Журнальный мир

Действующие лица:

Людмила, 49 лет

Павел Петрович, ее муж

Татьяна, подруга Людмилы, 49 лет

Ася, 32 года

Действие 1

Картина 1

Гостиная. Стол посредине. Диван. Шкаф с книгами и посудой. Слева — дверь в прихожую с вешалкой, зеркалом и пуфиком, оттуда виден коридор, ведущий в кухню.

Людмила в гостиной накрывает на стол, расставляет тарелки, ставит бутылку вина, две рюмки. Звонок в дверь. Людмила выходит в прихожую, не спрашивая, кто, открывает дверь. Входит Татьяна, нарядная, накрашенная, в элегантном пальто и шляпе.

ЛЮДМИЛА. Ой, цветет и пахнет! И шляпка новая.

ТАТЬЯНА. Привет, дорогая. Я не опоздала?

Целуют друг друга в щеку.

ЛЮДМИЛА. Привет! Как раз вовремя. Давай помогу, сюда, на плечики! (Вешает ее пальто). А шляпку шикарную — наверх… Где купила?

ТАТЬЯНА. Дочкина. Ей надоела — мне отдала.

ЛЮДМИЛА. Никому не говори.

ТАТЬЯНА. Только тебе! Ты не проболтаешься!

ЛЮДМИЛА. Я могила!

ТАТЬЯНА. Никогда так не говори.

ЛЮДМИЛА. Тогда я партизан!

ТАТЬЯНА. Да! Молчи, коли не допрашивают.

Переобувается в свои нарядные домашние туфли, проходит в гостиную, ставит на стол коробку конфет.

ЛЮДМИЛА. Шикарные! Спасибо! Садись. (Выходит на кухню, приносит поднос с угощением, раскладывает по тарелкам). Ну, за встречу!

Чокнулись. Принимаются за салаты, затем за пирог.

ТАТЬЯНА. У тебя, дорогая подруга, пирог — пальчики оближешь! Рецептик теста дашь?

ЛЮДМИЛА. Дам, конечно!

ТАТЬЯНА. Сейчас запишу…

ЛЮДМИЛА. Так запомнишь. Я для пышности немного минеральной воды добавляю, чтобы пузырилось. А если муж не заметит, могу у него немного пива позаимствовать. Тогда оно пойдет вместо минералки. Но в этот раз я минеральную добавляла, чтобы и твоей внучке кусочек пирога завернуть.

ТАТЬЯНА. Спасибо. Запомню. Минералку или пиво.

ЛЮДМИЛА. Что тут не запомнить! Склероза пока нет!

ТАТЬЯНА. Склероз? Слово-то какое противное! Нужно говорить: девичья память.

ЛЮДМИЛА. Татьяна! Ну, ты никогда не унываешь!

ТАТЬЯНА. А что прикажешь? Если супруга похоронила, так и самой рядом в гроб ложиться? Слава богу, не в Индии живем. Да и там уж отменили, поди? (Вздыхает). А жалко мне его, до смерти жалко, врач сказал: «Меньше бы курил — дольше бы прожил». Ведь только первую пенсию успел получить!

ЛЮДМИЛА. Царство небесное! (Крестится).

ТАТЬЯНА. Царство небесное!

ЛЮДМИЛА. Давай еще рюмочку за упокой души. Земля ему пухом.

Выпивают, не чокаясь, закусывают.

ТАТЬЯНА. Ну, спасибо тебе за угощение.

ЛЮДМИЛА. А тебе за конфеты! Буду помаленьку баловаться. Диабет-то в нашем возрасте, говорят, незаметно подкрадывается.

ТАТЬЯНА. В каком таком возрасте?

ЛЮДМИЛА. Под пятьдесят!

ТАТЬЯНА. Надо говорить: за сорок!

ЛЮДМИЛА. Это сорок девять-то — за сорок?

ТАТЬЯНА. А ты считать умеешь? Вот: сорок. А после (загибает пальцы) — сорок один, сорок два, сорок три… Ну, стало быть, за сорок.

ЛЮДМИЛА. Ха-ха-ха!

ТАТЬЯНА. Тебе ха-ха, а мне твоя помощь нужна.

ЛЮДМИЛА. Говори.

ТАТЬЯНА. С лета, с курорта, у меня двое знакомых.

ЛЮДМИЛА. Мужчины?

ТАТЬЯНА. Ну, не бабы же! Два друга. Они и на курорт вдвоем приехали. Вот уже полтора месяца перезваниваемся… В общем, я им сказала, что у меня подруга есть. Тебя имела в виду.

ЛЮДМИЛА. А я при чем?

ТАТЬЯНА. Опять сосчитать не можешь? Как ты только школу окончила! Шучу, конечно…

ЛЮДМИЛА. Как я ее окончила? Там было не до шуток.

ТАТЬЯНА. Ладно, меня это не касается. Короче, что я хотела тебе сказать…

ЛЮДМИЛА. Нет, это я тебе хочу сказать! У меня муж все-таки, какой-никакой. Узнает — заревнует.

ТАТЬЯНА. «Ревнует — значит, любит». Пословицы просто так не сочиняют, в них мудрость народная. Перчить надо жизнь совместную, чтобы пресной не была. И мужа надо время от времени встряхивать, чтобы не застоялся.

ЛЮДМИЛА. Нет-нет-нет! На такие дела ты меня даже не подбивай!

Татьяна хмуро молчит. Людмила, потупившись, вертит в руках салфетку, то ее квадратиком складывает, то треугольничком.

ЛЮДМИЛА (не поднимая головы). А мужик-то хороший?

ТАТЬЯНА. Я тебе за двадцать лет дружбы хоть что-нибудь плохое подсовывала?

Людмила вздыхает, качает головой, то ли отрицательно, то ли положительно.

ТАТЬЯНА. Он мужчина видный, положительный. Не лысый! Не пузатый!

ЛЮДМИЛА. Что ж такого хорошего себе не возьмешь?

ТАТЬЯНА. Ну, ты, смотрю, вправду сосчитать не можешь! Двое их — а я одна! Не разорваться же мне!

ЛЮДМИЛА. Вывернулась, называется. А возраст?

ТАТЬЯНА. А у мужчин бывает возраст? Вот недавно прочитала. Так понравилось, даже переписала. Смеху-то, смеху! (Читает). «Собственно, у мужчин нет признаков старения. Морщины? Они только украшают мужчину, делая из юношески-аморфных черт — образ четкий и ясный. Когда их станет неприлично много, можно отпустить бородку. Шрамы? О, это намек на военные походы и боевые заслуги. Хромота? Если мужчина ходит, слегка опираясь на элегантную трость, в нем появляется нечто байроническое. Ну, в крайнем случае, что-то от героя Лермонтова, Грушницкого. Как мы помним, ни тому, ни другому его хромота не мешала. Бальные вечера теперь он может презрительно именовать танцульками. Пивной животик? Любой мужчина возразит: я не толстый — я уютный. И будет прав! Кому нужны кости, обтянутые кожей? Самые опытные скажут: о, мы-то знаем главный признак старения мужчин! Мы им возразим: а где же вы опыта понабрались? Так что не будем ни о пошлом, ни о медицинском. У нас другой профиль. Красота! Мужчина любит глазами! Кого? Себя, конечно! Глядя перед завтраком в маленькое зеркальце для бритья, он, как вы помните из литературы, поем по утрам. Если найдется рядом меломанка, он непременно спросит ее: а я еще ничего, не правда ли? Попробуйте ему возразить! Ой, лучше не пробуйте! Себе дороже! Нет, не такой уж он законченный эгоист. Просто он любит все красивое. Да-да-да! Чтобы в ней все было красиво. И лицо, и одежда, и душа, и мысли. И ножки, и ручки, и все, что спереди, и все, что сзади. Чтобы с какой точки ни посмотри, все было красиво. И еще юбочка, можно покороче. И блузочка, можно с декольте. И туфельки, желательно на каблучке, если он выше среднего роста и желательно без каблучка, изящные балетки, если он ниже среднего. В конце он даже заглянет в глаза. И если найдет в них невинность и чистоту помыслов — он ваш! Только не называйте ему свой паспортный возраст. Ведь и он, начиная с некоторых лет, тщательно скрывает свой, кокетливо спрашивая: а сколько дадите? Ну, дайте ему примерно столько, сколько нищему на паперти. Он не обидится.» Нравится?

ЛЮДМИЛА. Да, правда смешно. Интересно, если мужчине прочитать, ему тоже смешно будет?

ТАТЬЯНА. А что там обидного?

ЛЮДМИЛА. Согласна.

ТАТЬЯНА. Так я дам твой телефончик?

ЛЮДМИЛА. Ой, так сразу — телефон?

ТАТЬЯНА. Телефон — это не так сразу! Это, наоборот, постепенно. Можешь сообщать ему по одной циферке в неделю.

ЛЮДМИЛА. Таня, да ну тебя!

ТАТЬЯНА. Не да ну! Созвонитесь, поговорите… А хочешь, ко мне на дачу поедем? Вот это будет «сразу».

ЛЮДМИЛА. Да какая дача в октябре? Мерзнуть да грязь месить!

ТАТЬЯНА. И то верно! Значит, пока даю телефон? А ты, кстати, у своего мужа тоже не забывай телефончик проверять.

ЛЮДМИЛА. Как так? Сроду не проверяла.

ТАТЬЯНА. Ну, и зря! Доверяй, да проверяй! (Поднимается из-за стола). Засиделась. Ноги затекли!

ЛЮДМИЛА. Так пересядем на диван! А хочешь, последнюю фотографию Артемчика тебе покажу? Ты его и не узнаешь!

Переходят на диван, Людмила достает из шкафа фото в рамке.

ТАТЬЯНА. Ты, Людмила, такого красавца родила! А форма военная как ему идет!

Людмила промокает уголки глаз.

ТАТЬЯНА. Ты чего?

ЛЮДМИЛА. Вся душа изболелась. Как он там? Хоть бы вернулся скорее.

ТАТЬЯНА. Вернется! Все будет хорошо.

ЛЮДМИЛА. Думаешь?

ТАТЬЯНА. Уверена. Это я тебе говорю. А чего бояться? Войны нету.

ЛЮДМИЛА. Объявленной нету…

ТАТЬЯНА. Вот именно! Нету! Вернется живой и здоровый!

ЛЮДМИЛА. А тут — сразу какая-нибудь вертихвостка подолом махнет — и от матери увела!

ТАТЬЯНА. Этого не бойся: Артем твой парень умный, и привила ты ему хороший вкус! На дурочек и вертихвосток он не позарится. Вспомни, как в кружок танцевальный его водили! Как он на всяких смотрах-конкурсах первые призы получал! Он привык к успеху, а таких быстро не уводят! Он сам кому хочешь голову закружит!

ЛЮДМИЛА. Это у них такая руководительница была. Как умела дело поставить! И сама — прелесть! Говорят, с раннего детства танцевала, а теперь судьей на краевые конкурсы ездит!

ТАТЬЯНА. Светлана Борисовна? А мы, взрослые, ее Борисовной звали. Она умела и с родителями дружить. А вспомни, к ней в студию ходили от пяти до пятидесяти! Ведь даже мы с мужем соблазнились. Правда, долго он ходить не смог — дыхания ему не хватало. Ах, знать бы, что у него уже тогда процесс в легких начался… Мало мы с ним прозанимались… Зато ее праздник надолго запомнился…

ЛЮДМИЛА. Ты только на одном была? А она на каждый Новый Год корпоративы устраивала! Старшие группы уже приходили вместе со взрослыми. Все за столиками по кругу. Все закуски, фрукты, напитки — все она организовывала! А какие программы интересные придумывала, и всегда новые! Каждый Новый Год!

ТАТЬЯНА. Я только один, наш с мужем помню, зато какой веселый! (Воодушевляясь, встает в позу, торжественным голосом). Светлана Борисовна объявляет: «Наш новогодний экспресс пошел!» И все — по кругу друг за дружкой, как вагоны поезда! Потом: «Первая остановка — Вена!» На экране — слайды: собор их знаменитый, улица шикарная Грабен… И все пары танцуют венский вальс с фигурами… (Делает несколько па). Опять экспресс мчится по кругу. «Вторая остановка — Мадрид!». Твой Артем выходит — пасадобль! Настоящий мачо! И партнерша у него была красотка! Где она теперь?

ЛЮДМИЛА. Уехала в районный центр. Поступила там в муз-пед на отделение хореографии.

ТАТЬЯНА. Переписываются?

ЛЮДМИЛА. Теперь уже нет.

ТАТЬЯНА. Слушай, а ведь это ее тогда на новогоднем вечере Снегурочкой выбрали? Сначала — от каждого столика по Снегурочке. И такой конкурс начался — почище городского! Девчонки столько заданий должны были выполнить: кто быстрее добежит, кто раньше других ответит на вопросы, кто удачнее рифму подберет к какому-нибудь стишку…

ЛЮДМИЛА. К последней строке?

ТАТЬЯНА. Да! Ты тоже помнишь?

ЛЮДМИЛА. А потом — на каждую букву алфавита назвать какое-нибудь слово, как новогоднее пожелание.

ТАТЬЯНА. Ой, нам эта игра так понравилась — у нас теперь, как соберется новая компания или родственники откуда приедут, мы им после угощения и предлагаем поиграть. Лучше, чем футбольные матчи обсуждать или старые анекдоты пересказывать.

ЛЮДМИЛА. Помню я этот конкурс: Снегурочки все выбывали, выбывали, и остались всего две претендентки: жена городского судьи, — моложе его на двадцать пять лет, он с ней тоже в школе танцев познакомился — и Артемкина партнерша. Тут им — последний конкурс. Какая команда лучше свою Снегурочку представит, какая лучше и быстрее ее нарядит. У той-то, у судьевой жены, и так все до предела навешано: и бусы, и серьги, и браслеты в пять рядов. Некуда больше наверчивать. А нашей — бусы с елки, на ушки — елочные шары, а какие у нее волосы были пышные, да еще уложены сбоку в косички — так ей в прическу елочную звезду воткнули. Но больше всего она покорила своим задором: два шарика на руках повесила, как на ветках, а еще один елочный шарик на ниточке губами зажала.

ТАТЬЯНА. Помню! Все прямо завизжали от восторга!

ЛЮДМИЛА. А команда ее на руки подняла. Ясное дело, она и победила. Судья позеленел! Привык командовать, а тут такой облом! Помнишь, приз ей дали — большую красивую куклу. Она даже смутилась: кукла была как грудной ребенок.

ТАТЬЯНА. Это с того вечера, что ли, она загордилась? Как это можно: своему парню в армию не писать?

ЛЮДМИЛА. Ну, какой он ее парень? Партнер по танцам.

ТАТЬЯНА. Кто ему теперь пишет?

ЛЮДМИЛА. Два друга.

ТАТЬЯНА. А она? Ну, уехала в другой город, но этот факт письмам не мешает. Почта и там работает, небось еще лучше, чем у нас.

ЛЮДМИЛА. Не может она ему писать: замуж выскочила в восемнадцать лет. Уже, говорят, ребенка ждет. Светлане Борисовне написала.

ТАТЬЯНА. Ну, и зря поторопилась.

ЛЮДМИЛА. Так и моя мама говорила: Кто рано выйдет — тому жизнь короткой покажется.

ТАТЬЯНА. Мудрая, видать, женщина была… Жаль, я так и не успела с ней познакомиться.

ЛЮДМИЛА. Мда… Мудрая…

ТАТЬЯНА. Извини. Я тебе напомнила. Не грусти.

ЛЮДМИЛА. Давай по рюмашке. (Чокаются).

ТАТЬЯНА. А потом Светлана Борисовна следующую остановку объявляет: «Мы в Рио-де-Жанейро». И на экране — Христос с горы над городом руки простер. А наши в коротких юбчонках такое выделывают — святых выноси! (Показывает: раз-два-три — ча-ча, раз-два-три — ча-ча). А потом Борисовна объявляет: «Аргентина»! Что там у них столицей?

ЛЮДМИЛА. Буэнос-Айрес.

ТАТЬЯНА. Аргентинское танго!

ЛЮДМИЛА. Артем меня немного учил. (Встает). Раз-два-три-браш. Ой, ноги не держат. Помню только, что надо все время головой вертеть…

ТАТЬЯНА. Это самый трудный танец. Сколько мы его учили! А ты не мучайся. Его все равно на курортах не танцуют.

ЛЮДМИЛА (садится, запыхавшись). Ах, сыночек. Как ты там? Уж теперь тебе не до танцев. Все забудет с ихней маршировкой.

ТАТЬЯНА. Ты за него больше переживаешь, чем он сам за себя. В письмах же ничего плохого не пишет?

ЛЮДМИЛА. Он разве пожалуется! Понятно, он мужчина. Сдержанный. Строгий!

ТАТЬЯНА. Правильно! Что ему переживать? Парень — не девка. Чем позже женится — тем моложе себе возьмет.

ЛЮДМИЛА. Мужики так себе и берут: все моложе и моложе. А тут — опа! Статья уголовного кодекса!

ТАТЬЯНА. Ха-ха-ха!.. А ведь он скоро прийти должен. Засиделась я. Давай, готовься мужа встречать. Обо всем, кажется, поговорили. Об одном — даже договорились. Не подведи!

Выходят в прихожую.

ТАТЬЯНА. Пока, подруга. Целую! (Чмокает воздух, уходит).

Людмила закрывает за Татьяной дверь, оглядывает себя в зеркало, висящее в прихожей, поправляет прическу, возвращается в зал, начинает убирать со стола. Все составляет на поднос и уносит в кухню. На столе — только коробка конфет и две чашки.

Картина 2

Прихожая. Дверь в коридор, оттуда в кухню и ванную. Павел Петрович открывает ключом дверь, вешает куртку, кепку.

ЛЮДМИЛА (выскакивая). Дорогой! Что не звонишь? Я бы сама тебе открыла.

ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ (проходит). Кого тут без меня в парадной принимала? (Оглядывает стол, на котором уже все убрано, остались только коробка конфет и чашки).

ЛЮДМИЛА. Татьяна приходила. На кухне нынче уже не сидят. Не советское время! Теперь гостей принимают в гостиной.

ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ. Ну, а я уж на кухню. Есть че пожрать, кроме конфет? (Уходит в ванную, плещется там).

ЛЮДМИЛА (себе под нос). Мужа, говоришь, надо встряхивать? (Встряхивает его куртку, достает телефон, читает смс: «Дорогой не ходи. Нас увидят»).

Охает и садится на пуфик в прихожей. Павел Петрович выходит из ванной.

ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ. Тебе плохо?

ЛЮДМИЛА. Мне хорошо. Плохо сейчас будет тебе! (Читает вслух смс). «Дорогой не ходи. Нас увидят».

ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ. Ну?

ЛЮДМИЛА. Вот и я говорю: ну?

ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ. Так ты ударяй правильно! Не дорого=й, а доро=гой! Сослуживцы написали. Чтоб дорогой не ходил.

ЛЮДМИЛА. А «нас увидят»?

ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ. Патрули! Смотрят, чтоб ходили по тротуару, а не по проезжей части. Постановление последнее читала? Сейчас с этим строго будет. После последней аварии. Семь машин столкнулись, не шутка!

ЛЮДМИЛА. Где?

ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ. В Мексике или в Мехико.

ЛЮДМИЛА. Или в Гондурасе?

ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ. Зря вот ты так, дорогая.

ЛЮДМИЛА. Дорогая, дорогой. Дорогие оба.

ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ. Дорогая дорогого довела до гроба.

ЛЮДМИЛА. Как раз наоборот! Дорогой мой, дорогую доведешь до гроба.

ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ. Это я-то? Да я чист как лед. То есть как снег! Ладно! Пошел я ужинать. Аппетит мне после работы не порти. (Проходит в кухню).

ЛЮДМИЛА (провожает, на пороге ядовито). Приятного аппетита, дорогой.

В дверь звонят. Людмила выходит в прихожую, открывает дверь. На пороге — молодая женщина лет тридцати.

ЛЮДМИЛА. Та-ак… Я вас слушаю.

АСЯ. Вы — Людмила Ивановна?

ЛЮДМИЛА (четко выговаривая каждое слово, с вызовом). Да. Я — Людмила Ивановна!

Женщина пристально смотрит на нее. Людмила невольно отступает. Женщина входит, прикрывая за собой дверь.

АСЯ. А я — Ася.

ЛЮДМИЛА. Исчерпывающая информация. (Грозно). И что?

АСЯ (торопливо, боясь, что ее выставят). Мне тридцать два года. Вам это ничего не говорит?

ЛЮДМИЛА. Говорит, что совсем с катушек съехал старый дурак. «Дорогой не ходи»! Какой дорогой? Уже домой ходят. До чего дожила… Господи…

Людмила берется за сердце, оседает на пуфик. Из кухни выглядывает Павел Петрович.

ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ. Кто там пришел? Дорогая! Тебе плохо?

ЛЮДМИЛА (со злобой). Уйди!

ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ. Уверяю тебя, дорогая, я ее первый раз в жизни вижу!

ЛЮДМИЛА. Скройся с глаз! По-хорошему прошу. Я сама с ней разберусь.

ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ (понимает, что лучше исчезнуть, и спешно хватает с вешалки кепку и куртку). Пойду пока в почтовый ящик загляну, там что-то белеется.

ЛЮДМИЛА. Иди, Буратино.

Действие 2

Картина 1

Людмила и Ася стоят в прихожей, друг напротив друга.

ЛЮДМИЛА. Первый раз, говорит, вас видит? Это я вас вижу первый раз!

АСЯ. И я вас вижу первый раз. За всю мою жизнь…

Смотрят друг на друга. Ася смотрит не отрываясь, приоткрыв рот, словно хочет что-то сказать. Сейчас заплачет. Запрокидывает голову, чтобы слезы не вылились. Моргнула, и слеза скатывается.

ЛЮДМИЛА (потрясенно). Что с вами? Кто вас обидел?

АСЯ (тихо). Никто. Жизнь.

ЛЮДМИЛА. Вас зовут…

АСЯ. Ася. Мне сказали в детдоме, что так меня мама назвала…

ЛЮДМИЛА. Тогда вы ошиблись. К сожалению. Я назвала — Леся.

АСЯ (едва сдерживая подступающие рыдания). Извините… (Хочет уйти).

ЛЮДМИЛА. Подождите! Когда вы родились?

АСЯ. Двадцать пятого ноября восемьдесят третьего года в десять вечера в роддоме номер один города N-ска. Вес — два семьсот пятьдесят, рост — пятьдесят три. Мне сказали, что мою маму забрала бабушка.

ЛЮДМИЛА. Бабушка… Да вы разденьтесь. Зайдите. Вы, значит, только приехали? Где ваши вещи?

АСЯ. В гостинице.

ЛЮДМИЛА. Если хотите умыться с дороги — ванная там.

Ася идет в ванную. Людмила проходит в комнату. Смотрит в окно. Мечется по комнате, сдавив виски.

АСЯ (заглядывая в дверь). Умылась. Спасибо.

ЛЮДМИЛА. Леся! Ася… Как же они читали? Как я могла такое написать? (Падает на диван). Леся! Так птицы кричат, так птицы кричат в поднебесье…

АСЯ (пугаясь). Что с вами?

ЛЮДМИЛА. Как вы меня нашли?

АСЯ. Как все находят… Я бы раньше нашла, но не хотела приезжать, пока свою жизнь не устрою. Чтобы вы про меня не думали…

ЛЮДМИЛА. Все находят?..

АСЯ. Да вы не бойтесь. Я никому не скажу, и мне ничего не надо. У меня все хорошо.

ЛЮДМИЛА. Что ж тут хорошего?

АСЯ. У меня есть работа, квартира. (Воодушевляясь, с гордостью).
У меня есть дочка. Машенька. Ей пять лет. Она себя называет Масенька.

ЛЮДМИЛА. Асенька и Масенька.

АСЯ (чуть улыбнувшись). Да… Как вы хорошо назвали…

ЛЮДМИЛА. Не могу поверить…

АСЯ. Я вам документы покажу. (Идет в прихожую за сумочкой, достает документы). Я же понимаю…

ЛЮДМИЛА (указывая на диван). Да вы сядьте. (Тоже садится на диван, смотрит документы).

АСЯ. Вот свидетельство…

ЛЮДМИЛА. Не могу поверить…

АСЯ. Все равно не верите?

ЛЮДМИЛА (в замешательстве, про себя). Да я не про то… Не могу поверить. Неужели это можно простить?

АСЯ (догадавшись, о чем говорит Людмила). У меня ведь никого нет. Никаких родственников. Единственная зацепка — отказное письмо.

ЛЮДМИЛА. Ася…

АСЯ (берет фотографию с дивана). Можно?

ЛЮДМИЛА. Это Артем, сын. Ему двадцать. Он сейчас в армии.

АСЯ. А кто за почтой убежал? Муж?

ЛЮДМИЛА. Да. Павел Петрович.

АСЯ. Так он сейчас вернется? Мне неудобно…

ЛЮДМИЛА. Боюсь, он не скоро вернется. Садись-ка за стол. Ужинать будем.

АСЯ. Спасибо, я не голодна.

ЛЮДМИЛА. Садись, садись. Я сейчас.

Уходит на кухню. Ася подходит к шкафу, смотрит на книги. Опять берет фото Артема, смотрит. Входит Людмила с подносом, ставит на стол.

ЛЮДМИЛА. А с кем Машенька?

АСЯ. Как с кем? Со мной. Она всегда со мной. Сейчас вот оставила в гостинице с горничной. Маша рано спать ложится. Привыкла. Я ведь по вечерам работаю. Обучаю на вечерних курсах компьютерной грамоте. А Маша в детсадик записана, но я ее после обеда забираю. Мы ходим на уроки рисования, на танцы. Она там так упыхивается, что когда я иду на занятия, ложится спать. Днем не спит, зато вечером ее пораньше укладываю. (Гордо). Она у меня умная и самостоятельная!

ЛЮДМИЛА. Значит, спит сейчас уже? Садись за стол. Бери горошек и лимон к мясу.

АСЯ. Ой, как все вкусно. Спасибо.

ЛЮДМИЛА. Ты не пьешь? А то давай по рюмочке? (Наливает ей и себе).

АСЯ. Я только курила, когда в детдоме была. Там все курили. А потом поступила в техникум. А там парни, и они про девчонок курящих так отзывались… Вы не думайте, я не подслушивала специально, это случайно вышло. Ну, и я бросила. Враз.

ЛЮДМИЛА (поднимает рюмку). За тебя, моя хорошая!

АСЯ. Правда?

Молча едят.

ЛЮДМИЛА. К чаю бери конфеты.

АСЯ. Ой, какие шикарные! Дорогие, наверно.

ЛЮДМИЛА. Подруга принесла. У нее внучка тоже пяти лет. А фотография Маши есть?

АСЯ. Да. (Достает из сумочки несколько фотографий). Вот эта последняя, сентябрьская.

ЛЮДМИЛА. Красивая. На дедушку похожа.

АСЯ. На какого дедушку?

ЛЮДМИЛА. На твоего отца.

Ася опускает руки и с трудом переводит дыхание.

АСЯ. У Вас есть его фотографии?

ЛЮДМИЛА. Есть. Одна.

Идет к шкафу, достает старый альбом в плисовой обложке. Открывает. Показывает.

АСЯ. Так это школьная фотография!

ЛЮДМИЛА. Другой нет. Тут мы восьмой класс закончили.

Ася берет осторожно. Смотрит.

ЛЮДМИЛА. Сможешь меня найти?

АСЯ. Эта? Нет! Вот эта!

ЛЮДМИЛА. А у тебя цепкий взгляд. Ты рисуешь?

АСЯ. Я же говорила — Маша рисует. Но мы с ней вместе на занятия ходим. А потом домашнее задание вместе делаем.

ЛЮДМИЛА. Да, да. Помню.

АСЯ. А где была ваша школа?

ЛЮДМИЛА. Мы в селе жили, папа, мама, старший брат, он шестидесятого года рождения, и я. У нас в селе была средняя школа и при ней интернат. А он пришел к нам в пятый класс. У них в деревне была только начальная. Так мы с ним вместе шесть лет проучились. Интернат был прямо во дворе школы — это наше старое школьное здание, одноэтажное, из бревен, с печками. Потом нам построили новую школу, кирпичную, двухэтажную с паровым отоплением, а в старой интернат сделали. Он там жил. И хотя до моего дома намного дальше было идти, он меня всегда провожал и портфель нес.

АСЯ. И домой к вам ходил?

ЛЮДМИЛА. Нет, домой не ходил. Это как-то не принято было, чтоб мальчики к девочкам в гости ходили. Но когда учительница в восьмом классе разрешила садиться кто с кем хочет, все девчонки сели с подружками, а он подошел к моей парте и сел рядом. Мальчишки над ним сначала смеялись. Он с ними дрался. А девчонки завидовали… А его на фото сможешь найти? Он на Машу, оказывается, очень похож. То есть, наоборот, Маша на него.

АСЯ. А как его звали?

ЛЮДМИЛА (тихо, как молитву). Саша.

АСЯ (смотрит внимательно). Так, наверно, он около вас и стоит? Он?

ЛЮДМИЛА. Он…

АСЯ. Когда это было?

ЛЮДМИЛА. Это наш выпускной после восьмого класса.

АСЯ. А после десятого?

ЛЮДМИЛА. А после десятого мне было не до выпускного бала… Двадцать пятого ноября уже ты родилась…

АСЯ. А он?

ЛЮДМИЛА. А он ничего не знал. И я сначала не знала. А мама, как догадалась, велела молчать. На селе от всех скрывала, говорила, что у меня диабет начинается, потому так растолстела. Я только на сочинении со всеми сидела, а устные экзамены после одна сдала… Сразу меня мама в город отвезла. Тайком. За лето отец дом продал и в другом селе купил. А брату было уже двадцать три года, он не знал. Он после армии сразу женился и в город переехал к жене.

АСЯ. А ваша мама — она жива?

ЛЮДМИЛА. Умерла четыре года назад. Папа ненадолго ее пережил, тоже через год умер. Он всю жизнь был за ней — не она за ним. Строго она дом вела.

АСЯ. Кем она была?

ЛЮДМИЛА. Учительницей. В нашей же школе — школа-то одна на селе была. У других на уроках баловались — а у мамы как мышки сидели. Все ее боялись. А она больше всего за свою репутацию боялась: была председателем месткома и партийная. А я ее опозорила. Так получается.

АСЯ (после паузы). И что же, вы больше с Сашей не виделись?

ЛЮДМИЛА. А меня через год замуж выдали. Только с первым мужем я всего два года прожила. Бил он меня, за то, что не девушкой досталась. Потом уж только за Павла вышла. Сын-то у меня — поздний ребенок.

АСЯ. Как же она так…

ЛЮДМИЛА. Вот так. Простишь ли, Ася?

АСЯ. А вы свою маму простили?

ЛЮДМИЛА. Наверно, она хотела как лучше… (Встает, подходит к окну, подносит руку к глазам). А сломала жизни нам обоим. (Возвращается к столу). Давай еще по рюмочке. (Наливает, пьет).

АСЯ. А про Сашу вы что-то знаете?

ЛЮДМИЛА (опускает голову на руки, долго молчит, потом отвечает глухим голосом). Саша мне долго снился, и все как один сон с продолжением. Будто выхожу я из школы, а он меня у ворот наших школьных ждет. Разговоров во сне никаких, это не запоминается. А вот чувство такое странное, вроде как струна между нами, и звучит она… Такой музыки больше нигде не слыхала… На земле таких песен не поют.

Ася молчит, потрясенная.

ЛЮДМИЛА. Ты не удивляйся, мне больше некому было это рассказывать…

АСЯ. Рассказывайте, я пойму!

ЛЮДМИЛА. Так рано утром сквозь полудрему и звучит, и все как светом залито. Просыпаться не хотелось! (Наливает себе еще рюмку).

АСЯ. А наяву — увиделись?

ЛЮДМИЛА. Нас ведь на свете больше всего неизвестность мучает. И когда я с первым мужем разошлась, решила: просто на адрес школы напишу — мол, слышала, что будет встреча выпускников и все такое… К моему удивлению, мне ответили. Дали адрес одной бывшей одноклассницы, нашей активистки. Она не поленилась, тоже письмо прислала, расписала подробно, кто где с кем. А про Сашу — всего два слова. Мол, после армии уехал на Север. Да и то сказать, все уже валиться начало. Кто не кооператор — тот без работы или у кооператора в батраках. А Саша, он гордый был. И честный. И ему — ни та роль, ни другая не подошли бы. Уехал, значит… А Север — он большой. На карту посмотришь — и то страх. Как там люди живут? Какие они, тундра эта, или тайга? «Под крылом самолета о чем-то поет зеленое море тайги»… Романтично так песню-то пели… В детстве еще ее слыхала. Для наших станиц, которые идут одна за другой — прямо как сказка. Только жизнь там нашему Саше оказалась не сказочной.

АСЯ. Что с ним случилось?

ЛЮДМИЛА. Собрались мы все-таки на десятилетие выпуска. Артемки у меня еще не было. Павел уже был, пока неофициально. Ну, и поехала я. Вольная птица! Так надеялась: увижу. А он не приехал. Кто-то сказал, что женат, а живут плохо. Выпивать начал. Даже это узнают откуда-то! А, может, сами для словца добавляют. Глухой телефон. Знаешь такую игру?

АСЯ. Нет.

ЛЮДМИЛА (решительно). А сказать тебе честно, всю правду? Никому еще не говорила…

Ася пересаживается поближе.

ЛЮДМИЛА. Я уже говорила, что мама, твоя бабушка, умерла четыре года назад.

АСЯ. Помню.

ЛЮДМИЛА. А через год и отец. Поехала я на похороны. Брат приехал с семьей. Похоронили, помянули. А я решила: когда еще вырвусь? А дело летом, благодать, дороги хорошие — и махнула я в наше старое село, а от него до деревни до Сашиной — вовсе недалеко. Что кому я должна? Имею я право?

АСЯ. Имеете!

ЛЮДМИЛА (полупьяным голосом, чеканя слова). Имею право родные места навестить. Посмотрела на нашу школу — летом-то она пустая, на ворота наши, которые снились. А потом заплатила частнику — и до Сашиной деревни!

АСЯ. Здорово! Нашли?

ЛЮДМИЛА. Не перебивай старших! Сама, понятно, в его дом не пошла. Послала шофера. Велела узнать, как, мол, там родня? Самой, мол, неудобно, родители когда-то что-то не поделили. Ему-то что? Деньги уплочены — чего бы не сходить? Дом-то, вот он, рядом… Я, значит, в машине сижу, голову платком повязала, темные очки нацепила. Жду. Пятнадцать минут, двадцать. Полчаса! Идет, наконец. Старики, говорит, живы. За стол усадили. Даже выпить предлагали — пришлось отказаться, за рулем. Начали рассказывать про свои дела. Все, мол, у старших детей хорошо, внуки растут. А потом уж про младшего (это Саша как раз). В живых, говорят, его нет. Зимой, на 23 февраля, домой возвращался, пятьдесят метров до дома не дошел, упал — и сугроб над ним намело.

Обе молчат.

ЛЮДМИЛА. Я так и обмерла. Сама будто вся замерзла. Ведь ты подумай: не успела! Всю жизнь… а тут — четыре месяца! А месяцы эти — не догнать… Шофер меня спрашивает: зайдете аль поедем? Поедем, говорю. Он и сам что-то понял. Молча завел машину, ни слова на обратном пути не сказал. Только когда уж не знаю сколько километров проехали — вспомнила я!

АСЯ. Я знаю, что…

ЛЮДМИЛА. И что?

АСЯ. Вы вспомнили про фотографию его последнюю. У родителей-то есть! А вы не попросили на память.

ЛЮДМИЛА. Да. Про фотографию. А машину повернуть — не знаю, как попросить… То ли постеснялась надоедать мужику этому, то ли Сашиных родителей побоялась… Так и не повернула. Да ничего уже и не вернуть.

АСЯ. Как жаль…

ЛЮДМИЛА. Еще б не жаль. И ведь все у нас одинаково: и моя мама про меня молчала, и его родители про Сашу в последнюю очередь стали рассказывать. Упал, мол. Понятно, что не просто так упал. Трезвый был бы — встал и дальше пошел. Стесняются родители нас, неудачников.

АСЯ (горячо). Нет! Он не неудачник! Вы говорили, что он умный, гордый.

ЛЮДМИЛА. Гордость-то, она вон как поворачивается. Постеснялись сказать правду. Про его несчастья.

АСЯ. Не понимаю я этого. Если с Машенькой какое несчастье случится — разве я буду ее за это стесняться?

ЛЮДМИЛА. Не зарекайся. Вот ты ею гордишься. За что? За то, что умная, самостоятельная, рисует, в кружки разные ходит. И мне сказала: разве б я приехала, если б у меня что плохое было? «У меня, — с порога сказала, — все хорошо». И отучилась, и работу нашла, и квартиру получила, и дочку — внучку мне — родила.

АСЯ. Внучку?

ЛЮДМИЛА. А кто ж она мне?

АСЯ. Ох, надо же… А я ведь вам стихотворение написала.

ЛЮДМИЛА. Ты еще и стихи пишешь?

АСЯ. Нам в шестом классе задание дали: написать стих к 8 марта. Поздравить всех воспитательниц, учительниц, поварих… Как подтолкнули — и начала писать. Тогда-то, в шестом классе, я ерунду какую-то написала, один куплетик помню: «Поздравляем, поздравляем / Воспитательниц своих, / И учительниц, и нянек, / И в столовой поварих»… Теперь вроде получше пишу.

ЛЮДМИЛА. Прочитай!

АСЯ (читает):

Мне говорили: «Ты не будь упрямой.

Старайся, чтоб пятерки заслужить».

«Тогда ко мне приедет моя мама?

Начнется для меня другая жизнь?»

Я говорила нянечкам: «Когда же?»

Мне отвечали: «Ты еще мала».

Я выросла. Я повзрослела даже.

А мама почему-то все не шла.

С годами понимать я научилась:

Наверно, маме тоже тяжело.

В ее судьбе, наверное, случилось

Предательство, несчастье или зло.

И я тогда подумала: ну, что же,

Она мне мама, я — родная дочь.

Кто, если она в горе, ей поможет?

И вот я и приехала. Помочь.

ЛЮДМИЛА (потрясенно). Это ты точно мне?

АСЯ. У меня другой мамы нет. Никто меня не взял. Никто не удочерил.

ЛЮДМИЛА. Это ж хорошо!

АСЯ. Как?

ЛЮДМИЛА. А то бы мы и не встретились. Ты бы думала, что есть родители. Ты бы искать даже меня не стала.

АСЯ. Это если грудных берут. Если они не знают. А в детдоме уже все знают… И все ищут зачем-то, даже если их кто-то взял. Потому люди и брать нас боятся… А, может, не поэтому… Может, не нужны мы никому…

ЛЮДМИЛА. Ася… Неужели ты меня простила? Неужели это можно простить?

АСЯ. Ой, кто-то дверь отпирает.

Картина 2

Павел Петрович осторожно открывает дверь ключом. На пороге прислушивается. Людмила выходит в прихожую.

ЛЮДМИЛА. Что же ты не звонишь? Я бы сама открыла.

Павел Петрович переводит дух: вроде грозы не будет?..

ЛЮДМИЛА (ядовито). Ты никак почтовый фургон разгружал?

ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ. А вот зря ты так, дорогая! (Жестом фокусника достает письмо и тут же прячет его за спину). Танцуй!

ЛЮДМИЛА. От Артемушки?

ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ (торжествующе). Да! И, судя по твердости, с фотокарточкой!

ЛЮДМИЛА. Ой, дай взглянуть!

Проходят в гостиную. Павел Петрович удивленно смотрит на Асю. Она смущенно кивает. Он тоже кивает, небрежно. Людмила, потупившись, молчит, не представляя гостью, не объясняя, кто это.

ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ. Подай-ка ножницы!

ЛЮДМИЛА (говорит в пространство). Вот письмо от Артема получили… Правильно, Павлуша, говоришь! Нужно аккуратненько, не попортить, пускай и конверт в целости останется. Артемушка, милый…

Ася сникает, не зная, что делать. Людмила наконец вспоминает про нее, смотрит выжидающе.

АСЯ. Я помогу со стола убрать.

ЛЮДМИЛА. Да-да. Если не трудно.

Ася составляет на поднос посуду, выходит в прихожую, оттуда по коридору в кухню. Возвращается и стоит в прихожей, не решаясь войти.

ЛЮДМИЛА (читает). «Мамочка»…

ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ (заглядывает через плечо). «И папа!»

ЛЮДМИЛА. «У меня все хорошо. Занятия в "учебке" я сдаю на отлично. В казарме у нас уже отопление дали, тепло. Так что, мамочка, не волнуйся, я не простужусь. Хоть и на юге вырос, но не тепличным растением!» Ой, как пишет! Прямо как в школе сочинение! «На завтрак нам дают кашу с маслом. Обед из трех блюд. Не волнуйся, в столовой у нас порядок и чистота. Все хорошо»… (С недоверием и иронией). Все у них хорошо! Прямо курорт!

ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ. А что, он жаловаться должен? Он же солдат!

ЛЮДМИЛА. Солдат… А посмотреть — еще дитя!

ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ. Да ты на свет-то повнимательней взгляни, какой парень вырос! На этой фотке еще лучше, чем на той.

ЛЮДМИЛА. Артемушка!

Ася прикрывает дверь в гостиную. Голоса становятся глуше. Слышны отдельные возгласы. Ася берет с вешалки свое пальто. Надевает, не сразу попадая в рукава. Натягивает на лоб вязаную беретку. Застегивает пальто, промахиваясь на одну пуговицу, отчего одна пола оказывается ниже другой. Тихо открывает входную дверь и выходит, притворяя ее за собой.

Из гостиной доносятся смех и веселые голоса.

ЗАНАВЕС