в лентах, как новогодние ёлки. Забавно, и не боятся. Они соль любят.

— А ты как хотел? Они же домашние, — уже словами Эдика обесценивал открытие друга Андрей.

— Да, оленей здесь хватает, — подыгрывал Эдик. — Оленеводство, кстати, прибыльно. Корм не обязателен, всё сами себе находят, плодятся регулярно, а мясо нарасхват. Диетическое, между прочим. Надо будет, когда вернёмся в Хонуу, шашлычок сварганить, прикупить пару кило, под водочку. Валю с подружкой пригласить, да и почтальоншу. Ты как, Андрюха, не против культурной программы? Чисто по-това-ри-щески, как старые друзья. А потом на крыло.

— Купи ещё, — усмехнулся Андрей.

— За деньги всё купить можно, не сомневайся.

Берега разбегались всё дальше друг от друга, но временами они подступали высокими утёсами и тянулись по нескольку километров, словно были остатками стены древней крепости, на вершине которой стояли одинокие часовые. Находясь на продувном ветру, лиственницы уже были оголёнными: всё говорило о том, что зима вот-вот должна была взять верх над осенью.

Преодолев за день две трети пути, сделали привал. В Хонуу Эдик потратился на алкоголь и теперь колдовал над костром, предвкушая королевский ужин. Андрею поручили ловить рыбу. Зайдя в болотных сапогах по колено в воду, он мутил галечное дно и тут же бросал удочку с мормышкой. За полчаса таким способом он вытянул на берег около десятка крупных хариусов. Не хватало чего-то для аккорда.

— Под скалу кинь, — посоветовал Павел, предлагая ему спиннинг с блесной и пробуя на вес каждого из пойманных хариусов. — Один ничего, грамм на семьсот потянет, мне такие не попадались ещё, — похвалил Павел, спокойно выпуская хариуса в воду. — У вас на Каме как с этим товаром?

— Краснопёрка в основном, но бывает и стерлядка. Мне судак по душе, — пожимая плечами, отвечал Андрей. После нескольких забросов что-то зацепилось.

— Ты не дёргай, — поучал Павел, — спокойнее веди, конец топи, леску в воду, в воду, чтоб не порвал. Эдик, сачок давай, Андрюха добычу тянет, что-то серьёзное. Фартовый у тебя товарищ.

— У него вся жизнь фарт. Работа фарт, жена фарт, даже завидки берут.

— А ты не завидуй, — не скрывая спортивной злости, отрезал Андрей, выволакивая на берег большого омуля.

— Тоже неплохо, — похвалил Павел, — но без сачка в другой раз не вытаскивай. Порвёшь блесну, другой такой нет. Однако живём. Мы его подсолим, а завтра под картошечку.

— А сегодня под водочку, — вставил Эдик, примеряя сачок на пойманную рыбу.

— Долго ходишь.

— Всё, пять минут — и уха на столе, — скомандовал Эдик в то время, как Павел снимал с лески блесну. К ней было самое трепетное отношение, словно она была из стекла, хотя на вид самая обычная медяшка. Но рыба почему-то предпочитала именно её, а не дорогие воблеры, которые привезли из Перми.

— Продай, — предложил шутливо Эдик, поглядывая на то, как бережно заворачивает в тряпку и кладёт в карман свою реликвию Павел.

— Ты где видел, чтобы курицу продавали?

— Это ты про золотые яйца?

— Ну да. Она мне дороже твоего золота.

От этой фразы Эдик немного растерялся:

— Чё это моё? Золото здесь общее, вон сколько его вокруг… Вся река в золоте, верно, Андрюха?

Андрею уже не хотелось касаться чужих секретов, и он сделал вид, что всё пропустил мимо ушей.

Оголодав за день и наборовшись вдоволь с природными стихиями, уху прикончили в один присест. Подкреплённая спиртным, она вызвала такой аппетит, что каждый съел двойную порцию. Упругое и белое мясо хариуса ни в какое сравнение не шло даже с судаком. Не самая крупная рыба в реках Сибири, хариус был её истинным богатством, тем золотом, за которое стоило бороться. Здесь же всё происходило с точностью наоборот. Люди гибли за металл, уродовали русла притоков золотодобывающими драгами, буровили тайгу тракторами, и в этом проглядывала непонятная для обычного ума картина навязанной кем-то игры, отвлекающей от главного, но в то же время простого и доступного — от возможности просто жить в гармонии с землёй, брать то, что она дарит, и радоваться её красоте. Но такого не наблюдалось, хотя здесь, в глуши сибирских просторов, человек всё ещё сохранял нечто своё, первородное, то, что навязывала природа своей сутью, заставляя человека не только выживать, но и любить.

Размышляя над этим, Андрей всякий раз возвращался к своей жизни, думая, что половина ее, наверное, пролетела, а вот такие короткие моменты, быть может, и есть то лучшее, что ему уготовано пережить. Прогуливаясь в одиночестве по берегу, он мысленно играл в игру, как бы встраивая себя в эту новую реальность, и всякий раз осознавал, что упирается в простую, но непреодолимую преграду — в собственную значимость, которая целиком и полностью зависела от того мира, в котором он существовал; незаметно жизнь привела его к тому, что стало его сутью: к работе, времяпрепровождению, кругу друзей, от которых зависел он, и к тем, кто зависел от него. И всё это превращало его в обычный винтик социального механизма, и выпасть из этого механизма было равносильно гибели. Среди всего этого невидимым флагманом стояли прелести цивилизации, внешне придававшие его жизни вид наполненности, но на самом деле являвшимися цепями. Однако без этих цепей, без автомобилей и смартфонов, и уж тем более компьютера, эта жизнь становилась тем пространством пустоты, от которого в душе возникал холод и страх неизвестности, и здесь, среди дикой сибирской природы, этот страх всё больше давал о себе знать.

Наконец-то они подошли к месту, где когда-то стоял Зашиверск. Вокруг царила тишина, над местом монолитно возвышалась грандиозная скала, испещрённая невероятными узорами горных пород. Павел поведал, что ещё совсем недавно здесь была церковь, простоявшая в гордом одиночестве целых два столетия. Её решили сохранить, и для этого разобрали и куда-то увезли. Идея была неплохой, но всё же было грустно осознавать утрату: место словно лишилось наполнения и опустело. Вместо церкви поставили небольшую часовенку, но она уже не вызывала тех трепетных чувств, которые могли возникнуть при виде настоящей деревянной церкви семнадцатого века.

Оглядывая пустынный пейзаж, трудно было представить, что когда-то здесь собиралась ежегодная ярмарка и к городу стекались обозы с товарами, с купцами, лихими искателями золота и лёгкой наживы, ищущими приключений. И это, конечно, никак не вязалось с тем, во что превратился город со временем — вокруг шумела тайга, журчал ручей в зарослях, тихо текла Индигирка.

От местных жителей дошло предание, что со скалы аборигены обстреливали город из своих луков, но в это верилось с трудом. Это был острог, вокруг Зашиверска стояли стены и башни, и городу не раз приходилось выдерживать осаду местных, не желавших платить ясак пришлым казакам.

Зашиверск пострадал не от набегов полудиких охотников, и даже не от времени, его погубила эпидемия оспы, которую тогда не лечили. О гибели Зашиверска сохранилась необычная, в чём-то даже таинственная легенда, что на одну из ярмарок кто-то привёз богато отделанный кованый сундук, и когда местный шаман глянул на него, то приказал тут же бросить его в прорубь, сказав, что в нём прячется чёрт. Однако тамошний поп воспротивился, сундук вскрыли и нашли в нём много дорогого заморского товара, который тут же пошёл по рукам. Сразу после этого вспыхнула эпидемия, город опустел, а место стали обходить десятой дорогой

— Всё это басни местных шаманов, — усмехнулся Эдик, слушая Пашин рассказ и подливая из котелка чай, ароматный, с ягодой и корнями, от которых цвет воды был ярко-красным. — Известный пропагандистский ход, чтобы народ привлечь. Тоже ведь тема. Шаман увидел чуму в сундуке. Поп не увидел, а шаман увидел. Это уже рекламой местной культуры попахивает. У русского попа, выходит, меркантильный интерес оказался, из-за которого пострадал город. Стало быть, вся наша колониальная политика здесь рано или поздно будет иметь подобный конец. Ты как, Андрюха, думаешь? Светит нам в этих краях или нет?

— Наши, ваши… Не знаю. Легенда красивая, а место так себе. Домой пора.

— Что, прям сразу? — Эдик растерянно посмотрел на Павла. — Павло, ты как, готов к обратному путешествию?

— По мне, всё равно, но, конечно, выспаться бы не мешало. От резины ноги крутит, у костра бы прогреть кости. Погода вроде обещает, вон небо чистое, ни тучки, ни облачка. Обратно на полном ходу, можно и за день дойти.

В словах Павла была своя правда, и Андрей молча согласился. Днём раньше, днём позже, это уже мало что меняло.

Ночью, как обычно без всяких причин, задул ветер, да такой, что палатка едва удерживалась на стропах, костёр задуло, и разводить его снова не было никакого смысла. Здесь пригодилась жестяная печка, но спать при порывах уже никто не мог. До утра сидели в угрюмом молчании, лишь вслушиваясь, как шумела вокруг тайга, летели сухие ветки, кипела Индигирка. Утро ничего не изменило, на реке был настоящий шторм, и о возвращении никто даже не заикался, все понимали, что плыть по такой волне самоубийство. Весь день бродили по берегу в поисках забытого вчера, ели недоеденную рыбу, пытались ловить, но безрезультатно. К вечеру решили собрать пионерский костёр, чтобы хоть как-то поднять настроение, но этого хватило ненадолго: не было водки. Ночью никто не спал, хотя и не выдавал бессонницы, все ворочались, громко и беззастенчиво стравливали газы из-за съеденной сырой рыбы, ждали утра.

Утром Андрей первым вылез из палатки и был ошарашен тем, что увидел: вокруг всё было белым, изо рта шёл пар, руки от непривычки сразу зябли на морозе. Небо было серым и низким, с летящими над поверхностью обезьянами и прочей причудливой живностью, такой же была Индигирка, даже не серой, а свинцово-фиолетовой.

Сборы были спешными, на лицах растерянность и досада, что не уехали в первый день. В спешке никто не мог отыскать своих вещей: у Андрея пропали тёплые рукавицы, что было самым загадочным и ужасным в создавшейся ситуации.

— Не волнуйся, братан, всё найдётся, — успокаивал Эдик, непринуждённо напевая что-то из древнего рока. — Это, брат, Сибирь, не Кама какая-нибудь. У тебя же верхонки были ещё. Или тоже потерял? Свои вещи надо при себе держать. Как говорится, среди друзей… Ну, ты понял, в общем.

Пока искали рукавицы, Павел копошился в лодке. Когда он вернулся, вид его был растерянным.

— У нас проблемы, и, кажется, серьёзные, — заявил он отстранённо, глядя куда-то в пустоту. — Ничего не пойму, — обратился он к Эдику. — Оставалось две канистры с бензином. До Хонуу с лихвой хватило бы.

— А теперь что? Ты говори, не держи в неведении. Паша, ты суть, суть излагай.

— Суть в песке, вернее, в воде. В одной канистре вода.

Последующее молчание вылилось в перепалку и ругань, едва не перешедшую в драку.

— Я точно знаю, что бензина было три канистры. Одна с самой Неры как энзе была. Мы так и не воспользовались ею, — кричал Павел.

— А может, в Нере нам воду и подсунули? — не-ожиданно предположил Эдик.

Пока друзья спорили и выясняли, что было в канистре, до Андрея постепенно начало доходить, что путь обратно ему не одолеть. Он снова разжёг костёр и стал греть чай. Его трясло от холода, страха и осознания того, что он попал в серьёзную передрягу.

Устав спорить, все собрались у костра. Кипяток оказался кстати, поскольку есть юколу всухомятку, да ещё на холоде, никому не хотелось.

— Давайте, мужики, подумаем, что делать, — пытался здраво рассуждать Андрей. — Против течения мы не справимся, бензина нам не хватит даже на половину пути, но выход-то должен быть.

— Надо идти вниз, — предложил Эдик.

— До Белой Горы? Это ещё триста километров, — заметил Павел, как обычно ухмыляясь и направляя свой ироничный взгляд туда, где мог находиться этот центр полярной цивилизации: там находился аэропорт и регулярно летали самолёты. — По течению, оно конечно, легче идти, вот только погода не про нас. — Павел многозначительно замолчал, полагая, что другие могут знать больше его.

— Ты, Андрюха, не паникуй раньше времени, не переживай. Река всё равно куда-нибудь вынесет. Я хотел сказать, когда-нибудь. — Шутку Эдика никто не услышал, но тот не унывал. — Снег тоже ерунда, сегодня есть, завтра нет, горючка имеется, какая-никакая, прорвёмся, — успокаивал неунывающий Эдик, словно уже давно был готов к такому развитию ситуации. — Когда против ветра, то будем на моторе идти. Затихнет — пойдём на вёслах. Главное, не паниковать.

Неожиданно для себя Андрей увидел в своём друге незнакомого ему человека, сухого в чувствах, расчётливого и целеустремлённого. Он вдруг подумал, что Эдику по душе весь этот расклад, который, возможно, он видел заранее и потому уговорил его продлить путешествие до Зашиверска. Быть может, трюк с Валей тоже был спланирован, отчего поведение Павла там, на берегу, выглядело как-то странно. Но эта мысль была нелепой и даже дикой, поскольку канистра с водой была невыдуманной. Однако, глядя вокруг, он подумал, что в этом мире теперь может происходить всё что угодно.

Взвесив все за и против, решили идти вниз. Последнее слово было за Павлом, который на карте нашёл ещё один населённый пункт между Белой Горой и Зашиверском. Это была Куберганя, небольшая деревушка, в которой жили в основном рыбаки и оленеводы, и там конечно же не было аэропорта, но имелась вертолётная площадка и, главное, была связь с Большой землёй. По-хорошему до Кубергани было два дневных перехода.

К обеду небо расчистилось, но вместе с этим поднялся северный ветер, из-за которого лодки могли стоять на одном месте. В такие моменты Павел цеп-лял оба каяка за корму и тянул за собой, однако сидеть всем в одной лодке было опасно: встречная волна могла затопить судно, и каждый на своём месте помогал Павлу сохранять скорость.

Вскоре случилось то, что должно было случиться, — кончился бензин. Наступила непривычная тишина, в которой отчётливо слышался жалобный птичий гогот: гуси летели так низко над водой, что Андрей смог разглядеть их красные поджатые лапки и услышать шелест перьев на крыльях. Волна хлюпала о резиновые борта, мимо проплывали заснеженные берега, а они молча смотрели вслед улетающим птицам. Вскоре начались острова. Образуя запутанную сеть проток, они отвлекали от главного русла, и это оказалось новой серьёзной проблемой. Чтобы не терять сил и времени на борьбу с ветром, во второй половине дня решили сделать остановку на ночлег, выбрав безветренное место под высоким утёсом.

Пока Павел возился с костром, а Эдик, не сказав ни слова, ушёл ловить рыбу, Андрей в растерянности ходил по берегу, загибая пальцы, пытаясь определить, какой была по счёту эта стоянка и сколько их ещё в перспективе. Пальцев, естественно, не хватало, и Андрей пошёл на хитрость, отталкиваясь от посещения зимовья. В результате он всё равно потерялся в событиях, а так как опираться было не на что, плюнул. Подсев к костру, он молча смотрел на разгоравшееся пламя, осознавая себя жалким и беспомощным существом: это было состояние, близкое к истерике. Глядя на свинцовую поверхность реки, суровость которой подчёркивали заснеженные берега, он никак не мог поверить в то, что оказался здесь по собственной воле. Всё, что окружало его, казалось нереальным, словно это был сон. Однако всё было настоящим: и холодный ветер, и неуютный дикий берег, и пролетевший на юг клин гусей… И в том, что он находился посреди всех этих предметов и событий, ему хотелось обвинять кого угодно, только не себя. Но постепенно оцепенение ушло, простые дела по обустройству ночлега втянули его в новую действительность. Сидя в уже нагретой палатке, Андрей с нетерпением ждал возвращения Эдика. Павел ходил вокруг костра, молча курил, перебирал вещи, и во всех его действиях проглядывало спокойствие и сосредоточенность.

Эдик вернулся в сумерках и долго не мог согреть озябшие ладони. Андрей порывался идти искать его, но Павел остановил его, каким-то чутьём уловив, что товарищ уже на подходе. Улов оказался ничтожным: всего два небольших омуля. Эдик объяснял это тем, что менялась погода, а вместе с ней и давление, из-за чего рыба потеряла интерес к охоте; омулей решили съесть сырыми. После рыбы, в качестве борьбы со скукой, Эдик предложил сварить банку с консервами и гречкой. Особого выбора не было: еда без хлеба показалась пресной и безвкусной, и вскоре Андрей снова ощутил навалившуюся тоску, апатию и депрессию.

Зато Эдик, несмотря на неудачную рыбалку, держался бодро, строил планы культурной программы по случаю предстоящего посещения Кубергани, как будто не замечая того состояния, в котором пребывал Андрей, и лишь косо поглядывал в его сторону, словно изучая его ослабленные тылы.

Перед тем как лечь спать, Павел разделил на троих время дежурства. Сложность его заключалась в том, чтобы следить, откуда дует ветер, поскольку летящие из трубы искры могли легко поджечь палатку. Если ветер менялся, то трубу переставляли на другую сторону, где в стенке для этого имелось ещё одно отверстие для дымохода: расположение палатки относительно ветра в этом случае имело важное значение. На удивление, ночь была безветренной, зато усилился мороз, который сразу давал о себе знать, как только печка переставала гореть.

Утром, чтобы сэкономить время, обошлись сладким чаем, доедали остатки юколы и вчерашний суп. Из-за скудности завтрака глаза у всех были пустыми, а лица потерянными. Ночное дежурство не позволило Андрею как следует отдохнуть, и, стаскивая к берегу вещи, он всё ещё испытывал усталость, накопившуюся за последние два дня. Береговая кромка была покрыта льдом.

— А кому сейчас легко? — нагло усмехнулся Эдик, уловив растерянное состояние товарища. — Думал, в сказку попал? Здесь-то вся твоя мишура чистоплюйская слетит наконец-то.

— Не понял? Ты что хочешь сказать? — Андрей растерялся, хотя сразу понял, на что намекал дружок, но до последнего не верил, что с ним уже не церемонятся.

— Да всё ты понимаешь. Чуть придавило, ты и скис. Ты просто трухло, самое заурядное. А здесь твоя маскировка не канает. Из-за девок он, видите ли, взволновался. Гляди, какой блюститель нравов! Как бабки чужие присваивать, это ничего, можно. Да оно и правильно, они же не пахнут. А ломался-то, ломался, как целочка. Этика ему не позволяет… Всё позволяет. Купюрой перед носом помахали, и куда что делось. Вот она жизнь, и не надо из себя хорошего лепить. А якутки не ломались, они свою цену знают. А ты ещё, видно, не узнал. Вот прижало когда, тогда заёрзал, и куда что делось. Так что утрись.

— Ты чё гонишь! — Андрей в бешенстве бросился на Эдика, сметая на своём пути вещи и лодки. Эдик словно ожидал этого приступа: они с яростью сцепились, одаривая друг друга ненавидящими взглядами и бранью. Всё это время Павел молча наблюдал и не вмешивался. Наконец он растащил их, пригрозив убить того, кто первым полезет снова в драку. Как ни странно, его угроза подействовала.

Пока Эдик с Павлом загружали лодку, Андрей стоял в стороне и долго ещё не мог успокоиться. Дружки, кажется, никуда не торопились, хотя перед этим пренебрегли нормальным завтраком, в расчёте на то, чтобы использовать как можно больше безветренной погоды, — на берегу всё ещё было тихо.

Андрей понял, что Эдик умышленно тянет время, что именно он устанавливает порядок, и если бы не разбитая губа, то со стороны могло показаться, что драка никак не подействовала на него.

Потеряв всякое терпение, Андрей решил не ждать, он выбрал камни, с которых легко залез в свой каяк, оттолкнулся и поплыл вдоль берега.

— Погоди, не спеши, — закричал Павел.

— Да пусть плывёт, может, остынет, — махнул рукой Эдик, даже не обернувшись. — Не мешай ему, ты его не переделаешь. Ему полезно. Он же гусяра, псих, мне вон губу разбил ни с того ни с сего, кретин.

— Эдик, ты рехнулся? Там острова, чего доброго, сунется куда зря, потом ищи его неделю. — Павел побежал вдоль берега, догоняя лодку Андрея. — Погоди, Андрюха. Ты тогда просто лежи на воде, не греби, мы тебя догоним. У нас клапан травит в лодке, надо разобраться. Ты русла держись основного и правого берега, — в протоки не лезь, ладно? Мы догоним скоро.

— Ладно, — нехотя отозвался Андрей, испытывая даже удовольствие от того, что заставил Павла волноваться. Каяк быстро набрал ход, и Андрей, ухмыляясь про себя, уже видел, как дружки, кусая локти, будут рыскать по Индигирке, жалея о том, что произошло. Но, зайдя за поворот, встретил стену ветра и колючего снега, который не давал ни смотреть вперёд, ни грести: за считанные минуты руки настолько одеревенели, что не было силы держать весло. Андрей бросил грести и, как советовал Павел, лёг на воду, отчего казалось, что каяк стоит на одном месте. Это впечатление, однако, было обманчивым, поскольку прямо по курсу вскоре возник остров, словно остов брошенного парусного судна, утыканный сверху низкорослой лиственницей. С каждой минутой остров всё отчетливее проступал на горизонте, образуя уже не одно русло, а два. Река стала настолько широкой, что правый берег, о котором говорил Павел, выглядел как едва заметная серая полоса, и всё это пространство было заполнено пронизывающим боковым ветром и летящим снегом.

Андрей понял, что не сможет преодолеть этого пространства, если не напряжёт все свои силы. Тут же на него навалилась обида и отчаяние, что его спутники до сих пор не появились. Некоторое время он просто плыл, наблюдая, как впереди вырастает остров: его вдруг осенила мысль, что в протоке, из-за обрывистого высокого берега, ветер должен быть слабее, чем посредине основного русла. В последний момент он оглянулся, всё ещё надеясь увидеть товарищей, но позади по-прежнему стояла стена снежной пыли, и больше ничего. До самой последней черты он продолжал метаться перед выбором и всё-таки направил лодку в эту протоку, сразу попав в зону затишья; ветер скользил над островом, лишь раскачивая верхушки деревьев. Несколько настораживали крутые берега, к которым нельзя было пристать в случае чего, но, полагая, что остров быстро закончится, Андрей уже не брал это во внимание. Из-за близости берегов течение в протоке было сильнее, и оттого, что он оказался в комфортном для себя пространстве, настроение сразу изменилось. Исчезло отчаяние, он спрятал руки в глубину куртки и предался течению реки.

Неожиданно в голове возникла идея, что протока должна его привести к самой Кубергане. Мысль была настолько заманчивой — назло всем в одиночку преодолеть остаток пути, что Андрей даже воспрял духом. Он стал активно работать веслом и даже напевать песенку про трёх поросят, но вскоре осознал, что идея эта абсурдна и опасна и ему во что бы то ни стало надо соединиться с товарищами.

Берега проносились обрывистые, усеянные чахлыми лиственницами, многие из которых полулежали в воде и представляли серьёзную опасность своими острыми, словно пики, ветвями. Поначалу это не вызывало страха, но вскоре Андрей обнаружил, что протока становится у€же — берега заметно приблизились, создавая впечатление узкого и глубокого каньона. Постепенно до его слуха стал доходить странный шум: Андрей понял, что идти дальше опасно, и попытался пристать к берегу, хватаясь за корни, но потерпел неудачу, едва не вывалившись из лодки. Он попробовал грести против течения, но сразу же потерял силы и бросил вёсла. Пройдя очередной поворот, он с ужасом увидел набегающий на него вместе с шумом воды частокол из голых стволов: это был завал.

Ещё издали он заметил место, куда под давлением устремлялась вся масса воды протоки. Понимая, что выбора нет, Андрей направил каяк в это узкое бутылочное горло, чувствуя, как сжимается сердце от осознания очередной собственной глупости. Оказавшись в самой стремнине и ощутив всем телом неудержимую силу воды, Андрей заорал, словно надеялся, что его услышат. Напором воды его вынесло поверх стволов, лодка перевалилась через частокол из топляка, и уже казалось, что удача была на стороне Андрея, но в самый последний момент мягкий нос байдарки зацепился за торчащий из воды сук, лодка стала собирать плоским днищем всю напиравшую сзади массу воды, резиновый корпус изогнуло и поставило вертикально.

Андрей какое-то время с ужасом смотрел сверху на эту картину, судорожно наматывая на кисть свободной руки бортовую стропу, чтобы не вылететь из каяка, а потом вместе с лодкой стал падать вниз. После этого вся его борьба происходила уже под водой. Перевёрнутый каяк продолжало тащить течением, и последнее, что почувствовал Андрей, был глухой удар головой, после которого тело его обмякло, а борьба потеряла смысл.

Он перестал сопротивляться и просто поплыл, даже не задумываясь над тем, что уже не нуждается в том, чтобы дышать, не испытывая ни страха, ни удивления. В то же время он всё ещё осознавал себя, плывущего среди воды, как в первый раз, когда преодолевал Кривун, но здесь уже не было ни борьбы, ни страха, лишь вода, с её проникающим холодом и прозрачной чистотой и спокойное созерцание новой для Андрея реальности.

₆

Старик сидел спиной к солнцу и устремленно смотрел в сторону Индигирки. Погода установилась, и ему было приятно сидеть вот так, чувствуя спиной тепло лучей. Найка, навострив уши, тоже всматривалась туда, где в узкой и глубокой долине пряталась река. Собака словно догадывалась, что именно оттуда должна появиться хозяйка. Дялунча ждал, когда внучка пригонит отбившихся оленей, но прошло больше часа, а та всё не возвращалась. «Ничего, придёт, не заблудится. Уж ей-то не найти дорогу, настоящей эвенке». Но время шло, а внучки не было.

— Скучаешь без хозяйки? — обратился старик к вислоухому оленю, который с самого утра лежал недалеко от палатки, понуро опустив рога и подобрав под себя копыта, не желая даже лизать с ладоней соль.

Это был старый баюткан — смесь сокжоя и домашнего тафаларского оленя: крупнее особи трудно было себе представить в местной тайге. Всю свою жизнь Ландо, как звали оленя, ходил под вьючным седлом и никогда не возил людей. Да и кто влезет на такого гиганта. Издали многие путали его с лосем. Ландо был личным оленем внучки Яны: у эвенков так заведено — когда рождался ребёнок, ему дарили оленя. Минувшей весной Яне исполнилось двадцать пять лет, и, значит, столько же было оленю.

— Идёт, красавица, — воскликнул Дялунча, вскакивая с места и поглядывая на собак. Лайки напрягли уши раньше, вздрогнули и дружно сорвались с места, оглашая равнину звонким лаем. — Не торопится, — довольно произнёс Дялунча. Однако через минуту он понял, что был не прав, табунок слишком быстро приближался, распыляя под ногами свежий рыхлый снег. Впереди на сером учаге неслась Яна, а немного позади, на верёвке, задрав рога, бежал новый хозяин гарема, оглашая равнину прерывистым рычанием. Это движение подхватили лайки и погнали оленей в полный бег.

Странно, почему внучка так торопилась. «Может, она встретила медведя, который бродит вокруг стада, — думал старик, пытаясь раньше времени разгадать очередную головоломку. — От этого молодого и дурного пестуна всего можно ожидать». Судя по следам, медведь уже перерос возраст трёх лет и мог сойти за взрослого, но его повадки говорили, что это был ещё незрелый медведь. А может, свежий снег так подействовал на зверя и тот, бродя как очумелый по тайге, наткнулся на оленей. «Похоже, он и виноват, что стадо разбрелось в разные стороны».

— Летишь, словно за тобой медведь гнался? — произнёс Дялунча, осматривая табунок. Девушка спрыгнула с оленя, переводя дыхание и показывая в сторону реки.

Её новость огорошила деда.

— На реке утопленника видела.

— А чего так неслась? У оленей языки до земли, — продолжал пытать внучку Дялунча, вглядываясь туда, где текла река. Олени сразу взялись за ягель, а к молодому самцу подскочил другой крупный олень, и снова началась возня за право водить за собой самок. — Ну! Хей, хей, пошли вон, драчуны! — замахал руками старик.

— Там ещё человек на лодке был, — продолжила Яна, наконец-то отдышавшись. — Думала спуститься на берег, а потом смотрю, странный какой-то.

— Что же странного ты в нём увидела? Кто он? Якут?

— Нет, русский, голова рыжая.

— Да, рыжих якутов не бывает. Ну и что, что ты ещё увидела? Почему он странный?

— Утопленник вдоль берега плыл, вместе с лодкой резиновой, длинной такой, как губы у человека.

— Каяк надувной. Знаю, на таких туристы сплавляются. Ну и что дальше? — спрашивал Дялунча, поглядывая по сторонам. Рассказ внучки встревожил его не на шутку.

— Он его к берегу подтянул, я думала уже спускаться, подойти…

— И он не видел тебя? Ну, конечно, ты же сверху смотрела. Ему надо было высоко голову задирать, да ещё против солнца. И что?

— На берег выволок. Стоял-стоял, а потом сапогом перевернул, руку потрогал. Наверное, пульс искал. Бросил, уплыл. Вниз уплыл по течению. Лодка с мотором, быстро поплыла. Потом я спустилась.

— И не испугалась, утопленника-то.

— Дедушка, он живой оказался.

Брови старика поднялись:

— Как живой? Ты не ошиблась? Утопленник — и живой. Несло течением, и не утонул.

— Нет, не ошиблась. Он, конечно, без сознания был, холодный как ледышка, лицо белое, но когда я надавила пальцем на щеку, она покраснела.

— Ты могла ошибиться. Покраснела, говоришь? Что же он его оставил? Нехороший это человек. Худой, хуже медведя, который бродит вокруг.

Старик молниеносно вскочил на ноги, разворачивая оленью упряжку и готовя нарты.

— Скорей, Яна, карабин бери, мало ли что, садись на своего Седого. Если человек живой, троим на санях не уместиться. Ох, и озадачила ты меня, внучка, ох, озадачила.

— Дедушка, давай Ландика возьмём, он скучает, — попросила Яна, поглядывая, как её любимый олень грустно лежит в стороне от табуна.

— Оставь его, внучка, наш вислоухий, видно, к предкам собрался кочевать.

— Но он только утром бодался с Задирой.

— У оленей так, бежит-бежит, и упал. Это только люди долго болеют от старости. Собирайся, поехали, времени нельзя терять.

Пройдя хорошим ходом среди мелколесья по заснеженной равнине, они вышли к крутому склону, откуда хорошо просматривался берег и чернеющая фигура человека, лежащего у самой кромки воды. На его вытянутой руке болталась верёвка, удерживающая наполовину спущенный резиновый каяк. Лучи солнца уже скользили по поверхности земли, и всё русло Индигирки находилось в сумрачной тени, отчего казалось, что внизу уже другой, потусторонний мир. Олени долго упрямились перед крутым спуском, но Дялунча сумел заставить упряжку идти вперёд по свежему рыхлому снегу.

Осторожно обойдя тело утопленника, Дялунча прижал палец к сонной артерии, долго держал и наконец-то вздохнул.

— Однако, живой. Но смерть уже держит его за пятки, сердце едва бьётся. Холодный, тепла совсем нет в теле, только в сердце чуть тлеет огонёк, гляди, потухнет. Помоги мне, внучка, в нарты его надо, только животом вниз, голову смотри аккуратнее, набок её, пусть немного свешивается, так, может, вода будет выходить из лёгких. Красавчик твой русский, борода как у геолога. Видать, уже долго сплавлялись. Почему же бросили? — продолжал размышлять старик, закрепляя тело кожаными верёвками к нар-там. — Поругались? Не поделили что? Пойми этих туристов. Сперва не разлей вода, а после волком смотрят друг на друга. И лезут в самое пекло, пороги же подавай всем. Гляди, чтобы не свалился. Погоди, лодку столкни в воду.

— Зачем, деда? Давай её возьмём, починим, она денег стоит. Будем сами по Индигирке плавать.

— Не будем мы её брать, чужое добро радости не приносит, беды не оберёшься потом. Думаю, вернётся этот, рыжий. Пусть думает, что течением лодку стянуло, река забрала его. От таких людей надо держаться подальше. Если товарища бросил, то всего можно ожидать. Ну, давай, тяни этих лентяев. Мот, мот, ну, пошли, бездельники! Вам бы только мох жрать да за самками бегать.

На равнине перед ними снова открылся вид вечерней лесотундры: фиолетовые очертания горизонта стали ещё более впечатляющими. Красоту пейзажа усиливал жёлтый ореол лиственниц, всё ещё стоявших в осеннем наряде, яркими пятнами выделяясь на белом снегу. Подгоняемые палкой и собаками, олени шли быстро, и Яна, на своём Седом, едва поспевала за упряжкой. На подходе к табору лайки неожиданно сорвались вперёд. По басовитому лаю Чекана Дялунча догадался, что, пока они ходили на реку, табор посетил гость.

— Неужто снова косолапый пожаловал? Погляди, внучка, туда, где Чекан лает. Ничего не видишь? Мне от снега глаза слепит.

Яна, прикрывая ладонью небо, стала зорко всматриваться в место, где кружили собаки.

— Медведь это. Вчерашний медведь.

— Принесла нелёгкая. Всё, говорят, к одному. Бери карабин, попробуй пальнуть в воздух, может, образумится. В самого не стреляй.

— Почему? Я хорошо его вижу.

— Ни в коем случае! Женщине в медведя стрелять нельзя. Ему бы место под берлогу искать, а он за оленями гоняется.

— Деда, он волочет что-то. Ой, это наш Висюля. Ой, деда! — уже закричала Яна. — Он же Ландика задрал!

— Стреляй, пугни его, он ещё во вкус не вошёл, должен бросить. Собаки поддадут ему. Смотри в собак не попади.

От выстрела медведь встал на задние лапы. Раздался ещё один выстрел, пуля ударилась рядом с медведем, от чего он метнулся в сторону от табора, не замечая собак. Те, словно осы, жалили непрошеного гостя в наетые бока: собаки хорошо знали своё дело, подгоняя лаем и не давая зверю остановиться. Олени в страхе уже рассыпались по равнине, и теперь надо было потратить полдня, чтобы собрать всё стадо в один табун.

— Ох, и умницы! Задали косолапому, теперь долго не подойдёт. Второй раз-то зачем стреляла? Патроны беречь надо, — уже по привычке ворчал Дялунча.

Внучка всё ещё держала зверя на мушке, но уже успела расслабить тело. По коленям пошла непривычная дрожь.

— Страшно было?

— Не страшно.

— Ну, всё, веди оленей к палатке.

Они вдвоём стащили с нарт тело и заволокли его внутрь, потом с большим трудом втянули на топчан. Сняв с утопленника уже успевшую задубеть одежду, Дялунча стал растирать парня медвежьим жиром. Этот жир был не простой, а замешанный на живичной смоле, и старик частенько использовал его при простудах.

Всё это время человек не подавал никаких признаков жизни, но Дялунча был уверен, что сердце ещё бьётся. Набросив на «утопленника» оленью шкуру, дед показал Яне, как надо массировать сердце, затем оставил её одну.

Когда Яна вышла из палатки, старик стоял над тушей задранного оленя и что-то бубнил про себя. По его опущенным плечам было заметно, что старик переживает. Яна догадалась, что дед разговаривает с духами. Затем они молча, с помощью оленя, подтянули парализованного баюткана: вислоухий был ещё жив, но переломанный медведем позвоночник уже не оставлял ему шансов на жизнь. Глаза оленя всё ещё светились сознанием, и старик, глядя на беспомощное животное, ощутил комок в горле: с оленем было связано столько лет тесного сотрудничества. Ландо хоть и не ходил никогда под седлом, но был незаменим в нартах и под вьюками. Много лет он был вожаком стада и зачинателем доброго потомства. Старик пристально посмотрел в глаза внучке.

— Жалко тебе нашего старика. И мне жалко. Вытри слёзы, они тебе ещё пригодятся. Солнце уходит, а в темноте быстро шкуры не снять. Будешь помогать мне, глаза не закрывай, смотри и запоминай.

После того, как Дялунча проткнул длинным тонким ножом шейную артерию, олень конвульсивно дёрнулся и затих. Яна не выдержала и расплакалась, но от общего дела не оторвалась. Они слили кровь в плоское деревянное корыто, потом старик быстрыми и точными движениями стал снимать шкуру. Яна помогала скручивать её таким образом, чтобы мездра не теряла тепла. Ещё не остывшей шкурой они плотно укутали тело утопленника, оставив открытым лишь лицо, затем положили на правый бок. Длины шкуры немного не хватало. Чтобы спрятать ноги, старик заранее стянул чулком с ног оленя комуса и на каждую стопу в отдельности до самых коленей натянул эти своеобразные чулки.

Дялунча был удовлетворён, что им удалось полностью скрыть тело в шкуре. Подложив под голову валик, он попробовал привести утопленника в сознание, постукивая ладонями по щекам: парень издал слабый стон, но глаза так и не открыл.

— Живой, однако, — не скрывая удивления и радости, произнёс старик. — Всё, внучка, больше мы ему помочь не сможем. Ждать надо до утра.

Уже в сумерках они разделали мясо, пересыпая его солью и расфасовывая в разные ёмкости. Несколько кусочков вместе с кровью старик принёс в дар огню.

Когда в казане приготовилось мясо, стало совсем темно. Яна уже едва держалась на ногах, но по-прежнему всюду следовала за дедом.

— Почему шкура оленя? Разве другого способа нет? — спросила Яна, поглядывая на укутанное тело. — От печки тоже тепло идёт. Можно было и баню растопить. Там жарко.

— Обмороженное тело должно медленно нагреваться, от быстрого нагревания замёрзшая кровь в яд превращается. Но кроме тепла ему сила нужна, чтобы к жизни вернуться, простое тепло его не даст.

— А наш олешка даст? Это же простая шкура… Что в ней такого?

— Не просто шкура. Олешка через неё войдёт в твоего бородача. Сначала душа оленя вышла из тела и первое время не знает, куда ей податься, но, увидев, что в шкуре кто-то поселился, она захочет вернуться. Полетает вокруг, посмотрит, что там за новое тело в его шкуре, с душой познакомится, а потом вернётся.

— А как же две души в одном теле смогут ужиться? Они же спорить будут по разным пустякам.

— Душа оленя хрупкая, добрая, она будет человеку подчиняться и помогать, мешать не будет. Зато олень сильный. Кого шкура согреет, тот человек вдвое сильнее станет. Так что наш Ландик будет продолжать жить в этом человеке.

— И значит, у него рога весной вырастут?

Дялунча рассмеялся, поражаясь не то наивности, не то острому юмору внучки.

— Весна придёт — поглядим.

Усевшись перед казаном, Дялунча принялся за еду и первой ложкой снова покормил огонь. Бульон ел молча, прямо из котла, потом выбрал одно рёбрышко и, пользуясь тонким ножом, отрезал от него небольшие полоски, тщательно пережёвывая каждую. Сказать, что мясо было вкусным, старик не мог, поскольку в голове прочно сидело понимание того, что олень больше двадцати лет прожил рядом и был всё равно что членом семьи и первым помощником во многих хозяйских делах. Но духи распорядились по-особому и прислали молодого медведя, и тот убил оленя, шкура которого была необходима этому русскому парню. Не спеша пережёвывая оленину, Дялунча всё больше укреплялся в уверенности, что медведь появился не случайно. В отсутствие собак тому ничего не стоило отбить молодого телёнка из табуна, мясо которого куда вкуснее, но он выбрал именно старого оленя, большого и тяжёлого. Медведь сделал ту работу, на которую Дялунча мог не решиться, и, осознавая это, старик ежился от страха, словно уже совершил малодушный поступок и пожалел оленя, пусть даже старого и больного, на необходимое дело. Когда-то Вислоухий был самым сильным оленем в стаде и заправлял на всех брачных играх, теперь ему хватило одной стычки с молодым соперником, и он упал на колени. Дни его были сочтены, и наверное, пришлось бы ждать, когда животное испустит дух, прежде чем табун тронется в дальний переход на место зимней стоянки.

— Этого медведя духи привели, однако, — облегчённо вздыхая, произнёс Дялунча, глядя в приоткрытую дверцу железной печки.

— Духи для чего его привели? — спросила Яна, то и дело поглядывая на завёрнутое тело. — Чтобы он за нас Вислоухого задавил?

— Медведь ещё ночью ходил вокруг оленей, выбирал жертву, но собаки не давали подходить. Тогда он дождался, когда Задира отобьёт себе важенок, и пуганул их в сторону реки, чтобы ты пошла их искать. Ты пошла и увидела на берегу своего утопленника.

— Не мой он, дедушка, — заупрямилась Яна, в смущении пряча краснеющие щёки.

— Не твой… Тогда чей же? Ведь ты его нашла, а не я. Почему я не пошёл искать Задиру? Ты сама захотела. Духи тебе нашептали, и ты их послушала. А говоришь, не твой. Конечно, шучу, но медведь не случайно пришёл. Можешь мне поверить, он уже седьмую гору перемахнул, больше не вернётся. А до этого всё утро бродил, собак дразнил. Ты видала его бока? Этот медведь не голодный, но духи всё равно заставили его поступить так, как им было нужно.

— Для чего это нужно духам? — в словах Яны не было иронии, но многого она не понимала.

— У них своя игра, внучка. Люди не могут этого знать, но могут догадываться, как с полуслова или по глазам иногда они видят знаки. Духи их подбрасывают. Человек для них игрушка, они могут человеком играть, но, бывает, и помогают. Наверное, с этим утопленником так и произошло.

— Но играют на инструментах. Разве человеком можно играть?

— Человек имеет чувства, дёргая за них, его можно заставить делать разные поступки, на чувствах легко играть. Например, на гордости или страхе, таких чувств много. Духам стало скучно, и они решили, что мы должны принять участие в их игре.

— Мне страшно, деда.

— Не бойся: — Дялунча негромко рассмеялся. — У нас хорошая роль — спасти жизнь человеку. Представь себя с другой стороны.

— Не хочу. Но что мы с ним завтра делать будем?

— Завтра и посмотрим. Твой олеша его к жизни если вернёт, то что-нибудь придумаем.

— А ты раньше делал так? Ну, отогревал утопленников?

— Утопленников нет, а замерзшего один раз пришлось отогревать. Водителя. На реке зимой машину занесло в сугроб, а вылезти не смог. Ему бы сразу костёр разжечь, а, на беду, вокруг один снег глубокий да скалы. Колесо сразу снять не додумался, поджечь, так в кабине сидел, ждал, пока бензин не кончился. А потом пошёл пешком. Сорок километров по Индигирке шёл против ветра, обморозился весь, но дошёл до деревни. Мы его в бочку с водой посадили.

— Холодной?

— Ну, да. Ну, не ледяной, конечно, прохладной. У него зубы стучали так, что соседи слышали. Одна голова торчала, мы её горячим медвежьим жиром поили.

— Голову?

— Ага.

— А потом?

— Потом, когда руки-ноги ожили, насухо обтёрли и водкой напоили. Он, видать, любил это дело, за раз всю бутылку из горла выдул.

— Он русский был?

— А то кто же. Эвенку и стакана не осилить.

— А ему дурно не стало потом? От водки.

— Не стало, ему сразу мяса конского дали, с буль-оном. Потом его в медвежью шкуру замотали, спал как убитый целые сутки. Повезло ему. Могло обернуться не так.

— А как? Ты же спас его.

— У русских это антоновым огнём называется. Гангрена по-научному. Пальцы начинают чернеть. Не сразу. Отогреется вроде и пошёл восвояси, а в костях мёртвая кровь гнить начинает. Много людей вот так пострадало, хорошо, без ноги останется или руку отнимут. А если в лесу где, в одиночку. Так промучается от страшной боли и помрёт. Наши-то охотники знают, что обмороженного долго нельзя никуда отпускать, пока пальцы не покажут.

— А этого нам тоже придётся держать?

— Не знаю, внучка. Завтра будет видно. Я и сам пока в раздумье, что с ним делать. Сколько он в воде пробыл? Мы же не знаем. В воде он замёрзнуть не должен, но тело шибко остыло, и мозгу ведь надо, чтобы человек дышал, кислород нужен, без него человек уже как кукла становится, всё равно что труп. Но с людьми такое бывает. А если и очнётся… Не брать же его с собой. А как бросить? Человека в беде бросать худо, нельзя. Чуешь, какую нам задачу духи задали. Ничего. Ты ложись, Яна, спи, а я за огнём посмотрю, может, он что подскажет. Потом тоже лягу. Хоть и устал за день, а без чаю не усну.

Уже ворочаясь под одеялом, девушка спросила:

— Деда, а ты сам замерзал когда-нибудь?

Дялунча вздохнул и долго смотрел на огонь, отчего в глазах появилась необычная глубина.

— Однажды шибко замёрз. За сокжоем шёл, хотел добыть мяса, в пургу попал, плутал долго. В чум пришёл, согреться не мог, трясло как лихорадочного.

— И как же ты спасся? Тоже шкурой? Почему ты жира горячего не выпил?

— Голодно было тогда, оленей всех порезали, время было плохое, на рыбе сидели, от неё тепла немного. Бабка твоя спасла меня.

— Это как?

Дялунча немного смутился, разглядывая оленье одеяло, которым была укутана внучка.

— Телом своим согрела. Когда человек любит, в нём много тепла. Может так согреть, что в огонь превращается человек.

— Ты преувеличиваешь? Огонь сжечь может? Да и как такое может быть? Откуда в человеке огонь?

— Человеческая любовь может многое, так наши предки говорят. Раньше в людях много тепла было, все как один могли быть, всю землю могли согреть. Ты спи, внучка, оставь вопросы на завтра.

Пока старик возился у печки, Яна лежала и думала о том, как человек может превратиться в огонь, но ответов не находила и незаметно уснула. Ночью ей снился пустынный город.

Дед разбудил ещё засветло. В печке уже потрескивали дрова, разнося по палатке свежий запах лиственничной хвои, на плите закипал чайник. В палатке было ещё прохладно, и Яне совсем не хотелось покидать тёплого спального мешка, хотелось тянуться и тянуться.

— Умывайся, пока мясо греется, — скомандовал дед.

— Так не хочется из тёплого вылезать… Хочется поваляться. А что наш Олешка?

— Какой Олешка? А, ты про своего спасённого. Не забыла. И верно, теперь его Олешкой можно будет называть. Спит как убитый, однако живой.

С утра ловили самцов, вешали самым ретивым колодки на шеи. Дед ловил их арканом, а Яна надевала колодки. Время гона подходило к концу, но самцы продолжали донимать важенок, не давая тем нормально кормиться и отдыхать. Неожиданно залаяли собаки, уставив свои острые морды в сторону реки.

— Кажется, гости к нам, — озадаченно произнёс Дялунча, подходя неторопливо к Яне и переходя почему-то на шёпот. На горизонте отчётливо маячили две мужские фигуры.

— Это за ним, — произнёс Дялунча тревожно. — Принесла нелёгкая.

— Нельзя его отдавать, деда.

— Сам знаю, но он из их компании.

— Нельзя, — взмолилась Яна, жалостливо поднимая брови. — Ты же сам говорил, что может антонов огонь пойти. Нельзя, деда. Они плохие, раз бросили его на берегу.

— Не в своё дело вмешиваемся, внучка. Опасное дело. Да и куда мы его спрячем? Он тяжёлый, шкура-то набрала ещё столько же, не поднимем мы его, чтобы спрятать. Хорошо, слушай. Ты тогда не спеша пойди в палатку, будешь выходить, вынеси чего-нибудь, для виду, а сама навали на него вещей, шкурой медвежьей укрой, только смотри, чтобы не проснулся. Мы в дорогу собираемся, может, не заподозрят. Ох, и на худое дело ты меня толкаешь. Следы же оставили на берегу, вот они и пришли. Молчи, отвечать не спеши. Спросят, скажешь, что я искал оленей и видел.

Людей было двое, и Дялунча совсем не удивился, что один из них был рыжим. Собаки бежали рядом и уже не лаяли.

— Бог в помощь, — вместо приветствия произнёс один из гостей.

— Спасибо и вам, — произнесла Яна, прищуривая глаз от яркого света. Дялунча тоже заулыбался, приветствуя на эвенкийском языке.

— Чайком горячим не угостите с дороги? — спросил рыжий, лукаво поглядывая на Яну. Дялунча в это время укреплял на нартах вещи, давая внучке указания, что и как делать.

— Так на печке чайник, — отозвалась девушка, делая вид, что отвлечься не может. Поймав вопросительный взгляд гостей, не сразу понявших, где печка, она оторвалась от дела и пошла в палатку, как бы приглашая за собой. Зайдя в палатку, гости долго стояли у входа, осваиваясь после яркого слепящего солнца. Краем глаза Яна поймала на себе всё тот же сальный взгляд рыжего, другой незнакомец внимательно осматривал углы палатки, едва ли не заглядывая под топчан. Яна взяла чайник с плиты и остановилась, словно о чём-то вспоминая. — Не помню, куда кружки спрятали. Мы же кочевать собираемся, уходим скоро.

— Собираетесь съезжать? — спросил второй.

— Да, на зимнюю стоянку. Олени не любят долго на месте стоять.

— Дело известное. А чего здесь долго стояли?

— Так всё лето стояли. Наледь хорошая неподалёку, в устье ручья, оленям от овода спасаться надо где-то. В жару-то заедает. В деревню ходили, в Куберганю, за солью, рыбу брали. Слыхали про такую?

— Слыхали, — кивнул второй.

— Вот же они. — Яна наконец-то увидела кружки, которые были под самым носом, по-детски разводя руками. — Совсем голова кру€гом пошла, перед собой не вижу.

— Почём шкура?

Яна сделала удивлённое лицо, уставившись на рыжего, хотя сразу поняла, о чём спрашивал незнакомец.

— Шкура, я говорю, медведь. За сколько продашь? — кивнул на лежащую среди вороха вещей лоснящуюся шкуру рыжий. Под шкурой скрывалось тело спасённого парня, и, чтобы скрыть растерянность, Яна сделала ещё более удивлённое лицо.

— Ты что, по-русски не понимаешь? Деньги предлагаю, за тысячу. Ну, давай за две. Три тысячи, и по рукам, — начал торговаться рыжий. Второй в это время лишь усмехался, пытливо сверля Яну прищуренным взглядом. Её неожиданно прорвал смех, но отвечать на вопрос она не стала. Она приоткрыла полог, как бы приглашая гостей на выход:

— Чай с сахаром будете или пустой?

У костра отпив несколько глотков уже остывшего чая, гости молча поднялись. Дялунча недовольно поглядывал на троицу, давая понять, что пора и дело продолжать.

— Дедушка твой? — спросил рыжий.

— Ага, старенький уже, без помощников не справляется, — кивнула Яна, отворачиваясь от назойливых глаз и напевая простенькую песенку.

— Не скучно с ним? Молодой-то, красивой… Небось от парней отбоя нет в деревне.

Яна уже привыкла к подобным вопросам, но сверлящий насквозь взгляд рыжего вызвал в ней беспокойство.

— Мужики везде одинаковы, — уклончиво ответила Яна.

— А мы товарища ищем, потеряли, — произнёс рыжий. — Вы никого здесь не видели, может, на реке кто проплывал, на лодке.

У Яны возникло сильное желание сказать, что товарищей не бросают, но вместо этого она уставилась на деда, с трудом удерживая себя от злости.

— Дедушка видел вчера, — полушёпотом произнесла Яна, искоса поглядывая на Дялунчу.

— А чего так тихо? — спросил рыжий, приблизив лицо так близко, что стало слышно его частое дыхание. — Кого боимся?

— Так утопленник же, — подыграла Яна.

— Ты не придумываешь? — Рыжий сделал удивлённый взгляд, переглядываясь с товарищем. — Откуда знаешь, что утопленник?

— Дедушка сказал, что его к берегу прибило.

— Спроси своего деда, что он видел?

Не дожидаясь вопроса, Дялунча на своём языке начал с волнением рассказывать то, что видела Яна, от себя добавив, что сперва спустился, но прикасаться побоялся, потому что очень боится утопленников. Потом, когда оленей нашёл, вернулся с нартами, но прошло много времени, и утопленника уже не было. Яна перевела слово в слово.

Некоторое время гости напряжённо молчали и переглядывались, словно хотели друг у друга что-то спросить, потом снова заговорил рыжий.

— Спроси деда, он его на берегу видел, или тот в воде плавал? Ты где его видел? — обратился он к Дялунче.

— Да, да, — закивал Дялунча, указывая рукой в сторону реки.

— Что да? — теряя терпение, произнесли гости в один голос.

— В воде был, — задумчиво, словно удивившись этому факту, произнёс Дялунча на русском.

— Странно… Выходит, что течение принесло его к берегу… Может, он ещё живой был? А потом потерял сознание. Старик, ты точно скажи, как было дело? Ты ничего не путаешь? Он где был, в воде или на берегу? Если он был на берегу, то как он смог оказаться на нём, раз утонул. Сам же он не мог вылезти из воды. И куда же он мог деться? Не мог же он сам уйти, — размышлял второй, недоверчиво поглядывая то на эвенков, то на товарища.

Дялунча пожал плечами, давая понять, что и сам ничего не понимает.

— Река забрала, — тихо произнёс он, озираясь по сторонам.

— Река, значит… — Рыжий сверлил старика глазами, выискивая в них неправду, но узкие щелочки глаз старого эвенка были непроницаемы. Возникла долгая немая пауза, во время которой гости пристально смотрели друг на друга, словно осознавая неотвратимость открывшейся правды. — А когда, говорите, съезжаете? Завтра?

— Дня через два, — уклончиво произнёс Дялунча, показывая для понятности пальцы на руке.

— Значит, река забрала нашего Андрюху. Да, Гусев, Гусев. Что теперь Марьяне говорить? — вздыхая, произнёс рыжий. — А вы потом куда путь держите? Стоянка-то где у вас?

Дялунча махнул рукой в сторону северо-востока, разъясняя на своём языке, как их можно разыскать в тайге.

— Ладно, поняли, после кривой сосны направо, — всё так же усмехаясь, кивал головой рыжий. — Ну, тогда, Павло, пошли обратно, а то ветер поднимется, так и нашу лодку река заберёт. И будем куковать с тобой до весны.

Дялунча потянул рыжего за рукав, давая понять, чтобы гости остались на обед, но те отказались.

— Спасибо, некогда, — вежливо произнёс Павел, утягивая товарища в дорогу.

— Погоди, давай посидим, раз дед приглашает, хоть мясца поедим. Я кровь на снегу видел, вон, голова на дереве торчит. Они, видать, оленя забили, — нехотя плетясь за товарищем, сопротивлялся рыжий.

— Да не могу я, у меня рвотная реакция начинается от запаха, когда шкура закисает. Аж блевать охота. Ты что, не почувствовал, когда в палатке был?

— Столько живёшь здесь, а всё никак привык-нуть не можешь. Запах как запах. А внучка-то ничего, хорошенькая. Папаша её, похоже, русский был. Экспедиция, называется.

— Кончай хамить, услышат же.

— Да брось ты. А я бы не отказался с такой в тайге заблудиться на пару недель…

— Не об том думаешь, надо тело найти.

Дялунча ещё долго стоял на одном месте, провожая взглядом непрошеных гостей. Внешне по его виду никак нельзя было догадаться, что он волнуется. Для него это был первый случай, когда приходилось говорить неправду.

— Зачем ты сказал, что видел утопленника в воде? — спросила Яна, когда парочка ушла. — Он же на берегу был, рыжий сам вытащил его на берег.

— Твой рыжий врал. Он и товарищу сказал неправду, по глазам было видно. Нехороший человек.

— Но он же догадался, что ты тоже говорил неправду.

— Вот именно. Теперь он себе места не будет находить. Зато мы теперь знаем, что он очень плохой человек.

— Я боюсь. Что, если они вернутся?

— Даже если они снова придут, нас не в чём упрек-нуть, внучка. Давай лучше займёмся делом. Надо отловить двухлеток, а то они покоя не дают самкам. Пусть в загоне побудут, пока не перебесятся. Ждёшь, ждёшь этой осени, а как гон начинается, даже присесть некогда. Помереть спокойно не дадут.

Сделав короткий отдых на обед, они до сумерек занимались стадом. Яна с трудом поспевала за дедом, который лишь однажды оторвался от работы, чтобы проверить утопленника. Тот никаких признаков жизни так и не проявил, но дед был уверен, что с ним ничего плохого не случилось, просто организм ослаб и всё ещё спит.

Он оказался прав. Вечером, когда уже собирались ложиться спать, Яна услышала под шкурой звуки.

— Очнулся, — обрадованно воскликнул Дялунча, разворачивая голову. — Эй, пыжик, просыпайся.

Глаза человека рассеянно смотрели по сторонам, и казалось, ничего не видели перед собой.

— Мне бы по-малому, — высвободив руку, хрипло произнёс парень, блуждая серыми глазами вокруг себя. Перед ним стоял пожилой эвенк и улыбался. Одетый в высокие меховые сапоги, короткий кафтан и круглую шапочку, завязанную на шее, он немного напоминал полярного лётчика. — Вы кто? Охотники? — спросил мужчина.

— И охотники, и оленеводы… Эвенки мы, в тайге живём. Ты не спеши, — предупредил Дялунча. — Так просто не получится, надо снаружи разворачивать. Ты, Яна, сходи собак покорми, оленей погляди, как они в загоне, — замысловато обратился он к девушке, — пока мы в порядок себя приводить будем. На тело поищем что-нибудь, чтобы не смущаться. А верхняя одежда пусть полежит до завтра.

Пока Яна выполняла надуманные поручения деда, Дялунча высвободил парня, помог ему спуститься с топчана и положил на живот, тем самым давая возможность тому спокойно справить малую нужду; пол, застеленный большим слоем лапника лиственницы, мог всё прекрасно скрыть.

— Не стесняйся, не гнать же тебя на холод, — оправдывал Дялунча это простое решение. Потом он помог парню снова забраться на топчан и стал мазать его тело всё тем же медвежьим жиром, подолгу растирая и спину и суставы. — Так-то вот будет хорошо, живица глубоко проникает в кожу, греть будет всю ночь. Раз пришёл в себя, то теперь будем заниматься твоим здоровьем, — приговаривал старик, не скрывая довольного блеска узеньких глаз. — С того света тебя вытянули, однако. Индигирка просто так не отдаёт своих жертв, но раз отпустила хватку, то обратно не попросит. Тебя как зовут-то? Имя своё не забыл? Меня зовут Дялунча.

— Зовут? Андрей меня зовут, — медленно про-изнёс парень, некоторое время размышляя над во-просом.

— Андрей… Будем тебя выхаживать, Андрей. Для начала ты поешь. Сперва может показаться невкусным, но тебе надо это выпить, — сказал старик, поднося ко рту больного большую алюминиевую кружку. Андрей сделал несколько глотков и чуть не поперхнулся.

— Приятного мало, горько, пить невозможно, — недовольно произнёс он, искоса поглядывая на вернувшуюся Яну.

— Надо пить, однако. Всё горькое полезно, разве ты не знал?

— Что там намешано? — всё ещё морщась, спросил Андрей. — Скипидаром пахнет.

— Это медвежий жир с живицей, подогретый. Очень хорошо греет. Изнутри будет согревать, как раз то, что тебе надо.

Андрей так и не одолел всю кружку, с большим трудом удерживая себя, чтобы всё, что он выпил, не вылетело обратно.

— Непривычно тебе, знаю, а выпить придётся. Переведи дух и допей, — мягко настаивал старик, держа в руках кружку с лекарством.

Андрей несколько раз глубоко вздохнул и снова приложился к кружке. На этот раз жидкость прошла легче, и старик остался доволен.

— Рассказывать будешь завтра, что с тобою стряслось, когда окончательно придёшь в себя, — сказал Дялунча, укутывая Андрея оленьим одеялом. — А к нам тебя принесло рекой сюда. Если бы не моя внучка Яна, был бы ты уже давно на том свете. Она тебя заметила, очень вовремя.

— А почему вы меня пыжиком назвали? — спросил Андрей.

— Ух ты! Запомнил. Голова работает, значит. А ведь на ней такая шишка, словно тебя бревном ударили. Ты где головой-то приложился? В буреломе побывал? Пыжик — это новорождённый оленёнок. Ты ведь тоже новорождённый, вот я и назвал тебя пыжиком. Всё, отдыхай, сил набирайся.

Проснулся Андрей от странного звука, как будто кто-то пел. Стараясь не шевелиться, он чуть приоткрыл глаза и сквозь ресницы, в полумраке пустой палатки, увидел силуэт вчерашней эвенкийки. Девушка плавно двигалась в такт едва уловимой мелодии, которую сама же негромко напевала, делая это так непринуждённо и грациозно, что Андрей, забыв об осторожности, стал просто таращиться на таёжное чудо. Необычная одежда её, богато расшитая бисером, мягкая и невесомая, источающая незнакомый, но приятный запах, головной убор, длинными висами спадающий с открытого лба на смуглое и гладкое лицо, изящные и гибкие руки, обнажённые до локтей и похожие на крылья птицы, вызвали в нём прилив тепла и энергии. Ему почему-то подумалось, что девушка танцует именно для него, исполняя некий шаманский обряд, который с таким же правом можно было назвать и эротическим танцем — настолько грациозна и притягательна была в движениях молодая эвенкийка.

Испугавшись выдать себя, Андрей зажмурил глаза и затаил дыхание, едва справляясь с биением сердца. Когда он открыл глаза, в палатке уже никого не было. Девушка исчезла бесшумно, скорее всего догадавшись, что за ней наблюдали. В это же время за стенками палатки послышался топот, словно мимо проносилось стадо бизонов. Он медленно поднялся, всё ещё находясь под впечатлением танца, но тут же получил пульсирующий удар в голову, от которого всё тело снова погрузилось в неприятную слабость, и тут же повалился на топчан. Однако лежать он уже не мог, всей нижней частью тела испытывая дикое желание освободить мочевой пузырь. Немного поразмыслив, он сполз на пол. Как на грех, зашёл старик. Нисколько не стушевавшись, он помог Андрею забраться на топчан и снова укрыл его тёплым олень-им одеялом.

— Ты не стесняйся, — успокоил Дялунча, поглядывая на вход. — В твоём положении ничего другого не придумаешь.

Андрей понял, что тактичное появление старика, а не девушки, было предусмотрено заранее.

… — Вставать тебе пока рано, твои лёгкие ещё долго надо лечить. До обеда можешь ещё полежать, а пока дай я тебе натру ноги. Ноги должны быть все-гда в тепле. Мы их укутаем в шерстяные носки и торбаса. Будет хорошо. Носки Яна вязала, из собачьего пуха. Наши собачки холода не боятся, очень тёплые носки, самые тёплые.

Вошла Яна, смущённая, едва сдерживая улыбку. Эту скрытую улыбку Андрей, не задумываясь, отнёс на свой счёт, всё ещё держа в памяти её не превзойдённый никем, как ему показалось, танец Индигирки. Конечно, он понимал, что посторонний, да ещё молодой мужчина, сам по себе мог вызвать в девушке естественное чувство неловкости, но танец объяснял большее, он привносил внутреннее желание, с которым надо было ещё совладать. В это время девушка непринуждённо прохаживалась по палатке и как будто не замечала постороннего, грациозно расчёсывая пышные тёмно-русые волосы, заплетая их в тугую и длинную косу и укладывая кольцами на голове. Сам не желая того, Андрей засмотрелся на эту северную красавицу, в движениях которой была и особая природная красота, и чисто женская игра. Удивление вызвала не только близкая к славянской внешность девушки, но и одежда: знакомый приталенный кафтан, замшей наружу, сделанный с большим вкусом и умением, меховые унты, расшитые чёрно-белым бисером, яркий платок, прикрывающий плечи и обнажённые руки…

— У эвенков все женщины такие красивые? — спросил Андрей, обращаясь к старику.

— А у русских? — вопросом на вопрос отозвался Дялунча, искоса поглядывая на внучку.

Андрей смущённо улыбнулся, понимая, что у старика с юмором всё в порядке. Яна его слов как будто не услышала.

Потом они поели. Вчерашняя пища уже не вызывала такого отторжения, к тому же вкус свежей оленины перебивал все остальные непривычные вкусы.

— Много мяса не ешь, больше пей горячего буль-она, будет согревать изнутри, — участливо советовал старик, подвигая казан ближе к Андрею. — Лучше, если мясо будешь только жевать. Долго жуй, а потом выплюнь. Ты не волнуйся, оно не пропадёт, наши собачки всё скушают. Тебе сейчас сок нужен, в нём вся сила, а желудок пока слабый, перегружать его не надо. Без движения пища превращается в камень, а тебе нужно больше лежать. Покушаешь ко-гда, пойдём хоронить твоего спасителя, — загадочно улыбаясь, произнёс Дялунча.

Когда Андрей вышел из палатки, кутаясь в лёгкий меховой кафтан, его ослепило ярким светом: вокруг до самого горизонта лежал снег. Было так красиво и ново, что он забыл о своей немощи. Недалеко от палатки Дялунча копал яму, рядом лежала та самая шкура, в которой Андрей провёл больше суток. Невдалеке он заметил голову оленя, надетую на ветку невысокой лиственницы. Рогатая голова вызывала странное чувство, что где-то он уже видел эту картину: и белизну снега, уходящего до горизонта, и пронизывающий холод, и эти огромные ветвистые рога с лохмотьями неотвалившейся кожи. Казалось, что он оказался в запретном демоническом мире, где правят духи.

— Зачем всё это? — спросил Андрей, указывая на рогатую голову.

— А что, по-твоему, нам делать с ней? Возить с собой? Или на стену прибить? Можно, конечно, и волкам оставить, но они ещё успеют своё взять.

— Шкуру было бы правильнее не выбрасывать, — неуверенно произнёс Андрей. — Я слышал, у вас она в дело идёт.

— Эту шкуру надо закопать. В ней твоя смерть, с этим лучше не шутить. Ты бы попробовал поднять её. Но лучше тебе её не трогать. — Дялунча с усилием столкнул лопатой шкуру в яму, и по громкому шлепку, с которым она свалилась на дно ямы, было понятно, что она действительно стала тяжелее.

— Но как такое может быть?

— Не знаю, — пожал плечами Дялунча. — В природе много странного. Я видел, как русские шаманы отливают воском всякие нечисти из людей, и там такое выходит, что страх берёт. После этого воск тоже выбрасывают. С этими вещами не шутят, Ландо.

— Что такое Ландо?

— Ландо — это олень. Имя. Вон его голова… Таких, как ты, у нас называют именем хозяина шкуры.

Андрей усмехнулся:

— Большерогий Олень, что ли? Как у индейцев?

— Точно, — рассмеялся Дялунча. — Внучка называет тебя Олешеком. Олешка, можно и Олег. Яна сказала, что к весне у тебя должны рога вырасти.

Они все вместе рассмеялись. Потом закидали шкуру грунтом, после чего Дялунча поставил над могилкой небольшой берёзовый крест, перевязав его перекладину яркими тряпичными полосками. Такие же полоски колыхались от ветра на дереве, где висела голова оленя. После ритуала с полосками старик стал ходить вокруг могилки и постукивать палочкой по оленьему рогу, извлекая из горла необычные гортанные звуки и поочерёдно приседая на ноги. Дялунча совершал какой-то шаманский обряд.

Андрей понял, что лучше не мешать делу, важность и необходимость которого ему пока понять было не дано, и поплёлся в палатку. Через ткань было слышно завывание старика: всё, что окружало Андрея, включая и его самого, одетого в какие-то лохмотья, казалось похмельным бредом. В такой ситуации для него было бы неплохо выпить чего-то крепкого или, на худой конец, закурить с горя, но здесь такой роскоши, вероятнее всего, не имелось: кроме убогого и скупого быта и двух таёжных обитателей, больше ничего не было. Немного радовало тепло от железной буржуйки, дух её заполнял палатку и позволял не думать о холоде. Андрей снова залез под тёплую шкуру и проспал до самого вечера. Когда он проснулся, в палатке уже было темно, и только сквозь небольшое окошко проникал тусклый красноватый свет заходящего солнца. Снаружи слышался разговор эвенков, общение которых выглядело странным — старик говорил на своём языке, а девушка на русском, от чего смысл разговора усколь-зал, в то же время вынуждая напрягать воображение. Андрей догадался, что они говорили о нём, и ему было неловко подслушивать чужой разговор. Он испытывал необъяснимый приступ тоски и чужеродности в этом незнакомом первобытном мире.

— Из-за меня вы не можете пойти кочевать? — спросил Андрей, когда старик вошёл в палатку с охапкой сухих дров.

— Тебе лучше не думать об этом. Мы стоим здесь всё лето, несколько дней погоды не испортят, нам некуда спешить. Всю землю всё равно не объедешь, как ни старайся.

— Вы философ.

— Скорее, шаман, — рассмеялся старик. — Обращайся ко мне на ты, так будет легче и мне и тебе. Моё имя Дялунча. Так моего дедушку звали, хотя у эвенков последнее время больше любят русские имена.

— Как далеко вы кочуете? Почему надо непременно кочевать? Разве здесь плохо? — спросил Андрей, прислушиваясь к шуму снаружи. Было слышно, как собаки облаивали оленей, а Яна криками сгоняла их в загон.

— С оленями не так много хлопот. Сейчас время гона, и они очень неспокойны. Гон пройдёт, и они станут смирными. Но стоять на одном месте всё равно не заставишь оленей. Мы сойдём с этого места через неделю. Заодно и ты поправишься, если будешь пить то, что я тебе готовлю. — Старик улыбнулся и протянул с плиты очередную порцию лекарства. Андрей поморщился, недовольно принимая кружку. — Должен привыкнуть уже, а всё кривишься, как ребёнок.

Перед сном к нему подсела Яна. По её красным щекам и скрытному взгляду Андрей догадался, что девушка испытывает смущение. В его памяти всё ещё хранилось впечатление от утреннего танца Индигирки. Имя реки почему-то возникало при виде девушки, хотя Андрей уже хорошо запомнил её настоящее имя, которое почему-то вызывало в душе странное ощущение, будто он его знал и раньше.

— Это для тебя, — произнесла она мелодично, кладя в руки Андрею полотняный мешочек, при этом застенчиво отводя глаза.

— Что там? — спросил Андрей, пробуя на вес подарок: мешок был лёгким.

— Для гигиены, — пояснил Дялунча, и улыбка его дала понять, что вопрос слишком деликатный, чтобы на него отвечать определённо. В мешке был сухой мох. Андрей догадался, для чего, и рассмеялся. До этого он уже успел столкнуться с отсутствием бумаги: её вообще не было ни в каком виде, ни газет, ни тетрадей, и этот мох, в своей простоте применения и добывания, поразил его ещё раз.

На следующий день Андрей попросил для себя какое-нибудь занятие. Старик долго сопротивлялся, но потом вручил топорик, указав на строй молодых лиственниц:

— Делай из них колодки. Когда олени кочуют, то кое-кто всё время убегает. На таких мы вешаем колодки, в них быстро уже не побежишь. Только не переусердствуй, почувствуешь слабость — сразу бросай.

Топор хоть и был небольшим, но через пять минут показался тяжёлым. Андрей срубил две молодые лиственницы и стал задыхаться, ему захотелось на привычный топчан рядом с печкой. Испытывая проблемы с дыханием, он поймал себя на жалости к себе и даже обиделся на старика за то, что тот дал ему такую тяжёлую работу; некоторое время Андрей ещё продолжал елозить по стволу топором, испытывая стыд за свою слабость и малодушие. Сами эвенки на протяжении всего светового дня были в работе и почти не заходили в палатку, отчего ему было скучно и неловко прятаться в тепле. Наконец Дялунча остановил его:

— Топор требует силы в руках, — недовольно пробурчал он, отбирая инструмент. — Для первого раза хватит, — смягчил тон старик, похлопывая его по плечу. — Лучше, если ты будешь медленно поправляться.

Несколько минут на холодном воздухе поставили всё на свои места: перед глазами запрыгали белые круги и, хватаясь за воздух, Андрей уныло поплёлся обратно в палатку.

— У тебя воспаление лёгких, — сказал старик вечером, после того как прослушал дыхание Андрея. — Тебя нужно показать доктору, — важно добавил он, делая серьёзное лицо и разводя очередную дозу лекарства. Сидящая у двери Яна прыснула от смеха и почему-то спрятала глаза.

— Вы уверены, что это поможет? — недоверчиво спросил Андрей, обращаясь к обоим эвенкам.

— Пока ещё не подводило, — пожимая плечами, ответил старик, переглядываясь с внучкой. Эти слова показались Андрею обидными, он, естественно, ожидал большего и, чтобы показать своё тяжёлое состояние, зашёлся густым кашлем.

— Может, действительно показать меня врачу? — не скрывая озабоченности, предложил Андрей. — Я у вас как пленник, сижу в темноте, солнца не вижу, пью непонятно что. У вас связь есть? Рация. Я слышал, что всех оленеводов снабдили средствами связи.

— Рация есть, батареек нет, — пробурчал старик, недовольно отворачивая глаза.

— Я слышал, с помощью рации даже оперируют. Консультации проводят, роды принимают. Как вы тут живёте? Мы же в двадцать первом веке!

— Это вы там живёте, не знаю, в каком веке, а мы здесь, в тайге, живём как умеем. Вот твоя консультация и скорая помощь, — серьёзно ответил Дялунча, протягивая кружку с противным напитком.

От этого зелья Андрею уже хотелось бежать, он брезгливо понюхал кружку и поставил рядом. Его никто не стал принуждать, и, когда эвенки оставили его одного, он без зазрения совести опрокинул кружку на землю.

Весь следующий день Андрей просидел в ожидании: по его просьбе старик отправил внучку на реку, чтобы та караулила проплывающие катера. Вероятность этого была ничтожной, но всё-таки была.

Вернувшись перед закатом, Яна привезла двух небольших желтощёков и одного омуля. По её недовольному виду Андрей понял, что еще раз просить эвенков караулить на берегу не стоит. Он и сам видел, что у них забот хватает и без него, к тому же на реке было гораздо холоднее, чем среди сопок в лесу. Катеров, если верить девушке, не проплывало, на что старик обречённо развёл руками. Он сказал, что время навигации уже закончилось и всё, что надо, золотоискатели давно завезли. Андрей видел, что в доводах старика нет выдумки и уже успел узнать, что Индигирка замерзает именно в октябре, который с недавнего времени отсчитывал свои дни. Про себя он испытывал обиду, что эвенки так равнодушно отнеслись к его просьбе. На другой день он сделал попытку пойти на берег, но старик резко остановил его.

— Ты словно капризный ребёнок, хотя с виду так не подумаешь, — сказал Дялунча. — Думаешь, что вся Индигирка озабочена твоими поисками? Возможно, и так, но я бы на месте МЧС искал тебя рядом с посёлком. И знаешь, почему?

Андрей понял, на что намекал старик, он никак не ожидал от эвенка такого трезвого мышления и такой тонкой иронии. С виду это был типичный тунгус, невысокий, с морщинистым загорелым лицом, наверняка проживший всю жизнь в тайге среди оленей; Андрей знал, что жизнь в лесу делает человека немногословным и ограниченным, даже примитивным, но этот старик был не таким, в его словах было много такта и сдержанности. Андрей понял, что своими просьбами, а точнее нытьём, скоро может вызвать отвращение у людей, которые, хотел он того или нет, спасли ему жизнь.

… — Ты, наверное, обижаешься, что мы не во-шли в твоё положение. Может, ты подумал, что нам безразлично твоё здоровье? — словно угадал его мысли старик. — Конечно, у нас много дел и ты доставляешь много хлопот, но без них жизнь похожа на пустую понягу. Ты потерпи, всё уладится, если ты не будешь спешить. До Кубергани два дня перехода, когда ты окрепнешь, мы сможем тебя туда отвезти. Но пока снег мягкий, олени будут уставать, для саней сейчас очень нехороший грунт, ещё тепло. Подожди несколько дней, пока земля не схватится. Ты лучше скажи себе, где я ещё смогу полакомиться олениной или вот такой рыбкой. Спасибо нашей Яне, она ведь и для тебя её ловила на продувном ветру. И ты хотел туда идти! Вот уж и вправду ребёнок, если решил в октябре ловить катер на Индигирке.

Слова старика были настолько искренни, а лицо открыто, что Андрей невольно рассмеялся. Простые слова в который раз останавливали в нём малодушие и обиду. После этого разговора он уже не делал попыток торопить события, решив воспользоваться советом эвенка, а именно, взять то, чем они были богаты и щедро делились, и в первую очередь трудности.

Весь следующий день Андрей шил себе зимние меховые штаны — харо. Эту идею ему предложил Дялунча, намекая, что неизвестно, сколько времени придётся провести Андрею в лесу, в то время как зима уже была тут как тут, а его одежда и обувь к этому совсем не подходили.

Работа с иголкой требовала не только терпения, но и силы: протыкать слои толстой шкуры было непросто, и ему было удивительно, что с такой задачей легко справлялась женщина. При этом Яна, которая с самого начала взяла под свой контроль создание меховых штанов, несколько раз заставляла распарывать начатый шов. В итоге работа отняла у Андрея два дня, и за это время он исколол все пальцы, сломал иголку, но к вечеру второго дня уже смог примерить на себя настоящие меховые штаны оленевода.

— Ты можешь смело принимать заказы, — важно произнёс старик, пробуя на прочность товар. — Не знаю, кем ты был в своей прошлой жизни, но в этой тебе можно поручить шить оленьи торбаса. Я не шучу. Унты мы тебе, конечно, найдём, не волнуйся. Может, будут тесноваты, но ты их быстро разносишь. Рукавицы тоже не помешают, где-то были, поискать надо.

— Вы и вправду думаете, что мне всё это придётся носить? — усмехался Андрей, удивляясь тому, как не скрывают радости эвенки.

— Никто не знает, что будет завтра, но за дровами на ночь лучше идти с вечера, — заметил старик, лукаво поглядывая на Андрея. Тот поднялся и стал собираться за дровами, на что старик так расхохотался, что лицо его покраснело. Андрей затушевался, а потом тоже рассмеялся.

— Ладно, ладно, если решил, то иди. Только пусть с тобой пойдёт Яна. А то заблудишься, у нас это просто. Тогда где тебя искать?

Они вышли из палатки, после теплого жара печки Андрей сразу ощутил нешуточный мороз. До него только сейчас дошло, что он находится в самом холодном месте страны, а именно в Оймяконском районе, где зимой замерзает всё, даже железо, и ему было страшно представить, что он застанет эти морозы здесь, в Якутии.

Пока они шли на делянку, где стоял сухостойный лес, Андрей наблюдал за Яной. Девушка шла немного впереди, словно показывая направление пути и в то же время захватывая боковым зрением попутчика. Когда на пути попадались олени, она останавливалась и кормила их солью с рук. Завидев ладонь, животные, словно собачки, бежали к девушке, вытягивая свои длинные головы. Андрей тоже протянул руку, хотя в ладони ничего не было, и тут же услышал замечание:

— Не обманывай доверия, олень потом не подойдёт.

— Они такие умные? — не скрывая иронии, спросил Андрей.

— Они как дети. У тебя есть дети?

— Конечно, — важно ответил Андрей. — Моя дочка в институт поступила в этом году. Между прочим, в Москве.

Яна некоторое время молчала, словно переваривала услышанное. Потом они рубили сухостой, собирали охапки, и всё это время Андрей ждал вопросов, испытывая желание похвастаться своей дочкой и положением. Но вопрос Яны оказался неожиданным.

— Ты свою жену любишь?

— Разумеется, — немного растерявшись, ответил Андрей.

— Она красивая.

— Откуда тебе известно? — Андрей даже бросил работу, уставившись на девушку. Её щёки покраснели, и ему показалось, что она волнуется.

— У неё похожее имя, почти как у меня.

— Откуда ты взяла? Ну да, Марьяна. Но как ты догадалась?

— Принимай, — скомандовала Яна, едва сдерживая улыбку, и стала наваливать в руки Андрея дрова. — Тоже мне, секрет. Ты разве не знаешь, что эвенки могут видеть?

— А все остальные разве не видят? Глаза у всех имеются.

— Все остальные смотрят, а эвенки видят.

— Это как шаманы, что ли? — усмехнулся Андрей. — Ты и твой дед шаманы?

— Ещё какие! — рассмеялась Яна.

Общаться с девушкой было легко. В ней не было любопытства, и в то же время отсутствовал страх перед незнакомым человеком, тем более молодым мужчиной. Но при этом угадывались природная любознательность и искренность.

Сделав несколько ходок и навалив хорошую стопу рядом с входом в палатку, Андрей снова увидел перед глазами круги, но кроме накатившей слабости в душе появилось чувство удовлетворённости. Всё, что происходило вокруг, как-то незаметно стало интересовать его, живое общение с эвенками втянуло его в реальность и заставило действительно увидеть мир таким, каков он есть, где всему была цена — жизнь. Пища, кров, тепло — всё требовало от человека сверхусилий, о которых он раньше и не подозревал. В то же время у Андрея возникло чувство растерянности, близкое к страху; до этого он и не думал, что даже простое тепло внутри палатки должно постоянно поддерживаться и что для этого эвенкам приходилось немалую часть дневного времени тратить на заготовку дров и непрестанно кормить печь, что конечно же отнимало много сил.

— Почему вы не живёте в чуме? Я слышал, в нём тепло, как в доме, — спросил Андрей, когда они уже возвращались.

— Мы живём в двадцать первом веке, — сощурив глаза, пошутила Яна. — Не помню, правда, кто это сказал.

— Нашёлся один умник, точнее, проплывал мимо, — игриво заглядывая в глаза девушки, пошутил Андрей.

Они оба рассмеялись.

— Тебе надо варежки связать, твои пальцы мёрзнут с непривычки. У нас зимой бывает холодно, — заботливо произнесла Яна, мягко дотронувшись до его ладоней.

— Стоит ли? Старик обещал поискать.

— Эти будут твоими, разве это одно и то же?

В один момент Андрей почувствовал, что между ним и эвенками возникла связь. Он стал понимать их и увидел в их делах, жизни, в них самих то, что стоит уважать и ценить, поскольку от этого зависела не только жизнь самих эвенков, но и его самого. Он поймал себя на мысли, что получает удовольствие от общения с этими людьми. Вспоминая слова старика о непредсказуемости завтрашнего дня, Андрей ещё не знал, что ждало всех их на следующее утро, но благодаря непринуждённости и открытости, с которой оленеводы общались с ним, всецело растворился в этом уходящем дне.

Освоившись в новом для себя пространстве и ощущая под собой мягкость оленьих шкур, он с удовольствием слушал рассказы старого эвенка о жизни оленеводов, об оленях и собаках. Чувствуя исходящий от печи жар, слушая, как потрескивают дрова и шипит чайник на плите, он с удовольствием потягивал таёжный чай из закопченной кружки, искоса поглядывая на Яну, силясь понять, как эта молодая женщина могла связать свою жизнь с тайгой. В свете красноватых бликов, вырывавшихся из глубины топки и делавших внутреннее пространство этого необычного таёжного дома загадочным и даже таинственным, он становился невольным свидетелем совершенно незнакомой для себя жизни, которая, хотел он того или нет, незаметно переплеталась с его собственной жизнью, изменяя его судьбу. Этой ночью ему снился большой ветвисторогий олень.

Андрей стоял посреди снежного поля, и олень сам подошёл к нему и предложил покатать на спине. При этом его речь была понятна Андрею, он легко забрался на спину и поплыл невысоко над землёй.

₇

В утренней тишине неожиданно всполошились собаки. Эвенки сразу пошли проверять стадо, и, пока их не было, утопая в тёплом мешке, Андрей боролся с чувством вины и лени. Конечно, он понимал, что справятся без него, но в то же время ему было неловко оставаться в палатке и прикидываться, что спит. Когда старик вернулся, он растапливал печь.

— Оставь, не подкладывай больше, — остановил его Дялунча. — Олени ушли, — ответил на немой вопрос старик. — Шесть маток. Сокжой увёл, дикий олень.

— Что будете делать?

— Яна пошла следом. Оленей не бросишь. Если не догонит, пойдём за ними.

Яна вернулась через два часа. Олень, на котором она ездила, стоял мокрый и, вывалив язык, часто дышал. Пока она снимала с себя верхнюю одежду, высвобождая накопившийся жар, Дялунча молча ждал подробностей.

— Не догнала, — наконец-то произнесла она. — Далеко увёл.

— Придётся сниматься, — не скрывая досады, сказал старик. — Собирай, внучка, вещи, палатку снимайте. Я оленями займусь. Будем караван собирать. Ждать нельзя. Пока стоит погода, след не потеряется, но, сколько она простоит, никто не знает.

Картина вокруг стала меняться так стремительно, что Андрей опешил. Больше мешая, чем помогая эвенкам, он стоял поодаль и видел, как на его глазах в считанные минуты палатка превратилась в ворох ткани. Ловкими движениями Яна свернула её в рулон и уложила на нарты, которые ещё полчаса назад были лежанкой. Он помог вытрясти золу из печки и уложить её в сани. Ещё одни нарты были загружены скарбом: всё было увязано так, что, даже если бы нар-ты перевернулись, ничего бы не выпало.

— Ты поедешь в этой нарте, — важно произнёс Дялунча, когда они с внучкой закончили с увязкой.

— Мне ехать с вами? — Андрей растерялся. — Но я думал, вы отвезёте меня до Кубергани, для вас это пара пустяков. Соберите мне немного еды, и я сам пойду в Куберганю. В конце концов, я не ребёнок. — Он ещё не осознавал полностью того, что происходило вокруг, но идти вместе с кочевниками в тайгу был не намерен. Старик некоторое время молчал, а затем поделился новостью с Яной. Они разговаривали на эвенкском языке, но Андрей догадывался, что его идею не одобряют.

— Ты можешь не идти с нами, это твоё право, — произнёс старик после короткого разговора с внучкой. — Но если с тобой что-то случится, то все наши труды окажутся зря. И как мы в глаза другим смотреть будем? Что человека в тайге оставили одного, да ещё больного. Твои лёгкие нездоровы, и тебе долго не пройти, а до деревни надо ещё добраться. Одному тебе никак не дойти. Дороги ты не знаешь, а какой может быть река, ты уже видел. Ручьи ещё не замёрзли, ты не сможешь идти вдоль берега, как по набережной, это тайга. Моя внучка не для того тебя нашла на берегу, чтобы ты стал добычей волков.

— Но я не могу идти, вы же сами говорите об этом, — выкрикнул Андрей. В этот момент лёгкие как будто наполнило дымом, голова закружилась, и он едва устоял на ногах.

— Тебя повезут олени, ты будешь просто сидеть, на это у тебя сил хватит, — спокойно отреагировал Дялунча. — На зимней стоянке будет рация, мы свяжемся с Хонуу. Твоя семья узнает, что с тобой всё хорошо. А пока тебе надо вернуть силы. Мы бы остались ещё на несколько дней, для тебя это было бы лучше. Мы ведь так и хотели, но оленей не бросишь. Эти важенки много значат для нас, каждая из них весной принесёт потомство. Их надо обязательно найти, они домашние, пойми. Никто и не думал о сокжое, хотя для нас большая удача, что их покроет дикий олень. Да и остальные олени уже не могут стоять на одном месте, они всё время должны идти. Их не удержать. Когда олени съедают ягель, вожак ведёт их дальше. Такая у них природа. Инстинкт.

— Но мои друзья… Они меня наверняка будут искать, — до последнего сопротивлялся Андрей, растерянно смотря на эвенков.

— Не думаю, — загадочно произнёс Дялунча, отвернувшись. — Не знаю, о каких друзьях ты говоришь. Прошло столько времени… Твоя лодка поплыла по течению, они найдут её и решат, что ты утонул.

— Ты так просто говоришь об этом, — не скрывая обиды, возмутился Андрей.

— Когда живёшь среди тайги, то жизнь проста, да и смерть приходит просто. А тебе лучше не волноваться, ведь ты живой. Тебе надо набраться сил, впереди долгий путь.

— Но вы же обещали, обещали отвезти меня в Куберганю. Делов-то на два дня, сами говорили.

Старик вздохнул и хотел что-то ответить, но опустил голову.

— Но почему вам тогда не оставить меня? Я пойду к реке, разведу костёр, дождусь катера.

Дялунча с удивлением посмотрел на Андрея.

— Я знал, что русские упрямы, но что так глупы… Сразу видно, что ты городской. Они всегда всё знают и думают только о себе. Мы не для того вытаскивали тебя с того света, чтобы оставить здесь одного. Может, завтра или через неделю тебя подберёт катер или вертолёт. Никто не знает, — обиженно заговорил Дялунча. — В тайге так никто не поступает, разве что… пришлые. — Дялунча выглядел так, будто готов был расплакаться.

Андрей опустил глаза и отвернулся.

— Посмотри вокруг, — продолжал старик. — Ты можешь подумать, зачем всё это. Я тебя понимаю, ты городской, не привыкший. Такое испытать не каждому под силу. Но, может, ты здесь не случайно?

— Опять скажешь, что привели духи?

— Может, и не духи, но если бы моя внучка не пошла за оленями… — Дялунча спокойно взял правую руку Андрея и натянул на неё меховую рукавицу, потом другую, при этом продолжая говорить. — А что им было делать на реке? Там ягеля нет, а они стояли на берегу и смотрели, как ты плывёшь за своей резиновой лодкой вдоль берега. Я не думаю, что это произошло случайно. Может, этот сокжой хочет, чтобы ты вместе с нами пошёл за ним. Посмотри туда. Ты никогда не заходил так далеко, ты даже не представляешь, что там, в глубине. Ты боишься перемен, но они уже давно произошли, и не по нашей воле. Перестань бояться. За близких не волнуйся, если они любят тебя, то будут верить, что ты жив, и будут ждать тебя. При первой возможности мы сделаем всё, чтобы ты вернулся.

То ли спокойный примирительный тон старика, то ли тепло рукавиц подействовали на Андрея.

— Хорошо, — произнёс он, почему-то испытывая лёгкое волнение, словно от его решения зависит будущее. Он, конечно, не думал о духах, благодаря которым стоял на белой равнине, но видел, что эвенки не могут поступить иначе и теперь его дорога будет идти вместе с дорогой этих необычных людей.

Тщательно уложив все вещи, они наспех поели прямо у костра; для Андрея было особое блюдо, которое Дялунча называл таёжным чаем, — жуткая смесь сахара, соли, оленьего масла и сушёных пантов. Чай напоминал жирный суп, который надо было пить горячим, небольшими глотками. Несмотря на непривычный вкус, после двух кружек сразу ощущалась сытность и приятное тепло во всём теле.

Пока Андрей выпивал, а точнее, давился своим напитком, Яна неотрывно наблюдала за ним. Было заметно, что девушке интересно всё, что происходит с гостем. Дялунча искоса поглядывал на Яну, делая равнодушный вид, хотя прекрасно видел, что внучка проявляет излишнее любопытство по отношению к русскому.

Собирая караван, Дялунча связал несколько самых ретивых самцов одним длинным кожаным шнуром. Он ловил оленя за рога, подтягивал к себе и вязал на морде подобие узды, после чего олень становился смирным. На ту же верёвку Дялунча ловил следующего оленя и таким же манером вязал ему узду. Так он связал одним шнуром, который называл маутом, пять оленей, после чего ещё раз внимательно осмотрел караван; вожак был привязан к передним саням.

Оставив огонь гореть, они тронулись в путь. Быстрым движением, с пенька, старик влез на своего ездового оленя, то же сделала и Яна, нисколько не уступая в ловкости деду, и весь караван двинулся на юго-восток по следу сокжоя. Стадо, повинуясь командам пастухов и лаю собак, шло параллельно каравану небольшими гуртами: всё подчинялось давно отработанному порядку и инстинкту движения, которые незаметно подчинили себе и Андрея.

Весь световой день, сделав лишь одну короткую остановку, чтобы дать отдых ездовым оленям, они шли за отбившимся гуртом, в надежде поймать оленей в поле своего зрения, но сокжой словно чуял погоню и безостановочно вёл свой гарем на восток. Это направление не устраивало эвенков, их зимняя стоянка должна была проходить неподалёку от Хонуу, но крюк, который они вынуждены были совершать, пока ещё был невелик. Однако с каждым днём петля становилась всё больше, а лицо старика всё озабоченнее. Он всё чаще смотрел на небо, опасаясь, что начнётся пурга, но небо по-прежнему было чистым, а ветерок даже не шевелил хвою на лиственницах.

— Какой упрямый сокжой, однако, — промолвил Дялунча, во время короткой остановки, ожидая, когда нагреется чайник. — Такое на моей памяти было один раз, и то лет тридцать назад.

Андрей приготовился к долгому рассказу, но старик молчал. Потом они пили чай и ели сушёную рыбу, совершенно не солёную. Не сказать, что было вкусно, но питательность этого блюда Андрей оценил позже, когда они остановились уже перед самым закатом: несмотря на большой переход, чувства голода не было. Дялунча долго не мог выбрать место под стоянку; ему хотелось догнать оленей и в то же время иметь поблизости воду. Ручьёв было великое множество, но многие протекали в таких недоступных ложбинах, куда даже одинокие олени не могли подойти. Наконец подходящее место было найдено. Дялунча стал развьючивать оленей и вязать самцов, Яна натаскала сухих веток и развела большой костёр, предварительно расчистив поляну от снега.

Андрею показалось странным, почему они не ставят палатку, но потом его недоумение разрешилось. Большой костёр быстро прогрел каменистую землю, и после того, как его сместили в сторону, на его место поставили палатку, опустив её настолько низко к земле, что внутри можно было лишь стоять на коленях. Яна объяснила, что во время короткой однодневной стоянки, если не очень холодно, нет нужды ставить печку, поэтому пользовались вот таким простым сооружением. Земля ещё не успела промёрзнуть, нагревалась быстро и так же хорошо отдавала тепло. Спать в таких случаях было лучше на земле, для чего использовали оленьи шкуры и обычный непромокаемый брезент, который предварительно стелили на прогретую землю.

Пока огонь нагревал место под ночлег, Дялунча попросил Андрея покормить оленей солью. Олени словно собачки бегали за его мешочком и совершенно не боялись, когда он гладил их за ушами. Они тянулись своими мягкими губами, лизали руки и даже толкали его в спину, словно заигрывали. Они действительно были ручными. Поняв это, Андрей уже по-другому относился к тому, что сказал старик, ко-гда уговаривал его идти по следу сокжоя. Сам Дялунча внимательно наблюдал за действиями гостя и, когда в темноте они уже сидели в тесном кругу у костра, огорошил всех, сказав:

— Знаешь, почему олени не боятся тебя? Ты заметил, как они общались с тобой?

Андрей растерянно пожал плечами, ещё держа в себе остатки утренней обиды и по инерции изображая из себя пострадавшего.

— Ты для них свой, можешь не сомневаться, — заявил Дялунча с загадочным выражением лица.

— Что вы хотите сказать? — ещё больше растерялся Андрей, искоса поглядывая на Яну.

— Они чувствуют в тебе душу оленя, — почти шёпотом произнёс старик, широко раскрыв глаза. — Душа Ландо… Ты ему понравился, — ещё более восторженно произнёс Дялунча. — Я бы и сам не поверил, но это правда, олени врать не умеют. Они приняли тебя за своего, потому что с тобой душа оленя, их вожака.

Андрей хотел возмутиться, но, глядя на открытые лица эвенков, понял, что его недоверие может обидеть их. Больше эта тема не возникала в разговоре, но, размышляя над услышанным, Андрей невольно задумался о том, что, собственно, представляет его душа и что ей мешает находиться в гармонии с другими душами, о чём говорил старый эвенк. С этими новыми для себя мыслями он и уснул, уже не думая о холоде и неудобствах: его душе такое соседство пришлось по вкусу.

Следующим утром они поднялись до рассвета. Небо было чёрным, словно обратная сторона закопченного котла, на котором едва заметными вкраплениями всё ещё мерцали звёзды. Бездонность Вселенной вызвала у Андрея ощущение того, что они находятся не на круглой большой Земле, а на маленьком островке, и кроме забеленных изморозью лиственниц, оленей и собак, таких же белых от замерзающего дыхания, с двумя эвенками, чем-то похожими на инопланетян, на этом островке больше ничего нет. Картина была настолько необычна, что в первые секунды ему показалось: всё это театральная декорация, а он зритель. Пока Андрей выползал из своего спального мешка и адаптировался в непривычном для него мире, озираясь и всматриваясь в предметы, словно они были ненастоящими, Яна уже успела развести костёр и колдовала над едой. На завтрак были остатки скромного ужина, приготовленного из рябчиков, которых она подстрелила в пути днём раньше, а также неизменный чай с оленьим маслом и солью. Сборы заняли совсем немного времени, многие вещи так и оставались во вьюках.

Тронулись дружно, олени словно ждали, заполняя морозный воздух своим храпом. Андрей уже немного освоился в роли каюра, временами переключая внимание с низких колючих веток, норовивших поцарапать лицо, на окрестные пейзажи: вокруг тянулась нескончаемая лесотундра с невысоким лиственничным лесом и чахлой берёзой. Встречались каменные осыпи и буреломы, которые приходилось огибать, делая большие петли, тогда как сокжой шел напрямик, не замечая преград.

Поиск потерянного следа отнимал время. Иногда старик углублялся в тайгу в сопровождении собак, а Яна и Андрей удерживали табун на одном месте, и это было самым хлопотным занятием. К вечеру все, не исключая и собак, были измотаны, сил хватало только на то, чтобы разгрести снег и натаскать елового лапника: прогревать землю не стали, поставив палатку предельно низко, чтобы можно было только лежать. Дялунча пояснил, что трое людей в небольшой мороз легко могут нагреть палатку своим дыханием. Верилось с трудом, но спорить с эвенком было бессмысленно, да и сил на это у Андрея уже не было. Пока он возился с разжиганием костра, эвенки занимались стадом: каждый вечер одна и та же про-цедура, от которой на Андрея накатывала жуткая тос-ка, даже отчаянье. Уход в сон был мгновенным, не было ни сновидений, ни дискомфорта, ни холода. Пробуждение на следующее утро было как в первый раз на земле, снова отчаяние, потом втягивание в суровую безысходность: впереди был бесконечный день, в конце которого — боль во всём теле, костёр, жирный солёный чай и, может быть, что-то ещё, о чём можно было только догадываться.

В середине очередного дня, когда солнце основательно прогрело воздух, они сделали остановку. Пока Яна и Андрей занимались с костром — в их действиях уже наблюдалась слаженность и какой-то азарт, Дялунча проверял подпруги на сёдлах, осматривал нарты, все его действия были быстрыми и точными. К еде старик не притронулся, лишь побаловав себя крепким чаем, заправленным оленьим жиром. Яна объяснила, что раньше старых эвенков почти не кормили и поэтому они сохраняли подвижность и ясность ума до последнего. Дялунча знал этот закон и, по мере сил, следовал ему.

Во второй половине дня по приподнятому настроению эвенков Андрей догадался, что беглецов вот-вот должны настигнуть, однако вскоре лицо старика сделалось озабоченным. Они сделали остановку, и старик долго разговаривал с внучкой, немного отведя её в сторону. Потом он слез со своего учага и привязал собак.

— Почему мы остановились? Разве мы не будем догонять оленей? — спросил Андрей, подходя к старику. Эвенк как-то странно улыбнулся, словно хотел скрыть ответ, при этом провожая взглядом уходящую в гущу хвойника Яну. — Я ведь правильно понял, что сокжой совсем недалеко.

— Ты правильно понял, — всё так же загадочно улыбаясь, произнёс Дялунча.

— Тогда почему бы нам не догнать его? Вы от меня что-то скрываете?

— Нам это ни к чему, — сухо ответил эвенк. — Ты когда-нибудь ночевал в тайге зимой?

Вопрос застал Андрея врасплох. Он уже месяц, можно сказать, жил в тайге и даже хлебнул, что называется, по полной, а вот, на что намекал эвенк, ему было непонятно. Он уже собрался высказать недовольство, но Дялунча опередил его:

— Внучка придёт нескоро, так что давай возьмёмся за дело. От тебя потребуется всё твоё умение. Ты готов? — Андрей растерянно пожал плечами. — Тогда за работу.

Пока старик вязал оленей, Андрей, по его распоряжению, натаскал к месту будущего костра длинных сушин, предварительно обрубив со стволов ветки. Место, куда он их стягивал, указал сам Дялунча, подробно объяснив, что и как надо сделать. Это была большая валежина, под которой с одной стороны Андрей сперва расчистил снег, а потом сверху наложил веером эти высохшие стволы молодых лиственниц, при этом толстые основания должны были немного нависать над валёжиной, образуя некое подобие козырька. Андрей никогда раньше не сталкивался с таким странным и даже мудреным костром, но старался делать всё так, как объяснил эвенк. Вскоре тот присоединился к работе, притащив к месту ночлега несколько тонких и длинных жердин. Потом он достал из мешка знакомый кусок брезента и растянул его прямо на снегу.

— Почему мы не ставим палатку? — всё так же не скрывая недовольства, спросил Андрей. Работа с топором порядком вымотала его, и он уже с трудом сдерживал себя от прямого возмущения. Дялунча всё это видел, но от ответа уходил, давая всякий раз какое-то новое задание.

… — Мы будем спать под открытым небом? Я правильно понял вас?

Старик неожиданно остановился и пристально глянул в глаза Андрею.

— Я не профессор, чтобы меня называли на вы. Если хочешь, то можешь спать в палатке, но советую подождать с решением. Ты всё время бежишь впереди оленей, как собака.

— Ты хотел сказать, впереди лошади?

— Ну да, — кивнул старик. — У нас же нет здесь лошади. Но если на то пошло, тогда паровоза.

Смех эвенка был настолько заразительным, что Андрей даже выронил топор.

— Ты с этим осторожнее, — тотчас заметил старик. — Был такой случай в тайге…

Андрей уже не первый раз слышал эту фразу, с которой Дялунча начинал какой-нибудь поучительный рассказ, но в этот раз старик ограничился коротким предложением:

— Топор острый, в снегу не видно, олень может пораниться.

Короткий диалог изменил настроение, к тому же сам эвенк словно и не заметил того, что гость ведёт себя агрессивно, и пока Андрей привязывал брезент к собранной из жердей раме, Дялунча настругивал своим ножом тонкую стружку для костра. Делал он это по-особенному, уперев полено себе в живот и работая ножом на себя. Стружки загибались в красивые колечки, и Дялунча от одной спички распалил хороший огонь. Полог закрепили напротив костра таким образом, что он образовывал своеобразную стенку, выполняя одновременно и роль отражателя. Костёр ещё не успел разгореться в полную силу, но внутри полога было уже заметно теплее.

По бокам приставили нарты, и теперь Андрей по достоинству оценил простое на вид, но до предела эффективное изобретение, которое Дялунча назвал эвенкийским костром. Сверху разгоравшихся брёвен Дялунча поставил чайник и, пока тот закипал, смастерил особое устройство для приготовления мяса. Всё это происходило на глазах Андрея как обыденное дело, но вызывало крайнее удивление своей простотой и рациональностью. Приспособление состояло из обычной рогульки с длинным древком, на концы которой накалывалось мясо, а затем приставлялось одной стороной к костру, и таким образом мясо готовилось само. Правда, иногда требовалось переворачивать рогульку, чтобы прожарилась вторая сторона. Однако старик не ждал полной готовности, время от времени отрезая от оленины тонкие кусочки и поедая их прямо с ножа, при этом непременно предлагая гостю.

За трапезой Андрей прозевал момент, когда вернулась девушка: он просто не придал значения лаю собак, а точнее, жалобному поскуливанию. Были уже сумерки, когда Яна почти бесшумно прошуршала среди частокола лиственниц на своём сером учаге. Она молча расседлала оленя и так же молча подсела к костру, незаметно оценивая взглядом, как устроено место под ночлег.

— Видала? — спросил старик после того, как Яна налила в кружку горячего чая и удобно устроилась на краю нарты. Волосы её рассыпались по плечам, лицо словно пылало — не то от пламени костра, не то от пройденного пути, не то от смущения.

Особую теплоту в душе Андрея вызывали варежки, висевшие на рукавах, — от её рук исходил пар. В памяти сразу возник образ дочки, когда та была ребёнком. Чтобы не терялись варежки, их привязывали на резинку, пропуская в рукава её шубейки. Так поступали со всеми детьми. Сама Яна тоже чем-то напоминала ребёнка, но впечатление это сразу улетучивалось при виде висевшего на поясе ножа и приставленного к дереву карабина.

— Ага, — как бы про себя ответила девушка, после долгой паузы, отхлёбывая из кружки и лукаво поглядывая на гостя. — Долго не хотел останавливаться. Думала уже, брошу. Отсюда далековато будет. Серого загнала, однако.

— Костёр на что? Осталась бы, покараулила бы заодно от волков, — почти безучастно вёл диалог старик, Андрею оставалось только слушать и наблюдать.

— Здесь лучше, — улыбнулась Яна, одаривая необычным блеском глаз Андрея. — Тепло получилось, уютно.

— А не хотел же, мореплаватель наш. В палатке лучше, говорит, — не скрывая иронии, продолжал беседу Дялунча, поглядывая на гостя.

Андрей уже окончательно осознал всю выгоду и удобство эвенкийского становища и уже со стыдом вспоминал, как проявлял слабость и противился ночевать под открытым небом. Усыпанное яркими звёздами небо и жар костра создавали в душе уже совсем не то настроение, что было утром, напрочь вытеснив из его памяти неприятные минуты долгого и неуместного ожидания какого-то абстрактного комфорта, который в тайге имел, как он уже успел понять, свои особые отличия. Костёр тем временем разгорелся так, что под козырьком брёвен уже пульсировал золотистый жар, направленно отдавая всё тепло в сторону полога, под которым устроили лежанку. Полог, нависающий над ней, в свою очередь, не давал теплу уходить, образуя надёжную защиту от холодного воздуха со спины. Это приспособление было до предела простым и удобным: ткань привязывали к раме и под наклоном закрепляли на двух деревьях, которые, разумеется, были выбраны стариком не случайно. С помощью двух подпирающих жердей, с вырубленными в их торцах углублениями, рама могла опускаться к самой земле насколько это было необходимо в случае дождя или снега, в то же время продолжая улавливать и удерживать тепло костра. Когда концы брёвен прогорали, то требовалось лишь подняться и подтянуть их, чтобы они нависали над огнём; это было главное условие живучести эвенкийского костра. Удивительно было и то, что по другую сторону огня стоял холод, несмотря на то, что пламя полыхало в полуметре. Это чувствовали даже животные, стеной столпившиеся вокруг полога, и от них тоже исходило тепло.

Глядя на всю картину сторонним взглядом, Андрей снова подумал, что всё вокруг ненастоящее, сказочное, даже виртуальное и что он сам в этой компьютерной программе является неким сбоем, программной ошибкой. Однако всё было реальным: и треск горящих смоляных сучьев, и блеск огромных оленьих глаз в темноте, и собаки, и сами эвенки — загадочные, но практичные люди, умудряющиеся выживать в этих условиях и давать уроки выживания любому, кто в них нуждается. Андрей даже подумал, что Дялунча умышленно не стал ставить палатку, как в первую ночь, и всё, что он видел вокруг себя, творилось именно в его честь. Одно оставалось непонятным — когда Яна вернулась в табор, на его вопрос, что увидела, преследуя сокжоя, девушка покраснела, одарив его странной улыбкой.

— Свадьба, — замысловато и вместе с тем естественно ответил за внучку Дялунча. — Когда мы шли по следу, наши собаки и олени отвлекали сокжоя, заставляя его идти всё дальше и быстрее. Зачем мешать в таком деле? Кому такое понравится? Пусть олень сделает то, что требует от него природа, а догнать… Всегда легче, чем убегать.

— Ты видела оленью свадьбу? — спросил Андрей. Девушка смущённо кивнула.

— Завтра мы его догоним, не волнуйся, — заверил Дялунча. — А тебе надо сил набираться. — В руках эвенк держал всё ту же большую кружку с горячим жиром, редкостно противным и горьким от присутствия смолы, и её надо было выпить. Андрей чертовски не хотел этого, но уже ясно осознавал, что здесь, на краю земли, в этой сказочной и придуманной кем-то свыше реальности есть только один человек, слову которого следует доверять, — это Дялунча.

Когда Андрей проснулся, то едва успел забежать за ближайшее толстое дерево, — так его подпирало от выпитого вечером чая и скипидарного зелья. Но в отдохнувшем за ночь теле ощущалась бодрость, а в душе хорошее настроение. Скрипел снег под ногами, неистово лаяли собаки в ожидании похода, Дялунча уже вязал оленей на свой маут, а Яна собирала скарб, раскладывая всё по мешкам и увязывая на нар-тах. Их ждал нескончаемый поход в неизвестное пространство тайги, впереди была погоня с непредсказуемым финалом, но среди этой суеты у Андрея уже были своё место и дело, а кроме них ещё и возможность наблюдать и получать от этой живой картины удовольствие. Потом всё пришло в движение.

Незаметно начались горы, горизонт расширился до бесконечности, и в ней заостренными пиками всюду возвышались белые вершины. На одном из увалов старик остановил караван и, привязав собак, дал знак Андрею следовать за ним. Поднявшись на один из небольших отрогов, по другую сторону, в самой глубине распадка они заметили несколько чёрных точек.

— Слишком далеко, попасть не получится, — тихо произнёс Дялунча, показывая рукой в сторону сокжоя, одиноко стоявшего поодаль от самок.

— Ты хочешь убить его?

— Мы охотники, это наша добыча, — словно развеивая сомнения, произнёс старик. — Но нам нельзя его убивать.

— Почему? Сам только что сказал, что вы охотники и это ваша добыча.

— Ты же слышал, что сказала Яна вчера. Сокжой успел покрыть важенок. Мы не можем убить оленя, которому благодарны. Надо, чтобы его подстрелил кто-то другой, не мы. Сделаешь? — Лукавые глаза Дялунчи уставились чёрными сверкающими угольками на Андрея, тот растерянно пожал плечами, до конца не понимая, в чём смысл произнесённых слов и что он должен делать. — Пойдёшь сейчас вдоль гребня, только не высовывайся и не спеши, — стал объяснять старик всё так же полушёпотом и даже таинственно, тем самым втягивая Андрея в предстоящее действо. — Иди спокойно, глубоко не дыши, не забывай, что у тебя ещё лёгкие не вполне здоровы. Вон те камни, видишь? Под ними тропа, которой они пришли. Я с внучкой зайду по ветру, и сокжой сразу почует неладное. Будь уверен, что он поведёт их той же тропой в твою сторону. Держи его на мушке, но смотри, когда будешь стрелять, чтобы позади не было оленей. Пуля может навылет прошить и сокжоя и матку.

— Но как я отличу их? Они все одинаковые.

— Ты отличишь, — успокоил Дялунча. — У сокжоя рога ни с чем не спутаешь. А у наших самок половина рога спилено.

— Зачем? Вы делаете из них лекарство?

— Они вкусные. Им они особенно ни к чему, поэтому мы их отпиливаем, когда появляются панты. Всё, не будем терять время, Яна нас заждалась внизу.

Они вернулись к табору, и старик вручил Андрею карабин. Яна недоверчиво смотрела, как дед объяснял его устройство, успокаивая при этом собак, готовых сорваться с места и что-то уже почуявших. После этого, словно все роли уже давно были прописаны, эвенки удалились, каждый ведя впереди себя лайку. Андрей несколько минут стоял в нерешительности, словно происходящее касалось кого-то другого. Ему неоднократно доводилось стрелять из карабина, но оружие в руках заставило пережить волнение. Он ещё раз проверил затвор, патронов было всего два, один из них он дослал в патронник, а другой в магазинную коробку. «Стрелять в сокжоя», — повторил он слова охотника, ставя ружьё на предохранитель.

Когда он вышел к цели, то первое, что увидел, был сигнал, который подавал старик с соседнего холма. До него было метров триста, но благодаря прозрачному воздуху Дялунча казался на расстоянии вытянутой руки. Андрей подал знак, помахав винтовкой, и в этот момент сокжой напряг свою шею, задрав высоко огромные ветвистые рога. Спутать его с важенками было невозможно, настолько отличался этот таёжный обитатель от домашних оленей. Сокжой тревожно фыркнул, самки, все как одна, подскочили со своих лёжек и, повинуясь какому-то непонятному сигналу, пошли вслед за вожаком. Расстояние быстро сокращалось, неожиданно появились собаки, они словно пчёлы вылетели из укрытия: сокжой кинулся галопом вверх, забирая куда-то вбок, не добежав до камней и половины пути. Стрелять с такого расстояния было бессмысленно, но Андрей всё равно держал оленя на мушке, как наставлял Дялунча. Собаки, словно зная, что от них требуется, пресекли путь сокжоя, в то время как матки вообще остановились в нерешительности и сбились в кучу. Андрей растерялся, в висках стучало. Собаки кружили вокруг сокжоя; разметая свежий снег, бык тоже не сдавался, пытаясь поддеть рогами лаек, при этом незаметно приближаясь к месту, где прятался Андрей.

Когда до зверя было не больше полусотни метров, он выбрал момент и нажал курок. Выстрела не прозвучало. Он нерешительно поглядел туда, где находились эвенки, и, на великое свое удивление, увидел, что старик стучит пальцами по голове: он точно догадался, что Андрей забыл снять предохранитель. Операция заняла секунды, но зверь за это время оказался так близко, что выцеливать голову было уже просто некогда, да и невозможно. Отчётливо слышался храп, собаки, захлёбываясь от злости, висли на боках оленя, и весь этот эскорт вихрем проносился мимо, а Андрей всё не мог решиться на выстрел. Неожиданно он принял решение и поднялся во весь рост. Лайки как по команде отскочили, а сокжой замер на короткое мгновение, устремив дикие зрачки в его сторону. Андрей выстрелил прямо в лоб. Сокжой как стоял, так и завалился набок, словно был привязан к тому месту, где застала его пуля. Собаки тут же накинулись на зверя, отрывая от шкуры клочья шерсти. Андрей не мог поверить, что всё закончилось так быстро, и долго стоял в нерешительности. Подбежала взволнованная Яна и с ходу повисла на его плечах, прижавшись к его лицу разгорячёнными губами. Прикосновение и губ, и ресниц, и упругих горячих щёк вывело Андрея из ступора, он словно пушинку подхватил девушку на руки и стал кружить и кричать вместе с ней во всё горло. Внизу Дялунча уже арканил одну из важенок, другие смиренно потянулись за хозяином. Их бегство продолжалось четыре дня.

Они перегнали всё стадо в ложбину, где и стали табором. Старик сказал, что всем надо хорошенько отдохнуть. Несмотря на отсутствие воды, место было необычайно красивым: ложбину кольцом окружали, препятствуя ветру, невысокие крутые скалы, было тихо и солнечно. Яна быстро развела костёр и поставила в большом котле топить снег. Пока она готовила место под палатку, старик и Андрей разделывали добычу. Движения старика были быстрыми и точными, от разделанной туши исходил приторный запах, куски мяса сразу фасовали в небольшие лавсановые мешочки, а затем по несколько штук в мешки большего объёма; Андрей едва успевал таскать их к месту стоянки. Всё это время эвенк словно подбадривал его, восторженно повторяя:

— Ай да выстрел! С одной пули уложил, да ещё в голову. Меткач.

Уже не было на душе того азарта и бешеного пульса, который захлестнул его во время охоты, не было той радости и детского восторга, когда добыча лежала у ног; всё осталось в прошлом, ноги немного потрясывало от усталости: приходилось таскать мясо, устанавливать печку, крышу над головой… Когда Андрей, обессиленный, лежал в палатке, напротив её нагретого бока, он уже и думать не думал, что эвенки несправедливо и подло втянули его в своё путешествие. Он настолько обвыкся в таборе, что даже не обратил внимания, что старик разговаривал с внучкой на своём языке. Он ни слова не понимал из того, о чём они говорили, но, глядя на их удовлетворённые и спокойные лица, точно знал, что о жизни. Впрочем, об одном он всё-таки не догадывался: эвенки говорили именно о нём, тактично следуя правилу — хвалить друга за глаза.

Потом они ели свежую оленью печёнку, и то, с каким аппетитом Андрей поглощал это незнакомое для себя блюдо, слегка подсаливая ломтики с кончика ножа, вызывало и удивление, и восхищение эвенков. Необычным для Андрея оказалось и то, что с того момента, как они начали охоту на сокжоя, он забыл о том, что чем-то болен. Во время охоты он вообще не думал о себе, словно за него действовал кто-то другой, и это переживание явилось для него новым открытием. Когда он поделился своими мыслями со стариком, тот удовлетворённо кивнул:

— Поэтому все эвенки не могут без тайги. Все эвенки охотники, им нужна охота, чтобы забыть о печали.

— Но если все станут убивать зверя? — пробовал возражать Андрей.

— Эвенку много не надо, но, если он перестанет охотиться, лес может обидеться на него.

— Это как? — усмехнулся Андрей, понимая, что наивность эвенка превзошла все его ожидания.

— Охота нужна не только нам. Тайга страдать будет, она уже страдает, разве не видишь? Буреломы, сухостой. Когда людей нет, лес болеть начинает. Кто будет валежины сжигать? Если не делать этого, жук короед шибко плодится. Худо от него деревьям. Птица его клюёт, но зимой ей туго, надо подкармливать. Эвенк поел, всегда после себя что-то оставит. Зверя не стрелять тоже нехорошо. Медведь страх потеряет, к людям придёт, коров будет воровать, людей пугать. Оленя не стрелять, его много станет, от этого волки расплодятся, а от них, сам понимай, одни проблемы. Без человека тайга портится. Дурак только не понимает этого, который не жил в лесу.

— Но зверь тоже жизнь любит, — пробовал вести спор Андрей. — Любое убийство — грех.

— Верно, — лукаво щурясь, согласился Дялунча, — поэтому эвенки всегда просят прощения у духов, а те обязательно прощают. Иначе бы все эвенки давно вымерли.

Андрею нечем было возразить против духов, эту карту он никак не мог перекрыть.

— Охотиться можно не только на зверя, — замысловато вставил старик, вероятно сглаживая тему. — Вокруг много еды, но эвенку лишнего не надо, иначе кочевать тяжело будет. И одно мясо быстро надоедает. Погоди, вот завтра Яна приготовит оладушки, ты пальчики оближешь. Но и твоя правда есть, человеку надо ещё много думать, как жить и не вредить природе.

Простояв весь следующий день, старик поручил Андрею чинить старое седло, устройство которого было до удивления простым и в то же время продуманным. В отличие от конского, оно было меньше, но у него было то же подобие лыж, сделанных из берёзы и обтянутых кожей, была лука и даже небольшие крылышки по бокам, для удобства ног. К седлу полагались торока для вьюков, потник, и всё это делалось из оленя.

Всё, что окружало Андрея, включая предметы быта, одежду, обувь, а также саму идею жизни эвенков, было результатом взаимодействия людей с этим животным.

Ночью поднялась метель, снег был такой плотный и мокрый, что те олени, которые лежали на земле, покрылись одним большим покрывалом. Собаки тоже были засыпаны снегом, выделяясь лишь чёрными точками глаз и носа, грустно поглядывая на своих хозяев. Они хотели бегать, но им не давали поводки. Метель продолжалась три дня, и всё это время пришлось ждать и безвылазно сидеть в палатке. Но дров было предостаточно, а мяса с избытком.

Даже в этом ограниченном пространстве эвенки находили себе занятия: Дялунча делал верёвку, что само по себе было для Андрея очередным открытием. Сначала они вдвоём резали уже выделанную кожу оленя, получая из неё одну сплошную ленту: резать надо было аккуратно, чтобы ширина полосы была одной величины, после чего старик протягивал эту полоску сквозь специальный костяной инструмент, сделанный из оленьего рога, в котором имелись два отверстия. Через них протягивали ленту, делая её эластичной, а затем скручивали в спираль, отчего верёвка могла пружинить и оставаться очень прочной. Такая верёвка была очень востребована в хозяйстве эвенков, из неё делали арканы, вязали нарты, укрепляли палатку. Тонкие полоски шли на изготовление одежды и обуви. Яна тоже не сидела без дела, она шила торбаса, набирая для них из бисера замысловатые узоры. Когда Андрей спросил, откуда она взяла эти узоры, девушка застенчиво улыбнулась:

— Угадай.

Андрей пожал плечами. Узоры хоть и были красивыми, однако с первого взгляда ни о чём ему не говорили. Он понимал, что его образное мышление перестало развиваться, когда он сел за руль авто-мобиля.

— Ладно, помогу немного, — вздохнула Яна. — Это ягода. Ты должен её знать, у вас в городе наверняка её продают.

— Вкусная? — Андрей взял в руки изделие и стал крутить, соображая, где верх, а где низ у этой ягоды, узором опоясывающей верхнюю кромку торбаса.

— Очень вкусная, но не как малина. Видишь ножку, на ней ягода. Все ягоды висят, а эта стоит. На что похоже? — Щёки девушки почему-то покраснели.

— Это же морошка, — с удивлением произнёс Андрей, внутренне догадываясь, на что могла намекать девушка. Он вспомнил о последней просьбе жены и даже растерялся: насколько необычным, но вполне естественным было это желание для женщины, быть может, и не осознававшей скрытый смысл этого символа. Но выходило, что об этом хорошо знала Яна, дремучая эвенкийка из глубокой сибирской глуши, наверняка вкладывавшая в изображение свои потаённые женские желания; кроме того, что работа была очень кропотливой и требовала большого мастерства и воображения, в ней присутствовало глубокое знание, своя глубинная философия, проверенная жизнью.

Глядя, как живут эвенки, Андрей начинал понимать, что во всём этом присутствует не только следование традициям, но и непрерывность рода.

Дед передавал свои знания внучке, а если эти знания не передавались дальше по эстафете, то эвенк как житель тайги исчезал. Во всём, что делала Яна, угадывалось чёткое следование правилам, за которыми зорко следил Дялунча. Даже во время отдыха, в ограниченном пространстве, эвенкам некогда было скучать, особенно Яне. Она занималась и приготовлением пищи, правда, к концу третьего дня у неё закончилась фантазия, что ещё особенного можно сделать из обычного мяса. На самом деле его-то как раз эвенки ели меньше всего, предпочитая больше рыбу и то, что в самом олене составляло лишь мизерную долю, а именно молодые рога, костный мозг, внутренности, оленьи губы и язык. Ну и конечно же саму голову, от которой все эвенки были без ума.

Наконец-то снег прекратился, небо разъяснело, и они снова тронулись в путь, на этот раз повернув точно на юг. Олени хорошо отдохнули, и Дялунча не скрывал удивления от того, что всё так гладко проходит. На одном из привалов он даже поделился этой мыслью. По его соображениям, за подаренную добычу охотник неизбежно платил, и порой ответная плата была несравненно больше чем сам подарок. Андрей понимал, что прожитые года и предрассудки старика берут своё, однако чутьё подсказывало ему, что в этих опасениях скрывалась правда жизненного опыта и переживаний бесконечных трудностей. В то же время старик был далёк от уныния, руки его все-гда находили себе дело, а глаза всё так же лучились теплотой. И собаки, и олени так же чувствовали это тепло и не упускали случая прикоснуться к рукам старика: в них непременно была соль и лакомства, но Андрей знал немало ладоней, которые всегда были пусты и могли лишь брать.

Постепенно они взяли направление на Хонуу, вблизи которого и должна быть зимняя стоянка. Удивительно, как старик, не пользуясь ни картой, ни компасом, точно вёл свой караван к намеченной цели. И даже когда небо заволакивало пеленой серых облаков и каравану приходилось петлять среди завалов и обходить многочисленные озёра, направление не менялось. Незаметно они вошли в гористую часть лесотундры: в горах было морозно, но меньше ветра, и оленям легче было находить себе ягель. Ночью они паслись, а днём послушно шли за своим вожаком. Яна, гарцуя на крупном седом олене, сверху озорно поглядывала на Андрея, место которого по-прежнему было в санях. Его это положение, несмотря на очевидное удобство и комфорт, слегка обижало.

Наблюдая за девушкой, как она легко и даже весело управляет оленем, словно дразня, в мгновение исчезает среди деревьев и так же неожиданно появляется неизвестно откуда, Андрей испытывал чувство зависти к молодой эвенкийке, к её явному превосходству над ним, рослым, важным, но в то же время ограниченным санями.

Даже его олени казались ему не такими сильными и красивыми, хотя и действительно были послушны ему, на что намекал старик. Шли они ходко и только стригли ушами, внимая каждому движению каюра. Это безропотное и полное подчинение животных вызывало странное чувство и превосходства, и любви, и жалости. Повсюду шли олени, болтая привязанными на шеях колодками, звеня колокольчиками и оставляя после себя широкую утоптанную дорогу. Подгоняемый лаем собак и криками людей, выстеливаясь по заснеженной горной равнине большим живым пятном, табун плавно двигался на юг к той части Индигирки, где, по словам старика, для оленей было много ягеля.

За время летней стоянки закончились запасы соли, а без неё удерживать оленей в одном табуне было трудно. Посёлок Хонуу являлся тем местом, вокруг которого держались многие кочевые семьи эвенков, приезжавшие туда для закупки необходимых продуктов, таких как соль, мука или порох. Здесь же они сдавали добытую в тайге пушнину, в основном соболя. Кроме того, в Хонуу в начале весны проводили праздник оленеводов, в программе которого непременно были гонки на оленях. Но в первую очередь праздник был нужен людям для общения, люди знакомились, обменивались новостями, предметами быта, приобретали необходимые для жизни в тайге вещи, в том числе и щенков лаек, которые могли цениться очень дорого. Это было долгожданное событие, где можно было приобрести настоящий костюм оленевода ручной работы, а также разные красивые безделушки, без которых эвенк был не эвенк. Кроме того, весной, когда у оленей вырастали молодые рога, панты, оленеводы сдавали их, зарабатывая неплохие деньги. Именно поэтому многие олени имели только половину рогов: встречались и безрогие.

С утра и до позднего вечера тянулись до горизонта забеленные снегом увалы, сменяя один другой. Всякий раз поднимаясь из глубоких распадков и петляя по острым гребням, кочевникам открывалось нескончаемое пространство северной тайги, дикой и безлюдной, но совсем не мёртвой; во всём, что окружало Андрея, чувствовалось присутствие жизни: с приходом зимы жизнь ни на секунду не замирала, и, наблюдая за эвенками, у Андрея возникло убеждение, что зима для них совсем не то, что для жителей русской равнины; эвенки любили зиму и чувствовали себя в ней столь же комфортно, что и в остальное время года.

Один раз Андрею удалось увидеть тех самых волков, о которых говорила Яна: хищники неподвижно стояли на соседнем гребне. Если бы не жест Яны в их сторону, он бы и не обратил на чёрные точки внимания. Три волка бежали рысью след в след друг за другом, не обращая внимания на караван, словно понимали, что находятся вне досягаемости. Яна указала рукой вперёд по движению, где намётом шёл ещё один волк. Это был вожак.

Оказавшись впервые в роли каюра, Андрей представил, что он попал в какую-то сказку, главным героем которой были северные олени. Вокруг всё было белым от инея, синее небо казалось ещё более глубоким и синим на фоне белого волнистого покрывала лесотундры. Как всегда морозило, но температура как будто растворялась в невидимых солнечных лучах, хрустел снег, всюду слышалось дыхание животных, а где-то в тенистых распадках яркими жёлтыми коврами всё ещё светились лиственницы.

В середине дня на одном из многочисленных ручь-ёв, которые приходилось преодолевать, сделали очередной привал. Звучание бегущей воды, её блики на перекатах не успевшей замерзнуть речки вызывали в памяти забытое с детства чувство радости, которой хотелось поделиться. Андрей вспомнил, как упирался и не желал принять предложения кочевать с оленями, и ему было уже неловко от того каприза. Возможно, старик догадывался, и его тактичное молчание, вместе с тем искрящиеся глаза говорили о том, что он тоже испытывает удовольствие от общения с новым человеком.

Дялунча несколько раз делал короткую остановку, но всякий раз, чем-то недовольный, вынуждал караван двигаться дальше.

Последнее место было выбрано со вкусом и знанием дела. Вода была рядом, ветер шумел по макушкам деревьев, но не задувал костра, а олени тут же принялись разгребать свежий снег, отыскивая ягель.

Ещё на Индигирке, когда Андрей впервые вылез из палатки, словно зимовавший медведь, он отметил, что эвенки любят выбирать красивые места и очень бережно относятся к природе. Даже в спешке покидая место стоянки, они не оставляли никакого мусора, а всё, что говорило об их пребывании, было убрано.

Пока старик занимался оленями, Яна в считанные секунды развела огонь и соорудила место для отдыха, расставив нарты вокруг костра. Как полноправному члену бригады, Андрею поручили наломать сухих тонких веток лиственницы. Работа вначале увлекла его, но от резких движений и частого дыхания в груди снова возникло знакомое ощущение вакуума, а перед глазами забегали круги. Несмотря на то, что Андрей не подал виду, старик это заметил.

— Работай в удовольствие, не ломи, если на то нет особой нужды, — остановил его Дялунча, привязывая к одинокому дереву вожака стада. Крупный самец, тот самый Задира, который отбил у Висло-ухого несколько важенок, крутился на верёвке вокруг лиственницы, издавая резкие призывные звуки, ему отвечали другие молодые самцы: казалось, что всё стадо жило вокруг этого оленя.

— Твоя болезнь ещё долго будет тащиться за тобой. Старайся дышать медленнее, от холодного воздуха у тебя может закружиться голова. Пока мы бежали за оленухами, то совсем забыли про нашего больного, — произнёс Дялунча, при этом обращаясь к кому-то другому, словно этот кто-то находился рядом. Эта необычная манера иметь невидимого собеседника под рукой была характерной чертой для эвенка, вызывая у Андрея странное чувство присутствия рядом чего-то невидимого, но в то же время реального. Наверное, старик и вправду был шаманом и общался с духами, хотя допустить такое, глядя на щуплое тело эвенка и простоту его общения с собаками, оленями и людьми, было нелегко; для этого Андрею надо было самому побыть в роли таёжного обитателя. — Хоть и больной, а какого быка завалил, да ещё с одного выстрела, — продолжал старик, разводя руками и делая удивлённое выражение лица. — Расскажи кому — не поверят. Это хорошо, что внучка свидетель.

— А где наша амазонка? — спросил Андрей, оглядывая стоянку, стараясь скрыть смущение. Яны уже не было, как и собак.

— Амазонка волков смотрит, — улыбнувшись, коротко ответил Дялунча. — Наши олени лёгкая добыча для этих разбойников. Но им тоже надо кушать.

Напоминание о хищниках вызвало у Андрея чувство тревоги за Яну, при этом он поймал себя на том, что испытывает влечение к ней, за которое ему тут же стало стыдно.

Вскоре появилась Яна, раскрасневшаяся, с искрящимися глазами и, как всегда, загадочная и молчаливая, словно причастная к какой-то тайне.

— Видела двух, — наконец-то произнесла она после того, как привязала лаек и расседлала оленя.

— Чего не пугнула?

— Далеко было, патронов жалко. Волкам тоже надо кушать.

Все рассмеялись. Глаза старика светились удовольствием оттого, что внучка говорила его словами.

После трапезы старик в сопровождении собак пошёл сгонять оленей, и, пока его не было, Андрею захотелось поговорить с Яной:

— Что будешь делать, когда твой дед не сможет кочевать с оленями?

Яна внимательно посмотрела на Андрея, вероятно, услышав в вопросе нотки иронии.

— Ты знаешь, как умирает олень? — Андрей пожал плечами. — Олень может до последнего идти по тайге и вести за собой стадо, и ты никогда не скажешь, что он старый. Потом ноги его подкашиваются, и он падает. Дикие олени не болеют от старости, а наши олени все наполовину дикие. Они баютканы.
— Сокжои?

— Да, мой Ландо был наполовину сокжой.

— Но ты не ответила. Рано или поздно, но твой дед…

— Умрёт, ты хотел сказать. Конечно, мой дедушка не вечный. Никто не вечный, но ты не знаешь наших женщин. Они в тайге чувствуют себя не хуже, чем мужчины, они умеют всё.

— Ты красивая женщина, ты не сможешь жить одна.

— Я об этом не думаю. Мы идём на зимнюю стоянку, я смотрю за оленями, смотрю волков, смотрю следы соболя на снегу, а вечером мы поставим палатку, чтобы переночевать. Завтра всё может измениться. Я не думаю о том, что могло бы быть, так живут все эвенки. Мы живём путешествием, и оно дарит нам возможность не думать о будущем, оно приходит само во время движения.

Слушая девушку, Андрей не мог не отметить её способности говорить красиво и в то же время просто, в чём, скорее всего, угадывалось влияние старика. Однако для него, городского жителя, эти рассуж-дения выглядели наивными.

— У нас это называется жить одним днём. Только не обижайся.

Яна рассмеялась, но ничего не ответила.

— Ты очень трезво мыслишь для молодой девушки, тебя дед воспитал такой?

— Да, я очень люблю его.

— А твои родители, что с ними? Отец, мать…

— Не спрашивай о родителях. — Яна резко поднялась, поскольку появился Дялунча. Он подал команду, и все стали собираться, чтобы продолжать путь.

К вечеру погода изменилась, вместо слепящего солнца натянуло серую, похожую на туман, пелену, и вскоре по небу полетели хлопья снега, задул порывистый ветер. Старик резко остановил своего оленя и дал команду ставить палатку. Сам он, как обычно, принялся вязать самцов, без которых важенки могли спокойно пастись, не уходя далеко от табора. Время гона уже заканчивалось, но самцы всё ещё норовили скреститься рогами: то и дело по поляне слышался звонкий стук их богатых окостенелых рогов. Привязанный вожак недовольно ревел, порываясь проучить любого, кто посягнет на его собственность, но верёвка надёжно держала его на одном месте.

Палатку поставили быстро. Устройство её мало чем отличалось от обычной палатки, разве что размерами. Она была просторной, под сводами, вдоль её конька, тянулась длинная жердина, выходящая в небольшие круглые отверстия, на ней палатка и держалась; такую жердь вырубали прямо на месте или загодя из молодой лиственницы. Из нарт соорудили подобие настила для ночлега, укрыв их поверхность лиственничным лапником. Жёлтые иголки осыпались, и в палатке приятно пахло хвоей. Когда уже трещали дрова, чтобы было не так темно, старик приоткрыл дверцу печи, отчего стенки палатки осветило весёлым мерцающим светом. Улучив момент, когда Яны не оказалось рядом, Андрей спросил о её родителях. Дялунча огляделся, словно понимал, что ответ может кого-то расстроить: он долго не решался говорить.

— У неё отец был русским? — снова спросил Андрей.

— Русский, — ответил старик, почему-то грустно улыбаясь.

— Что с ним стало? Он умер?

Дялунча пожал плечами, глаза его как-то сразу потускнели.

— Он геолог. Руководил экспедицией. — Некоторое время глаза старика смотрели в пустоту, в них угадывалась тоска по ушедшему времени. — Я каюром тогда работал, несколько лет бродил по тундре, геологов водил. Олени тогда были во всех партиях, без них ведь далеко не уйдёшь по мерзлоте.

— Поэтому так хорошо говоришь на русском?

Дялунча, не скрывая удивления, улыбнулся:

— Моё детство прошло не только в тайге. Я вырос в детском доме, после войны. Кого там только не было… Мы не знали, что такое национальность.

— Твои родители участвовали в войне?

— Нет, не участвовали, они всегда жили здесь, в тайге. Пока шла война, они пасли оленей, мясо отдавали на фронт. — Эвенк смолк и надолго ушёл в себя. Андрей догадывался, что в памяти старика хранятся воспоминания, о которых трудно говорить, и молчал. — Кто-то написал донос. Весной в тайге голодно, отец отрезал половину рогов, пока они были ещё мягкими, чтобы накормить меня. Для детей очень хорошее средство от болезней, особенно весной, когда мало витаминов. Было собрание колхоза незадолго до этого, там проголосовали, чтобы не срезать рога. Запретили. Отец тоже был там, но руку не поднял. Кто-то, наверное, запомнил.

— Его репрессировали?

— Можно и так сказать. Я его больше не видел. Мать тоже долго не прожила, надорвалась. Не думай, что эвенки сытно живут. Бывает, что во рту неделями нет хлебной крошки. В детдоме я научился всему, и хорошему, и дурному. Даже курить научили. Потом в армии служил, как все. А вернулся, тогда только в тайгу пошёл работать, в бригаду оленеводов. Такие табуны были… По тысяче голов стада, бывало, собирали. Работы столько, что сутками не спали, летом ведь солнышко долго в небе, а светает рано. Весь день на ногах, на комарах, прямо на оленях и спали. Но, по мне, это лучше, чем жить в городе. В посёлке у меня тогда комната была, светлая, на две стены по окну, радиоприёмник… Хорошо было, свой угол, соседи. — Старик надолго замолчал, по глазам было видно, что время это было для него особенным, быть может, единственным, что напоминало о той послевоенной жизни. — Однажды вернулся после кочёвки, стою посреди комнаты и ничего не узнаю, всё чужое, незнакомое. Так страшно стало… Словно в чужой дом попал, где все давно умерли. Выбежал на улицу, как рыба воздух глотаю, а возвращаться боюсь. Так и не вернулся. В тайге хорошо. Жену будущую встретил, Ульяну. Она тоже не могла в посёлке жить, со мной всюду была. Эвенки так и живут: где муж, там и жена. А потом олени никому не нужны стали, и все стада под нож пустили. Вот пришлось податься на заработки на Яну, река такая есть, может, слыхал?

— Внучку Яной назвали поэтому?

Старик кивнул.

— Дочка моя, Настя, уже школу закончила тогда, интернат. Взял её с собой.

Старик снова умолк, прислушиваясь к тому, что происходило снаружи.

— Без денег трудно в жизни, но для эвенка они бумажки. Ему лес нужен, тайга, — словно оправдывался старик, глядя на огонь.

— А потом? Она влюбилась в начальника экспедиции?

— Как дурная. А у того своя семья в Ленинграде. На следующий год прислали другого начальника, этого больше не видели. А Настя родила нашу Яну. В посёлке с ней не здоровались, нагуляла, говорили. Так ещё и нос задирала. Яна-то в детстве беленькой была, среди детворы бегает, как зайчонок зимой. Дразнили даже. А Настя потом сошлась с одним якутом, Генкой Дежнёвым. Мы тоже Дежнёвы. По матери-то мы Дежнёвы. Казака такого слыхал? Нос открыл. Ну, Чукотку. Должен знать.

Андрей кивнул, припоминая недавний разговор о русских фамилиях среди местных аборигенов, которые вместе с именами приняли и религию. Хотя, наблюдая за поведением эвенков, он не заметил большой набожности. Они были добры, простодушны и очень скромны.

— Что с Настей стало потом?

— Угорела ночью. В Кубергане жила, в интернате поварихой работала. После того, как в экспедиции поработала поваром несколько лет, уже не хотела кочевать по тайге. Яна тогда в интернате училась, домой редко приходила. А чего туда идти…

— Выпивали?

— Частенько. Эвенку никак нельзя пить, ни капли. Трубу в доме закрыли рано, а холод собачий стоял тогда, градусов пятьдесят. Ну, и угорели оба, вместе с собакой. Яна выросла при мне, с оленями. Но и поучиться успела, в Хабаровске, в институте культуры. Хореографом хотела стать, у неё с детства страсть была, вечно превращалась то в оленя, то в сову. Смешила всех, любила, когда ей хлопали. В институте её хвалили, но в городе не смогла жить. Эвенку тесно в городе. — Дялунча обернулся и перешёл на шепот: — Роман у неё там был, с преподавателем, а у того семья, жена молодая, дети. Но это между нами. Поэтому в тайгу и убежала. А мать она любила, жалела её. Вот нынче были на могилке, обновили крестик. Ты молчи, рассердится, ругать меня будет.

— Вы были в Кубергане?

— Поблизости, стояли, кондачили. По-наше-му — рыбу ловили. У нас там родня живёт, да полдеревни родственников. Женихов столько, что по улице не пройти. Все сватаются к нашей Яне, она у нас особенная.

— Почему же не выберет? — спросил Андрей, вдруг почувствовав, что история с женихами его как-то зацепила. Он даже почувствовал ревность, словно девушка уже могла принадлежать ему. — Будет тебе помощник.

Старик перевёл взгляд в пустоту, потом с грустью произнёс:

— В Кубергане нельзя. Эвенки и так вырождаются, мало нас. А когда кровники сходятся, то дети болеют. Раньше строго следили за этим. Сейчас забыли. — Дялунча неожиданно подскочил, словно его ужалили, и стал возиться с печкой. В ту же секунду полог раскрылся, и появилась Яна, как обычно розовощёкая, с горящими глазами. По её внимательному взгляду было ясно, что она догадалась, о чем могли говорить в её отсутствие.

— Мне никто не нужен, — по-детски трогательно и вместе с тем резко произнесла она, косо поглядывая на деда.

— Ты это про что, внучка?

— Не притворяйся, я догадалась, о чем вы без меня говорили. От ваших пересудов у меня нос зачесался. — Все дружно рассмеялись. Девушка приоткрыла крышку котелка, вдыхая ароматный запах еды. — Собаки соболя загнали на дерево.

— Где же добыча? Соболь не помешает пустому карману.

— Патроны забыла.

Старик заливисто рассмеялся, при этом хитро поглядывая на гостя.

— В голове нашей Яны появились посторонние мысли, а тут ещё и нос зачесался. И говорит после этого, что никто не нужен. Если охотница забыла пат-роны, значит, её сердце охотится на другую жертву.

Дялунча опять рассмеялся, а сама Яна, как и Андрей, покрылась пунцовой краской.

Ужинали молча, как обычно, из общего котелка, по очереди запуская туда каждый свою ложку. Ровно половину оставили на завтра, что в тайге для эвенков было правилом, чтобы не терять времени на кочёвке. Перед едой Андрей неизменно выпивал кружку горького лекарства, вкус которого уже не казался противным, напротив, этой горечи хотелось побольше. Но Дялунча сказал, что рецепт проверен временем и менять его он не будет. Он пообещал, что скоро к Олешке вернутся прежние силы. Когда Андрей спросил, почему его зовут Олешком, то Дялунча напомнил, что в нём теперь два существа, одно из которых личный олень Яны. Она-то и придумала это имя — Олешек, или Олег, но называть так Андрея в его присутствии всё ещё стеснялась.

— Вы и вправду верите, что душа оленя может вселиться в человека?

— А что ей может помешать? — спокойно ответил старик. — В этой жизни люди ведь могут жить душа в душу. Так почему душе оленя не подружиться с человеческой душой.

— Ради меня вам пришлось убить оленя? Я не знаю, как отблагодарить вас за это, — сказал Андрей, обращаясь к девушке.

Глаза Яны широко раскрылись и наполнились слезами.

— Я не жалею, — произнесла она тихо, но твёрдо.

— Когда поголовно стали резать всех оленей, то в округе не осталось ни одного оленя, — прервал молчание Дялунча. — Я тогда последний раз с геологами ходил, к северу от Байкала. Встретил там в тайге карагасов, народ вроде нас, только их ещё меньше. У них выпросил двух важенок. Давал деньги, но они не взяли. Сказали, что если у них не станет оленей, то придут ко мне. Я согласился. Всё лето вёл их домой, сюда. Потом в загоне держал, в лесу, выпускал только с колодками. А когда пришло время гона, пришёл сокжой. Такой сильный был, что с напору загородку сломал и увёл важенок. Вот как в этот раз, точь-в-точь. На второй день только отыскал их. Не собаки, так ещё не отдал бы их сокжой. Весной они принесли детёнышей, пыжиков. Один из них был нашим Ландо. Вислоухий был, потому так и назвали его. Ландо по-нашему — вислоухий. Непослушный был, упрямый. С большим трудом к вьюкам приучили, но Яну нашу он любил. Когда маленькая была, даже позволял катать на себе. От него пошло наше стадо. Ты не бери на сердце его смерть. Олени в тайге гибнут десятками, от волков, медведей. Жизнь простая, когда кроме борьбы нет ничего другого. Борешься и выживаешь. Эвенки живут, пока живут олени. Олени живут для эвенков.

Дялунча поднялся и вышел из палатки, словно хотел скрыть свою боль от посторонних глаз.

— Странно всё это, — сказал Андрей, размышляя над рассказом старика. — Мир живёт одной жизнью, а у вас здесь другая. И вы не такие. Жалко мне вас.

— Что тебе жалко? — спросила Яна, блеснув глазами в полумраке палатки.

— Вы как будто из другого мира и упрямо пытаетесь в нём оставаться, сохранять его. Но для чего? Ради чего держаться за старое? Вокруг неизбежно всё меняется, всё бежит вперёд. Будущего не остановить.

— Нам ничего не надо ни от того мира, ни от будущего. У нас есть всё сейчас.

— Но ведь якуты, они же в посёлках живут, кажется. И твоя мать. Она же не захотела жить в лесу. И таких эвенков должно быть всё больше.

— Что ты знаешь, — резанула Яна, тут же выскочив из палатки. Андрей понял, что влез в чужую тайну и нарушил слово, данное старику.

Эвенков не было долго. Андрей слышал, как они возились с оленями, неспешно переговаривались, как всегда на двух языках, а когда вернулись, он уже лежал, закутавшись в спальный мешок и делая вид, что спит. Андрею было и неловко, и обидно.

Следующий день повторил предыдущий, ещё затемно они собрали в караван вьючных оленей и снова двинулись в путь. Дялунча шёл первым на своём учаге, как обычно ведя за собой сразу пять навьюченных оленей, следом шли три пары оленей, запряжённых в нарты, во главе с упряжкой Андрея. В конце каравана, в компании лаек, курсировала Яна на седом резвом олене, ведя за собой ещё двух завьюченных животных. За плечами у неё неизменно висел карабин, и в её обязанность входило охранять стадо от волков, которые, как выяснилось, шли по пятам.

В этот переход они долго не делали стоянки, и когда солнце уже перевалило на вторую половину дня, Дялунча наконец-то остановился. Яна как будто понимала причину столь длительного безостановочного перехода и, как только караван остановился, сразу взялась за устройство очага. Андрею оставалось лишь наблюдать, как появился костёр, а на нём казан, полный оленьего мяса. Не задавая вопросов, он уже со знанием дела стал готовить место под палатку, выбранное эвенком, никто не вмешивался в его работу, каждый был занят своим, но Андрею казалось, что старик держит на него обиду за вчерашнее любопытство и несдержанность.

Однако вскоре всё прояснилось. Откуда-то снизу, из глубокого длинного распадка, послышался лай собак, его подхватили Найка и Чекан. Снизу стали доноситься позвякивания колокольчиков, шум рогов, задевающих о ветки деревьев: двигалось такое же стадо кочевых оленей: к ним присоединялся ещё один табун. Хозяином его была семья Трифоновых, состоявшая из пяти человек. Андрей сразу обратил внимание на их одежду. Мужчины все были обуты в меховые унты и длинные чулки, замшей наружу, и обычные армейские бушлаты, правда, вместо форменных ушанок были серые вязаные шапочки. Поверх меховых штанов на ногах женщины были красивые олочи, наподобие тех, что носила Яна, обшитые разноцветным бисером, и ярко-синяя куртка с капюшоном, на голове вязаная серая шапочка, на широком гладком лице красовались очки. Это была колоритная, немного полноватая, но очень подвижная эвенкийка по имени Алёна, по виду главная в семье. Её муж Илья, невысокий и степенный, как только поравнялся с Дялунчой, легко спрыгнул с оленя и без лишних громких возгласов поздоровался, словно они виделись неделю назад. Так же спокойно поздоровались и двое сыновей, нисколько не похожих друг на друга. Одного из них, старшего, такого же коренастого, как и отец, звали Тимофеем. Младший, Василий, был необычно высокого для эвенка роста, тонкий и изящный в движениях, с его лица не сходила детская и притягательная улыбка. Пятый из Трифоновых, Аркадий, был родственником Алёны, не то брат, не то племянник.

Пока готовилась еда, пастухи молча развьючивали оленей, ставили чум в отдалении, подносили к общему столу еду. Оба брата, занятые каждый своим делом, с любопытством поглядывали на чужака, перебрасываясь короткими фразами на своём языке, понять смысл которых было нетрудно — нахождение постороннего среди эвенков было для них событием. Между собой Трифоновы говорили на эвенкийском, но иногда почему-то переходили на русский. Это русское произношение оленеводов заметно отличалось от того, как говорили Дялунча и Яна. Внешне оно напоминало язык детей, которые умышленно смягчали согласные. Они и вправду напоминали больших детей, в прямом смысле, детей природы. Во взгляде Тимофея, лицо которого украшали чёрные стреловидные усики, угадывалась подозрительность, словно Андрей представлял для него преграду. Позже, во время еды, ловя на себе косые взгляды, Андрей понял, что между Тимофеем и Яной существует какая-то давняя связь. Догадаться было не сложно, парень был неравнодушен к девушке и не отрывал от неё взгляда, а значит, ревновал её к любому незнакомому мужчине.

Василий, застенчивый, с ямочками на щеках и яркими очерченными бровями, сразу вступил в контакт с Андреем. Он показывал устройство эвенкийского ножа, объясняя, почему его лезвие такое узкое. Такая форма была удобной при разделке суставов и хрящей, где широкое лезвие не годилось. Кроме того, имея заточку только с одной стороны, нож был первым инструментом во всех столярных работах, и с его помощью можно было даже стругать, а кончиком лезвия не только выковыривать костный мозг, который у эвенков считался особым лакомством, но и делать сквозные отверстия в дереве. Василий по-обещал научить Андрея управлять ездовым оленем, намекнув, что сидеть в санях для мужчины последнее дело.

Всюду по табору бродили олени, копытя свежий снег, их ветвистые рога на фоне заходящего солнца напоминали настоящий живой лес. Со всех сторон слышался рёв самцов, треск скрещивающихся рогов: время гона подходило к концу, и для обоих табунов встреча должна была ознаменоваться обновлением будущего поголовья. Наблюдая, как самцы борются за самок, обе семьи бурно переживали, чей олень одержит верх, и даже спорили, кто победит. У многих важенок ещё не прошёл период брачной игры, и эвенки не скрывали радости, когда самец покрывал самку. Причем для эвенков в этом не было никакой непристойности — так проявляла себя жизнь. Дялунча объяснил, что долгое спаривание оленей одного табуна ведёт к вырождению и болезням, и подобное соединение табунов практикуется постоянно, разумеется, по предварительной договорённости сторон. Для Андрея же было удивительно, как старик мог предвидеть встречу в тайге ещё задолго до появления второго стада на горизонте. Дялунча лукаво улыбнулся и показал на небо. Оказалось, ему подсказали вороны, которые всегда сопровождают оленей в тайге.

— Вороны и волки всегда рядом, — вздыхая, пояснил старик.

— Волки сейчас поблизости? — спросил Андрей, оглядываясь по сторонам.

— Им пока ещё есть чем набить животы. Снега немного, они на мышах отъедаются, зайцев гоняют, пока те ещё серые, — объяснял старик. — Но скоро ударит мороз по-настоящему, и для них настанут трудные времена. Для нас тоже. На зимней стоянке хлопот прибавится.

Во время стоянки Андрей снова обратил внимание, что все эвенки чем-то заняты, они живо общались друг с другом, делились новостями, интересовались буквально всем, что попадало в поле зрения. Пока было светло, Василий учил Андрея ловить на маут оленей. У него получалось легко и непринуждённо. Скручивая длинный кожаный шнур в кольца, он подходил на нужное расстояние к оленю и набрасывал на рога петлю. Уставший олень даже не двигался с места, просто стоял, вытягивая из любопытства свою морду. Его мягкие и тёплые губы шарили по рукам, в надежде полакомиться солью, и Василий не обманывал надежды животного. Некоторые самцы, всё ещё подчиняясь инстинкту, проявляли агрессивность, рычали, копытили свежий снег, исторгая из себя клубы пара и грозные трубные звуки: к таким оленям лучше было не подходить. В остальном это были очень смирные, послушные животные, своим поведением похожие на простых телят.

На ужин Алёна приготовила особое лакомство, название которого так и осталось для Андрея тайной. Ещё до снега Яна успела собрать много голу-бики. Эвенки придумали, как смешать голубику с олень-им молоком. При взбалтывании получался обычный йогурт, но более жирный и конечно же не сравнимый по вкусу с тем, что продавался в городских магазинах, однако эвенки, судя по всему, научились делать его намного раньше. После первой порции хотелось вторую, а там и третью.

Трифоновы привезли с собой много свежих хариусов, которых наловили незадолго до встречи в одной из многочисленных речушек, и потому после ужина Алёна взялась готовить на утро талу, передавая свой опыт всем, кто находился рядом, она хорошо говорила по-русски и была очень общительна. Нарезая рыбу небольшими ломтиками, Алёна посыпала её высушенным диким чесноком, одновременно объясняя, что и как надо делать. От такого мастер-класса у Андрея текли слюнки, и хотя у него был уже опыт в поедании сырой рыбы, эта оказалась особенно вкусной.

С появлением новых кочевников жизнь в таборе преобразилась, всё пространство вокруг наполнилось звоном бубенчиков, стуком колодок и лаем собак. Живой, хоть и непонятный разговор эвенков не давал Андрею замыкаться в собственных мыслях, а мысли возникали, и, чем дальше они продвигались на юг, тем сильнее проявляла себя тоска по дому и теплу.

По совету Василия Андрей пересел в седло, то самое, которое он чинил по просьбе Дялунчи. Для него выбрали самого спокойного и рослого оленя, на которого надо было ещё умудриться залезть. Для этого эвенки подводили оленя к какой-нибудь кочке или упавшему дереву и с него резко, и почему-то с правой стороны, залазили на спину оленю. Первые минуты езды давались с большим трудом, и Андрею приходилось напрягать всё своё тело, чтобы удерживать равновесие, одновременно лавируя между де-ревьями. Через час такой непривычной работы тела у него гудела спина и немели ноги, поскольку стремян у эвенков просто не было. В какой-то момент Андрея охватило отчаяние, он даже пожалел, что оставил сани, где не надо было трудиться, лишь сидеть и понукать оленей. Его тёплое и мягкое место заняла Алёна, и ему ничего не оставалось, как терпеть и учиться.

В одно мгновение мир изменился, деревья вокруг ожили, земля в буквальном смысле ушла из-под ног, острые сучья били по лицу, норовили скинуть со спины оленя, и сам учаг, казалось, умышленно петляя среди деревьев, выбирал самый неудобный путь. Андрею даже показалось, что эвенки специально устроили ему такое испытание и теперь смеются над ним. Но каждый был занят своим делом и не обращал внимания на драму, которая разыгралась между Лерде, так звали ветвисторогого оленя, и бледнолицым чужаком. Но постепенно тело Андрея привыкло, а всё его сознание переключилось уже не на то, как удержаться в седле, а на путь впереди. Олень почувствовал это, словно угадывая мысли седока, и уже не метался по кустам, а послушно нёс его на своей сильной спине, ловя глазами и ушами каждое движение человека.

Теперь Андрею хотелось показать свой триумф, и в первую очередь Яне, однако рядом с девушкой чуть ли не постоянно находился Тимофей. Неожиданно для себя Андрей почувствовал, что уязвлён. Ещё до встречи табунов Андрей поймал себя на мысли, что всё его внимание давно переключилось на девушку. И когда рядом с ней появился молодой эвенк, Андрей даже порадовался за ребят. Они оба были молоды и принадлежали одной культуре, тогда как сам он находился здесь вынужденно и его пребывание среди эвенков было вопросом времени. Однако, как бы он ни объяснял и ни оправдывал себе происходящее, девушка была ему небезразлична и влекла его: движением рук, голосом, запахом волос; она притягивала его не только как женщина, но чем-то неизвестным, иногда даже пугающим, словно и вправду была шаманкой. И чем больше он придумывал для себя причин, чтобы не думать о ней, тем сильнее существо туземки заполняло его сознание. Поначалу ему было просто интересно наблюдать за Яной, чьё поведение казалось загадочным и непонятным, но постепенно его стала притягивать и внешность её, во многом необычная, но яркая и неповторимая. В одиночестве им незаметно овладела ревность. Уже не с кем было поговорить во время привалов, было неудобно спрашивать её о всяких мелочах, открыто любоваться её лицом, гладким, с ярко выраженными очертаниями скул. Луновидные глаза, не то жёлтого, не то зелёного цвета, прячась в глубоких раскосых глазницах, всегда лучились мягким светом, выдавая в девушке природную доброту и доверчивость. Вместе с тем в них было что-то таинственное и властное, природу чего понять было нетрудно: во всех её действиях и словах угадывались самостоятельность и решительность. Лишённая какого-либо кокетства, она была настоящей, почти первобытной, и, если бы не её привычка говорить на русском языке, он бы подумал, что общается с человеком из другого времени.

Любуясь и одновременно ревнуя девушку к Тимофею, Андрей вполне сознательно сравнивал себя с этим скромным пареньком и видел свою кандидатуру в кавалеры куда более предпочтительной. Он прекрасно осознавал нелепость этих скрытых мечтаний, понимая, что всё это, рано или поздно, должно исчезнуть из его жизни как наваждение, и он вернётся в свой мир, где оставалась его семья, дом, привычная работа, друзья. В то же время для него было странным, что с того момента, как он оказался среди эвенков, образ Марьяны почти не возникал в его голове, а перед глазами стояла эта девушка.

В один из дней, когда караван двигался по заснеженной тайге, петляя среди сопок и пролесков, Андрей вдруг осознал, что находится в плену Сибири уже почти два месяца. Вокруг стояла настоящая зима, мороз щипал лицо уже нешуточно, заставляя постоянно отогревать нос и щёки, изо рта валил пар, и белое облако теплого дыхания поднималось над оленями, которые во время движения напоминали собой единое загадочное существо.

Перевалы и бесчисленные озёра, уже успевшие покрыться льдом, шли нескончаемой чередой, а конечная цель путешествия — поселок Хонуу всё ещё была где-то далеко-далеко. Иногда казалось, что эвенки умышленно петляют среди тайги, затягивая его возвращение домой, и уводят своих оленей вместе с ним в такие дебри, из которых уже не будет выхода. Однажды, представив, что тайга никогда не кончится и будет сопровождать его всегда, Андрей по-настоящему испугался, но не того, что действительно может не вернуться домой, а что всё это сон и, оказавшись в нём, он уже никогда не сможет проснуться.

Яна, поглощённая общим делом, наверное, внутренне осознавая, что может являться причиной странного состояния попутчика, держалась на расстоянии. При длительных стоянках она брала собак и в одиночку шла на охоту. Проходя мимо Андрея, бросала на него короткий пытливый взгляд, как будто звала за собой, и, когда возвращалась, снова проходила в опасной для него близости, словно показывая своё превосходство: в её котомке лежали один или два соболя. Братья также делали вылазки, соревнуясь с Яной в охоте, но их удача посещала реже.

Однажды старик по секрету печально поделился, что у Трифоновых никудышные собаки, которые хоть и хорошие медвежатники, однако не способны распознавать соболя. Они бросались на любой след, в результате чего охотник мог пробежать и один, и десять километров по глубокому снегу. Его же Найка могла определить, какой прошёл соболь: если он был сытым, то след его был непродолжительным, и зверёк сидел на какой-нибудь ближайшей лиственнице, переваривая пищу. Голодный зверёк мог уйти далеко, и за таким зверем Найка уже не шла. Дялунча шёпотом сказал, что такие собаки, как Найка, стоят огромных денег, но нет цены, за которую он продал бы свою собаку.

Общаясь с оленеводами, Андрей понял, что главным в жизни для них является именно охота. Летом эвенки промышляли рыбой, собирали всё, что давала тайга, при этом не заготавливали ничего впрок. Зимой они охотились на зверя, промышляли пушниной, а оленей использовали как транспорт, и только в редких случаях, когда не было иного выхода, выбирали самого слабого или больного для еды, пуская в дело всё, что оставалось от оленя — мех для одежды, жилы для ниток, кожу для верёвок. Олень был для эвенков главным гарантом их нелёгкой жизни в тайге. Эта жизнь так и осталась бы в памяти Андрея монотонной и однообразной, с бесконечными переходами с одного места на другое, с ожиданием очередной кочёвки и прочими бытовыми проблемами, если бы не случай.

Во время одной из стоянок к табуну подошёл медведь. Это было на закате, когда эвенки сидели у костра и дружно обсуждали дела, которые их могли ждать в Хонуу. Не обращая внимания на лай собак, медведь напал на один из оленьих гуртов и отбил от него молодого телёнка. Он легко расправился с животным, сломав ему позвоночник, и поволок в глухой низменный распадок. В одно мгновение весь табор пришёл в движение, отвязанные лайки тут же сорвались по следу зверя, и вскоре тайга наполнилась жутким свирепым рёвом и лаем собак.

— Это шатун, — почему-то шёпотом произнёс Дялунча, проверяя карабин. — Надо идти выручать собачек, этого зверя следует проучить. Плохой медведь, нехороший. Хороший медведь себе берлогу нашёл, кишки почистил, десятый сон видит. А этот не нагулял жира, шатается по тайге, теперь не успокоится, пока не убьём его. — Старик с тревогой посмотрел в сторону, куда убежали собаки. — Внучка что-то долго ходит, видать, соболь хитрым оказался, перехитрил нашу Яну. Но, может, это и хорошо. Женщине нельзя стрелять в медведя.

Андрей поднялся идти, но старик замотал го-ловой.

— Оставайся здесь, будешь только мешать, без ружья на охоту не ходят. Медведь опасный зверь, когда добыча в его зубах, так просто не отдаст. У нас хватает охотников, не волнуйся.

У костра уже стояли наготове все, кроме Алёны. Та, словно не зная причин суеты, ходила среди оленей, успокаивая их, как напуганных детей.

— Разожги поярче огонь, — попросил Дялунча. — Поставь воду греть в большом котле, может понадобиться. Про печку не забывай. Найди в палатке аптечку, там бинты, пусть будут наготове.

Поймав растерянный взгляд Андрея, Дялунча грустно улыбнулся и пояснил:

— Это если кто из собак пострадает, не приведи бог.

Неожиданно Дялунча перекрестился и вслед за Тимофеем ушёл в сумеречный лес. Что-то зловещее и пугающее было в этом контрасте тёмной ломаной стены приполярной тайги и красноватого марева заходящего солнца.

Выполняя наставления старика, Андрей почувствовал настоящую тревогу. Это было совершенно незнакомое чувство, непохожее на то, что он испытывал на порогах Индигирки и даже когда блуждал в окрестностях ингушского зимовья. Здесь он благодаря природному инстинкту чувствовал присутствие дикого зверя и, несмотря на близость костра, испытывал страх. Алёна не могла не заметить этого и, подойдя к нему, предложила подогреть чай.

— Не волнуйся, наши охотники своё дело знают. Только бы собачки не пострадали. Страха они не знают, а за человека жизнь отдадут. — Глаза Алёны были задумчивыми и смотрели куда-то в прошлое. — Без собак никакой эвенк не проживёт в тайге. Оборони Бог от беды, — говорила она своим особым языком, при этом и сама напоминая большого доверчивого ребёнка.

Несколько минут они сидели в молчании.

— Нравится тебе наша Яна? — неожиданно спросила Алёна, нарушив тревожную тишину, подкладывая в костёр сухую ветку. — Вижу, что нравится. Она многим нравится. Такие, как Яна, редкость. Тимофей наш сватался к ней прошлой весной. — Алёна надолго замолчала, тяжело вздохнув. — Хорошая была бы пара. И со стадом было бы легче управляться. А то всё вдвоём да вдвоём. Никаких рук не хватит, — с нотками сожаления, словно сама себе, говорила Алёна.

Неожиданно тишину расколол выстрел, потом, после короткой паузы, ещё несколько. Лай всё это время не прекращался, перемешиваясь с визгом и рёвом. Выстрелов было так много, что и Алёна растерялась. Она вдруг засобиралась, разговаривая сама с собой на своём языке, потом, не находя места, села к костру, зачерпнула из котелка чаю, пригубила и вдруг выронила кружку прямо в огонь.

— Горе-то какое!.. — воскликнула она почему-то на русском, вскочила и побежала в темноту.

Андрей остался один. Непредсказуемое поведение женщины привело его в замешательство, он сделал попытку побежать за Алёной, но в этот момент из темноты появился Аркаша. Задыхаясь от волнения и быстрой ходьбы, он хрипло произнёс:

— Тимоху задрал.

Андрей кинулся в палатку, искать аптечку. Руки его тряслись, всё валилось из рук, аптечка не находилась. Снаружи уже слышалась суета, скулёж одной из собак. Андрей понял, что произошло нечто ужасное. Неожиданно появилась Яна. По её взволнованному виду и частому дыханию было понятно, что она только что прибежала на выстрелы. Тимофея унесли в чум, и то, что могло происходить там, вызвало ещё большее волнение у Андрея. Не находя себе места, он натыкался на людей, задавая один и тот же вопрос: «Что там случилось?» Вопрос так и завис в воздухе без ответа, и это ещё больше раздражило Андрея. Ему стало казаться, что все видят причину происшедшего именно в нём. У костра оставались только Яна и Василий, они сидели в молчании и смотрели на огонь.

— Чай никто не пьёт. Может, кто будет? — немного успокоившись, предложил Андрей, наливая из чайника в алюминиевую кружку.

— Если горячий, то давай, — кивнул Василий, принимая кружку. Его внутреннее спокойствие поразило Андрея. Он не видел истерики, напуганных глаз, причитаний или упрёков в адрес зверя. Неожиданно Яна встрепенулась. Она, по-прежнему не обращая внимания на Андрея, отыскала взглядом одну из собак, которую принесли на руках вместе с Тимофеем. — Неси её в палатку, ей тепло нужно, — приказала она Василию. — Погоди, на руки не бери, ткань подсунь, берите вдвоём, — уверенно командовала Яна. — Нитка нужна, с иглой. Ты будешь держать её, — обратилась она властно к Андрею, — голову и передние лапы. Держи крепко, чтобы не укусила и не вырвалась.

В палатке от горящего на растопленном оленьем масле фитиля света едва хватало, чтобы разглядеть под носом иголку. Пока Яна готовила нитку, Василий принёс светодиодную лампу, свет от которой казался неживым и холодным. Но всё же при этом свете можно было работать. Заправив в большую иглу волокно сухожильной нитки, стиснув зубы, словно рана была на ней самой, Яна стала осторожно зашивать распоротый живот и заднюю ляжку собаки. Хотой, как звали молодого, но крупного кобеля дымчатого цвета, часто дышал и всякий раз, ко-гда игла вонзалась в его тело, издавал пронзительный визг; удержать собаку было не просто. Пока Андрей держал собаку, руки его занемели, а лоб покрылся потом.

Закончив зашивать рану, Яна потребовала, чтобы Андрей продолжал держать собаку до тех пор, пока не перестанет скулить. Потом она укрыла собаку оленьей шкурой и наконец-то улыбнулась, на короткое мгновение прикоснувшись к его ладони. Свет этой неожиданной улыбки и тепло руки вывели Андрея из оцепенения, он вдруг почувствовал, что не просто увлечён девушкой: в нём таилось сильное и глубокое чувство, в одно мгновение волной затопившее всё его тело. Когда Василий ушёл, почувствовав себя лишним, и они остались одни, Андрей поймал её взгляд и признался в том, что всё время думает о ней. Яна удивилась, а потом неожиданно произнесла:

— Ты думаешь не обо мне, а о своих чувствах.

Андрей растерялся, он никак не ожидал, что девушка ответит таким образом на его признание. Он хотел спросить, почему она так решила, но потом понял, что девушка права: он был совершенно не-уместен со своими мыслями. Даже когда он расстроенный вышел из палатки, он думал не о ней, а о своей уязвлённости. А значит, все его чувства к Яне были проявлением его больного эгоизма, и осознание этого ещё больше задевало его ущемлённое самолюбие.

Он сидел у костра до того момента, когда по-явился старик. Присев рядом, тот положил руки на колени и долгое время смотрел вниз, словно разглядывал их: пальцы были испачканы кровью. Андрей зачерпнул кружкой из котелка и, бросив в неё немного снега, предложил полить на руки. Старик безучастно кивнул, мысли его были заняты другим. Перед тем как уйти в палатку, Дялунча долго смотрел в глаза Андрею, словно не узнавал его, а затем произнёс что-то на своём языке, немного помолчал и добавил уже на русском, вероятно, делая понятным для Андрея смысл сказанного. Фраза содрогнула Андрея. «Духи взяли плату за нашу удачу. Духи всегда возьмут своё».

Спали недолго. Никто не следил за печкой, и к утру в палатке стало так холодно, что своды её покрылись белым инеем. Выйдя наружу, Андрей застал соседей за спешными сборами. До места зимней стоянки, учитывая скорость, с которой шли олени, было ещё несколько дней пути, но Тимофей нуждался в срочной медицинской помощи. Василий на самых лучших упряжных оленях должен был везти брата в Хонуу. Он рассчитывал к ночи уже быть в посёлке, Алёна с основным караваном и стадом шла за ним следом. Переход этот был весьма рискованным делом, поскольку олени на большой скорости могли перевернуть нарты, попасть в бурелом, но другого выхода не было. Тимофей, укутанный в шкуры, лежал на нартах, не издавая никаких звуков, словно спал. Во всём его поведении угадывалась сила духа и вместе с тем отрешённость и покорность судьбе. Что ждало молодого парня в будущем, никто не знал.

Дялунча знаком позвал Андрея за собой, в руках у него был берестяной короб и топор, Яна, шедшая позади, несла мешок и небольшую кастрюлю. Андрей понял, что они идут к убитому зверю.

Ещё не совсем рассвело, и сквозь изломанные силуэты невысоких лиственниц просвечивало прозрачное голубое небо. На месте охоты чёрные пернатые уже караулили добычу. Поднявшись в небо, птицы долго кружили над деревьями, потом куда-то улетели. Поляна была изрыта следами борьбы, клочья медвежьей шерсти покрывали всё вокруг. Дялунча раскопал с вечера присыпанную снегом тушу и, указывая на следы борьбы, коротко поведал о том, что произошло вечером.

Сваленные сухие лиственницы говорили о том, что медведь, защищая свою добычу, в ярости метался, отбиваясь от собак, но, когда пришли охотники, он забыл о страхе и кинулся на первого, кого увидел. Им оказался Тимофей. Юноша не дрогнул и почти в упор выстрелил из винтовки. Он не успел перезарядить затвор, и медведь подмял его под себя. Лайки, словно осы, тут же облепили своего злейшего врага, выдирая из его боков и шерсть и мясо. Одна из собак оказалась сверху, вцепившись в загривок хищнику. В этот момент стрелять было нельзя, все боялись попасть в лаек, но как только медведь сбросил лайку, зацепив её кривыми когтями, все начали стрелять. Медведь в неистовстве ревел и метался и, лишь ко-гда одна пуля попала в голову, повалился на землю. Это был шатун, не нагулявший ни жиринки на своём словно из железа выкованном теле, и было неудивительно такое проявление выносливости и живучести зверя.

Без лишних слов Дялунча отрубил голову и отделил лапы, две из которых полагались Трифоновым. Вырубив топором грудину, он достал сердце и лёгкие, потом осторожно отделил желчный мешок, печень и почки; каждое его движение было точным и быстрым. Все внутренности, кроме желчи, которую обвязали ниткой и поместили в кожаный мешочек, сложили в берестяной короб. Затем Яна подала ему кружку, Дялунча зачерпнул из образовавшейся в груди медведя ёмкости крови и, прошептав короткое заклинание, сделал один глоток. То же самое сделала и Яна, протянув кружку Андрею. Тот некоторое время держал кружку в руках, глядя на кровь, но выпить её так и не решился. Он замотал головой и вернул кружку старику. Дялунча равнодушно кивнул и стал вычерпывать кровь в кастрюлю. После этого Яна и Андрей пошли обратно, а Дялунча остался. Яна объяснила, что, убив зверя, охотник должен договориться с духом убитого медведя, чтобы тот не преследовал охотника потом.

— Кровь пить зачем? — не сдерживая злой иронии и своего подавленного настроения, спросил Андрей. — Это тоже ритуал?

— Да, — сухо ответила девушка.

— Вчерашней крови, значит, мало?

Яна остановилась и стала внимательно рассматривать Андрея, словно видела его впервые.

— Ты не эвенк и не охотник. Ты не понимаешь.

— А всё-таки… Просвети, может, пойму.

— Чем кровь медведя хуже говяжьей? В ресторанах это блюдо даже как-то называется.

— Ростбиф.

— Да, наверное. Его ведь подают с кровью. И люди с удовольствием едят его, хотя могли и прожарить как следует. На скотобойне не меньше крови, даже больше, чем на охоте.

— Извини, но я не это имел в виду. Дело не….

— Ты думаешь, мне не жаль Тимофея? — резко перебила Яна. — Ты это имел в виду? Эвенки не пастухи, запомни. Они охотники, как и наши собаки. Охотник не знает страха перед зверем, если надо, пойдёт с одним ножом хоть на волка, хоть на медведя. Мы не выживем в тайге, если не будем защищать друг друга. Наши лайки и мы — одно целое. Ты жалеешь, что Тимофей пострадал, ведь так? Но если бы медведя убили сразу? Ты бы так не думал?

— Да, наверно, — сухо ответил Андрей, отворачиваясь и понимая, что ему возразить нечего.

— У нас нет выбора, и никто не знает, чем закончится охота для эвенка.

— Но кровь зачем пить? Я не пойму. Это же дикость.

— Дикость? Наверное. Она даёт нам отвагу и силу. В тайге не выжить без этого. Ты городской, по-этому тебя трясёт от страха, даже при виде убитого зверя, даже от крови. Ты просто чужой здесь.

Яна грустно улыбнулась, в её глазах не было насмешки, но после этих слов Андрей почувствовал внутри пустоту и досаду. До табора они уже ни о чём не говорили.

Дождавшись старика, без лишних слов и церемоний эвенки стали прощаться. Перед этим каждый из них пригубил крови и покормил огонь, а затем все разом оседлали своих оленей и тронулись в путь. Первым ходко пошли олени Василия. Закинув на спины рога и развевая на ветру ленты отвалившейся шкуры, они как один полетели по нетронутой целине. Ещё два запасных оленя, привязанные к его нар-там, так же в такт бежали следом. Когда стадо скрылось за белым бугром, на таборе воцарилась непривычная тишина, и только жалобное потявкивание привязанных собак нарушало это таёжное безмолвие.

— Ты мог уехать с Василием, — с блеском в глазах произнёс Дялунча. — Ночью был бы уже в посёлке. Что не пошёл?

В словах старика была логика, но в то же время читалась насмешка. Пока Андрей размышлял над вопросом, Дялунча возился с оленями, увязывая вьючных оленей в одну линию.

— Хорошо, что остался, мы привыкли к тебе, — произнёс он, не отрываясь от своего занятия. — Поймай-ка пока своего Лерде, можешь седло надеть. Справишься?

Андрей растерялся. Только что ему казалось, что эвенк, пользуясь случаем, издевается над ним, но, наблюдая за его спокойными глазами, он понял, что Дялунча, как и все эвенки, лишен этого качества. Эвенки могли сказать правду в глаза или пошутить, и то лишь для того, чтобы подбодрить, поднять дух, но унизить человека или оскорбить они не могли, да и не умели.

Ему долго не удавалось заарканить ветвисторогого, не получалось правильно скрутить маут, и всё это время никто не смеялся и не вырывал из рук аркан. В конце концов Андрей попросил помощи у Дялунчи. Тот по-детски улыбнулся и медленно показал, как собирать петлю при помощи кольца в основании маута. После этого они вдвоём проделали этот трюк, и когда у Андрея получилось, он легко набросил петлю на рога оленя, который не шибко-то и стремился убежать.

Вскоре их караван и стадо тронулись в путь. Лайки весело бежали по бокам, своим звонким лаем собирая оленей вокруг каравана. Пары запряжённых оленей тянули сани со скарбом, а они, восседая на своих учагах, вели за собой гирлянду нанизанных на кожаную верёвку вьючных оленей. Новый импульс изменил настроение всех, олени заставили людей переключиться на реальность, а она требовала внимания и силы.

Когда Андрей оказывался внутри этого каравана, ему казалось, что движется единое большое существо, где и люди и животные были словно заодно, с общим сознанием и целью. Эта цель долго не открывалась ему. Осмысливая слова Яны, от которых на душе всё ещё лежала обида, он стал понимать эту цель: ею была идея путешествия, в котором каждый эвенк, словно ребёнок, видел возможность соприкоснуться с чем-то новым и неизвестным.

Расширяя географию странствий, эвенк раскрывал своё сознание и душу до такого состояния, что они становились безграничными, и именно поэтому ни щедрость, ни любовь, ни отвага у них не имели границ. Но чтобы постигнуть то, что скрывало в себе это путешествие, недоступное простому городскому жителю, эвенк ставил на другую чашу весов всю свою жизнь. Вне тайги, лишённый возможности идти за оленями в это бесконечное пространство, которое безраздельно принадлежало ему, эвенк становился ненужным и умирал. Даже когда его тело всё ещё жило в стенах домов и квартир, руки его опускались, а глаза тускнели и уже не излучали того света, который мог бы не только согреть душу близкого человека, но и вселить силу и радость жизни. Это почувствовал Андрей, когда Дялунча поблагодарил его за то, что он не ушёл вместе с Трифоновыми. Обычные слова — «мы к тебе привыкли» — открыли для него простую истину: для эвенка нет ничего дороже близкого человека и доверия к нему. В этом заключалась суть любви, которую эвенк не скрывал, ни к людям, ни к живой природе.

Они сделали один дневной переход, во время которого Андрей почти не разговаривал с Яной. Старик больше общался с животными, а вечером уединился у костра и до глубокой ночи разговаривал с духами. Андрей догадался, что Дялунча молится за пострадавшего Тимофея, подтверждением тому была небольшая картонная иконка Богородицы в углу палатки, рядом с которой горел масляный фитиль; старик подливал в него масло почти до самого утра.

Во второй половине следующего дня караван упёрся в водную преграду, это была река. Таких таёжных рек за время кочёвки они пересекли бесчисленное множество, но эта, под необычным названием — Илин-Этилях, казалась непреодолимой для оленей. Река, во многих местах уже перехваченная льдом, делилась на множество проток, образуя длинные, заросшие частоколом сухостоя острова. Постояв некоторое время у воды, от которой поднимался белый плотный туман, и дождавшись, пока все олени соберутся в один гурт, Дялунча молча направил караван вверх по течению. По его уверенному поведению можно было догадаться, что старик знает, куда вести оленей. Пройдя вдоль берега пару километров, Андрей с удивлением обнаружил, что река исчезла, вернее, превратилась в узкий ручей, словно нырнула под землю. Места были топкие, но грунт, прихваченный морозом, уже мог держать оленей, и те, следуя за вожаком, не спеша перешли низменную пойму и направились вдоль протоки уже вниз по течению, словно знали дорогу.

— Скоро привал будем делать, — предупредил Дялунча, чему-то улыбаясь. — Ты скоро будешь дома.

Андрей подумал, что старик, скорее всего, имел в виду Хонуу, от которого до его настоящего дома было ещё очень и очень далеко. Всё же слова приобод-рили Андрея, однако вскоре он ощутил прилив необъяснимой тоски. Оглядываясь вокруг, он понял: всё, что окружает его, через несколько дней исчезнет, останется в прошлом и, скорее всего, никогда не повторится. Подойдя к небольшому ручью, олени, словно по команде, остановились. Это было место последнего привала. Снимая вьюки, Дялунча объяснил, что путь каравана лежит вверх по реке, на перевал, где и будут зимовать олени. Ему же, чтобы попасть в посёлок, придётся подняться по ручью, держа путь строго на юг, и, перевалив водораздел, спуститься к Индигирке. Посёлок Хонуу появится сам, если идти по реке против течения. В словах старика было столько обыденности, словно Андрею предстояло путешествие на соседнюю улицу. Поймав растерянный взгляд, старик громко рассмеялся:

— Не пугайся, с тобой пойдёт Яна.

Последние слова хоть и успокаивали, но вместе с тем задевали его самолюбие. Андрей попробовал возразить, но Дялунча пресёк его потуги:

— С тайгой не шутят, один ты можешь заблудиться. Да и внучке тоже надо в посёлок. — Старик сделал паузу и лукаво улыбнулся. — А может, ты желаешь остаться, до весны? Тогда тебе никуда ходить не надо. Яна сама напишет телеграмму, что с тобой всё в порядке…

Андрей впал в замешательство. Поймав его потухший взгляд, Дялунча рассмеялся ещё громче:

— Это была шутка! Всё, делаем привал.

Снова ставили палатку, развьючивали оленей, готовили на ночь дрова. Привязанные собаки скулили и просились на волю. Не говоря ни слова, Яна взяла мелкокалиберную винтовку, закинула за плечи видавшую виды понягу, прикреплённую к резной деревянной дощечке, положив в неё кусок юколы и, отвязав Найку и Чекана, пошла в лес. Глядя, как собирается девушка, как удаляется её одинокая фигура в темноте хвойника, Андрей снова испытал чувство тоски и зависти. В неспешных, но уверенных действиях эвенки он увидел то же самое проявление цели — идти в неизвестность. И хотя для Яны цель была иной, а именно — добыть зверя, внутренне, в своей скрытой форме целью было идти в неизвестное, чтобы испытать себя.

— Хочешь составить компанию? — оторвал Андрея от размышлений Дялунча. — Ты, наверное, волнуешься за нашу амазонку?

— Есть такое, — согласился Андрей, пряча глаза. — Она взяла мелкашку, а вдруг медведя встретит.

Дялунча покачал головой:

— Когда рядом эвенкийская лайка, охотнику ничего не страшно, даже медведь.

— А если нет лайки, ну, без собаки если оказался в лесу? Тогда как?

— Тогда нет и эвенка, — рассмеялся Дялунча. — Шучу. Без собаки у эвенка есть голова на плечах.

Андрей сразу вспомнил, как бродил без ружья по тайге и ночевал во время ливня. Он рассказал об этом старику, и тот долго молчал, вникая в суть рассказа.

— Твою бруснику потоптал мишка косолапый. Они шибко любят ягоду, по осени отъедаются. Тебе повезло, что не напоролся на него. Медведь может так увлечься, что не заметит человека. Напуганный медведь непредсказуем. Я бы не стал бродить по лесу без ружья, да и вообще, без причины в тайгу незачем ходить. Твои друзья должны были остановить тебя. Странно, что они тебя отправили гулять. Но хорошо, что всё обошлось. Ты просто везучий, вот что я тебе скажу.

Услышав всё это, Андрей почувствовал, как тело в одно мгновение обмякло, ему вдруг стало страшно от осознания того, что он был на волосок от встречи с диким зверем. Но старик словно почуял в его глазах растерянность и выдернул из этого состояния, как делал это неоднократно, когда Андрея одолевали тоска и уныние.

— Не стоит вспоминать о плохом. Плохие воспоминания могут окружить человека в будущем. Лучше помоги мне, разведи костёр, будем голову варить. Мне ещё надо оленей привязать, колодок понаделать, а то разбредутся до самого Хонуу. Яне поручить хотел, а она, видишь, сама решила, что нужнее для неё. Собаки соболя почуяли, пусть промнутся. По секрету скажу тебе… Внучка подарок хочет сделать на прощание.

Андрей почувствовал, как лицо покрылось крас-кой. Он хотел возразить, но тут же передумал. Это было бессмысленно.

— Пока наш медведь будет вариться, мы с тобой баню сделаем. Тебе надо старый пот смыть перед тем, как к людям идти.

Во время кочёвки они уже не раз делали то, что Дялунча называл баней. Это была небольшая брезентовая палатка, внутри которой помещался лишь один человек, раскаленные камни и бак с горячей водой. Камни нагревали над костром в эмалированном ведре, у которого вместо дна была металлическая сетка, а затем относили в палатку-баню. Когда плескали на камни, в ней становилось жарко, как в настоящей парной, и хватало десяти минут, чтобы полностью избавиться от грязи и пота. Именно поэтому за время пребывания в тайге Андрей ни разу не почувствовал от эвенков неприятного запаха. От них всегда пахло оленями, хвоей, порохом и морозным воздухом. И одежда их, и тело — всё пребывало в чистоте и опрятности.

Растворяясь в простых житейских делах, связанных с таёжным бытом, Андрей неожиданно для себя стал по-новому видеть свою жизнь. Таская вьюки во время привалов, заготавливая дрова, орудуя ножовкой и распиливая молодые лиственницы на колодки, поддерживая огонь, ему некогда было даже вытереть пот со лба. При этом он ощущал необычный прилив силы и спокойствие, от чего тело наполняло цельностью: работа не требовала того раздвоения личности, лукавства и изворотливости, которые были свойственны ему в той жизни, куда он вскоре должен был вернуться и о которой мечтал. Здесь, среди природы, любая работа требовала полной самоотдачи и завершения, отчего в сознании и теле непременно возникало удовлетворение, тогда как в городе работа изнуряла и редко приносила радость. Он и раньше чувствовал, как тяготит его эта внешне самодостаточная и комфортная жизнь, а точнее, существование, плата за которое не соответствует реальным затратам. Но тогда у него не было выбора и не с чем было сравнить, теперь же, будучи вовлечённым без остатка в новую реальность, он не мог не видеть фальши и даже бутафории той жизни. Конечно, здесь его тело каждый день испытывало перегрузки, болела спина и ноги, было холодно, и всякий раз утром, вылезая из спального мешка, он вспоминал теплоту мягкой домашней постели. Но ТАМ не было тех снов и видений, которые сопровождали его среди заснеженной тайги, не было белого чистого снега и радости от встречи с новым днём и солнцем, востор-женных собак и добрых оленей, не было отзывчивых и бескорыстных людей, способных разделить эту радость.

Потом готовили медвежатину. На глазах у Андрея Дялунча ободрал медвежью голову и положил её варить в большой котёл. От котла исходил приторный и тяжёлый дух, заглушить который не могли бы ни соль, ни перец, и для Андрея было непонятно, как это варево можно употреблять в пищу. Он знал, что у эвенков варёная голова медведя считалась не просто лакомством, в ней содержалась особая сила животного, способная перейти к тому, кто добыл его в равном поединке.

Следя за костром и привыкнув к запаху, Андрей незаметно для себя стал испытывать желание попробовать, но старик запретил. Вскоре чувство голода стало таким сильным, что Андрей уже не замечал того духа, который сначала вызывал в нём отвращение. А когда из леса появилась Яна, раскрасневшаяся от быстрой ходьбы и в приподнятом настроении, он уже едва терпел. Яна вынула из котомки чёрного соболя и, словно дразня всех присутствующих, в том числе и собак, потрясла им над головой. Лайки прыгали вокруг и лаяли от восторга: собаки знали, что им причитается.

Когда Яна была ещё на охоте, Дялунча успел сходить в баню. После неё он выглядел помолодевшим лет на десять. Следом за ним пошёл и Андрей. Помывка не заняла у него много времени, и, пока на таборе были только он да старик, Андрей набрался смелости и окунулся в речку. Ни с чем не сравнимое чувство после купания сопровождало его весь вечер.

Потом они перенесли котёл в палатку, где уже красными боками вовсю грела железная печка, но не простая буржуйка. Высокая и узкая, с плоским верхом, она отвечала всем требованиям таёжного быта, быстро нагревала и не занимала много места. Вокруг печки были выложены камни, отграничивая пространство печи от всего остального пола. Этот пол для тепла всегда выстилался слоем лиственничного хвороста, при необходимости хворост шёл на растопку печи во время приготовления завтрака: здесь всё было продуманно.

Ужинали при свете отблесков огня в приоткрытой дверце. По странной традиции медвежий бульон ели одной ложкой, при этом и Дялунча, и Яна, перед тем как начать трапезу, на своём языке произносили какое-то заклинание. Андрей понял, что имеет дело с очередным обрядом, а точнее предрассудком, пришедшим из древности. В один из моментов он даже хотел высказать своё мнение по этому поводу, но, вспомнив, как сутки назад, у костра, Алёна увидела то, что произошло за полкилометра от табора, передумал.

После ужина Яна тоже пошла в баню. Пользуясь случаем, Андрей спросил старика, как они вдвоём будут управляться с оленями, когда он уйдёт от них. Дялунча пожал плечами и загадочно произнёс:

— Когда засыпаешь, нет полной уверенности, в каком мире проснёшься завтра. Что же думать и горевать о далёком будущем. — Потом старик лукаво улыбнулся: — У Яны есть брат, двоюродный. Он сейчас в армии. Хороший парень. Весной он вернётся и займет своё место.

Неожиданно за стенками палатки раздался ис-тошный крик, даже визг. Андрей пулей выскочил наружу. То, что он увидел, вызвало в нём и шок, и восторг, и неловкость, при этом Дялунча даже не пошевелился, словно знал причину этого крика. Голенькая Яна стояла под камнем, с которого только что спрыгнула в ледяную воду. Тело её, наполненное молодой энергией и свежестью, словно пылало ярко-розовым цветом, а лицо излучало восторг. Андрею хватило двух секунд, чтобы осознать, насколько она хороша и естественна в своей наготе. Он не просто испытывал влечение к девушке, она его заполнила до краёв, и всю ночь перед его глазами была обнажённая фигурка Яны.

Утром его разбудил треск горящих дров в печи. В палатке приятно пахло горелой хвоей, это Дялунча кидал в топку хворост. Тонкие лиственничные ветки, словно порох, тут же охватывало пламенем, горела смола, печка гудела, уже успев покраснеть одним боком, а на плите шипел чайник. Картина, ставшая привычной за время путешествия, вызывала в памяти Андрея давно забытые детские воспоминания, связанные с жизнью в деревне.

— Вылезай медведь из берлоги, — бурчал чем-то довольный Дялунча, колдуя над печкой. В палатке всё ещё было темно, но при этом чувствовалась разница между ночной темнотой и предрассветными сумерками. Утром было как-то веселее, чувствовалось предвкушение чего-то нового и хорошего. — Внучка уже оленей собирает в дорогу.

При слове «оленей» старик делал ударение на последний слог. Поначалу это коробило уши, но со временем Андрей и сам стал говорить точно так же.

Пока Андрей одевался, старик собрал ему в дорогу вещмешок, положив туда спички, немного сухой берёзовой коры, на случай разжигания костра, кусок медвежьей грудины и мешочек с мукой. Последними были вязаные серые варежки.

— Это Яна связала тебе на память, — произнёс почему-то полушёпотом Дялунча. — Она у нас мастерица, будут про запас.

Потом он снял со своего пояса нож и подвесил его на пояс Андрея, показав, как должен висеть нож, а именно, с правой стороны и лезвием вперёд. Чтобы не голодать в дороге, он дал двух завяленных омулей. Андрей знал, что при необходимости на одной такой юколе охотник мог прожить несколько дней. Порывшись в вещах, Дялунча всучил, именно всучил, Андрею тысячу рублей. Купюра была свёрнута в трубочку и помещалась в обычной латунной гильзе. Когда Андрей запротестовал, старик сделал властное лицо, в то же время выражая удивление:

— Или ты собираешься попрошайничать в посёлке? Телеграмму на что будешь отсылать? Бери, потом вернёшь, если захочешь. В тайге этим только костёр можно разводить, и то не всегда.

Слова старика вернули Андрея к суровой и серой реальности, которая ждала его в цивилизованном мире. Он стал задавать себе вопросы — как сможет получить деньги по почте без наличия документов, как будет покупать билет на самолёт, если деньги всё-таки удастся получить… Вопросов было много, ответов ни одного. Но выбора не было. Больше всего вызывал недоумение его таёжный костюм, состоявший из красной вязаной шапочки, принадлежавшей до этого Яне, армейского бушлата, в котором он начал своё путешествие по реке, коротких унтов и меховых чулок поверх штанов: рукавицы были не в счёт.

На завтрак ели холодец из медвежьей головы. Самозабвенно вышкрябывая ложкой со дна котла, Андрей вызвал у старика одобрение. Такая пища, по его словам, могла долго согревать тело изнутри, не-смотря на то, что была холодной. Всё дело было в медвежьем жире, который начинал действовать уже в самом желудке, согревая кровь и давая силу бывшего хозяина тайги.

— Пройдёшь километры играючи, — заверил Дялунча, хлопая Андрея по плечу, — если чёрт на плечах не повиснет.

Андрей хотел выяснить, почему старик вспо-мнил о чёрте, но Дялунча предусмотрительно прижал палец к губам, давая понять, что чёрт рядом и всё слышит.

Когда они были готовы к пути, окончательно рассвело. Уже основательно морозило, но в предвкушении предстоящего Андрей не ощущал холода. Найка весело бегала вокруг, разрыхляя сильным телом сухой снег, Чекан на привязи сходил с ума от того, что его не брали. Пока Яна проверяла копыта оленей, вычищая из них лёд, старик притягивал к спинам сёдла, увязывал к ним необходимые для будущего ночлега вещи. Среди них была уже знакомая Андрею медвежья шкура, с которой он не расставался ни на одну ночь, пока путешествовал с эвенками: шкура и грела, и смягчала жёсткую основу нарт, и даже усып-ляла его своим тягучим запахом. Когда олени были собраны, Дялунча, улучив момент, нарисовал на снегу карту. Это было забавно — видеть вместо рисунка на бумаге каракули на снегу. Но Яна сосредоточенно слушала и не кивала, всё её внимание было обращено к чертёжному инструменту деда — куску оленьего рога.

— По ручью подниметесь в сопки, — объяснял Дялунча, краем глаза поглядывая на Андрея, — строго на юг. Поднявшись наверх, если будет ясно, увидите Индигирку, коли ещё не замёрзла. Далеко она, но направление будет понятным. Пойдёте вниз и выйдете на ручей, Арга он называется. Да замерз, наверное. От ручья не отходите, но держитесь подальше от наледей. Он выведет на реку, а там до посёлка рукой подать. По ручью зимовье есть, мимо не пройдёте его. Там заночуете. Поможешь ему, если что, — обратился он к внучке. Яна молча кивнула и с пенька заскочила на своего учага. Тот, не дожидаясь товарища, сразу пошёл вперёд, часто перебирая ногами.

Когда Андрей влез на своего ветвисторогого, Дялунча, придерживая оленя, подошёл так близко, как будто опасался, что кто-то может подслушать его последнее напутствие.

— До сих пор наши духи были благосклонны к тебе, — не скрывая удивления, произнёс старик. — Даже олени привыкли к тебе. Чёрта берегись, — прошептал он, оглядываясь по сторонам. — Не хотел говорить, ты ведь во всё это не веришь. — Щуря глаза, старик снова посмотрел куда-то вдаль, словно выискивая нужное слово. — Главный чёрт, Андрюха, не в кустах сидит, а в тебе. Он и дорогу путает всё время твою.

От последних слов Андрей даже немного растерялся, он думал, что ему будут желать удачи или чего-то ещё похожего, а потом пустят слезу. Но старик даже не думал разводить сантиментов. Лицо его ровным счётом ничего не выражало и совсем не располагало к тому, чтобы обниматься на прощание. Андрей пожал плечами и молча кивнул, некоторое время размышляя над тем, что услышал, затем ткнул пяткой в бок оленя, и тот, с места набрав хороший ход, быстро сровнялся с оленем Яны. Ощущая спиной взгляд старика, Андрей вдруг почувствовал в душе жалость к этому человеку, век которого уже подходил к концу, но тот не сдавался и до последнего верил в людей и в их доброту, а также в свои странные предрассудки. Вместе с этим Андрею было обидно, что его внучка, молодая и по-настоящему красивая женщина, неизбежно примет судьбу деда и отдаст всю свою молодость и красоту этой суровой жизни. Но к Яне он уже испытывал не жалость, а только обиду и раздражение за её силу и непреклонность.

₈

Олени шли быстро, и через два часа они поднялись на водораздел. Небо было серым, и увидеть Индигирку так и не удалось. В пути Найка взяла след. Яна тут же слезла с оленя и сказала, чтобы Андрей разводил костёр, пока она будет догонять соболя. Оленям надо было дать отдых и подкрепиться самим, но Андрея почему-то зацепило. Остаться одному значило наломать сушняка, добыть воду в замёрзшем ручье, привязать оленей, снять потные сёдла, протереть спины оленям, чтобы запотевшие места не покрылись льдом: всё это озадачило Андрея, как только он остался один, без собаки, без оружия, с одними спичками и узким эвенкийским ножом. Неожиданно Андрей почувствовал, что зол на Яну, поскольку в его понимании именно он должен был отдавать распоряжения и решать, кому добывать зверя, а кому ждать у костра. Усмехнувшись этой нелепой идее, он всё же занялся делами, поскольку огонь согревал и отпугивал медведя, а время тянулось медленно. Костёр успел прогореть два раза, прежде чем Яна вернулась с охоты. Сначала из леса выскочила Найка, едва не повалив его от радости и в одно мгновение вытряхнув из него всю хандру и кривизну души. Вскоре появилась и Яна. Пока Андрей растерянно топтался вокруг костра, она ободрала соболя, при этом лицо девушки было спокойным и сосредоточенным, поскольку любое неловкое движение могло испортить будущий товар.

— Дам тебе адрес в посёлке, там у тебя купят шкурку. Много не дадут за сырую, но всё равно лишними не будут, — сказала Яна, слегка пересыпая шкурку солью и заворачивая в тугой рулончик.

— Может, для начала спросить следовало? Может, я не нуждаюсь в помощи, — не скрывая раздражения, произнёс Андрей. — Я и так в долгу у вас по гроб жизни.

Девушка вскинула брови, словно впервые увидела человека, потом пожала плечами и предложила пить чай.

Небо уже начинало мрачнеть, а вместе с ним что-то менялось в отношениях между Андреем и Яной. Неожиданно Андрей осознал, что перед ним самая обычная аборигенка и, при всей её привлекательности, она хороша лишь здесь, в дикой тайге. Там, среди людей большого города, это была обычная скво. При этом у него даже возникло желание как-то отомстить девушке за её внутреннее спокойствие и силу, за то, что она всё время шла впереди него, а ему оставалось плестись позади.

Снова тронулись в путь, и вскоре Найка опять взяла след; её никто не мог остановить в проявлении охотничьего инстинкта. Тот же инстинкт был в крови и у Яны, она тут же спрыгнула с оленя и, не сказав ни слова, быстро пошла вслед за собакой.

— А мне что делать? — уже не скрывая досады, спросил Андрей, не желая спрыгивать с оленя. — Так мы и за неделю не дойдём.

— Держи оленей, — коротко и не оборачиваясь крикнула Яна. Звонкий лай собаки раздался через пять минут. Зверёк был совсем рядом, и Андрей даже не успел замёрзнуть, но состояние обиды так и не прошло. Вернувшись с добычей, Яна не стала обдирать соболя, просто положила его в понягу и вновь возглавила движение.

— Почему ты не стала сдирать шкуру? — в той же манере обиженного мачо спросил Андрей, пробуя идти рядом.

— Скоро зимовье, — как-то равнодушно и в то же время с долей удивления произнесла девушка. — Через час будет темно, шкурка подождёт.

— Если бы ты ещё больше бегала по лесу… А ты уверена, что мы не проехали зимовье? — продолжал нагнетать противостояние Андрей. Яна снова пожала плечами, а потом указала рукой вперёд. В про-леске под снегом пряталось зимовье. Это был небольшой сруб с односкатной крышей, с горизонтальным оконцем, половина которого, забитая железом, служила выходом для печной трубы.

— Привяжи Седого, — продолжала верховодить Яна, вынимая из котомки два мотка верёвки и привязывая собаку. — Хорошо вяжи. Останемся без оленей, идти придётся долго.

— Может, сама привяжешь? Вдруг я что не так сделаю?

— Ладно, — нисколько не смутилась Яна, снимая с седла притороченные вьюки. — Тогда делай то, что принято делать женщинам. Займись дровами, воды набери. Вон берёза, сдери коры, прожги топку, а то дымить будет. Не забудь мусор смести со стола, там наверняка мыши бегали.

Андрея прорвало на смех. Девушка была готова ко всему и во всём была на голову выше. Ему ничего не оставалось, как подчиняться.

— Уговорила, буду делать мужскую работу.

Яна звонко рассмеялась, отдавая верёвки.

В зимовье пахло сыростью. На полке под потолком стояло несколько жестяных коробок с крупой и солью. Там же, на дне большой алюминиевой кастрюли, находилась посуда: сковородка, одна ложка, одна тарелка и одна кружка. Печка была сделана из разрезанной пополам бочки, внизу которой было выпилено отверстие под топку. Справа от печки, в углу, была устроена лежанка, рассчитанная на двоих.

Когда Андрей вошёл в избушку, дрова уже потрескивали в печи. Быстрота и ловкость, с которой Яна хозяйничала во время привалов, всякий раз удивляли Андрея. Уже ни о чём не спрашивая, вооружившись ржавым цинковым ведром, он пошёл добывать воду.

— Сотри ржавчину сперва и хорошо промой вед-ро, — попросила Яна, разматывая на топчане медвежью шкуру . — Для этого смешай ягель с ветками, будет мочалка.

— Понял, не дурак, — кивнул Андрей. — Попрошу оленей накопытить ягеля для мочалки.

Вид зимовья, его низкий потолок и скудное убранство почему-то вызвали тоску в душе Андрея. Петляя среди деревьев по тайге, он рисовал себе что-то иное, в лучших традициях охотничьей живописи семидесятых годов — уютный тёплый домик с бревенчатыми стенами, обитыми шкурами зверей, с керосиновой лампой, стреляными гильзами на подоконнике, транзисторным приёмником и рогами, прибитыми возле входа вместо вешалки. Ничего этого не наблюдалось. Быт оленеводов вообще не предполагал капитальных строений, и, что делало в этом глухом распадке зимовьё, ему было непонятно. Также было неясно, как вести себя с Яной один на один в этом ограниченном пространстве.

Когда он вернулся с полным ведром, Яна привычно обдирала соболя, стягивая чулком с тушки чёрную лоснящуюся шкурку.

— Мы это будем есть? Я правильно понял? Я слышал, что мясо хищников в пищу не употребляют.

— Приготовлю так, что пальчики оближешь, — ответила Яна.

— А как же рёбрышки медведя? — возразил Андрей, заигрывая с девушкой.

— На ночь вредно, кошмары будут сниться, — не сдавалась Яна.

На вечер было жаркое из соболя и мучные лепёшки, каждому по одной. Пожаренные на оленьем масле, они были даже вкуснее мяса, так показалось Андрею. Кусочки соболя, несмотря на свой непрезентабельный вид, тоже оказались вкусными, и Андрею стоило огромных усилий сдерживать себя во время трапезы.

Яна ела медленно, не проявляя никаких видимых чувств по отношению к еде, словно блюдо было безвкусным, но Андрей догадался, что таким образом женщина отдавала большую часть пищи мужчине, видя в нём и основного добытчика, и опору в нелёгкой таёжной жизни. Прожив месяц с оленеводами, Андрей отметил, насколько этому негласному правилу следуют эвенки. Ещё он оценил, что при скудном рационе их еда всегда оказывалась вкусной, и в этом была одна из тайн кочевой жизни эвенков. На фоне бытовых неудобств, нескончаемой работы и постоянной зимы, пища всегда давала ощущение не только сытости, но и внутреннего комфорта, какой не всегда возникал у Андрея даже при посещении самых дорогих ресторанов. То, что могла приготовить его жена в городе, в рамках допустимого бюджета, он в расчёт не брал, такое было только по большим праздникам. Здесь же, в глухомани, эвенки могли позволить себе каждый божий день буквально творить из ничего невообразимо вкусные вещи: грибы, ягода, йогурт из оленьего молока, рыба, дичь, оленьи языки, молодые рога… Список деликатесов был бесконечным.

— А неплохо вы устроились, — после долгого молчания произнёс Андрей, глядя на мерцающий над столом фитиль. — За аренду не платите, налогов не знаете, лицензии не нужны. Квартира… Тоже не обязательно. Вокруг тишина, машин нет, пыли и гари нет…

— Оставайся, если тебе понравилось, — простодушно предложила Яна, убирая со стола. — Подберём тебе невесту, оленей. Станешь эвенком.

— Ты это серьёзно? Мне, стать эвенком? — Андрей расхохотался так, что лицо его покраснело. Яна немного смутилась. — Ты хоть понимаешь, что мне пришлось бы оставить? И какую невесту ты мне предложишь, если не секрет?

— Есть на примете.

То, что говорила Яна, было настолько бредовым и в то же время естественным, что Андрей даже растерялся. Он не мог понять, шутит она или говорит всерьёз.

— Ты себя имеешь в виду? Ведь так? — Андрей приблизился к девушке, заглядывая в её зелёные глаза.

Яна смотрела не моргая, чёлка её сбилась, и он медленно поправил волосы, ожидая последующей реакции. Пальцы его скользнули к шее, длинной и тонкой, и коснулись мочки уха. Яна по-прежнему смотрела на него, не отрывая взгляда, и молчала. Андрей стал даже волноваться, решив, что она лишена чувственности.

— Не надо, — сухо произнесла Яна. В словах не было ни мольбы, ни протеста.

— Почему?

— Потому.

Андрей отвёл руку и отвернулся к тёмному окну. Там он почему-то увидел сани, на которых лежал Тимофей с перевязанной головой.

— Тебе кто больше нравится: Вася или Тимофей? — спросил он, чтобы заполнить неловкую паузу и в то же время уколоть девушку.

— Тебя это не касается, — ответила Яна, всё больше поражая его своим спокойствием. Глаза её сильно округлились, став непривычно огромными. Она поднялась, чтобы уйти, но Андрей опередил её. Притянув к себе, почувствовал, насколько упруго и сильно её тело.

— Я люблю тебя, — выпалил он.

— Не обманывай себя. Я для тебя туземка. Через неделю ты обо мне и думать забудешь.

— Но ведь для тебя нет будущего, ты сама говорила. Только здесь и сейчас. Я ведь нравлюсь тебе. Поцелуй меня, ты ведь этого хочешь.

— Нет, — отрезала Яна, не отводя взгляда.

— Ну, конечно, иначе зачем было кричать вчера. Ты ведь хотела, чтобы я увидел тебя голой.

— Вчера ты был другим.

— Я всегда таков, каков есть, — продолжал наседать Андрей, всё ближе притягивая её голову, утопая пальцами в душистых, пахнущих хвоей волосах.

— Нет. Ты был другим.

— Мужики все одинаковы, когда дело касается женщины. — Андрей уже хотел поцеловать её, даже коснулся горячих сухих губ, но вдруг почувствовал, как что-то острое упёрлось в его левый бок… — Ты и вправду готова заколоть меня?

— Я тебя спасла, я тебя и убью.

— Я согласен. — Андрей поймал её губы и тут же получил такой толчок в грудь, что не удержался и полетел, едва не завалившись на печку. Явно не ожидая такого отпора, он накинул бушлат и вышел за порог.

Первые секунды Андрей стоял ошеломлённым; всё небо мерцало изумрудными всполохами. Сначала был испуг и желание крикнуть Яну, но потом он догадался, что это северное сияние. Оно не было цветным, как на фотографиях из глянцевых журналов, но казалось живым существом, при соприкосновении с которым в душе возникало ощущение тайны и иллюзорности окружающего мира. Сияние постоянно меняло форму, передвигаясь по всему небосводу, отчего и снег, и шапки на деревьях светились нежным зеленоватым светом.

Андрей подумал, что попал в сказку: собственно, откуда могла взяться нить повествования для сказки… Из такого вот путешествия, в котором оказался он, где были герои, добрые и злые, и была девушка, недоступная и притягательная, послушные олени и дикие звери… был и он сам, пушинкой занесённый в этот сказочный мир.

В одно мгновение изменилось его состояние, исчезла обида и чувство вины, на душе было легко и чисто. Из окошка зимовья светился тусклый красноватый свет, делая загадочным то, что могло находиться внутри, и само зимовье уже не казалось убогим и неудобным: оно было частью Вселенной, как и деревья, звёзды и сияние. Когда он вернулся, основательно промёрзнув, Яна сидела у стола и впри-куску пила чай, громко разгрызая кусочки сахара и так же громко прихлёбывая из кружки. Когда Андрей сел напротив, она после каждого глотка стала ставить кружку на стол, как бы предлагая ему присоединиться к чаепитию.

— Остыла кровь?

— Прости меня, пожалуйста, — сказал Андрей, принимая кружку.

— Бог простит, — так же безучастно ответила Яна.

От неожиданности ответа Андрей едва не поперхнулся.

— Ты не похожа на обычную эвенку. Ты вообще ни на кого не похожа. Ты знаешь об этом?

— Знаю.

Взяв банку с солью, Яна вышла на мороз. Там действительно уже было не по-шуточному холодно. Андрей тоже вышел вслед за Яной, испытывая жгучее желание поделиться восторгом от небесного светопреставления, но в небе, кроме звёзд, уже ничего не было. Он рассказал о сиянии, девушка улыбнулась и сказала, что ему повезло, но от сияния в зи-мовье теплее не станет.

— Дров наготовь, — спокойно попросила она, даже не взглянув на небо. Пока он рубил сухие сучья, испытывая досаду за её бытовой скептицизм, девушка кормила солью оленей, потом привязала Найку рядом с дверью, откуда тянуло теплом. Выгода была двойной — собаке было теплее, а из зимовья через дверную щель меньше выходило тёплого воздуха. И здесь проявлялся практичный и находчивый ум девушки, пусть туземки, как она сама выразилась, но умной и заботливой. Андрей понял, что среди тех русских женщин, которые встречались на его пути, он никогда не встречал, да и вряд ли встретит, подобную.

Мороз и работа оказали своё воздействие, досада сама собой растворилась. Андрей словно охладел, он уже не делал попыток привлечь девушку, понимая, что будет выглядеть по меньшей мере хамом. Хотя, по его представлениям, всё, что он мог и должен был предпринять как мужчина, было сделано. Накидав в печку дров, он затушил фитиль и, приткнувшись спиной к свернувшейся калачиком Яне, закрыл глаза. Когда он открыл их, то первое, что увидел, были сверкающие гневом глаза эвенки:

— Ты как Седого вязал?

— Я? Вязал? Какого Седого? А что случилось? — вскакивая с топчана и путаясь в ударениях, выпалил Андрей, одновременно заглядывая в окно.

— Седой отвязался и увёл Лерде.

— Но он же с колодкой. Далеко не должны уйти.

— Не должны… Я пойду за оленями, — сказала Яна, надевая на спину понягу и закидывая за плечо мелкашку. — Ты оставайся, жди меня.

— Почему я должен ждать? Я пойду с тобой.

— Тебе нельзя возвращаться, — отрезала Яна.

— Дурная примета? Я не верю в приметы, — усмехнулся Андрей, натягивая на себя бушлат и выходя вслед за девушкой. — Ты как хочешь, а я иду с тобой.

— Нет. Приготовь еду, олени не должны были далеко уйти. — Яна отвязала Найку и быстро пошла по следу оленей.

— Вот сучка, — вырвалось у Андрея.

Девушка на мгновение застыла и обернулась. Неожиданно она вскинула ружьё и выстрелила. Пуля просвистела совсем близко, пробив консервную банку, висевшую на гвозде рядом с дверью. От ветра банка колотилась о стенку и, наверное, отпугивала зверя. Действия девушки были настолько быстрыми, что Андрей даже не успел испугаться.

— Жди, говорю, — приказала Яна, снова закидывая мелкашку за плечо.

— Да пошла ты, — пробурчал Андрей, стараясь, чтобы слова уже не долетели до Яны. Теперь он знал, что будет делать дальше. Он растопил печку и поставил в кастрюле варить рёбра, заведомо налив предельно большое количество воды и накидав в топку самых сырых дров, в расчёте на то, что огонь будет несильным и долгим и мясо хорошо проварится. Печка хорошо занялась, а он, дождавшись, когда закипит вода в чайнике, напился чаю, разжевал несколько кусочков юколы, как учил Дялунча, а затем, нацарапав кончиком эвенкийского ножа слово «прощай» прямо на столешнице, пошёл вниз по распадку, куда бежал подо льдом ключ и где он должен был найти людей.

₉

Андрей не знал, сколько километров ему предстояло пройти, но был уверен, что уже вечером придёт в Хонуу. Несмотря на испорченное утро, он чувствовал подъём и испытывал удовольствие от того, что идёт один. Он уже видел впереди лицо своей жены, о которой в последнее время почти не вспоминал. Осознавая это и чувствуя за собой вину перед ней, он ещё быстрее шагал по снежному покрову, не экономя ни сил, ни эмоций, и благодарил Бога за то, что все его мытарства наконец-то скоро закончатся. Иногда он останавливался и прислушивался к шуму, который доносился из-подо льда. Кое-где встречались наледи, которые приходилось обходить стороной, — ручей растекался большими лужами, заполняя всё пространство узкого распадка. Незаметно распадок превратился в широкую долину, ручей то и дело исчезал под снегом, теряясь среди низкорослых лиственниц. От быстрой ходьбы изо рта валил пар, ломило зубы. Подержав некоторое время руку без рукавицы, Андрей понял, что мороз уже стоял настоящий, по крайней мере, для него.

Прошагав примерно два часа, он решил сделать привал. Найдя удобное место, при помощи сухой бересты он быстро развёл костёр, затем вытряхнул из унтов налетевший снег. Соприкоснувшиеся со снегом пальцы тут же сковало холодом, и ему понадобилось несколько минут, чтобы отогреть их над костром, прежде чем спрятать в рукавицы.

Оглядываясь по сторонам, Андрей подумал, что любое неправильное действие может стоить ему жизни. Одна из первых заповедей, которую он держал в уме, заключалась в том, чтобы не разводить огонь под деревьями и держаться от них подальше. Эти деревья были настоящими убийцами, с их веток постоянно сваливался снег, падая за шиворот. Об одном таком случае, когда шапка снега засыпала костёр, свалившись с ели, он прочитал у Джека Лондона ещё в юности, но вспомнил об этом именно сейчас, когда остался один среди безмолвной тайги. Ему даже показалось, что всё, что окружало его здесь, и было той книжной реальностью, и сам он, непонятным образом, оказался внутри этого придуманного мира. В душе сразу возникло ощущение потерянности и страха, словно рядом мог находиться ещё кто-то. Он вспомнил предостережение старика и усмехнулся. Выходило, что чёрт играл с ним, а точнее, с его воображением, шутку. Согревая ладони и перебирая в памяти сюжет рассказа, Андрей невольно стал сравнивать себя и того чичако — новичка, прожившего на Аляске только год. Дерзкое самолюбие стоило жизни молодому и честолюбивому искателю приключений. У Андрея не было в багаже даже этого срока, поэтому каждое действие с его стороны должно было быть продуманным и точным. Согревшись у костра и дождавшись, когда под одеждой высохнет вспотевшее тело, он двинулся дальше. Наудачу он подкормил огонь, как это делали эвенки, бросив в догорающий костёр кусочек вяленой рыбы; время от времени он отламывал от юколы небольшие ломтики и клал их под язык, как научил его старик Дялунча.

Идти по низине становилось всё труднее, глубокий снег отнимал много сил, вынуждая делать частые остановки и осматриваться, и здесь Андрей добрым словом вспоминал оленей, их безропотную выносливость и природное умение преодолевать препятствия — камни, упавшие и скрытые под снегом деревья, глубокие сугробы, низкие ветки… Всё это олень видел и чувствовал на расстоянии и заранее обходил стороной.

Блуждая по распадку, Андрей как-то незаметно переключил мысли на Яну, ему вдруг захотелось, чтобы она оказалась рядом, догнала его, но, понимая, что виноват перед ней, упрямо продолжал идти дальше. Иногда он останавливался, подолгу слушал тишину, стараясь различить в ней звуки, которые были ему знакомы; страха не было, но появилась растерянность. В одну из таких остановок он даже подумал повернуть назад: ручей всё больше превращался в реку и, вырываясь из-под ледяного панциря, разливался по снежному покрову на многие сотни метром.

Незамерзшая вода всё чаще превращалась в серьёзную преграду для Андрея, вынуждая его совершать большие обходные петли, а иногда и вовсе идти обратно. В одном из таких мест, оказавшись на островке, посреди кипящей воды, он долго стоял в нерешительности, испытывая и угрызение совести за проявленную гордыню, и обиду на самого себя, по дури оказавшегося здесь. В конце концов он решил перейти наледь: другой берег казался чистым и высоким, а дальнейший путь представлялся уже без проблем. Выбрав крепкий на вид лёд, он стал осторожно переходить ручей, предусмотрительно простукивая впереди себя длинной палкой. Всё складывалось удачно, но перед самым берегом лёд треснул, и Андрей провалился по самый пояс. Несколько секунд он стоял растерянным, чувствуя, как ледяная вода заполняет обувь и проникает под одежду. Опершись руками о кромку льда, он попробовал вылезти, но тонкая корка не выдержала, и он снова провалился, теперь уже вода обжигающе проникла под рукава. Его охватила истерика от этой холодной бани. Неожиданно в теле сработала пружина — опираясь на палку, он выкатился на лёд и на четырёх конечностях, собирая мокрыми руками и ногами ледяную кашу, пополз к берегу. Добравшись до твёрдой поч-вы, Андрей повалился на спину и задрал ноги кверху. Надо было избавиться от воды, но этим он сделал только хуже, поскольку из унтов она затекла под пояс. В отчаянье он не знал, что предпринять. Лес изменился, повсюду стоял только чахлый березняк и молодая лиственница. Чтобы добраться до сухостоя и затем развести костёр, надо было вернуться хотя бы на километр. Идти вперёд было страшно, он даже не представлял, сколько надо пройти, чтобы выйти на Индигирку, и какие неожиданности поджидают его на этом пути. Он снова перебрался на другую сторону, на этот раз без происшествий, и уже с первых шагов почувствовал, что с ногами что-то не так. Пока он раздумывал, пока перебирался назад, унты успело схватить льдом, холод быстро сковал стопы.

Снимать унты и выливать из них воду было бессмысленно, она быстрее замерзала, чем выливалась. Андрей в растерянности стоял посреди одиноких деревьев и, оглядываясь, искал глазами то, что могло подсказать ему правильное действие: ему стало страшно. Пока он выбирался из воды, успел намочить и рукавицы, и те превратились в ледяные колотушки. Он вспомнил, что в вещмешке есть запасная пара рукавиц. Пальцы уже не слушались, и он, с большим трудом, зубами, развязал котомку, поскольку и сыромятная верёвка тоже успела смёрзнуться от воды. Зажимая рукавицы в запястьях, Андрей стал по очереди нагревать их дыханием, потом натянул на озябшие руки и что есть мочи кинулся бежать обратно. Он был уверен, что, пока будет в движении, с ним ничего не случится, хотя то, что могло, всё-таки произошло. Быстрый бег по глубокому снегу оказался не таким лёгким, как показалось на первых порах. Уже после первой сотни метров он стал задыхаться, неожиданно вернулись слабость и чувство задымлённости в лёгких, какое он испытывал после того, как однажды вылез из оленьей шкуры.

Отяжелевшая и задубевшая одежда сковывала движение, и вскоре Андрею пришлось идти шагом. Незаметно в пальцах ног появилось неприятное покалывание, но вскоре стало казаться, что в ступни воткнули иголки. Боль уже была такой, что при каждом шаге хотелось кричать. Потеряв терпение, Андрей уселся на снег и попробовал стянуть унты, чтобы погреть стопы. Ничего не вышло: заледенелый мех словно примёрз к ногам, а вынимать руки из рукавиц, чтобы освободить унты от намёрзшего льда, он побоялся.

Он уже не чувствовал щиколоток, но продолжал идти, унты, словно колотушки, стучали по мёрзлой земле, а сам он своим нелепым шагом больше напоминал железного робота, у которого закончилась смазка в нижней части тела. Подойдя к старому костру, не скидывая котомки, он упал на колени и стал яростно раздувать угли. Кожей лица он чувствовал, что в них ещё скрывается тепло, но, сколько ни пытался, так и не смог раздуть искру. Скинув одну из рукавиц, он стал пальцами разгребать головешки, но всё было тщетно — костёр был мёртв. Провозившись у костра с полчаса, он окончательно закоченел и понял, что развести огонь уже не сможет. Спички наверняка промокли, и даже если б одна из них оказалась сухой, он не смог бы ею воспользоваться. И все-таки надежда не покидала его: каким-то чудом он вытащил из нагрудного кармана коробок, но, как ни старался, открыть его задубевшими пальцами так и не смог. Потеряв терпение, он раздавил его между ладонями, спички вывалились на снег заледенелой плиткой, из чего уже окончательно было понятно, что гореть они не будут.

От отчаяния он вскинул лицо к небу и завыл, словно голодный волк. Этот вой так и растворился в тишине и морозном воздухе. На мгновение он закрыл глаза и увидел себя, весело вышагивающего от зимовья, а за плечами подгоняющего его чёрта. В этот момент он полностью осознал предостережение Дялунчи, что чёрт прячется именно в нём, и это были его самодовольство и эгоизм. В полузабытьи он поднялся с колен и, повинуясь инстинкту жизни, побрёл по своим следам в сторону зимовья.

Яна. Она единственная, кто мог спасти его, и оставалось только молиться всем лесным духам, чтобы она не бросила его, не ушла, на что имела право и чего он, в гордыне своей, желал ещё утром. Он знал, что эта девушка пожертвует последним ради жизни другого человека, но стоил ли он этой жертвы?

Солнце уже давно миновало полдень, а он всё брёл по заснеженному распадку среди молодого подлеска. Остановившись у одинокой лиственницы, он окончательно лишился сил и желания бороться. Сползая вниз по шершавому стволу и царапая лицо колючими ветками, уже затуманенным взором он уловил какое-то движение среди деревьев. Промелькнула мысль — волки. Нащупав рукоять ножа и стиснув зубы, он приготовился к схватке. В морозной тишине хорошо было слышно дыхание набегающего зверя, и в тот момент, когда он уже был готов нанести удар, раздался собачий лай. «Волки не лают», — пронеслось в сознании, Андрей опустил нож, тут же в лицо уткнулся мокрый нос Найки, собака повалила его на снег и стала лизать ему щеки. Позади ускоренным шагом ехала Яна, ведя за собой Лерде. В одно мгновение она сообразила, что произошло, спрыгнула с оленя и, не задавая вопросов, стала помогать Андрею подняться на ноги. Он пытался говорить, но губы не слушались, вместо слов выходило сиплое шипение и хрип. Яна заставила оленя лечь на снег и усадила Андрея в седло.

— Держись крепко, — прокричала она, поднимая Лерде и обматывая руки Андрея уздечным поводом. Связав оленей маутом, она без промедления впрыгнула в седло и, не оборачиваясь, погнала оленей обратно. Крики «хей, хей» эхом разносились по тайге — так девушка гнала своих оленей, не замечая ни веток, бьющих по лицу, ни снега, падавшего с верхушек деревьев, ни собственной усталости. Когда они выскочили на зимовьё, животные готовы были взорваться от частого дыхания, а их розовые языки висели словно тряпки ниже бороды. Не развьючивая их, Яна стащила Андрея с седла и заволокла в избушку; онемевшие ноги уже совершенно не слушались его. С большим трудом она стянула с него унты и чулки и посадила напротив печки. Потом схватила ведро и убежала на ручей за водой. Когда девушка вернулась, Андрей тупо смотрел в пол, под ногами уже натекло воды с одежды, синюшные стопы в нескольких местах успели покрыться волдырями. Она отхлестала его по щекам, приводя в чувство, и приказала погрузить ноги и руки в воду.

— Она же ледяная! — возмутился Андрей. — Их согреть надо как можно быстрее! Ты что, не пони-маешь?

— Не спорь! — гаркнула девушка так сильно, что едва не сорвала голос. — Это ты ничего не понимаешь. Молчи и делай, что говорят. Быстро суй ноги в ведро, иначе я тебя убью. — Она бесцеремонно схватила его руки и утопила по самые локти в воду. — Держи так и не высовывай, иначе инвалидом останешься. Кому ты такой нужен будешь.

— Прости меня, Яна, я дурак, идиот, — стиснув зубы и превозмогая невыносимый зуд в пальцах, промямлил Андрей. Его ноги по-прежнему ничего не чувствовали, но из-за холодной воды тело начало трясти, словно в лихорадке.

— Нашёл время. Молчи лучше.

В ещё не успевшей остыть печи она быстро развела огонь, а потом, выбившись из сил, рухнула на лавку рядом с ним, откинув растрёпанную косу на стену.

— Что ты наделал, Андрюша? Что же ты наделал? — Она сжала маленькие кулачки и по-детски заплакала. Андрей мокрой рукой дотянулся до её головы и погладил волосы. Каштанового цвета, ровные и тяжёлые, они были тем её украшением, рядом с которым ни золото, ни серебро уже ничего не стоили. Яна прижала к своей горячей щеке его ледяную кисть и завыла. — Какой же ты глупец.

Она вдруг резко вскочила, на ходу надевая котомку и закидывая ружьё.

— Слушай внимательно. Ты не должен раскисать, слышишь меня? Я сейчас принесу снега, поставлю под дверь, тебе надо его добавлять в воду, по чуть-чуть, чтобы вода не нагревалась. Ты понял? Вода должна быть всё время холодной. Подбрасывай дрова в печку, но не высовывай надолго ноги из воды. Постарайся вообще их не вытаскивать. Ты всё понял? Если ноги будут быстро нагреваться, у тебя начнётся гангрена.

— У меня и так будет гангрена. Я десять километров прошагал в ледяной обуви.

— Молчи. Делай, как я сказала.

— Ты куда?

— В тайгу. Мне надо ещё соболя. Найка след брала, но я её удержала. Соболь никуда не уйдёт, пока сытый, это недалеко. Тебе надо потерпеть, слышишь?

— Ты ещё не наохотилась?

— Ты и вправду дурак.

Блеснув яростно глазами, Яна выскочила за дверь, подозвала Найку, окинула взглядом привязанных оленей; Седой грустно глядел большими глазами на хозяйку, даже не подозревая о тех мыслях, которые возникли в сознании девушки в этот момент. Она на секунду остановилась у оленя, оглядела его крепкие мускулистые ноги, погладила по тёплой и мягкой морде:

— Всё будет хорошо, миленький, не бойся, Найка своё дело знает.

Вся надежда была только на Найку, на то, что она почует след, и это будет тот соболь, который только что поел и теперь лежит на ветке высокой лиственницы и переваривает пищу. Соболь был тем зверем, сила которого должна была вернуть к жизни ноги Андрея и оживить остывшую в них кровь.

За окном уже было темно, когда Яна ввалилась в избушку. На ходу скинув понягу, она вынула из-за пазухи большого пушистого зверя и стала быстро обдирать с него шкуру. Мех его был желтовато-се-рый, но голова и хвост были окрашены в тёмный бурый цвет. Он был настолько крупным, что, когда Яна растянула его, чтобы стянуть шкуру, он оказался почти метровой длины.

— Это харза, — пояснила Яна. — Хитрый зверь, редкий, добыть его трудно, но моя Найка умеет.

Харза оказалась учёной и, завидя под собой собаку, кинулась в бегство. Найка не отставала, но, преследуя добычу, уходила всё дальше от зимовья. В одном из прыжков зверь слетел с тонкой ветки, и Найка не заставила себя ждать. В короткой схватке она немного попортила шкурку, но это уже ничего не меняло.

— Вытаскивай ноги, — приказала Яна, приготовив шкуру.

Ноги разбухли, посиневшие пальцы торчали в разные стороны. Обмазав стопы и голени свежей кровью, Яна без труда натянула шкуру харзы, спрятав в ней всю ступню и часть голени, затем взялась за другую ногу. Шкурки соболя были значительно меньше и натягивались с большим трудом.

— Помогай мне, — потребовала, выбившись из сил, девушка. — Тяни аккуратно, не порви шкурку. Что с руками? Ожили?

— Кажись, да. Зудят невыносимо.

— Это ничего, пройдёт. Тяни аккуратно. Чем больше мы закроем ноги, тем лучше будет.

Там, где были щиколотки, шкурки наслоились одна на другую, образуя толстую подушку. Чтобы закрыть пальцы, носки обеих ног Яна стянула тонким шпагатом, висевшим до этого над печкой. Теперь шкурки плотно облегали стопы и оставалось только ждать до утра.

Вскоре начался отходняк. Зуд был таким невыносимым, что Андрей пытался влезть пальцами под шкуры, порываясь содрать их, но Яна была начеку. Она уложила его на топчан, укрыв с головой меховым одеялом. В зимовье давно уже было тепло, но Андрея по-прежнему трясло от холода: продержав несколько часов ноги в холодной воде, он остыл до самых костей, и согреть его могла лишь водка. Яна помнила рассказ деда о том, как отпаивали русского шофёра, но водки не было. Не было и оленьего жира. Она собрала со стенок кастрюли, где варились медвежьи рёбра, весь жир, но этого было недостаточно. Тогда она втянула в зимовье одного из оленей и, найдя место в основании шеи, где под кожей проходила жила, осторожно наколола кусочком стекла, который нашла на подоконнике: кровь струйкой побежала по густой шерсти. Подставив под неё кружку, Яна набрала почти полную и, придерживая пальцем рану, сделала один глоток; олень стоял не шелохнувшись, словно понимал, что от него требовалось. Прижимая к ранке снег, Яна остановила кровотечение. Затем она смешала медвежий жир с оленьей кровью и заставила Андрея выпить всё до дна, после чего снова уложила на топчан; Андрея по-прежнему лихорадило.

Некоторое время Яна стояла в раздумье. Потом она сбросила с себя всю одежду и так же, без слов, раздела Андрея, а затем легла рядом с ним, накрывая обоих оленьим одеялом.

— Прижмись ко мне, — тихо попросила она, обхватывая его тёплыми руками.

Андрей молча подчинился, уже осознавая, что девушка поставила на кон самое дорогое — свою душу. Растворяясь в её жарком теле, он понимал, что забирает то, что уже никогда вернуть не сможет.

— Ты любимый мой, — тихо произнесла Яна. Он ощутил прикосновение её горячих сухих губ, и в груди вдруг всё вспыхнуло огнём, словно в нём подо-жгли факел. Жар был настолько сильным и всепоглощающим, что он испугался и уже готов был вырваться, но Яна почувствовала его страх и с ещё большей силой обхватила его руками, всё сильнее прижимая к себе. — Не бойся. Ничего не бойся.

— Что ты делаешь, Яна? — едва справляясь с волнением, хрипло прошептал Андрей. — Я столько раз предавал тебя.

— Другого мне не надо. Я люблю тебя.

Утром его разбудил яркий свет, бивший прямо в глаза. Осознавая вокруг себя предметы, Андрей напряг внимание и ощутил всё своё тело живым, по его рукам и ногам текла горячая кровь, и он явственно чувствовал это, испытывая невероятную радость. Луч солнца пробивал закопченное стекло, в его потоке летали мириады мельчайших пылинок. Как чудесен был этот свет нового дня и новой жизни! За окном было морозно, пронзительно синело небо, а его Яна стояла за столом и раскатывала ладонями тесто.

— Что ты делаешь?

— На глупые вопросы глупо отвечать, — улыбаясь, произнесла Яна, постоянно закидывая за плечо косу. Андрей захотел слезть с топчана, но вспомнил, что абсолютно гол. Одежда его висела на мауте под потолком рядом с печкой.

— Одевайся, — бросила штаны Яна, — я отвернусь.

— Спасибо тебе.

— Пожалуйста, — улыбнулась во весь рот Яна.

Андрей медленно сполз с лежанки, с волнением наступая на пол своими необычными тапками, успевшими за ночь задубеть.

— Может, пора их снять? — спросил он.

— Боишься? До этого ты был куда смелее.

— Я был дураком.

— Не думаю, что за одну ночь ты поумнел, но что-то в твоём голосе изменилось, — пошутила Яна, раскладывая лепёшку на сковороде.

— Для чего нам столько лепёшек? — спросил Андрей, оглядывая приличную стопку уже готовых румяных лепёшек.

— У тебя долгая дорога. Я не хочу, чтобы ты умер от голода.

— А от чего ты хочешь, чтобы я умер?

Вопрос остался без ответа. Андрей понял, что снова побежал по старому кругу, и ему стало стыдно за произнесённую фразу.

— Не знаю, как и чем отблагодарить тебя.

— Ты всё ещё думаешь о себе.

— Ты права. Мне неловко быть должником.

— Никто никому не должен.

— Скажи, откуда в тебе столько мудрости? Мне сорок лет, но ты гораздо умнее меня, я не нахожу себе места от этой несправедливости.

— Потому что думаешь о себе.

— Может, всё-таки снимем шкурки?

— Не боишься? Вдруг рано?

— А ты не боишься?

— Боюсь, конечно. Ладно, снимай, только не спеши.

— Потом мы их будем хоронить? Как того олешека.

— Просто сожжём в печке.

— Не жалко? Денег стоит немалых.

— Не шути с этим, — сухо ответила Яна, разрезая шкурки повдоль. — Посмотри, какие они стали тяжёлые. Дедушка был прав, говоря, что в них собирается всё худое.

— Как такое может быть? Это противоестественно, — недоумевал Андрей, держа в руках одну из шкурок, которую словно налили свинцом. — Она весит по меньшей мере…

— Оставь. Бросай в печку и не забудь поблагодарить зверя за то, что он позволил взять его жизнь.

Яна властно уставилась на Андрея, ожидая от него действий. Андрей сделал усилие и произнёс благодарность. Голос его дрогнул и в один миг сел от волнения, словно принадлежал другому человеку. Ему стоило больших усилий преодолеть спазм, а вместе с ним чувство неловкости и стыда, но сейчас он уже точно понимал, что это были ложные чувства и принадлежали существу в нём, тому чёрту, о котором, прощаясь, предупреждал Дялунча и которого долгие годы он принимал за свою личность: ему надо было время и условия, чтобы понять это.

Ноги уверенно стояли на полу, ощущая холодное покрытие, это были его родные ноги, которые чудом спасла Яна.

— Я по гроб жизни буду благодарен тебе. Не знаю, чем тебя…

— Ты снова думаешь о себе, — перебила Яна, накладывая палец на его губы. — Мне ничего не надо. Давай пить чай, и сойди с холодного пола, я не для того гонялась за соболями и едва не зарезала Седого.

Андрей с удивлением посмотрел в глаза девушке: Яна по-прежнему была спокойна, но в глубине её глаз таилась печаль.

— Ты могла, как тогда…

— Да, — тихо произнесла девушка, высматривая за окном оленей. По её щекам уже катились слёзы. Андрей обхватил её ладони, внутренне содрогаясь от мысли, что Яна действительно, не колеблясь, готова была принести в жертву оленя ради его спасения. Говорить что-либо было бессмысленно.

Потом они пили чай, ели лепёшки, вкуснее которых трудно было что-либо представить. Незаметно наблюдая за девушкой, как она плавно подносит к губам кружку, дует на воду, отпивает небольшими глотками чай, как ставит на середину стола, подвигая ближе к нему, и смотрит на него со скрытой улыбкой, Андрей вдруг поймал себя на мысли, точнее на открытии, что уже не видит Яну эвенкийкой, с её природными чертами и наклонностями. Для него это была просто молодая женщина, какой он видел до этого и жену, и дочь, и мать, когда та была молодой, а он ребёнком. Он чувствовал притяжение, но это не было влечением, которое он испытывал раньше, даже сутки назад; в нём было чувство, очень похожее на любовь, но более глубокое, без которого настоящей любви между людьми быть не может. Это была благодарность, и не только за то, что Яна спасла ему жизнь: это была благодарность за то, что она просто БЫЛА, заполняя собой его разум, с человеческой душой и сердцем, ритм ударов которого всё ещё хранила его память от минувшей ночи. Весь её облик вызывал в нём странное чувство чего-то знакомого и забытого, что когда-то жило в нём самом. Пришедшая через мгновение мысль удивила его — после их ночной близости Яна уже жила в нём как живое существо, и этого он уже никогда изменить не сможет.

— Я хочу тебя спросить, — несмело произнёс Андрей после долгого молчания, всё ещё переживая своё открытие.— Ты колдунья? Я хотел сказать, шаманка? Ты это нашаманила? Со мной.

— Что я нашаманила?

Андрей сделал удивлённое лицо, понимая, что раскрыть тайну не сможет.

— Мой дедушка шаман, ты же знаешь. Я сама шаман, разве не видно? И ты теперь тоже немного шаман.

Они дружно рассмеялись.

— Собирайся, — уже не так властно скомандовала Яна, забирая у Андрея дедушкин нож. — Я провожу тебя до равнины, дальше и сама не пойду, хочу до вечера вернуться в лагерь.

— Почему же так? Дедушка обещал мне, что ты доведёшь меня до самого Хонуу.

— Не хочу видеть тебя другим. Там ты изменишься, а я хочу сохранить тебя таким, какой ты здесь. Потом буду рассказывать.

— Кому, интересно?

— Не важно, будет кому.

Андрей почувствовал, как к горлу подступил ком.

— Что ты имеешь в виду? Ты думаешь…

— Сегодня была четырнадцатая ночь, — произнесла Яна, слегка покраснев и пряча глаза.

— И ты об этом знала?

Яна кивнула, уже не скрывая улыбки.

— Я женщина.

— Что же ты будешь делать?

— Ждать.

— А мне что делать?

— Ничего, — щурясь от солнца, весело произнесла Яна.

Снова была тайга и нескончаемый частокол колючих лиственниц, цепляющих за лицо, одежду. Олени ходко шли по глубокому снегу, петляя между деревьями. Яна всю дорогу молчала, наблюдая за поведением собаки, она была поглощена охотой, и в этом проявлялась её изначальная природа. Но после того, что произошло, Андрей уже не видел её примитивной туземкой, озабоченной лишь добычей зверя. Перед ним был непостижимый человек, ценности которого в полной мере проявлялись именно здесь и были во сто крат выше его собственных. И чтобы уравнять положение вещей, ему необходимо было прожить не одну, а, быть может, десятки жизней среди этой тайги. В теле по-прежнему сохранялось ощущение чего-то нового, а из головы не уходили мысли от той ошарашивающей новости, причиной которой была минувшая ночь и их близость. Он в который раз поймал себя на внутреннем диалоге, в ходе которого, выстраивая всевозможные сценарии будущего, он по-прежнему думает лишь о себе, и от этого было ещё грустнее.

Когда кончилась болотистая низина и наледи, они остановились и слезли с оленей. Некоторое время стояли в молчании; Андрей подумал, что она поцелует его на прощанье, но ничего такого не было. Яна проверила подпруги у обоих сёдел, почистила острой палочкой копыта оленям, как заботливая мать прощупала руками его унты, убеждаясь, что с ногами всё в порядке, и лишь после этого обратилась к нему:

— Я хотела всё время сказать тебе, боялась забыть. А ты ещё сбежал от меня. Думаю, что тебе лучше будет знать об этом. — Она сделала паузу, разглядывая его лицо, словно получая согласие. Андрей, немного ёжась от мороза, пожал плечами. Новостей и открытий уже было предостаточно, и одной больше, одной меньше, уже не так значимо. — Отсюда до посёлка километров десять. Выйдешь к реке, иди вверх по течению.

— Это всё? — разочарованно выдохнул Андрей.

— Нет, это я так, к слову. Не верь тому рыжему, с которым ты приехал сюда.

Слова застали Андрея врасплох. Он долго не мог сообразить, какого рыжего имела в виду Яна.

— Ты про Эдика? — воскликнул он.

— Наверное. Они приходили к нам на стоянку, вдвоём. Они искали тебя. Я не хотела тебя отдавать и скрыла от них.

— Не хотела отдавать… Но почему? Зачем ты это сделала? Я бы сейчас, наверное, был бы дома и не было бы этих приключений. Но почему ты столько… — Андрей осёкся на полуслове, поймав себя на мысли, что говорит чушь.

— Ты о них жалеешь?

Яна вскинула брови, отчего выражение лица её стало необычайно грустным.

— Нет, ну… Мне просто странно всё это.

— Он бросил тебя, там, на берегу. Бросил и уплыл.

Андрей наконец-то вспомнил, что произошло на Индигирке. Для него было странным, как он мог знать об этом, но не думать всё это время; после её слов он всё вспомнил. И как кувыркался в заломе, и как окоченевший плыл вдоль берега, запутавшись в стропах каяка. И то, как Эдик выволок его из воды и даже как ткнул сапогом, желая убедиться в том, что Андрей уже труп. Он даже вспомнил, как Яна растирала ему грудную клетку, там, в палатке. Она спасала его неоднократно, а он по-прежнему платил ей бездушием и недоверием.

— Ты сделала для меня слишком дорогой подарок, я никогда не смогу рассчитаться с тобой.

— Знаю.

— Прости меня, мне и вправду очень горько.

— Эвенкам нет надобности кого-либо прощать, запомни. Они просто живут и любят, они не умеют держать на сердце обид. — Яна подошла близко к Андрею, заглянула в глаза и улыбнулась. — Хочу сделать тебе ещё один подарок. Только не отказывайся, пожалуйста, я так хочу. Это твоей жене. Я знаю, ты её любишь, это будет в память об Индигирке, ну и обо мне. — Яна вложила в руку Андрея свёрток, который всё это время был приторочен к седлу. — Только не открывай его, пока не сядешь в самолёт и не поднимешься в небо, так надо. Обещаешь?

Андрей закивал головой, едва сдерживая улыбку.

Она погладила его затылок, немного сдвинув на лоб вязаную шапочку, потом взяла его руки, одетые в варежки, те самые, которые, быть может, спасли его после купанья в наледи, простым движением отогнула верхнюю часть варежки, обнажив пальцы, в то время как сама кисть по-прежнему оставалась в тепле: варежки оказались особенными, с секретом.

— А я и не догадался, — удивился Андрей, чувствуя, как тепло ее руки переходит к нему.

— Это неудивительно. — Яна прижалась к его лицу горячей щекой, коснувшись кожи длинными мокрыми ресницами. — Ну, всё, — коротко произнесла она, отняла руку и пошла по проторенной тропе, ведя за собой оленей.

Вскоре она влезла на своего Седого, Лерде покорно потянулся за хозяйкой; где-то среди деревьев порхала бабочкой Найка. Андрею нечего было сказать, всё уже было произнесено. Но, желая хоть как-то отблагодарить эту странную эвенкийку, он поймал её взглядом, сосредоточив всё свое внимание на своём сердце и на ней, как учила в далёком детстве родная бабка, и негромко произнёс: «Храни тебя Бог!»

₁₀

В Хонуу Андрей долго не задержался. Прямо с тайги зайдя в отделение милиции, он, естественно, вызвал переполох, поскольку о его исчезновении в районе не знали разве что грудные дети. Он договорился с начальником, чтобы ответ на телеграмму, копия паспорта и деньги пришли на его фамилию.

Семён Аркадьевич оказался понятливым и отзывчивым человеком и быстро вошёл в положение. Он даже настоял, чтобы Андрей пожил у него дома. Андрей согласился — выбирать не приходилось. Семён Аркадьевич пожертвовал свои брюки, которые были немного коротковаты, но, заправленные в унты, вполне подошли. Свои меховые чулки Андрей оставил ему на память. Семён Аркадьевич сказал, что это раритет и их место теперь в музее.

Ответа на телеграмму долго ждать не пришлось, и через два дня Андрей уже стоял в аэропорту с небольшой заплечной сумкой, в которую сердобольная жена начальника милиции Люба положила еду и баночку мочёной морошки. Прощались они уже закадычными друзьями.

Когда Ан-25 набирал высоту, в окне иллюминатора на фоне бесконечной тайги появилась белая змейка Индигирки, увитая ожерельем островов. Андрей развязал свёрток и вынул оттуда торбаса, которые Яна украшала бисером по вечерам. «Морошка!» У него перехватило дыхание. За стеклом иллюминатора всё больше расширялся горизонт, детали земного пространства размывались, сливаясь в одну белую массу, а он продолжал видеть лес оленьих рогов, пар, поднимающийся к небу от их дыхания, в ушах стоял перезвон колокольчиков, покрикивания пастухов и лай собак, подгоняющих оленей. Из груди вырвался вздох не то облегчения, не то отчаяния, по телу прошёл импульс, сковав горло и скулы, глазницы судорожно сжались и через мгновение прорвались потоком горячих слёз.

Прощай, Индигирка. Прощай, Дялунча. Прощай, Яна.

₁₁

В аэропорту Перми его никто не встречал, впрочем, это и предвиделось, поскольку точную дату вылета он дать не мог из-за непредсказуемости якутской погоды. Из автомата он позвонил родителям, потом домой, но там трубку никто не снял. Разговор с матерью вызвал странное ощущение, как будто мать что-то скрывала. На выходе сразу вынырнуло такси, Андрей не стал торговаться и дал столько, сколько попросил хорошо выбритый водитель из Узбекистана. Они даже о чём-то болтали по дороге, поскольку Батыр неплохо говорил по-русски.

Разглядывая из окна убитого авто знакомые до боли картинки, Андрей неожиданно поймал себя на странном ощущении, что всё это ненастоящее и даже чужое. Он сразу вспомнил рассказ Дялунчи, как тот когда-то убежал из дома в лес, потому что дом в его отсутствие стал чужим. Выйдя из машины, Андрей некоторое время стоял в замешательстве, понимая, что это всего лишь действие привычки. Но при этом он ясно отдавал себе отчёт, что это не какая-то психическая блажь, а вполне реальное ощущение, касающееся его физического тела, которое никак не может вписаться в среду. При этом он хорошо помнил, что в Якутии, уже после того, как он вылез из тайги, с ним этого не происходило. Всё ещё испытывая это странное и неприятное чувство, словно его окружает компьютерная голограмма, а он в ней заброшенный вирус, Андрей побрёл в сторону дома.

На звонок, как и ожидалось, никто не ответил. Он ещё постоял у двери, поздоровался с соседкой по площадке, у которой при встрече отвисла челюсть. «Хорошо, что в обморок не упала, женщины это любят, — подумал Андрей. — Значит, меня успели похоронить», — размышлял он, сидя на лавочке возле подъезда.

В отличие от Якутии, в Перми было не так холодно, и его роскошные оленьи унты то и дело притягивали взгляды прохожих. По времени жена должна была вот-вот появиться, рабочий день заканчивался. Когда во двор въехал новенький «Сааб», Андрей даже привстал. Он понимал, что его персона уже не должна была вызвать обморока у Марьяны, но та всё-таки упала, мягко, красиво, прямо на руки Андрея. За рулём сидел Эдик, почему-то перекрашенный в какой-то не то русый, не то серо-пегий цвет. Он протянул в растерянной улыбке руку и долго не закрывал рта от удивления. Похоже, что настоящий обморок должен был испытать он, а не Марьяна.

— А мы тебя к вечеру ждали, ты каким самолётом прилетел? — протянул он, с трудом выправляя перекошенное лицо. — Я хотел сказать, рейсом.

— Ну да, мы, — иносказательно ответил Андрей, неуверенно протягивая руку и с удивлением оглядывая жену и бывшего рыжего.

— Да старик, тут такое завертелось. Мы же тебя похоронили, — продолжал вытягивать из своего искривлённого рта Эдик, протискиваясь в дверь подъезда. Марьяна безвольно плелась позади.

— Могилку покажешь? Там крестик или пирамидка со звёздочкой?

— Кончай издеваться, поставь себя на наше место.

— А ты себя на моё, — предложил Андрей, протискиваясь в дверь собственной квартиры; Эдик зашел туда как к себе домой. Всё это было забавно наблюдать, но в душе Андрея по-прежнему было нейтрально, словно внутри лежал якутский снег.

Марьяна, пошатываясь, ушла в спальню, и там у неё началась истерика, которую можно было предвидеть. Бросив в прихожей дорожную сумку и не дожидаясь, когда закончатся рыдания, Андрей пошёл в ванную. Его первым желанием было смыть всю грязь, накопившуюся за эти месяцы, но, когда он увидел висящие на верёвке мужские носки, желание пропало. На выходе из ванной он столкнулся с дружком и, поймав его растерянный взгляд, всё окончательно понял. Эдик некоторое время колебался, но потом всё-таки набрался смелости и ушёл к безутешной Марьяне.

— Ну, как она? — спросил Андрей, уже успев заварить чай и отхлебнуть полкружки, когда Эдик вернулся. Вода конечно же отдавала хлоркой, чего раньше Андрей не замечал.

Эдик трясущимися руками тоже налил чаю, хотя на его месте надо было найти что-то более крепкое. Так, впрочем, и произошло, Эдик полез в холодильник за коньяком.

— Неплохо живём, — на манер Павла задирая одну бровь, произнёс Андрей, принимая из его рук и нюхая с горла вытянутую по форме бутылку. — С поминок, наверное.

— Настоящий, друзья привезли из Франции, — не поняв намёка, повёлся Эдик.

«Ну, ты и засранец», — подумал Андрей. Пока он размышлял, что бы такого сделать плохого, его рука как-то сама перехватила бутылку за горлышко и со всего маху треснула Эдика по голове. На звон разбившейся посудины выскочила Марьяна и зашлась криком, хватая поочерёдно за шиворот то Андрея, то Эдика.

— Ты скотина, скотина! Эгоист несчастный! Где ты шатался? Почему ты молчал? — закричала она, не сдерживая чувств. — Мы все тут с ума сошли, ночи не спали, мне «скорую» вызывали, а ты там по тайге шлялся! Это подло, подло, слышишь?

Пока Марьяна снимала душевный надрыв, Эдик постепенно приходил в себя, одновременно облизывая лицо и руки. Коньяк хорошо действовал на него.

— Ключи от машины верни, — сухо произнёс Андрей, поднимаясь из-за стола.

— Куда ты собрался? Не смей, слышишь, не смей! — снова закричала Марьяна. — Эгоист, ты всю жизнь только и думаешь о себе. Ты обо мне подумал? Как мне людям в глаза смотреть?

Внезапно до Андрея дошёл смысл сказанного, и ему даже стало жаль Марьяну, но отвечать на её вопросы у него не было никакого желания. Он вышел в прихожую и на какой-то момент растерялся, не зная, что делать с женой, с дочерью, слава богу, находящейся в Москве, с квартирой, домом… Андрей не знал, как быть с работой, как с самим собой, которого ещё надо было как-то впихнуть в эту непривычную реальность, где при его появлении у людей подкашивались ноги. Продышавшись, Андрей вернулся на кухню, где Марьяна залечивала рану на непробиваемой голове Эдика.

— Полагаю, мы квиты, — пробухтел Эдик.

— Не полностью. Тебя надо ещё в Каме искупать, желательно в проруби. Если ты хочешь полного расчёта, то завтра вырубим прорубь и я там тебя подержу пару часов.

— Что ты такое говоришь? — завыла сиреной Марьяна, бросая на стол выкрашенное коньяком и кровью Эдика полотенце. — О чём он говорит, Эдик? Какая прорубь? Какая Кама?

— А ты расскажи ей, расскажи, — предложил Андрей, доставая сигарету из пачки жены и прикуривая от газа.

— Не знаю. Ты же видишь, он одичал, — уже внятным голосом произнёс Эдик, в глазах которого стали появляться намёки на агрессию.

— А мне почему-то есть что рассказать.

— Мы искали тебя. Мы искали тебя повсюду, где только могли. Всю местную милицию подняли на ноги, МЧС. Вся Индигирка стояла на ушах, вся Якутия. Ты даже не представляешь, чего мне это стоило!

— Догадываюсь. Иначе как тебе было провезти золото.

— Какое золото? Ты это о чём, старик? — Глаза Эдика сузились.

— Ты знаешь, о чём.

— Эдик, при чём тут золото? Что вы мне голову морочите? — продолжала истерить Марьяна.

— По пути домой я сделал остановку в Усть-Нере. Я был у Павла, — сказал Андрей, обхватывая пальцами ручку тяжёлой глиняной кружки. Эдик косо наблюдал за его движениями и предусмотрительно отодвинулся подальше от стола.

— И что с того?

— Он всё мне рассказал.

— Гнида неблагодарная. — Эдик сделал попытку вылезти из-за стола, но Андрей закрыл ему проход.

— Погоди, сядь на место, — потребовал Андрей, сжимая крепче кружку. — А тебе, дорогая, стоит послушать, уверяю, будет интересно. А ты рассказывай, товарищ-златопродавец.

Эдик некоторое время молчал.

— Никто не думал, что так случится, — начал неуверенно Эдик, опуская взгляд. — Я и не думал, о том, что золото можно перевезти. Мы его почтой из Хонуу отправили, но немного. Сам понимаешь…

— Это ты у ингушей покупал его?

— Ну да.

— Ты о чём, Эдик? Какое золото, какие ингуши?

— Ну, Марьяна, подожди, дай сказать, — перебил Эдик. — Когда он утонул… Вернее, мы так думали, что он утонул. Я подумал, что с ним, ну, в смысле в гробу… Можно будет с ним перевезти сколько угодно песка.

Глаза Марьяны расширились до предела, тут она действительно готова была рухнуть на пол, но Андрей предусмотрительно подставил ей табуретку:

— Ты слушай, слушай, дорогая. Он ещё не всё сказал.

— Да что не всё… Нечего рассказывать больше. Топить тебя никто не собирался. Драку ты первый затеял, и в Гиблую протоку никто тебя не тянул. Я тут ни при чём.

— Врёшь, всё ты знал. Ты всю дорогу устраивал мне полосу с препятствиями, чтобы я где-нибудь да загнулся.

— Ничего я не устраивал. Ты просто достал меня во время сплава. Но, когда ты пропал, я честно говорю тебе, мы искали.

— Ну да…

— Кстати, ведь это я нашёл тебя, разве нет? Откуда я мог знать, что ты ещё жив? Тебе было бы уже всё равно, раз ты утонул. Ну, я так думал. А потом словно чёрт нашептал. Чего, думаю, случай упускать…

— Ты ещё чёрта приплети в оправдание. Нет, Эдик, не в чёрте дело. Просто это не в твоих правилах.

— Боже мой, объясните мне, что происходит! — завыла Марьяна, тряся кулаками.

— Ты слушай, слушай, дорогая жёнушка.

— Да если бы я не подтащил тебя к берегу, то ты так и плыл бы до самого океана. Ты был уже трупом. Я и подумать не мог, что эти чукчи тебя подберут. Но как они тебя оживили? Ведь ты же плыл как утопленник. Но всё равно, если бы не я, то ты бы здесь не сидел.

— Ну, разумеется. За это спасибо, друг. Это по-дружески, — язвительно поблагодарил Андрей, отставляя кружку, чтобы не врезать снова, поскольку кружка была крепче бутылки и могла проломить череп. — Вытащить из воды на снег и потом бросить, чтобы я замерз наверняка. — Андрей некоторое время молчал, проигрывая в памяти детали минувших событий, которые уже казались далёкой историей на фоне того, что произошло с ним позднее.

— Знаешь, — он хотел сказать — старик, но для Эдика это обращение не подходило по определению. — Знаешь, чувак, скажу по совести, я не сержусь на тебя за то, что ты бросил меня там, на берегу Индигирки, среди снега и ледяной воды. Уже не сержусь, хотя в самолетё мне хотелось убить тебя. И за то, что отправил без оружия гулять по тайге, где кишело медведями. И за рукавицы, которые ты бросил в костёр… Павел видел, как они горели. За это пусть тебя Бог судит, если он есть. Думаю, что есть. Как ни парадоксально, но я действительно выжил благодаря тебе, ведь если бы ты меня погрузил в резинку и повёз, не знаю куда, наверное, в Куберганю… Кстати, откуда бензин взялся? Только не говори, что мотор на воде работает. Ну, да ладно, проехали. Так вот, тогда я наверняка подох бы, если не от переохлаждения, то от гангрены точно. Ты совершил ошибку, чувак. — Андрей привстал и похлопал Эдика по плечу, но не как друга, а как глупца. — Меня подобрали хорошие люди, как ты выразился, чукчи и вернули к жизни. Только ты и понятия не имеешь, сколько в этих чукчах тепла и ответственности за чужую жизнь.

Андрей посмотрел на жену, пытаясь разглядеть в ней ту женщину, которую знал и любил.

— Меня, дорогая моя жёнушка, как я полагаю, теперь уже бывшая, спасли эвенки, оленеводы. И мне пришлось с ними кочевать по тайге, потому что в тайге нет сотового телефона, нет айпадов и айфонов. Нет телевизоров, нет ни хрена из того, за что мы здесь рвём животы и глотки друг другу, а есть только вопрос выживания. И та самая любовь и доверие, благодаря которым я выжил. Ради меня эвенки убили живого оленя и согрели меня в его шкуре.

— Какой олень? Замолчите! Вы оба! — закричала Марьяна, закрывая руками лицо. Она выскочила из кухни и, уединившись в ванной, долго не выходила. Возникла непривычная тишина.

— Ты прости меня, если можешь, — произнёс Эдик сухим голосом. — Тварь я последняя. — Вид его действительно был жалким, руки не находили себе места, а с волос всё ещё капал не то коньяк, не то кровь. — Это всё золото.

— Да знаю я, Эдик.

Андрей не стал дожидаться, пока Марьяна приведёт себя в порядок. Ее тоже можно было понять. Она была слабой и на какое-то время одинокой и беззащитной женщиной. Ходить в трауре целый год… Это было не в духе времени. Человек решал задачу выживания и, кажется, неплохо справился. Эдику тоже надо было отдать должное: подобрать вдову, хоть и красивую и нестарую, но с ребёнком… Впрочем, квартира, коттедж, колёса… Ценность недвижимости никто не отменял.

— Техпаспорт не забудь, а то гаишники остановят, — произнёс Эдик, выйдя его провожать и держа на весу цепочку с ключами. — Ключи забыл, они твои.

Глядя на бывшего компаньона, Андрей задумался. Эдик снова был самим собой, расчётливым, уверенным, практичным. Пришедшая в голову мысль ошарашила Андрея — его снова покупали, спокойно, цинично, как в старые добрые времена. И он сам, оказавшись в привычной для себя обстановке, даже не заметил, как принял эти условия материального бытия.

— Это не моё, можешь пользоваться, — сухо ответил Андрей, открывая дверь.

Эдик так и застыл с протянутой рукой. Андрей остановился в проёме двери, обводя взором всё, чем он когда-то дорожил: это были просто стены и какие-то предметы внутри тесного закрытого пространства, не более. — Спасибо тебе, — произнёс он, слегка улыбнувшись.

— Это за что? — ещё больше растерялся Эдик, уже опустив руку с ключами.

— За Индигирку.

Он покинул квартиру, нисколько не сожалея, что в ней прошла не самая плохая часть его жизни. Он даже допускал, что их отношения нормализуются, с поправкой на то, что общим останется лишь Вероника. Немного постояв у подъезда, Андрей с облегчением выдохнул и не спеша побрёл на остановку. Остановившись у своей старой машины, он некоторое время размышлял, что с ней делать. «Да пусть постоит. Права забыл забрать». Неожиданно на память пришли слова знаменитой песенки, вызвав в душе прилив хорошего настроения: «Самолёт — хорошо, пароход, паровоз, тоже хорошо. И машина хорошо, а олени лучше»…

Впереди было полно важных дел. Надо было навестить и успокоить родителей, снова окунуться в работу или хотя бы появиться в конторе, но это не сейчас: для одного дня событий было предостаточно. Побывать в новом доме, жить-то где-то надо. Предстояли хлопоты, не тяжбы, а именно хлопоты по разводу, хотя Марьяну было по-человечески жаль. «Ничего, дело житейское». Андрей лениво брёл по тротуару, не обращая внимания на прохожих.

Внезапно до него дошло, что всё, что он до этого имел и считал своим, оказалось навсегда потерянным и что годы тоже прожиты зря. Неожиданно грудь сдавило, да так сильно, что он едва доплёлся до лавочки. Им овладело отчаянье: он осознал, что остался один, что потерял семью, столько лет жизни, и всё зря. Мир, в который он мечтал вернуться, уже не был голограммой, это была жёсткая реальность, готовая расплющить любого чужеродного субъекта, каким в данную минуту и был он, гордый и самолюбивый тип, не пожелавший даже простить близкого человека.

Но потом в голову пришла мысль: пусть мир остаётся таким, как есть, а для него цикл старой жизни закончился, и всё, что было необходимо в нём прожить и прочувствовать, он сделал. Впереди тоже была жизнь, хуже или лучше, он не знал, но понимал, что уйти от неё ему не удастся.

Дышать стало легче, боль слева в груди немного улеглась, Андрей поднялся, огляделся по сторонам, словно проверяя, насколько изменился мир, в котором ему предстоит теперь жить. Мимо проезжали машины, в переулке между домами бегали мальчишки, пиная консервную банку. Кто-то с разгону катился по накатанному тротуару, как и сам он когда-то в далёком детстве. Жизнь не останавливалась ни на минуту, но и не менялась, потому что он сам из неё никуда не выпадал. То, что с ним произошло, было временной поломкой программы или сбоем.

Закинув за плечо сумку, в которой лежали торбаса и морошка, Андрей побрёл к автобусной остановке, почему-то загибая пальцы. Отсчитывая необходимое число, он получил июль, самый жаркий месяц. Уже светили фонари, улица, по которой он шёл, выходила на магистральную дорогу, образуя широкое пространство. Картина всё больше становилась размытой и абстрактной, превращаясь в огромную театральную декорацию. А перед глазами Андрея снова возникла тайга, от белой заснеженной равнины поднимался пар, всюду виднелся живой частокол рогов, слышался храп животных. Олени уходили в неизвестное пространство за горизонт, поднимая копытами белую снежную пыль и увлекая его за собой. Что-то осталось там, в этой северной стране, вызывая в груди щемящее чувство. Что-то навсегда поселилось в его сердце. Это была Индигирка.

2018 г.