Из книги «Тревоги Мои не избыть»
Из книги «Тревоги Мои не избыть»
Между
Между моим реальным существом:
коленом, потом, головой и речью, –
и мнимым для других небытиём:
мечтой, желаньем, тенью человечьей, –
установить бы мне хотелось прежде,
пренебрегая разобщенным мнением:
сомнений несколько, похожих на надежду,
и толику надежд, но без сомнений.
Между реальным весом, очертаньями
и прочими иными сочетаньями,
презрев вполне возможную беспечность,
я ложную установил бы вечность.
* * *
Я в гневе быть хотел бы даосистом,
иметь китайский вид, и мягкий жест без слез,
и взгляд к звезде отсутствующей чистый,
направленный в просторы мертвых звезд.
Мне шепчет абрикос, что ласточкой быть хочет.
Ручей про тысячу экстазов мне бормочет,
блаженство обещает, сладострастье.
Я жертвую собой, не признавая счастья.
* * *
Прекрати ты собой похваляться!
Будь беспамятен, словно река,
что пред городом раз так пятнадцать
обмывает все те же бока.
Перестань ты собой восхищаться,
а представь некрасивым себя,
отправляйся по миру скитаться
на высоком борту корабля.
Перестань быть и добрым, и щедрым,
уподобься морально богам,
созидают они скалы, недра,
птиц, кометы – от скуки, наверно, –
а потом все бросают к ногам.
Может, хватит примеров? Я дам!
* * *
В свой мозг проник я, вышло так невольно.
Он легкий, палевый, весьма самодовольный,
в нем обитают смех и огорченья,
он переваривает их без сожаленья
в извилинах своих змеиных складок,
где кроются истоки всех загадок,
идей стихов и страхи пониманья
себя самих – принять и не жалеть.
В свой мозг проник я, матрица и сеть,
слуга и господин, прошу вниманья!
Но это выше моего сознанья.
* * *
Роса бредит террором сегодня с рассвета.
Гладиолус прячет кинжал среди цветов.
Убийцы заложили бомбу в комету.
Даже стрекозы пьют кровь из распятых стихов.
От камней веет трауром, как из могилы,
ноты руки на музы спешат наложить.
Пулеметы плюются мозгами в бессилье.
Я себя осуждаю, что мог с ними жить.
* * *
Разве звезде судиться с каштаном заведено?
Разве плоть наши мысли и ум подкрепляет?
Разве мы видим, что творится за этим окном
или за тем, где, может быть, сейчас умирают?
Разве день или ночь спорят о предназначении?
Эти споры мертвы.
Все гордятся своим значением.
Растерзан, но счастлив
Растерзан, но счастлив. У меня три
хрупких сердца вместо одного большого.
Несколько кусочков неба, как фонари,
рвано отражаются от стекла дверного.
Книга в шкафу без слов, а из книги слова
разлетелись по комнате, словно грифы.
Любить труднее, чем пилить дрова,
чем ненавидеть басни, легенды, мифы.
Зима в июле вспомнилась. Летом в снегу
не отыскать разницы между стихами и прозой.
На бархатной подушке я свой комфорт стерегу.
Растерзан, но счастлив в обнимку с колючей розой.
* * *
Небо не среда для человека.
Море не среда для человека.
Почему ты рвешься их открыть?
Бог доступен только человеку.
Любовь присуща только человеку.
И ты их желаешь заслужить?
Нереальность – благо человеку?
Антимир – полезен человеку?
Так зачем ты столько лет от века
в этом беспорядке хочешь жить?
Я пишу
Я кричу о детях брошенных и нашем бессилии.
Я пишу.
Я кричу о женщинах, испытавших насилие.
Я пишу.
Я кричу о Солнце, оскверненном, поруганном.
Я пишу.
Я кричу о взрывах, о самолетах угнанных.
Я пишу.
Я кричу о лесах, сгоревших безжалостным летом.
Я пишу.
Я кричу о людях бесправных, уставших мечтать.
Я пишу.
Я кричу о сумасшедшей, одичавшей планете.
Я пишу, чтобы вы со мной вместе
не прекращали кричать.
Моряк
Я со шрамом на веке пьяный моряк,
очень много виски в себя вобравший,
к трем часам ночи, глаза продравши,
опираясь на стойку бара, подняв кулак –
будто бы на острове начинаю торг:
«Это кафе тут или захудалый морг?
Я хочу любви, мне не надо много,
но если это дорого очень, строго
обещаю принести в уплату архипелаг».
А к пяти я, уже протрезвевший моряк,
прервав ночные свои злоключения,
возвращаюсь на корабль в свой гамак
после провалившегося увольнения.
* * *
Я выполнил свою работу:
сумел понять сирень и комаров.
Я выполнил свою работу:
но снова повторить ее готов,
чтоб заслужить, скажу Я между нами,
сиренью снова стать и комарами.
Стал музыкой
Бетховен вошел в Меня, как океан,
на рифах бурлил на рассвете.
Я в Моцарте жил: словно в царстве лиан,
в ледовом дворце, в минарете.
С Равелем готов танцевать был балет,
пьянел, накурившись сигары.
Под Бартока отдыхал Мой скелет
с уставшей душою на пару.
Я с музыкой этих маэстро сроднился
и музыкой Сам становился.
* * *
Поскольку с открытыми сплю я глазами,
всем кажется, знаю я много вещей.
Поскольку с закрытыми сплю я глазами,
всем мнится – забыл я о многом вообще.
Поскольку, устав, как убитый я спал,
всем кажется: я ничего и не знал.
АБСУРД
Иногда я восхищаюсь, вспоминая забытое.
Я живу, как призрак, под шляпой широкополой.
Я боюсь очевидности, в которой скрыта
необходимость покорять ее завтра снова –
чем она обернется: страхом или туманом?..
Абсурд, ты не устаешь делать меня профаном
и вовлекаешь меня в свои игры обманом.