Журнальный мир

Бездельник

1.

Тихоглазов был классическим бездельником. Он родился и вырос на проспекте Ленина, некотором местном подобии Тверской и Кутузовского проспекта одновременно, в семье знаменитого П-ского прозаика. Квартира была, правда, всего лишь трехкомнатная, но ее расположения и папиного статуса вполне хватало, чтобы Тихоглазова в детстве считали центровым парнем. Конец 70-х уже показывал нам грядущие признаки демократического разложения, смотрите, мол, в оба - да кто бы разглядел!

Всю свою жизнь Тихоглазов удачно демонстрировал различные способы ничегонеделанья, наиболее адекватные каждой из эпох. Почти 10 лет он был студентом исторического факультета. Так и не закончил, кстати. Потом работал в заводской многотиражке. Потом торговал в магазине аудио и видеокассет своего приятеля-нувориша. Потом трудился ночным сторожем – а потом и вовсе ушел с работы. Жил тем, что сдавал две из трех комнат родительской квартиры с видом на памятник Ленина. Одну комнату постоянно, передавая из рук в руки, снимали компании каких-то тувинцев, алтайцев ли, прочих малых народов. Одни съезжали. Другие заезжали. Человек по пять, а то и по десять. Ну, не китайцы, все-таки. Соотечественники. И платили вовремя. Хотя, конечно, ни на кухню, ни в ванную выйти было невозможно.

Зато другую комнату снимал тихий старичок, мистик Кривошеев. Он в свое время был самым первым в городе астрологом, долго вел персональную рубрику в местной газете, имел частную практику. Затем астрология потеряла актуальность, да и сам Кривошеев отказался от нее ради более интересных и глубоких опытов.

Жил он на одну пенсию, ему вполне хватало. Хватало и Тихоглазову, особенно после того, как он перестал пить. Просто надоело. Наркотики его тоже обошли стороной – поколенчески. И как-то полюбил он две вещи: лежать в своей, самой маленькой комнате на узкой, подростковой еще кровати (на века делали), и мечтать о пустяках. В комнате также стоял письменный стол, пара стульев и три шкафа, два книжных и платяной. Шкафы и стол были еще прежней, сталинской закалки, и выглядели вечными. А главное, книги – те же, которые он, к огромной зависти прочих одноклассников, имел уже в детстве. Жюль Верн и Вальтер Скотт, Конан Дойль и, конечно, «золотая рамка», библиотека приключений.

Ему жилось на самом деле хорошо. Куда лучше тех, кто добывал сущие гроши в офисах, магазинах, классах. Им даже мечтать было некогда. А ему – пожалуйста. Мечтал он частично о вещах бытовых, пустяковых, частично – о несбыточном. Ну, например, скорее бы уйти на пенсию (было ему 50 с небольшим), и тратить деньги или копить по своему усмотрению. Тувинцев выселить, а то и Кривошеева. Быть самому хозяином – хотя, спрашивается, кто за квартиру платить будет?

Из разряда несбыточного ему хотелось (как хотелось и в детстве) стать человеком-невидимкой. Конечно, в детстве он это мыслил применительно к негласному посещению женской бани (во дворе, теперь сауна). Или к тайному заимствованию денег у отца. Сейчас он бы просто послонялся по миру (если бы к невидимости прибавилась еще и вездесущесть). Хорошо было бы также попасть на машину времени и оказаться в прошлом. Накупить золота или акций Газпрома. Или махнуть в Питер, на улицу Рубинштейна, пообщаться с Виктором Цоем (его Тихоглазов как-то особенно выделял из всей этой рок-братии).

2.

Иногда они пили чай с Кривошеевым. Старик, зорко поблескивающий из под седой кустистой брови быстрым глазом, образ жизни Тихоглазова не одобрял.

- Ты ж молодой, ты ж активным должен быть. Будь я твоих лет, у, я бы такого натворил!

Тихоглазов лениво пожимал плечами. Кривошееву он не верил, над его мистикой посмеивался. Кривошеева это задевало, как и намерение выселить его из квартиры (об этом Тихоглазов говорил не раз, но скорее в шутку). Однако до поры, до времени он помалкивал. Только ворчал иной раз что-то под нос.

- Если ты ничего не делаешь физически, ты мог бы постигать законы Абсолюта. Медитировать для начала. Иначе твое поведение просто преступно. Я вижу, что ты хочешь этого и сам. Ты хочешь слияния, соединения с Вечным. Ну подтверди, не упрямься.

Тихоглазов продолжал ухмыляться.

- Ладно, - горячился Кривошеев, - перейдем к конкретике. С кем бы ты хотел так сказать, слиться, принять облик и постичь суть? Не вытеснить обитателя материальной оболочки, но поселиться к нему? Из исторических, я имею в виду личностей? Даже умерших?

- Сталин, - говорил Тихоглазов назло.

Кривошеев всплескивал руками:

- Ну ты не можешь хотеть этого, это же каприз. Ну ты прямо ребенок! А серьезно? Вот хотя бы с твоим любимым Виктором Цоем?

- Цой – нормально, - сказал, подумав, Тихоглазов.

- Отлично! – сказал Кривошеев торжественно. – Я тебе это устрою.

3.

В один из осенних вечеров Кривошеев позвал Тихоглазова к себе в комнату. Там царил мистический антураж. На шатком столике, покрытом красной скатертью, горело несколько свеч в замысловатом порядке. Пахло непонятно, но явно чем-то сверхъестественным.

- Садись, - сказал Кривошеев, одетый в некое подобие халата со звездами, и даже в колпаке. – Вот на этот Треножник Люцифера.

Тихоглазов сел на нечто, напоминающее стул от материного пианино, хитро задрапированный в портьерный бархат.

- Выпей вот это и поклянись хранить молчание.

Тихоглазов взял деревянный кубок (под хохлому, но с налепленными поверху рунами — из конфетных золотинок), понюхал. Пахло приятно, какими-то анисовыми каплями. Жидкость была тяжелой, зеленоватой.

- Все будет по твоей первой мысли. Как только ты осушишь сей фиал, постарайся контролировать себя. Хотя, наверное, это бесполезно, адепты учатся этому долгие годы. Но ты постарайся не размениваться на пустяки. Там, например, миллион рублей или здоровые почки.

- А можно? - заинтересовался Тихоглазов.

- Но не нужно, – парировал Кривицкий. – Пей.

Тихоглазов глотнул, потом в два приема допил до дна. Жидкость стекала в горло, как шелк. Но достигнув чего-то в его организме и словно затвердев в одну секунду, вдруг превратилась в острый кинжал. Тихоглазов скорчился от жуткой боли. Потом он почувствовал, что его разрывает на части, причем с двух сторон: нечто огромное входило ему в рот (вроде бутылки шампанского дном вперед), и такое же – в задний проход. Но крови не было.

Он не мог говорить, только смотрел на мистика с ужасом. Потом тот растаял в облаке серого тумана. Потом растаяло все. Освободившийся дух немедленно слился с сонмом себе подобных и понесся вокруг земли, а впрочем, и вокруг столбового времени. Они побывали в женской бане тихоглазовского детства, видели Виктора Цоя, лежащего пьяным в каком-то подъезде (при этом его дух соседствовал и содружествовал с тихоглазовским – собственно, им и был), видели Президента России, сидящего на унитазе, побывали у Тихоглазовской матери, в мире мертвых – она только отмахнулась от бывшего сына, как, собственно, делала и при жизни.

Тем временем довольный мистик тащил тело Тихоглазова в его комнату, под недоуменными взглядами тувинцев, всем отрядом идущих в ванную. Он намеревался уложить его на кровать, поить, кормить по минимуму, пользоваться жилплощадью.

Кроме того, он кое-что кое-кому обещал – по мелочи: кончик левого уха и ноготь с мизинца Тихоглазова.

Кукушка

1.

Папа гневно нависал над дядей Колей как экскаватор над малолитражкой или как слон над Моськой. Твердил одно и то же, но с такой интонацией, что широкоплечий, квадратный, вечно перепоясанный на несколько раз ремнями кобуры под пиджаком или легкой курткой (как сейчас) дядя Коля ежился и сжимался.

- Что? Что? А? Что?

- Да не могу понять…Павел Петрович, ну правда, мистика какая-то…

- Мистика?! Да я тебя…

Пришла тетя Таня, увела с веранды.

- Пошли, книжку почитаю про Новый год…

- Да сейчас же лето.

- И что, про Новый год читать нельзя?

Он задумался. Не то, чтобы нельзя, но какое-то нарушение порядка тут существовало. Как-то неправильно было слушать про Новый год среди буйной зелени, лезущей даже в окно его комнаты на третьем этаже.

- Суккин кот, - хрипло сказали большие часы-башня около лестницы. - Бумм. Ку-ку.

Почитать толком не удалось. Тетю Таню позвал кто-то из обслуги - «Павел Петрович просили» - она пошла вниз, нервно щелкая пальцами. Дурная привычка, за которую ему-то бы влетело по полной. А ей нечего.

Он навалился на подоконник, стал смотреть в открытое окно, как по участку, между сосен, неизвестно для чего бродят люди из их охраны во главе с дядей Колей.

- Собаку! Собаку привезли! - крикнул возбужденно кто-то невидимый. Все побежали за дом, к воротам, которые отсюда было не разглядеть. Ох, как хотелось туда. А невозможно. Если только незаметно, проскользнуть как-нибудь, как ниндзя…

Но тут вошла тетя Таня, сдерживая то ли слезы, то ли визг (видел и то и другое), с красными пятнами на щеках.

- Продолжим, - сказала она хрипло и откашлялась. - Давай, ну ты чего. Садись, слушай.

2.

- И ведь в третий раз за две недели, - закончил Павел Петрович, стукнув кулаком по тяжелому дубовому столу.

Сидели в столовой. Высокий человек, по габаритам чистый шкаф, слушал, кивал. Его напарница все записывала в дорогой блокнот. Павла Петровича словно выворачивало изнутри. Еле сдерживался. «Частные детективы. А Танька экстрасенсов хотела… Дожили».

- А что говорит сам ребенок?

- Да ей же всего два года, она и говорить не умеет толком… Тетя, дядя, кис-кис, все такое…

- И все-таки? Хотя бы — тетя или дядя?

- Да тетя, вроде… - неохотно сказал он. - И мама еще. Это она всем так говорит. Скучает, что ли.

- Никаких угроз, я понимаю, не было….

- Да какие угрозы! - не выдержал он — Причем тут это! Ребенок пропадает из запертого дома, полного обслуги! Няньки, повара, охранники - не протолкнешься! И средь белого дня! С участка под охраной, забор три метра. Мышь не проскользнет!

Шкаф пожал плечами.

- Если честно, тут удивительнее всего не то, как и откуда она пропадает — а как и откуда возвращается…

- Как-откуда, - передразнил Павел Петрович…- Чего гадать? Татьяна вон тоже: мистика, привидения… «В зловещий час, когда кукушка кукует, а дети исчезают…». Зачем детективов, экстрасенсов, мол, зови… Бред, бред!

- Татьяна, то есть, Татьяна Сергеевна, как понимаем, ваша жена?

- Ну, скажем так.

- Мать ребенка — вернее, детей — умерла полтора года назад, девочка ее, конечно, совсем не помнит… Как Татьяна Сергеевна относится к ребенку?

- К детям, - уточнила напарница.

- Прекрасно относится. У них полный контакт. Ну, в смысле, она их любит, все такое.

- А они ее?

- Да кто ж сказать может. Одной два, другому пять, как понять-то? Нормально все. Я Татьяну вообще из темы исключаю. Вы, кстати, следы искать будете? Собаку использовать? Время-то идет.

Большая собака, лежащая у входа, потянулась и зевнула.

- И до этого дойдет, - успокаивающе сказал шкаф, - еще несколько вопросов. Ваш сын как-то комментировал ситуацию? Говорил что-нибудь по поводу исчезновения сестры?

Павел Петрович краснеет.

- Ну да. Говорил. Глупости. Давайте хотя бы этого ребенка втягивать не будем. Это мое твердое слово, понятно?

3.

Кукушка пропела три раза. Скоро надо будет возвращаться. Так не хотелось. Мама была как солнце. Но не жгучее. Ее ладонь накрывала голову, как панамка. Хотелось лимонада и мороженого, но не очень сильно. Сильнее — побыть здесь еще.

Мама улыбается. И вдруг какой-то голос, словно очень издалека, словно сквозь какую-то вату говорит: «Это не мама! Беги! Это обман!»

Мама перестает улыбаться.

«Беги!» - не унимается голос.

4.

С верхней лестничной площадки прекрасно видно, как женщина с большой собакой, за ней огромный мужчина (будто папа и дядя Коля вместе) и мрачный папа ходят по дому. Где не видно — слышно, как топает и сопит папа. Все остальные (и собака) передвигаются молча.

Потом все подходят к часам.

- Часы, - зачем-то говорит мужчина. - Да?

Женщина кивает. Даже собака кивает и садится , глядя на огромные, в три детских роста часы.

- Вы пистолет-то спрячьте, - говорит большой человек папе. - Вызывайте скорую, срочно.

Большой подходит к часам, резко дергает огромную резную дверцу, за которой ходят страшные гири на длинных цепях. Собака негромко — даже неожиданно тихо для своих размеров — тявкает. Что там происходит — не видно, но ясно и так.

Поднимается страшная суета. Откуда-то берется ужасно много народа. Кого-то несут в спальню первого этажа.

- Очень просто, - говорит живой шкаф папе, схватившемуся за голову, как-то странно рыча - ребенок задыхается, или умирает от наркотиков, их дают, чтобы вел себя смирно, не звал на помощь и не убегал. Потом тело тайно выносится вон, например ночью… Вот вам и мистика.

- Танька… - рычит папа.

Видно плохо, но спускаться вниз как-то не вовремя.

- А мне не верили, - шепчет он обиженно.

Тетя Таня его тоже туда прятала, примерялась, да он не влез. Очень жаль. Там так весело, хотя немного страшно.

- Тетя Таня! Тетя Таня! – кричит он, чтобы рассказать об увиденном.

Но никакой тети Тани уже давно не было.

Прогулка романтика

1.

Копытов закончил свою карьеру молодого поэта так «Дебюта» и не получив. Кое-чего он все-таки добился: два шорта, три лонга. Знающие люди говорили, что после двух шортов вероятность возрастает неимоверно; значит, ему просто не хватило времени. Номинировали его (до уровня лонга доходил почти всегда) на полдюжины других премий, поменьше, да попроще. В «Эмигрантсткой лире» дошел до финала (там местных тоже пускают). Ну, само собой подборки в «Знамени», «Дружбе народов» - по одной, в «Дне и ночи» целых четыре, но это почти не считается. В коллективных подборках публикаций, что называется, без счета. Две книги в небольших московских издательствах, известных среди своих. Ездил веселой компанией в Шанхай. Еще более веселая и перспективная компания ездила в Лондон, но его вычеркнули в последний момент. Из-за неполученного «Дебюта», конечно.

Ну и вообще — провинциалов, конечно, обижают. Надо было перебираться в столицы, но Копытов, увлеченно мотающийся по стране, ее фестивалям и тусовкам (да, и на паре мелких слэмов он победил!), об этом как-то не думал. Он как-то даже устал одно время от поездок, хотелось посидеть спокойно, отдохнуть. Ну вот — теперь можно отдыхать до пенсии.

Внезапная пустота и тишина его не столько расстраивали, сколько озадачивали. Как-то в один момент кончилось все, чем он жил 10 лет. И, главное, новое никак не могло начаться.

2.

Его литературные товарищи и конкуренты из числа сверстников тоже как-то поутихли. Копытов понимал, что это всего лишь пауза, такая остановка в пустыне, и скоро все опять начнется. Ну нет, не все, конечно, и не так, как бывало, но скучать снова не придется. Надо подождать немного, укрепившись духом. Продолжать писать, попробовать прозу, пьесы. Как делали некоторые, и вполне успешно. Но пока в основном с прицелом на то, чтобы развернуться позже.

Кто-то, конечно, из паузы выходить не собирался — сдулся, или, другими словами, получив от юности все, что хотел (впечатления, заряд энергии), теперь намеревался тратить полученное. Эти растворились в мире, как соль. Но также с возможностью рецидива. Некоторые уехали за границу, как бы учиться в тамошних аспирантурах, по сути же — начинать новую жизнь. Некоторые перешли на коммерческое писательство, сценарии оказались выгодным занятием. Но тут точно нужно быть поближе к студиям и головным телевизионным офисам.

Копытов сам не понимал, как застрял в провинции, на шее у родителей. При необременительной должности в Детском образовательном центре, вроде по специальности, не канавы копать, но за три копейки. Пробовал общаться с местными литераторами — не получалось.

Старики советской еще закваски только злобно и бессильно шипели на него, как и на все вокруг, впрочем. Оттеснившие их бодрые пенсионеры уже нового призыва опасались в Копытове конкурента по части дележки скудных грантов и субсидий местных властей, потому и решительно не пускали на порог. Ровесники, остававшиеся в П-ской литсреде все эти годы, смотрели на него с завистью и злорадством. Молодежь, которой, казалось бы, пристало видеть в нем, литературном, в общем-то удачнике, образец для подражания, дичилась. Школьники средних классов, которых Копытов учил писать стихи, были малограмотны и туповаты. Лучшие из них пытались подражать авторам хип-хопа, остальные — уныло перекладывали Пушкина и Есенина. Копытовских стихов, вообще поэзии его поколения они просто не понимали. Не считали это стихами, точнее.

Родители не вдавались в траекторию его судьбы, предпочитали радоваться, что единственный сын живет с ними, помогает иногда по хозяйству, даже вот на дачу летом ездит. Ну не часто, конечно, а кто из молодежи часто, скажите на милость.

3.

Но вот как раз когда он остается один, раз в месяц примерно, он устраивает себе настоящий праздник. Так скромно, по дауншифтерски, к тому же «в одного», но душевно и бескомпромиссно.

Покупает за маленькие деньги бутылку водки местного производства, пакет яблочного сока, запасается льдом и несложными закусками. Делает себе коктейль в пивном бокале — приз с какого-то слэма. Льда побольше. Но это все не главное. Музыка важнее.

На стареньком, но вполне годном ноутбуке ставит на всю (небольшую) громкость один и тот же плейлист. Песни его детства и юности. От Цоя и «Нирваны» до «Сплина» и «Оазиса». Как хорошо! Может, и все дело в возрасте? Постарел он, может? Это же случается неожиданно и, если верить классикам, всегда и со всеми.

Так он пьет первый пол-литровый стакан целый час. Тут важно не подливать. Первая партия делается в такой пропорции: 1 к 10. Алкоголя минимум.

Второй бокал пропорцию меняет. Смешиваем примерно 1 к 4. Бережем сок, чтобы на третий хватило. Продолжаем слушать музыку. Но меняем пластинку. Пусть звучат современники. Вот, например, стильные девичьи группы, их сейчас немало. Это вам не «Ночные снайперы».

В этом времяпрепровождении, конечно, есть рисовка, и Копытов прекрасно видит, что к чему. Но так как стихов он временно не пишет, такую нарочитую приверженность к ритуалам, такой выплеск творческим энергии в сферу конструирования напитков и плей-листа вполне можно считать актом творения. И акцией тоже.

Продолжаем заниматься акционизмом. Третий бокал намешиваем в равных пропорциях. Это уже серьезно. Ну, не хардкор, конечно, чего нам только не приходилось пить на тусовках-то, хоть и без особого удовольствия, но отказываться ведь было нельзя. Не комильфо сказал бы Копытов, если бы был представителем предыдущих, куда более удачливых литературных поколений. Ну как, то есть, удачливых? Не по своим заслугам, ни по чьей вине. Иначе было устроено, вот что. В жизни, в литературе. Поразмышлять об этом, можно и вслух. «Возьмите меня замуж на лето, возьмите изо всех сил» - допоет ироничный, нервный голос и будет выключен синхронно с окончательным опустошением бокала.

Что делать-то дальше, а?

Для начала пора и бутылку допить, и музыку оборвать.

4.

Как обычно он находит решение. Он и ритуал-то свой, праздник, свою прогулку с самим собой проводит только для того, чтобы снова и снова убеждаться: все дело не в мире и судьбе, а в том, что ему, Копытову, просто не пишется. Ну, это ведь не приговор, это только пока. А потом все начнется снова. А потом прекратится. А потом начнется опять.

Заканчивая прогулку, Копытов выходит на балкон родительской «хрущевки». Пятый этаж. Лето еще в начале. Жары нет. Хороший вечер. Молодая, незапыленная зелень. Он закрывает глаза, что сделать совсем нетрудно, сами закрываются. Стоит с закрытыми под ветерком. Небольшой город П. зажигает огни. Можно было бы сказать, что оттуда, снизу на него с укоризной смотрят городские нимфы и дриады, фавны и музы. Мол, отчего же ты нас не замечаешь, не пишешь о нас, нами не вдохновляешься.

Но это неправда. Для него ничего такого не существует. Копытов останется здесь жить навсегда, а писать так и не начнет. Он сам это чувствует, но как-то не решается поверить, что такое возможно. А уже следовало бы.