Журнальный мир

В Петербурге не так много коллекционеров, собирающих предметы современного искусства. Одна из интересных коллекций была собрана братьями-близнецами Валентином и Леонидом Носкиными. Валентин Алексеевич Носкин был специалистом в области ядерной физики, проректором Московского института повышения квалификации работников образования. Леонид Алексеевич Носкин — биолог, заведующий лабораторией медицинской биофизики, занимается разработкой диагностической аппаратуры.

Валентин Носкин пригласил меня в свою квартиру на Каменноостровском. Там стены, увешанные картинами и графикой, излучали цвет, эмоции, погружали в драматическую игру, тормошили душу… И сам хозяин выглядел, как смесь Дягилева и Шаляпина, в шелковом черном костюме и богемном галстуке ручной раскраски. В коллекции братьев — работы Михнова-Войтенко, Духовлинова, Гаврильчика, Устюгова, Овчинникова, Гели Писаревой, Елены Фигуриной и многих других художников.

Валентин Алексеевич Носкин

И. Д. Валентин Алексеевич, как давно вы собираете коллекцию? И когда смогли уже назвать себя коллекционером, осознали, что это не просто хобби?

В. Н. У знаменитого коллекционера Чудновского спрашивали, когда он пришел к мысли, что нужно собирать коллекцию. Он отвечал: «Я никогда не думал, что это сделаю, но как только умер Сталин, я купил первую работу». Для нас момент, «когда умер Сталин», наступил, когда появились реальные ресурсы, чтобы приобретать понравившиеся работы. Мы были людьми периферийными, жили в Гатчине. Для того, чтобы начать собирать коллекцию, пришлось перебраться в Петербург.

Вообще вопрос собирательства — это вопрос темпов. Сначала был медленный темп, потом он ускорился. В конце 90-х годов темп жизни был просто дикий. Появилось много надежд, мы радовались демократическим преобразованиям… Существенно наша коллекция стала пополняться с 2000 года. Мы развивались по мере того, как сращивалась наука и искусство

И. Д. Вы пишете картины?

В. Н. Когда-то я учился в художественной школе в Одессе, в которой Кандинский раньше преподавал. Правда, мы ничего такого не знали. Я думаю, и преподаватели не знали, кто такой Кандинский. Наш директор рисовал Ленина на огромном панно, разлинованном на квадратики. Каждый день рисовал по квадратику и показывал нам, как работают «настоящие художники». Это было ужасно…

И. Д. Вы принадлежите к поколению физиков-лириков. В шестидесятые возникла плеяда людей, которые занимались научными и инженерными профессиями, но при этом ходили на выставки андеграунда, следили за поэзией…

В. Н. Мы — не шестидесятники, мы пятидесятники. Я окончил Одесский политехнический институт, затем работал в Институте полупроводников АН СССР и в институте ядерной физики РАН. Мы включились в художественную жизнь еще студентами. Особенно сильно на меня повлияло знакомство с Абрамом Федоровичем Чудновским. Он нас втянул в среду художников. Я обожаю Заславского, он не только прекрасный художник, но еще и публицист, журналист. Первую свою картину я приобрел у него, она называлась «Марсово поле».

И. Д. У вашей коллекции есть границы?

В. Н. Мы собираем исключительно Петербург и Ленинград, начиная со второй половины ХХ века. У нас нет только «митьков» и концептуалистов. Академисты — есть, Тюленев тот же, но тут он выступает скорее как авангардист. Есть и гиперреалист Ухналев. На мой взгляд, это не самое существенное. Вот, например, «Венеция» Гели Писаревой — это что?.. Мне кажется, хватит трепаться на тему, какое искусство лучше: абстрактное, реалистическое, академическое. Которое хорошее, то и наилучшее.

И. Д. У вашей коллекции есть узнаваемое лицо. Чем она отличается от других петербургских коллекций?

В. Н. Мне не интересно, насколько моя коллекция отличается от коллекций Шустера, Палеевых, Чудновского, которым, кстати, можно только позавидовать. Мы отличаемся одним: и у них есть работы, и у нас, но у них — классом выше.

И. Д. Вы собираете коллекцию вдвоем с братом-близнецом. Вы всегда единодушны в том, какую работу брать, а какую нет?

В. Н. Бурных споров у нас не бывает, а обсуждения идут постоянно.

И. Д. Но вы прямо так, не советуясь с экспертами, сами отбираете работы?

В. Н. Наши друзья — Шамшурина, Беляева, да и все художники, чьи работы представлены в нашей коллекции, в той или иной мере являются экспертами. Хотя в первую очередь мы ориентируемся на собственное мнение. Вот работа Олега Яхнина — никакого худсовета она бы не выдержала. Для Олега Яхнина мне худсовет не нужен. Эта одна из немногих работ, которые я сам заказывал. Ждал три месяца, волновался: что же Яхнин в результате сделает? Вот работа в одном экземпляре, все нарисовано рукой. И он не обманул моих надежд и ожиданий! Как вы его назовете — абстракционистом? А я бы сказал, что он работает в жанре потустороннего реализма.

И. Д. Почему вы не собираете московское искусство?

В. Н. В Москве очень много профессиональных художников, но художественной жизни, связанной с реальной работой группировок, таких, как круг Стерлигова, Сидлина или Арефьева, вы не найдете. Москва — огромный рынок. Мы с ними дружим, например, с галереей «Метелицин». Но я отстаиваю ту точку зрения, что можно говорить о московском художественном рынке и о петербургском художественном мире. Это вещи разные. У нас наука, а у них — учебные заведения. Там есть гениальный человек — Зураб Церетели. То, что он собрал, вызвало бы зависть у Третьякова, Морозова, Щукина. Они и другие московские собиратели должны были бы в ножки ему кланяться. Очень сильная коллекция у него.

И. Д. Но и в Петербурге за последние десять лет появились мощнейшие собиратели искусства. Появилась «Эрарта», частный музей на Фонтанке, Новый музей современного искусства на 6-ой линии Васильевского острова. Все это прибавилось к коллекции Манежа, «Борея», коллекциям музеев. Коллекцию графики собирает Кирилл Авелев.

В. Н. Я очень одобряю эти процессы. С «Эрартой» на девяносто процентов мы пересечены — не по количеству работ, а по именам авторов. Хотя у них полторы тысячи, а у нас шестьсот работ. И мы — не галерея. Я горд тем, что, в отличие от того, как раньше собиратели работали, я картины из своей коллекции не продаю. Я — человек жадный: мне жалко расставаться с моими приобретениями. Мне деньги меньше дороги, нежели картины.

И. Д. Как вы находите новых художников?

В. Н. Они меня находят чаще, чем я их. У нас наиболее интересных художников примерно сто пятьдесят человек, круг невелик, особых проблем тут нет…

И. Д. Вы сами что-нибудь пишете об искусстве, как это делает коллекционер Николай Благодатов?

В. Н. Мы выпускаем каталоги, посвященные нашей коллекции. Вот уже третий выпуск вышел. Мы финансируем издание каталогов, но сами не пишем. Еще делаем выставки на основе нашей коллекции. В Риге в июне прошла выставка «Родом из России и Латвии», там были выставлены работы художников Петербурга, родившихся в Латвии, и художников Латвии, которые родом из Петербурга. Все работы петербургских художников — из нашей коллекции. В Латвии родились Соломон Гершов, Владимир Духовлинов, Елена Фигурина, абстракционист Анатолий Васильев. В Москве мы выставляли наших художников. Летом прошла выставка из нашего собрания в Музее Анны Ахматовой.

И. Д. То есть вы занимаетесь пропагандой петербургского искусства в других городах и странах?

В. Н. Петербургское искусство не нуждается в пропаганде. Был такой историк физики Виктор Френкель. И кто-то сказал ему, что его книжки способствовали популяризации теории относительности Эйнштейна. Френкель ответил, что Эйнштейн в подпорках не нуждается… Петербургское искусство и так популярно, оно существует само по себе и не нуждается в подпорках.

И. Д. Но, тем не менее, все петербургские художники жалуются на грусть и печаль, возникающие в том числе по причине хронической нехватки денег, мастерских, холстов и красок…

В. Н. Ну да, есть грусть в работах Владимира Овчинникова. Но грусть-печаль – это же нормально. Кто знает самодостаточных художников? Художники всегда жалуются.

И. Д. Чего не хватает художественной жизни Петербурга, чтобы стать еще более яркой и глубокой?

В. Н. Мне она кажется достаточно яркой. Я считаю, что в Петербурге небольшая, но устоявшаяся художественная жизнь. Тут хорошие выставки идут. Обожаю то, что делает «Деревня художников» в Озерках.

И. Д. Вы собираете и графику, и скульптуру…

В. Н. Не могу сказать, что наша цель — охватить все виды искусств. Приобретаем то, что нравится. И вообще, это не приобретения, а затраты.

И. Д. Какие тенденции в развитии творческой элиты вы видите?

В. Н. Элита развивается в стремлении покупать искусство, а не поддельные ценности. Мне кажется, что нет стагнации «рынка искусства» в отличие от других рынков, но есть серьезный рост цены на искусство. За последние десять лет цены на искусство, по сравнению с ценами на нефть и золото, существенно возросли. И речь не обязательно о ценах на работы художников петербургской школы, хотя и они, в том числе, стоят нынче намного дороже.

И. Д. Что вы можете сказать о науке?

В. Н. Я давно не занимаюсь наукой. В целом, раньше наука была на высоком уровне. Но мы ее сами изнутри оценивали. А сейчас она сравнивается с европейской и мировой. И я считаю, что правильная, полезная для науки модель — это когда неважно, где ты науку делаешь, тут или там. Главное, что это нужно научному миру.

Сейчас кричат про «отток мозгов». Но так было всегда. В Средневековье мозги текли с запада на восток, а теперь, по понятным причинам, в Европу и Америку. Приятно слышать, когда наши что-то где-то сделали. Сколько сделанного «не у нас» пошло в копилку и нашей науки!

Когда я общаюсь со школьниками, то вижу, что они стали гораздо более способными. Сейчас коммуникационные навыки развиваются лучше. Вот мы не могли объясниться на иностранных языках, а сейчас нет проблемы, когда нужно подготовить доклад и выступить с ним в другой стране.

И. Д. Вы прославились вечерами для художников. Нет ли у вас желания на них приглашать чиновников, бизнесменов, олигархов?

В. Н. Если им интересно, пусть приходят. Кто пришел, тот пришел.