Из книги «На вечном наречье»

Из книги «На вечном наречье»

(Специальный приз жюри в номинации «Молодая поэзия России»)

* * *

 

Цвела Атлантида. И шли по реке корабли.

И с музыкой тёплой ложились ветра на причалы.

Жила Атлантида. Великая. В центре Земли.

И гостя любого как старого друга встречала.

 

Теперь говорят, что всё было иначе, но я

По лицам чинуш, по их едкому, сальному тону

Всё понял — скрывают. Была Атлантида моя!

Сидят и боятся пускать на руины Платона.

 

Вывозят леса. Драгоценные. Красных пород.

Пылят большегрузы, сминая асфальт по дорогам.

Была Атлантида. Её многоликий народ

Теперь забывает, но всё ещё помнит о многом.

 

Её захлестнуло. И смыло. И будто бы нет.

Руины заводов как древние замки вдоль трассы.

Лишь память о прошлом сменяется звоном монет,

Становится байкой для сытого «среднего» класса.

 

Прощай, Атлантида… Один у обрыва стою.

Крикливая чайка кружит над волной одичало.

Я слушаю ветры. Лишь ветры правдиво поют

О том, что однажды всё снова начнётся сначала.

 

Так что же, не нам обживать край житейских стремнин,

На старых фундаментах фермы и фабрики строить?

Привет, Атлантида! Быть может, я твой гражданин,

Предрекший… вслед многим рождение нового строя.

 

Была Атлантида. И будет. Иначе нельзя.

Иначе мы предали все начинания предков.

Горячие ветры, над гладью речною скользя,

Поют нам о прошлом. Свежо. Неразборчиво. Редко.

 

 

* * *

 

Вели его сквозь соловецкую тьму

Под пристальным взглядом винтовок.

Долиною тени. Ему одному

Сей путь уготован.

Усталый, он сел у трухлявого пня

На снег, как на мякоть кровати.

«Я знаю, куда вы ведёте меня.

Набегался. Хватит!

Уж лучше уйти с половины пути.

Не мёрзнуть, не мокнуть…»

Конвойный сказал ему: «Встань и иди!»

Народ только вздрогнул.

Кого-то напомнил ему конвоир

С бородкою не по уставу.

И весь наизнанку был вывернут мир.

И что-то вдруг ёкнуло. Справа.

 

 

* * *

 

…Но, отказавшись верить наотрез,

Беззубый рот в усмешке злой ощерив,

Шел римский стражник медленно к пещере,

А вслед ему неслось: «Христос воскрес!»

 

Вёл стражника неясный интерес.

Он замер в кротком сумраке гробницы,

И, дрогнув, поднял с пола плащаницу.

И прошептал: «Воистину воскрес…»

 

 

* * *

 

Казалось, юность поросла быльём,

Но жажда чуда всё куда-то манит.

С утра соседка вешает бельё,

И простыни — как паруса в тумане…

 

Усталости и лени вопреки

Гляжу в окно, в котором плещет лето.

Вновь умоляю: память, береги

Мальчишеское ощущенье это.

 

Я не хочу быть нудным ворчуном,

Размениваясь на дела и вещи.

Я распахну рассветное окно,

А там, в тумане, — паруса трепещут!

 

 

* * *

 

Лес в реке отражается — зелен и юн,

Прорастая насквозь цветокопию неба.

Листья падают в воду и в ней создают

Отраженье, а может, причудливый слепок.

 

К октябрю в отраженье поселится хмарь,

Чернота, чернотал, полуголые вётлы,

Острый клин журавлей,

Неба чёрствый сухарь.

В отраженную осень ударятся вёсла.

 

С лодки, ткнувшейся в берег, сойдёт человек

И цевьё вертикалки мозолисто стиснет.

Ранней зорькой для утки окончится век.

Выстрел.

 

Над зеркальной границею смежных миров,

Словно символ недавней погибели лета,

Будет долго по ветру кружиться перо,

Прежде чем погрузиться в холодную Лету.

 

 

* * *

 

Последний день в году морозно свеж.

Печным дымком пропах старинный город.

Заря ещё полным-полна надежд,

Но слышится сигнал сирены «скорой».

 

Проносится спасательный наряд.

Кому-то праздник, а кому-то… Впрочем,

В распахнутое небо декабря

Сквозят ветра первоянварской ночи.

 

Они уже по-новому свежи,

Но до сих пор не наболтались с теми,

К кому сегодня «скорая» спешит.

Спешит, спешит… Опережает время.

 

 

* * *

 

Давно ли мы не виделись?

Немало

Прошло секунд, минут, часов и дней.

Давно ли ты меня не обнимала?..

Но оттого дороже и родней.

 

Я в телефонной трубке звуки речи

К воздушным поцелуям приравнял.

Я жду тебя.

Томлюсь моментом встречи,

Как Прометей явлением огня.

У всех других украл я жаркий пламень

Твоей любви.

Как глиняный сосуд,

Сжав крепко обожженными руками,

Разлукам вопреки

Его несу.

Ведь что любовь?

Поэзия, по сути.

За классика твержу, смиряя шаг:

Любовь — огонь, мерцающий в сосуде,

Которому название — душа.

 

 

Прогулка

 

Если хочешь, могу остаться.

Будем вместе — в руке рука.

Позабудем про гравитацию,

Пробежимся по облакам.

Слышишь, рядом свежо и гулко

Гром меж тучами прошагал?

Это пишет свою «Прогулку»

Марк Шагал.

 

Нам с тобой, молодым, веселым,

Горний ветер и свеж, и крут!

А под нами — луга и сёла.

Всё — беспримесный изумруд.

Кто осмелился в камне высечь

Русский мир из зелёных скал?

Только тот, кто стремится в выси.

Марк Шагал.

 

Розовеет вдали церквушка,

Над церквушкой туман разлит.

Звонкий колокол, что кукушка,

Эхом множит года земли.

Только мы забираем выше.

Там не слышен его вокал.

Там лишь воздух, которым дышит

Марк Шагал.

 

 

* * *

 

Я иду расставаться с тобой.

С неба сыплет противная морось.

Кто сказал, что мы сшиты судьбой

И отныне не выживем порознь?

 

Кто сказал, мол, уступки нужны,

Чтоб самим не распасться на части?..

Как мы были чисты и нежны,

Как хотелось нам общего счастья!

 

Старый чайник кипел на плите.

Стопки книг, запах кофе и пыли.

Дождь хлестал за окном, снег летел…

Боже мой, как мы счастливы были.

 

Кто сказал, что мы сшиты судьбой?

Я сказал. Не боюсь повториться.

Вроде шел расставаться с тобой.

Оказалось — мириться.

 

 

* * *

 

Пытаясь время удержать,

Толчём его, как воду в ступе.

Обнявшись, вечером лежать

Надеясь: завтра не наступит —

Вот всё, что можем предложить

Стремглав несущемуся веку.

Забыв про время, просто жить —

Как мало нужно человеку…

Ползут с заката до утра

По потолку ночные тени.

А жизнь… она полна утрат

И, как ни странно, обретений.

 

 

* * *

 

Сибирские реки на север текут —

Об этом с рождения знают

Татарин и русский, остяк и якут

И каждая птица лесная,

 

И сумрачный лес, перешедший в тайгу,

Сплетение веток упругих.

Сибирские реки на север влекут

То утлые лодки, то струги.

 

Меж топей брусничных, в таёжной глуши

Любая тропа — словно речка.

Теряясь, петляя, на север шуршит

И шепчет на вечном наречье.

 

 

* * *

 

Год сорок третий. Вмёрзшее в ночь село.

Молится бабка, пальцы сложив в щепоть:

«Господи Боже, раньше ведь всё цвело!..»

В щёлку меж ставен тихо глядит Господь.

 

Бабка как спичка, дом словно коробок.

Голос соседки слышится из сеней:

«Мне похоронка! Где он сейчас, твой Бог?..»

Господу больно встретиться взглядом с ней.

 

Вспыхнула бабка, вытянулась в струну:

«Что ты, дурная! Словом-то не греши…

Даст Бог, отмолим нашу с тобой страну,

Все возвернутся, будем как раньше жить».

 

В Старом Осколе сын её пал в бою.

И виновато смотрит меж ставен Бог.

Так похоронку матери отдают.

Кровь на запястье. Не уследил, не смог…

 

Может, осколок, может, в ладони гвоздь.

Молятся, плачут, слушают ночь в избе.

Тихо закроет ставни полночный гость.

«Ветер, наверно», — бабка шепнёт себе.

 

 

* * *

 

В заснеженном доме, у русской печки,

Сплетаются сказки, мечты и были.

От речки Вагая до Чёрной речки —

Полметра и горстка архивной пыли.

Вагай с цепенеющей Чёрной речкой

Текут подо льдом мимо дома. Мимо.

На тёплых полатях, у русской печки,

Все беды вселенские поправимы.

Меж стылой землёй и бессмертным небом

Года и столетья легко пружинят.

А где-то идёт секундант по снегу…

А где-то кровавит клинки дружина…

Господь бы помог, но в мгновенье это

Он чем-то великим и важным занят.

И слышится крик за спиной поэта.

Ермак сквозь века: «Осторожней, Саня!»

Но вечность лишь губы ему смыкает.

Картинка сменилась. Река другая.

Сергеич глядит — атаман шагает

В холодные воды реки Вагая.

И снова течёт пред глазами морок,

И пятятся воды реки забвенья,

Как будто десантники Черномора

Пришли кирзачами месить теченье.

И космос трещит, будто мозг похмельный,

И могут герои спасти друг друга.

Вот взял бы Ермак пистолет дуэльный,

А Пушкин царёву надел кольчугу.

В заснеженном доме, у русской печки,

Все беды истории повторимы,

Ведь в выстывшем прошлом у Чёрной речки

Ермак раз за разом стреляет мимо.

 

 

* * *

 

Мы — мирные люди, войны не видавшие сроду.

Но, кажется, в генах живёт ожиданье беды…

Себя ощущаем частицей большого народа,

И память о прошлом горчит на губах, словно дым.

 

Ведь было иначе. Ни танки, ни жадные орды

Сломить не могли. Вновь и вновь поднимали мы флаг.

Любому врагу непременно кровавили морду,

От боли потерь собираясь в единый кулак…

 

Мы — мирные люди. Вдали от политики лживой

В провинции тихой живём, только день ото дня

Народная память доносит: «Мы вместе… Мы живы…»

Всё тише и тише. И это пугает меня.

 

 

* * *

 

Из тьмы на свет стремятся единицы.

В политику играет — большинство.

Мне поле обездоленное снится

И желтоватый свет через ресницы —

Свет из пшеничной юности его.

 

Проснусь, а всюду снова делят власть.

Орать готовы и махать руками,

Друг друга клясть и заливаться всласть

О том, из-за кого беда стряслась.

А поле зарастает сорняками…

 

Никто не сеет истины зерно,

Со звонким «…ля» нашла коса на камень.

Как любят власти рассуждать умно!..

Но от речей их сделалось темно

Над полем, что кормило нас веками.

 

 

* * *

 

Проносятся тучи над Ошею.

Провинция в самом соку.

Провинция — слово хорошее,

Когда не уходят в загул

Её деревенские жители,

Не тащат на сдачу цветмет,

В соседстве живут уважительно

И Ганс, и Иван, и Ахмед.

Когда, словно в тексте у классика,

Словечко к словечку — строка:

То луг со стогами, то пасека,

То в диком разливе река.

 

…Пейзаж перешел в наваждение.

Провинции тихой исток

Всё чахнет, но избы с рождения

На запад глядят и восток.

Им в пасмурных сумерках кажется,

Что время повёрнуто вспять:

Не брёвна ещё — только саженцы,

Которым крепчать и взрастать.