Журнальный мир

_{Литература осталась}

Год литературы прошел, литература осталась. Вот только с чем? Про «с кем?», всё ясно — с народом. Он пусть меньше, чем хотелось бы, и не всегда то, что следовало бы, но почитывает, навык не потерян. И не про приходящих в литературу речь, пусть приходят. И не важно, что не ждут (а разве когда-то ждали?!). Речь о непреходящих, классиках, о тех, кто, обретя дату смерти, наречены бессмертными. «Они любить умеют только мертвых», может быть потому, что почившие ничего больше не напишут? Но любят-то, как и при жизни, по ранжиру. Диалог из «Доживем до понедельника» актуальности не потерял: «— Никто не обязан помнить всех второстепенных авторов. / — А его уже перевели. / — Куда? / — Перевели в первостепенные. Вы не слышали?» Как и в случае с орденом за заслуги перед Отечеством, у почивших словно бы есть свои степени и чины. Но «чины людьми даются, а люди могут обмануться», — писал один поэт и дипломат. Бесспорно первостепенный. Но был и другой, его современник, тоже поэт и тоже дипломат, но, как оказалось, из второго эшелона — Федор Тютчев. Памятник первому украшает Чистопрудный бульвар, Москву, Россию. Если в тексте между упомянутыми местами можно поставить запятую, которая только пунктуационно разделит, но смыслово объединит объекты, не вдаваясь в масштабность карты или личности, то на законодательном уровне такие вольности неуместны. Тут у объектов культурного наследия строгий пьедестал — уровни федеральный, региональный, местный. Вместо «Шапки» Владимира Войновича теперь важно, что стоит в «шапке» документа от учреждения культуры, какого оно уровня. Булгаковское «история рассудит» пока оборачивается тем, что судят не «-веды», даже не читатели, но чиновники. Они-то, движимые, как порой кажется, собственными литературными вкусами, и решают, кому быть великим, а кому всего-навсего выдающимся. Но, как в случае с двумя вышеназванными поэтами-дипломатами, руководствуются, кажется, не только стихами.

Тютчев двадцать с лишним лет в России не жил, уезжал и возвращался вновь, писал то: «Хоть я и не привык жить в России, но думаю, что невозможно быть более привязанным к своей стране, нежели я, более постоянно озабоченный тем, что до нее относится. И я заранее радуюсь тому, что снова окажусь там», то: «Я не без грусти расстался с этим гнилым Западом, таким чистым и полным удобств, чтобы вернуться в эту многообещающую в будущем грязь милой родины». Милая родина, живя по принципу «никто не забыт, ничто не забыто», включила своего блудного сына в списки обязательных для прочтения книг РАН, в школьную программу. С высоких трибун федерального значения слетало тютчевское «Умом Россию не понять…», но общим аршином отмерено ему место областное. Область не литературная, не дипломатическая — Брянская. Дескать, где родился, там и пригодился.

В Москве в скверике в Армянском переулке висит доска, сообщающая, что «в этом доме провел детство и юность Ф. И. Тютчев», и стоит бюст поэта. В баварской столице Мюнхене тоже висит доска, указующая, где и в какие годы «работал выдающийся российский поэт и дипломат». Вот и опять «выдающийся», но если от центра старого города, где жил и работал поэт, совершить прогулку к Английскому парку, то никак не миновать дивный тенистый сад с петляющими дорожками и потайными скамейками среди раскидистых деревьев. Здесь смолкает шум города и звучит тишина. Это Сад поэтов. Здесь можно встретить Конфуция, Шопена и двух друзей — Гейне и Тютчева, одетых в камень. Вот такое соседство, которое только в начале кажется странным. Дело в том, что в Германии не задают сакраментальных вопросов: «А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?» — и если отстраниться от формуляров и ярлыков, задающих «кто есть кто», то в тронутой ветром листве можно услышать и поэзию нотного стана, и кисточки, скользящей по дощечке из рас-щепленного бамбука, и пера, выводящего рифмы по бумаге. Памятник Гейне вторит романтике его строк — муза любовных песен Эрато в гроте ждет своего Поэта, что усладит ее лирными строками, выбитыми рядом на камне. А неподалеку, не нарушая тишины уединения, стоит на постаменте, глядя задумчиво и угрюмо, тот, кто «служил России в Мюнхене как дипломат, а человечеству как поэт и философ». Именно такая фраза выбита на пьедестале памятника Тютчеву. В Германии на двух языках толкуют о службе человечеству, да и у нас не возражают: село Брянской области Овстуг — человечества часть.

Здесь, в Овстуге, расположен мемориальный историко-литературный музей — заповедник Тютчева. На федеральной земле — объект областного значения. Ну, землю у нас всегда ценили больше людей, что ж удивляться?! Это место рождения поэта и возрождения. Сегодня усадьба ослепляет великолепием и множеством оттенков зелени (не хуже, чем Сад поэтов), — хотя всё так, как вроде бы и должно быть, но нельзя не принять во внимание трудную историю этого места и подвиг, полный не меньшего героизма, чем военный, людей, которые возродили имение Тютчевых. После революции почти все постройки, помнящие поэта, были разобраны на кирпичи для строящегося административного здания, да и просто для хозяйства. В Великую Отечественную местную церковь взорвали, сады и парк усадьбы извели под корень, что можно было разграбить — разграбили. После — уже не немецко-фашистские, а свои — в бывших аллеях парка пасли скот и разводили свиней.

Всё изменил обычный сельский учитель Владимир Гамолин, мечтатель, про таких одни говорят — чудак-человек, другие — праведник. Учитель по кирпичикам и осколкам собрал то, чем сегодня гордится Брянщина и, не боясь выйти за границы субъекта РФ, вся Русская земля. Он начал с того, что хорошо знал: со школы, той самой, что построила для сельских ребят еще дочь Тютчева. Здание школы уцелело, в одной из ее комнат был организован маленький музей, школьники постепенно начали восстанавливать парк, высаживая деревья и кустарники. В 70-е на территории усадьбы установили памятник поэту, в 80-е из контура фундамента воскресло здание усадебного дома, за ним ограды, пруд с лебедями, которые и по сей день хозяевами разгуливают по парку. Именно Гамолин первым учредил ежегодные тютчевские праздники поэзии; это уже потом появились пушкинские и другие литературные дни. В местном краеведческом музее отдельная комната посвящена этому удивительному человеку, — так красиво закольцевалась его жизнь: от музея до музея. Гамолин тоже был поэтом и поистине общественным деятелем, помнящим, что «культура» по-гречески «возделывание» не только собственной души, но мира вокруг. За пределами Овстуга об этом иногда забывают. А здесь про кропотливейший процесс восстановления и реконструкции вдохновенно рассказывают местные экскурсоводы, не заученно, с душой. Вообще, весь небольшой коллектив музея-усадьбы из тех, кого, как и Гамолина, можно назвать подвижниками. Нет здесь случайных людей и каждый «не одну играет роль»: усадебные вечера, концерты, авторские экскурсии, конкурсы и фестивали. Всё на чистом энтузиазме, и более с Божьей, чем с государственной помощью.

Горько, но усадьба Тютчева возродилась не для жизни, а для выживания. Большой вклад в восстановление местной Успенской церкви внесла немецкая компания «Кнауф»: немцы разрушили, немцы сочли долгом восстановить. Как бы и нам в долгу не оказаться перед усадьбой, которая пусть держится, улыбается, встречая гостей, но все же ветшает. Здесь не прибедняются, ощущаемая нехватка средств из категории благородной бедности. Нынешний директор музея Оксана Шейкина — хозяйка рачительная, деятельная, креативная, как модно говорить, но на то, чтобы воплотить все светлые мысли, которые витают в этом благословенном месте, нужны банальные дотации, которых не хватает. Не стал пока Овстуг усадьбой-брендом: слышим Михайловское подразумеваем Пушкин, Карабиха — Некрасов, Шахматово — Блок. Подмосковное Мураново чаще упоминается в связи с Тютчевым и носит его имя, но, справедливости ради, поэт там ни разу не был, а Овстуг воспевал и не забывал. Вот и нам нельзя.

Культуру у нас любят. Любят всю без остатка. Без остатка средств на финансирование. Казенное «по остаточному принципу» — это про нее и может так статься, что культуры останется столько, сколько на нее выделяют. Копеечка в копеечку. Прибавить бы к остатку до достатка, чтоб не оскудела земля ни умами, ни талантами, ни сердцами. Денег не хватает на живых, каков резон тратить на мертвых? Но ведь не Тютчеву нужна его усадьба!.. Вклад в литературную усадьбу, музей, театр, любое учреждение культуры — это не вклад в прошлое, не поощрение старины. Это инвестиция. Сколь долгосрочная, столь и долго-играющая. Культура — во благо общества, а ее как дороги, фонари, прогноз погоды на завтра все чаще воспринимают как, говоря языком экономистов, «общественное благо», вот и возникает «эффект безбилетника» — потребители хотят не платить, но потреблять, а отпущенного государством хватает едва. Не надо бы доводить культуру до состояния дорог, тусклых фонарей и «точности» метеопрогнозов. Будет грустно, если спустя рукава и годы в какой-нибудь литературной усадьбе-заповеднике нашей страны повторится довлатовский диалог из «Заповедника», где вместо Пушкина будет стоять любое другое имя: «Какие экспонаты музея — подлинные? <…> — Здесь все подлинное. Река, холмы, деревья — сверстники Пушкина. Его собеседники и друзья. Вся удивительная природа здешних мест…» И кончится тем, что от великой литературы останутся только литеры. Тогда уж действительно кончится… И пока не пришла пора искать тень Тютчева в Мюнхене, может, вспомнят в России певшего ее поэта, может быть коллеги-поэты из МИДа обратят внимание на усадьбу достойного дипломата и гражданина, а может, одну из новых станций Московского метрополитена назовут «Тютчевской», и поезд, и дело, и вереница новых поэтов и читателей двинутся в Овстугскую обитель? «Чему бы жизнь нас ни учила, / Но сердце верит в чудеса».

_{По дороге в Москву}

Письменный стол на колесах спешил из Брянска в Москву. И мне не терпелось увидеть родных, рассказать о своих открытиях. Не великих, не заслуживающих патента, ничего не способных изменить в жизни попутчиков. Вагонные обрывки фраз обнаруживали, что спутники мои уезжали из дома накануне новой трудовой недели. Они — из дома, я — домой, но с чувством, будто там, на брянском перроне, остались близкие мне люди. Из дома — домой. Рядом чай в подстаканнике (так вкуснее), шпалы-строки, записная книжка, движение за окном, поторапливающее руку. Несколько дней в Дятьково писать было некогда, и вот теперь рука не поспевала за мыслями: лица, имена, приметы, названия, детали, зарисовки, «картинки с выставки» города, чья слава не опережает его. За истинно народным и добродушным названием Дятьково скрывается, как оказалось, хрустальный город, город партизанской славы, город трудяг и поэтов. Пусть фасады его не блещут, дороги бедовы, мусор стал частью пейзажа, но жива здесь главная достопримечательность здешних мест, та, что не дает городу и округе забыть о себе, впасть в беспамятство. Достопримечательность эта из тех, что встречается реже музеев, храмов и памятников — люди. Не население и не электорат — люди. Написать бы с заглавной, но они не важничают и не кичатся своей славой. Теплые, наперекор климату; улыбчивые, вопреки невзгодам; незамутненные, как местная (что это я?! Всероссийская) гордость — хрусталь. Дятьково — натура для фильмов в духе нового неореализма. Актеров брать с собой не надо. Окрестные жители сыграют сами себя, расскажут свои жизни без прикрас и рисовки, да так, что вы заслушаетесь. Здесь живет много пейзажистов — поэтов и художников, но здесь раздолье для портретистов. Не перевелись тут лица, которые интересно читать, глаза, которые не убегают от вас в разговоре, и шепотки тут не в почете — говорят здесь открыто, иной раз с прибауткой, на русском, не подвергшемся коррозии модных иностранных заимствований, языке. А сколько сцен для картин в духе русской жанровой живописи! Нынешние Федотовы, Маковские, Пукиревы, приезжайте сюда на этюды, с пустыми руками не вернетесь.

…За моей спиной молодая семья стала играть вслух — составлять слова из одного длинного слова. Соседей тоже вовлекли в забаву. Играли бойко и громко. Заглушили мой внутренний монолог, перевели мысль на новые рельсы. Глядя в окно, я тоже решила сыграть сама с собой — стала составлять слова из оставшегося позади «ДЯТЬКОВО». Что скрывается в этом слове? Что запер язык в названии этого места, так запавшего мне в душу? Пусть целое больше суммы своих частей, но что это за части, что составляют город, который кто-то, походя, назовет глубинкой, а кто-то, присмотревшись, разглядит глубину? Насчитала 15 слов и ни одного случайного.

КТО — вопросительное или союзное слово: употребляется при постановке общего вопроса о предмете, явлении, действии в вопросах об одушевлённых субъектах.

Слово вопросительное, но здесь хочется восклицать. Сколько мыслей и книг (чаще самиздатовских) родом отсюда. Сколько поэтов, журналистов, краеведов, историков, просто людей, любящих слово, творят здесь. Их слова кладут на музыку, так рождаются песни. Их поют на местном фестивале авторской песни «Три колодца» (памяти Владимира Высоцкого). Их послушать приезжают не только из России. Под сенью дерев, у костра собираются люди разных возрастов, профессий, убеждений. Местные и соотечественники, живущие за рубежом. Стар и млад. Здесь приобщаются к традиции, ставшей не-отъемлемой частью русской культуры. Здесь встречают свою любовь и находят счастье (лично познакомилась с двумя такими парами. Живут они с песней по жизни, счастливы и хранимы друг другом. И да будет так). А хрустальщики! Не хрупкие, но тонкие люди. Что только не воплощают они в хрустале, чего только не выдумывают и не выдувают. Лучшие образцы — в местном музее хрусталя. Не выходя из него, можно изучать историю страны. У каждой эпохи свой хрусталь. У каждого мастера свой почерк. А сколько жанров воплощено в хрустале: гуляешь по музею и видишь то элегию, то сатиру, то балладу, то поэму…

ОКО — то же, что глаз. Здесь есть за что зацепиться глазу. В музее — залюбуешься, на выходе, оглядевшись, пожалеешь, почему в городе так мало цветов. Гранить хрусталь здесь умеют виртуозно, а огранить город пока не удается. Но надежда есть.

ОТВОД — изменение расположения или направления движения кого-либо. Узнать, что в городе что-то делается «для отвода глаз», мне не удалось, а вот то, что в беседке местного «Венчального сквера» в хорошую погоду, когда солнце отражается в воде, «глаз не отвести», — это несомненно. Да и хочется верить, что местных чиновников хрустальный отпечаток местности обязывает. Хрусталь суть прозрачность. Надо соответствовать.

ДЬЯК — церковнослужитель низшего разряда в православной церкви. «Неопалимая купина» с единственным в мире хрустальным иконостасом — местная гордость. В храме обещают наладить освещение так, чтобы иконостас светился точно изнутри. Близ храма стоит поклонный крест — тоже хрустальный. Фонтан с хрустальной водой тоже неподалеку. Всё органично и не вычурно. А будет, обещают, еще краше.

ОВОД — насекомое-паразит. Без этого, увы, не обходится. Завелись в городе вандалы, которые гадят, портят дома, губят природу и благие начинания, которые наперекор и вопреки воплощают простые неравнодушные люди. Но «Овод» для меня — это прежде всего герой романа Э. Л. Войнич, человек с горячим сердцем и обостренным чувством справедливости. Жар ли раскаленных стекловаренных печей сказывается, но таких в Дятькове немало. Пламенных. Неопалимых. Недаром и ведущая местная газета называется «Пламя труда».

ДОТ — долговременная огневая точка. Дятьково прежде назывался Партизанском. Память о сороковых-роковых здесь хранят свято. Много подвигов было на этой земле. 13 партизанских отрядов воевало тут. Памятен и подвиг журналистов местной «Партизанской правды», которые, лишившись типографии, выпускали газету на бересте.

ДВОЯКО — двумя способами, в двух видах. Здесь вспоминается Саша Черный: «Одни кричат: «Что форма? Пустяки! / Когда в хрусталь налить навозной жижи — / Не станет ли хрусталь безмерно ниже?» / Другие возражают: «Дураки! / И лучшего вина в ночном сосуде / Не станут пить порядочные люди». / Им спора не решить… А жаль! / Ведь можно наливать… вино в хрусталь».

ЯВЬ — действительность, реальность. С одной стороны, радуешься тому, как охотно и деятельно работают во благо города его обитатели, с другой, удивляешься, почему всё им достается так трудно. Почему благие начинания приходится «пробивать». По сути, отец-основатель Дятькова — Василий Мальцов — представитель известнейшей в России династии промышленников и меценатов. Инноватор и социально ответственный предприниматель, как сказали бы сегодня. Его имя стало брендом, так неужели не заслужил этот достойнейший человек в масштабах не местности, но страны памятника? Не первый год группа все тех же неравнодушных людей ищет деньги на установку монумента. Но с деньгами те, у кого они есть, почему-то очень трудно расстаются. На это великое дело нужны не великие деньги, как, кстати, и на фестиваль «Три колодца», проведение которого каждый год остается под большим вопросом. Не вырастут сами собой ни постамент памятника, ни подмостки сцены без новых меценатов, которым, история свидетельствует, за благие дела — воздастся. Неужели перевелись они на Брянщине и протянутые руки должны дотянуться до столицы?

КЬЯТ — денежная единица Мьянмы. Какие уж кьяты, Дятькову остро недостает рублей. Все культурные инициативы, которых в городе на удивление много и они востребованы, держатся на энтузиазме и экономии людей (не на деле, на себе!). Отчаются люди, опустят руки и останутся от Дятькова хрустальные осколки.

ТЯВ — лай собаки. Большие дела начинаются с малого. На Пролетарской улице замечена собака, которая то ли ждет своего хозяина на автобусной остановке, то ли ищет человека, который бы приютил ее. Добрый, приветливый пес с грустными глазами. Пусть он найдет свой дом…

КОТ — самец кошки. …Такой же уютный дом, в котором побывала я. В нем живут в любви и довольстве пять котов и одна кошка (бандерша). Живут эти коты среди книг, музыки (живой — ибо хозяйки дома люди творческие) и картин. И сами просятся на полотно, так они красивы и своехарактерны. Тоже коренные дятьковцы. Яркая страница моего путешествия.

КОД — система символов, применяемая для передачи информации. Культурный код Дятькова — общероссийский. Здесь любят свою землю, семьи (недаром говорят про «фамильный хрусталь» — Дятьково и сам по себе город династический — город врачей, инженеров, рабочих в nn-поколениях), образованность здесь в почете, а застолья превращаются в поистине пушкинский table-talk. Гостей привечают, радушно принимают, выслушивают и сами говорят так, что заслушаешься.

ТОК — направленное движение частиц, в частности, электрически заряженных; перен. течение времени. Время, никогда не бывающее легким, не пощадило Дятьково. Но он не сдается. Люди, помня уроки войны, его не сдают. Всем бы равняться на местных неравнодушных активистов, которые стремятся преобразить свой город не по долгу службы, а по зову сердца. Думают о детях и внуках, словом, о будущем, которое закладывается сегодня. «Венчальный сквер» — заслуга неравнодушных горожан, вкладывающих в город собственные силы и время. Как и фестиваль «Три колодца». Как и домик для книг (буккроссинг) в местном парке.

КОДО — японское искусство составления благовоний. В Дятькове накануне Первомая пахло весной и надеждой. После субботника город стал чуть опрятнее, чуть улыбчивее, так что солнце не высвечивало недостатки, а создавало иллюзию лучащихся зданий и пейзажей.

«Наш поезд прибывает на конечную станцию Киевский вокзал», — сообщила проводница. А у меня еще роились в мыслях хрустальные сервизы, голоса, колокольчики, смех, блеск, перезвоны и даже хрустальная туфелька Золушки. Таков он, дятьковский эффект — на все начинаешь смотреть через хрустальную призму. Неслучайно хрусталь и хрусталик глаза — однокоренные. В блокнот я записала пятнадцатое слово. Не последнее, потому что уверена, что Дятьково еще не раз отзовется во мне. Слово это употребляется в восклицаниях, для привлечения внимания собеседника и для обобщения сказанного — ВОТ!