Журнальный мир

2 сентября 1945 года подписанием акта о безоговорочной капитуляции Японии перед войсками союзников закончилась Вторая мировая война. Она продолжалась шесть лет и один день – с 1 сентября 1939 года. В этот день гитлеровская Германия вторглась на территорию Польши. Безусловно, важнейшей составляющей Второй мировой была Великая Отечественная война Советского Союза с фашистской Германией, которая продолжалась с 22 июня 1941 года по 9 мая 1945-го – 1418 дней и ночей. 2 сентября 1945 года фотокорреспондент газеты «Правда» Виктор Антонович Темин на борту американского линкора «Миссури» сделал свой последний кадр Второй мировой войны: генерал-лейтенант Кузьма Деревянко от имени СССР принимает капитуляцию Японии.

В декабре 1970 года я познакомился с Виктором Теминым, фоторепортером, об удали и оперативности которого в журналистской среде ходили легенды. В Горький Темин приехал тогда по приглашению общества «Знание» и местного отделения Союза журналистов СССР для встреч с коллегами, студентами, преподавателями школ и вузов. Вместе с ним была жена – Тамара Сергеевна, сотрудница издательства «Молодая гвардия».

Невысокий, крепкий, с очень живыми и отзывчивыми на любую реплику глазами, быстрый в движениях Темин никак не соответствовал своим годам – за шестьдесят. У нас в редакции он вытащил из кармана пиджака свою знаменитую «лейку» и стал нас, кто тут был из телевизионщиков, фотографировать, легко запрыгнув на стул, а оттуда поднявшись на письменный стол для более «просторного кадра в этой унылой узкой комнате».

Тамара Сергеевна смотрела на него с мягкой улыбкой, как смотрит мать на отчаянного пострела-сынишку, и жаловалась нам:

– Никак не угомонится, я ему говорю: «Хватит снимать, пора заняться архивом!» Пожаловалась на него в ЦК партии, его вызвали, сказали: «Ваш архив принадлежит истории СССР! Считайте партийным поручением и заданием на ближайшие два года разобраться со всеми пленками, расписать негативы – что, кто, где и когда снято?» А он – «через месяц займусь!» Проходит месяц, два, три…

– Ну, что ты, мамочка, пристаешь, – слегка огрызается Темин, спускаясь из-под потолка на пол, – мне только шестьдесят два, когда перестану прыгать, тогда по-стариковски займусь пленками и бумагами… Вы знаете историю этой «лейки», которой снято всё, чем я горжусь? С этим аппаратом я никогда не расстаюсь. Между прочим, это подарок Алексея Максимовича Горького. А дело было так…

1 августа 1929 года Горький должен был выступать на антивоенном митинге в Зеленом театре парка культуры и отдыха. Темин тогда работал фотокорреспондентом газеты «Советская Татария» в Москве, и ему нужно было сфотографировать Алексея Максимовича для казанской газеты. У Темина был тяжелый, громоздкий деревянный фотоаппарат на треноге. Сделать им «репортажный» снимок выступающего на трибуне Горького было невозможно. Поэтому Темин решил поступить иначе… Собственно, вот его дословный рассказ:

– Я занял позицию на аллее, по которой Горький должен был, по-моему, обязательно пройти, и стал поджидать его. Интуиция меня не подвела. По правде говоря, у него другого пути и не было. Горького сопровождала охрана из ГПУ. Я боялся, что меня просто прогонят, но Алексей Максимович, увидев мою фотогромадину посреди аллеи, сам направился ко мне: «Не Максим ли Петрович Дмитриев из Нижнего Новгорода вас снарядил? У него на Осыпной я видел нечто подобное…» Я сказал, что снимаю для Казани. Он: «Тоже родной мне город. Не могу отказать!»

Скамеек рядом не было, и Алексей Максимович сел на пенек. И я принялся его мучить, потому что мой аппарат не имел коротких выдержек. Надо было довольно долго сидеть, не двигаясь, не мигая, не дыша. С дублями съемка продолжалась больше получаса. Люди, сопровождавшие Горького, выказывали нетерпение, я нервничал, волновался, а Алексей Максимович был совсем спокоен и меня утешал. У меня даже возникло ощущение, что он был рад наблюдать, как злятся люди, которым поручено командовать его распорядком дня, а по сути дела и им самим.

Когда все мучения были позади, Алексей Максимович осмотрел мой деревянный ящик и спросил: «У тебя что же, другого аппарата нет? Этим, небось, еще Ноев ковчег снимали!..»

Когда я напечатал снимки, то принес их Горькому. Ему они понравились. Он достал блокнот и что-то написал на листке, а потом вырвал его и передал мне: «Вот, дорогой, отправляйся по этому адресу, получишь самый новый фотоаппарат. С ним из тебя большой толк будет. Это я уже вижу». Так по записке Горького я получил этот отличный немецкий фотоаппарат и первым делом поспешил с этой «леечкой» к Горькому, запечатлел Алексея Максимовича уже на узкой фотопленке. С этого кадра начался, в полном смысле слова, боевой путь моей «лейки»…

…Из большого, как баул, кофра Темин вынул папки и конверты с фотографиями разных лет и разложил у меня на столе. Это было нечто. Поистине фотолетопись времени!

…Москва встречает челюскинцев. Тысячи листовок над улицей Горького…

…Чкалов, Байдуков, Беляков на острове Удд возле самолета. А вот и сам АНТ-25, широко раскинувший свои огромные крылья на берегу морского залива… Снимок сделан сверху, такое впечатление, что не через иллюминатор, а с крыла другого самолета…

И снова Москва встречает героев. На этот раз чкаловский экипаж. За перелет на остров Удд Чкалов, Байдуков и Беляков были удостоены звания Героя Советского Союза. Кстати, за легендарный маршрут в Америку, проложенный ими через Северный полюс, летчикам вручили ордена Ленина.

1938 год. Четверка папанинцев с высоко поднятым флагом на станции «Северный полюс-1». А вот и сам Иван Дмитриевич Папанин в полушубке и унтах выше колен позирует у кинокамеры, как будто ищет объект для съемки…

– Позвольте, позвольте, а кто тут пятый слева от Папанина утонул в овчинном тулупе? Похоже, это вы, Виктор Антонович!

– Ну, а кто же еще? Присмотритесь, у меня на ногах ботинки, я еще не успел напялить унты.

На Северном полюсе Темин оказался случайно. Узнал от знакомого летчика, что тот летит к папанинцам, и как был в плаще и ботинках, погрузился в самолет. Не было времени не только для того, чтобы переодеться, но и сообщить в редакцию «Правды», почему он не появился в тот день на работе. Времена, сами понимаете, тогда были строгие. Темин тут же был уволен за прогул.

Но узнал он об этом во время боев у озера Хасан. Туда он тоже попал по собственной инициативе. Показал маршалу Блюхеру удостоверение корреспондента «Правды» и сказал, что у него задание запечатлеть взятие сопки Заозерной. С оказией отправлял пленки в Москву, и «Правда» печатала снимки своего уволенного фотокорреспондента. Навсегда гордостью Темина стало то, что он снял водружение красного флага на вершине сопки Заозерной. Сам он говорил, что это было первое Знамя Победы, которое он сфотографировал. Всего он числил на своем фотосчету пять победных знамен. Второе пришлось на реку Халхин-Гол, где в 1939 году разгорелись бои с японскими агрессорами. Здесь Темин впервые встретился с комкором Георгием Жуковым и сделал первые снимки будущего маршала…

– Мы и сейчас с ним дружим, я навещаю его на даче. Жаль, что Георгий Константинович последнее время болеет, но бодрится.

Когда бои на Халхин-Голе были победно завершены, в редакции «Правды» принимали группу новых Героев Советского Союза и орденоносцев. Редактор объявил благодарность Виктору Темину за оперативную работу. И тут Виктор Антонович сообщил ему, что не может принять благодарность, так как приказ редактора для него не указ. У Поспелова от такого нахальства фотокорреспондента перехватило дыхание и запотели очки.

– Я уже два года как уволен за прогул, зарплату не получаю, а только гонорары за снимки по мере их появления в газете, – объяснился Темин с редактором, который давно забыл о своем суровом решении.

– Будем считать, что у нас всех было слишком много работы, чтобы тратить время на уточнение взаимоотношений, – улыбнулся Поспелов. – Сейчас спокойно разберемся, тем более что тот приказ умер сам собой…

И посмотрел далеко в конец зала, отыскивая взглядом главного бухгалтера редакции. И когда отыскал, снял очки и сказал:

– Надо сегодня же выплатить Темину зарплату за два года, всю сразу…

– Чего же вы терпели два года? Почему раньше не потребовали восстановить вас на работе, снимки же все равно печатали в «Правде», а не в какой-то другой газете? – спросил я Темина.

Он улыбнулся:

– До сих пор считаю, что поступал очень правильно… Тут, знаете ли, действовал инстинкт самосохранения…

И, заметив мое полное недоумение, пояснил:

– Вспомните, какие это были годы – 37-й и 38-й… Я старался быть подальше от Москвы и сам выбирал для себя, где безопаснее… Именно там, где стреляли, где была война, пусть небольшая. Может быть, поэтому и живу!.. Между прочим, мы говорили как-то об этом с Георгием Константиновичем у него на даче, за чаем. Так вот, он знал, что под него копают и могут арестовать. И спасло его то, что уехал на Халхин-Гол. Заметьте, это было уже в 1939-м, когда репрессии шли на спад. Он вернулся в Москву с Золотой Звездой Героя. Можно сказать, Халхин-Гол спас Жукова для Великой Отечественной… И мне после Халхин-Гола было уже безопаснее напомнить о своем неопределенном статусе…

Впрочем, в 1940 году Темин уже снимал «на той войне незнаменитой», как писал Александр Трифонович Твардовский, имея в виду войну с Финляндией на Карельском перешейке. Там он снял свое третье Знамя Победы над взорванными дотами «линии Маннергейма».

Начало Великой Отечественной войны застало Виктора Антоновича на Украине. 21 июня он сделал фотографию немецкого коммуниста, который перебежал границу с вестью – завтра война! Он, между прочим, в 1970 году был жив, Темин разыскал его в ГДР. 22 июня 1941 года Виктор Антонович снял сбитый под Киевом вражеский самолет. Оборона Москвы, декабрь 1941-го… Писатель Илья Эренбург беседует с командирами в дни разгрома фашистов под Москвой. Каждая статья Эренбурга была событием – газету передавали из рук в руки – «прочти и передай товарищу». На всех фронтах действовал негласный закон: то, что написано Эренбургом, на раскурку не пускать, даже если не из чего свинтить цигарку.

Поэты Константин Симонов и Алексей Сурков – на фронте под Смоленском. Тогда родились строки «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины…» Оборона Севастополя… Блокада Ленинграда… Сталинград в огне в августе 1942 года.

Лето 1943-го. Курская дуга. Фашисты распустили легенду, что их новый танк «тигр» подбить невозможно. Этот «зверь» наводил страх на наших бойцов. По приказу командования началась охота на «тигра». А Темин получил задание снять подбитый танк. И вот он – убитый «тигр». Так рухнула легенда о его неуязвимости. На следующий день снимок появился в «Правде», а еще через день – во всех московских и фронтовых газетах. Замполиты раздавали его бойцам – «посмотри и передай товарищу».

Темину часто приходилось снимать в разгаре боя. Быть в атаке рядом с бойцами, а иногда и впереди их. Вот, например, объектив встречает первую шеренгу атакующих танков и пехоты, идущей за ними.

– Откуда вы снимали, Виктор Антонович?

– С танка, который выделил мне комполка. Я сидел на броне за башней, мы были впереди других танков и пехоты метров на тридцать-сорок. Я попросил моих танкистов не стрелять, иначе меня сбросит на землю. У меня же обе руки заняты съемкой, мне нечем держаться. Нас прикрывали танки, идущие позади, они стреляли, и снаряды летели справа, слева и надо мной. Когда я «отстрелял» всю кассету, а мне на это было дано ровно три минуты после первого выстрела со стороны наших танков, «мой» экипаж притормозил, и я спрыгнул вниз. Атакующие обтекали меня. Я, оглохший, шел по вспаханному танками полю назад, к опушке перелеска, где был наблюдательный пункт и где меня ждали… В тот же день кассета улетела в Москву.

В конце февраля 1945 года Темин получил задание из «Правды» – разработать и предложить план проведения съемок водружения Знамени Победы над рейхстагом в Берлине и оперативной доставки снимков в Москву. 1 марта 1945 года Темин направил главному редактору Поспелову свои предложения. Подробно, как они были выполнены, я рассказал в статье о былях и небылицах, связанных со Знаменем Победы…

В ночь на 9 мая 1945 года Виктор Антонович запечатлел подписание Акта о безоговорочной капитуляции Германии. Без приключений тут тоже не обошлось.

– Нас, корреспондентов, – рассказывал мне Темин, – не пускали близко к столу, а с того места, где я находился, хороший снимок сделать было невозможно. Но я все-таки снимал, на всякий случай. И тут в самый ответственный момент один из американских фотографов бросился вперед, его не задержали. Фельдмаршал Кейтель вот-вот подпишет документ, а я могу опоздать сделать снимок. Я делаю отчаянную попытку прорваться, но американцы из охраны меня возвращают. Тогда я опираюсь руками о плечи стоящих рядом моих товарищей Кости Симонова и Бори Горбатова, подтягиваюсь и прыгаю на стол. Кто-то хватает меня за ногу, но я даже не оглядываюсь. Не до того. Устремляюсь вперед, шагая пыльными кирзовыми сапогами по зеленому сукну стола. И снимаю, как склонившийся над бумагой Кейтель ставит свою подпись. Краем глаза вижу, как прорвалась к столу вся наша ватага корреспондентов. Как упал на пол сбитый с ног американец…

Памятная встреча с Жуковым у Темина была уже в Москве за несколько дней до Парада Победы. Узнав, что на торжества в столицу прибывают все командующие фронтами в последний период войны, а это десять высших военачальников, Виктор Антонович вознамерился их сфотографировать всех вместе. Это оказалось делом чрезвычайно нелегким, потому что дел у них у всех было невпроворот, а времени в обрез. К тому же вместе они никак «не совпадали». Вот Темин и обратился к Жукову с просьбой помочь сделать исторический снимок. Жукову идея понравилась, он рассказал об этом Рокоссовскому. И они решили, так сказать, использовать свое служебное положение – принимающий Парад Победы и командующий Парадом Победы пригласили командующих фронтами в кабинет Жукова, чтобы обсудить детали участия фронтов в праздничном действии. А после короткого разговора Жуков предложил собравшимся сфотографироваться на память и позвал в кабинет Темина. Отодвинули от стола пять стульев поближе к отделанной дубовыми панелями стене напротив окна и разместились в каком-то только им понятном порядке. Жуков сел в центре, справа от него сели Василевский и Конев, а по левую руку – Рокоссовский и Мерецков. Позади сидящих слева направо встали Толбухин, Малиновский, Говоров, Еременко и Баграмян. У Темина была буквально одна минута на съемку. Как только раздался щелчок, военачальников словно ветром выдуло из кабинета Жукова, разбежались по делам.

На следующий день снимок был опубликован в «Правде». А днем в кабинете редактора газеты Поспелова зазвонил самый главный кремлевский телефон, и знакомый голос, медленно расставляя слова, спросил:

– Скажите, товарищ Поспелов, а что, в этой войне Верховного главнокомандующего не было?..

Что сказал, как оправдывался Поспелов, Темину было неведомо.

Во всяком случае, многие в «Правде» считали, что стул под редактором зашатался. Но все-таки не развалился. Видимо, потому что Верховный в эти дни был добрым и не ставил целью кого-то наказывать за промахи, а только предупреждающе указывал на них.

Судя по тому, что вы сейчас узнали о Викторе Темине, сами понимаете, что подписание капитуляции Японии не могло обойтись без его участия. Это понимали и в Москве, в «Правде»: наверняка на борту линкора «Миссури» мог сработать только такой проверенный во многих делах фотокорреспондент.

…2 сентября 1945 года на борт американского линкора «Миссури», бросившего якоря в Токийском заливе, прибыло около 300 фотокорреспондентов и кинооператоров из различных стран. Для представителей американских СМИ, разумеется, создали самые благоприятные условия рядом с местом подписания документов. Советских же журналистов разместили в метрах 70 от него. У Темина не было телеобъектива, а это означало, что на снимке, сделанном из такой дали, ничего не разглядишь. Виктор Антонович видел, как, взявшись за руки, три цепи американских военных не церемонились с фотокорреспондентами и силой отбрасывали их прочь. Темин решил прибегнуть к уже не раз испытанному в общении с американцами средству. Он заранее запасся тремя баночками черной икры и тремя поллитровками водки. Он вынул из кофра две баночки черной икры и две бутылки водки и предложил американцам обмен: я вам русские сувениры, а вы меня пустите в цепь. Хитрость сработала, для охраны он стал своим, но ненадолго. Вдруг вырвал свои руки из рук «оцепеневших» новых друзей, взбежал на трап и по нему стал быстро подниматься к площадке, где хозяйничали звезды американской прессы.

Там Виктор Антонович вынул из кофра остатки икры и водки и пообещал коллегам, что угостит их после совместной работы. Американские журналисты уже согласились было потесниться для русского друга, но появились офицеры линкора «Миссури», которые пригрозили Тёмину выбросить его за борт, если он сейчас же не покинет не предназначенную ему площадку для съемки. Темину ничего не оставалось, как броситься к представителю советского военного главного командования генерал-лейтенанту Кузьме Николаевичу Деревянко, который как раз вместе с американским генералом Дугласом Макартуром и главами других союзных делегаций шел к месту подписания последних актов Второй мировой войны. Поняв, что Темину нужна помощь, Деревянко шепнул ему: «Будь рядом!» И повернулся к Макартуру: «Это мой боевой товарищ и личный фотограф Сталина! Помоги ему!»

Макартур среагировал тут же: «Откуда хотите фотографировать?» Темин показал на площадку, откуда его минуту назад изгнали. Макартур поручил одному из сопровождавших его американских офицеров обеспечить личному фотографу Сталина хорошие условия для съемки. По указанию посланца Макартура американских корреспондентов сдвинули с лучшей съемочной точки и предоставили ее Темину те же офицеры линкора «Миссури», которые грозили выбросить его за борт. Фотокору «Правды», единственному из всех советских журналистов, удалось заснять подписание процедуры капитуляции Японии. Для Темина это был последний снимок военного времени, который обошел весь мир.

С Кузьмой Николаевичем Деревянко Темин был знаком с начала Великой Отечественной войны, бывал у него на фронтах. На мой вопрос, почему именно Деревянко было поручено работать в штабе генерала Макартура, готовить к подписанию и подписывать важнейшие документы об окончании Второй мировой войны, Виктор Семенович ответил вопросом:

– А что, разве в Красной армии были и другие военачальники, которые владели японским и английским языками, имели опыт работы в разведке и умели спокойно вести штабную работу, не демонстрируя своих амбиций? Думаю, что генерал Деревянко был уникальным человеком и его ценили за эти его достоинства. Кстати, по просьбе Сталина Кузьма Николаевич несколько раз побывал в Хиросиме и Нагасаки: изучал последствия американской атомной бомбардировки этих городов в августе 1945 года, потом докладывал свои впечатления Сталину. Считается, что Деревянко способствовал созданию советской атомной бомбы. Но последствия визитов в Хиросиму и Нагасаки стали для Кузьмы Николаевича убийственными: он подхватил там лучевую болезнь и умер от рака в декабре 1953 года, похоронен на Новодевичьем кладбище.

Летом 1972 года я побывал у Темина в Москве. Он жил на улице Молодогвардейской в трехкомнатной квартире.

Тогда за чаем Темин спросил меня:

– Знаете, как я переехал из моей двенадцатиметровки на эту жилплощадь? Благодаря Рэндолфу Херсту – самому богатому американскому полиграфическому и газетному магнату. В конце сороковых годов он приехал в Советский Союз, чтобы встретиться со мной и познакомиться с моим архивом. Были разные проволочки со стороны компетентных органов, но потом мне позвонили из ЦК и велели принять зарубежного гостя. Я отказался: представляете, как я буду выглядеть в его глазах, когда он появится в моей коммуналке?.. В ЦК всполошились, действительно, что подумает босс о жизни наших журналистов с мировыми именами. За неделю мне подыскали эту квартиру, обставили добротной мебелью. И здесь я принимал и угощал по-русски американского гостя. Правда, ушел он от меня недовольным: свой архив продать ему я отказался, хотя речь шла о громадных суммах в долларах, и на предложение уехать вместе с ним в США, естественно, прихватив архив, я тоже ответил «нет»…

«В конце концов» – так назвал свою книгу о Нюрнбергском процессе над главными немецкими военными преступниками Борис Полевой. Приезжая к Виктору Антоновичу Темину домой на Молодогвардейскую улицу Москвы, я видел ее с автографом Бориса Николаевича: «Величайшему фитильщику советской прессы…» На журналистском языке это значит, что Темин «вставлял фитиль», то есть опережал коллег и первым доставлял и публиковал наиболее ценные, как теперь бы сказали, эксклюзивные материалы. Пожалуй, самый сенсационный «фитиль» Темина как раз и приходится на время работы его в качестве фотокорреспондента «Правды» на Нюрнбергском процессе.

Все началось с казуса, как охарактеризовал это происшествие сам Виктор Антонович. Из Москвы в Нюрнберг вылетели два самолета. Один вел летчик Дмитриев, надежный, уверенный в себе пилот, действовавший по принципу «семь раз отмерь – один раз отрежь», второй – старый, опытный Малиновский, бывший полярный летчик. До Берлина Темин летел с Малиновским, потому что сдавал в секретариат редакции срочный материал и к вылету Дмитриева не успевал. Малиновский должен был отправиться позднее на полчаса, и это Темина устраивало. Не устраивало другое: в Берлине Малиновский должен был на какое-то время задержаться, и поэтому Темину предстояло там пересесть на самолет Дмитриева, которым, кстати, летела вся журналистская братия, что должна была освещать работу международного трибунала.

В Берлин оба самолета прибыли одновременно. Узнав, что до вылета в Нюрнберг самолета Дмитриева есть еще около часа, Темин решил воспользоваться этой паузой и поснимать Берлин.

– Смотри, не опаздывай! – предупредил его Лев Шейнин. – Ждать не будем.

Короче говоря, Темин увлекся съемкой. И когда на попутной полуторке подъехал к аэродрому, то увидел, как у самолета убирают трап. Темин бежал, кричал, махал сумкой с аппаратурой. Он видел, что коллеги наблюдают за ним, прильнув к иллюминаторам, а Шейнин даже открыл боковую дверь:

– Ты почему опоздал? – Шейнин старался перекричать гул самолета, а потому перешел на визг.

Темина это рассердило:

– Ты что хочешь, чтобы я стал тебе все объяснять вот так, на бегу?! Так знай – ни за что! – огрызнулся Виктор Антонович. Он бежал рядом с медленно катящимся самолетом.

– Ну, так мы из-за тебя задерживаться не будем. В следующий раз будешь дисциплинированным! – прокричал Шейнин.

– Учтите, если вы меня бросите, я буду в Нюрнберге раньше вас! – пригрозил Темин.

– Тогда встречай нас!.. Там!.. – Шейнин захлопнул дверцу. Винты начали вращаться быстрее, и самолет побежал по взлетной полосе.

Как потом рассказал Темину народный художник СССР Крылов – один из Кукрыниксов, которые тоже летели на трибунал, – в самолете долго шутили над тем, что самый оперативный фоторепортер опоздал. Смеялись над его угрозой прилететь в Нюрнберг первым. Даже стали заключать пари по этому поводу.

Лев Шейнин отмалчивался, слушая шутки, прогнозы, споры, а потом вдруг сказал:

– И очень может быть, что он прилетит раньше нас. Надо знать Темина!

Поэтому, когда самолет Дмитриева приземлился в Нюрнберге и встречавшие подошли к нему, то прилетевшие, еще не ступив на аэродромный бетон, закричали в настежь открытую дверь салона:

– Виктор Темин здесь?

– Нет… – прозвучало в ответ. И тогда прибывшие возликовали:

– Так ему и надо, совсем обнахалился…

– Вы нас недослушали, – сказали встречающие, – Темина тут уже нет… Он уже все снял на первом дне процесса и улетел в Москву.

Этот ответ вызвал хохот и аплодисменты. Громче всех смеялся Шейнин:

– Я вам это предсказал! Темин – это Темин!..

Дальше пусть рассказывает сам Темин, так сказать, от первого лица.

– Все улетели, я остался один и побрел к самолету Малиновского: «Ты тут надолго застрянешь?!» – «Да, нет, пришел новый приказ – сейчас вылетаю». – «Куда?» – «Как и намечено было – в Нюрнберг!» Я полетел с Малиновским. Провели в воздухе минут сорок и получили сообщение, что резко меняется погода, нам навстречу надвигается грозовой фронт. Малиновский принял решение по возможности уходить вверх, «подмять» грозу под себя. И прорвался сквозь облака. Сказался полярный опыт. Дмитриев же решил не рисковать и вернулся в Берлин. Так я оказался в Нюрнберге раньше Шейнина. Но эти подробности я узнал уже позже, в зале суда, от Всеволода Вишневского, который тоже представлял тут газету «Правда» и ждал моего прибытия.

В Нюрнберге, который находился в американской зоне оккупации Германии, знали, что из Берлина летят два самолета с представителями советской прессы. Когда Малиновский посадил свою воздушную машину и Темин – один – спустился по трапу на поле аэродрома, то встречавшие внизу американский генерал и его адъютант никак не могли взять в толк, почему больше никто не выходит из самолета. От них Темин узнал, что никакой другой самолет с советскими журналистами не садился.

Американский генерал и его адъютант повезли Темина в Гранд-отель, закрепили за ним номер люкс. Все-таки они встретили очень важную особу, которой был предоставлен персональный самолет. Откуда им было знать, что Малиновский летел в Нюрнберг не для того, чтобы доставить туда Темина, а для того, чтобы забрать оттуда в Москву ряд ответственных лиц после первого дня работы Международного трибунала. Американцы привезли Темина во Дворец юстиции. Темин отметил, что, так как он шел рядом с американским генералом, несшие внутреннюю охрану здания солдаты армии США пропусков нигде не спрашивали.

Генерал предложил Виктору Антоновичу сразу пройти в зал, где в это время шло первое заседание Международного военного трибунала. Но Темин отрицательно покачал головой и показал, что ему нужно подняться наверх, где будет обзор зала. Генерал понял, что от него хочет этот русский с фотоаппаратами. И повел Темина какими-то лестницами и коридорами и вывел в итоге на прекрасную для съемки точку, где открывалась внушительная панорама зала. Темин начал безостановочно снимать общий план зала, скамью подсудимых, адвокатов, судей, обвинителей, представителей прессы. Это был стиль Темина – как можно быстрее набрать разнообразные кадры. Благодаря его снайперскому таланту и умению видеть в самом обыденном мгновении жизненный факт и художественный образ фоторепортажи Темина были интересны сиюминутно и обогащались исторической ценностью со временем, представляя собой остановленное мгновение эпохи. И на этот раз съемка продолжалась меньше десяти минут. Пленка была «выстрелена». Нужно было спешить в Москву, в редакцию.

– До аэродрома меня проводил Сева Вишневский, – вспоминал потом Виктор Антонович, – расставались мы ненадолго. На другой день мне предстояло вернуться в Нюрнберг для продолжения съемок после того, как «Правда» первой из советских газет опубликует мои снимки о первом дне работы Суда народов. Так оно и было…

Когда пришел час возмездия, присутствовать на приведении в исполнение приговора было разрешено двум корреспондентам от каждой страны-победительницы. На месте казни, таким образом, было всего восемь журналистов. От СССР – Виктор Темин («Правда») и Борис Афанасьев (ТАСС). Снимать не разрешалось.

– Так для чего же там нужен был Темин, – спросил я Виктора Антоновича, – если нельзя снимать? Неужели так ни разу и не щелкнули? А между прочим, ходили какие-то слухи, что у Темина там разрядили аппарат и засветили пленку…

– О, вы слишком много знаете! – рассмеялся мой собеседник. – Отвечу по существу и начну с конца: нигде и никогда еще у Темина пленку не засвечивали! Такое просто невозможно, потому что невозможно. А что касается запрещения снимать, так оно действительно было и относилось ко всем без исключения фотокорреспондентам. А вы, наверное, в процессе нашего знакомства смогли убедиться, что я человек дисциплинированный, законопослушный и не позволяющий какой бы то ни было отсебятины. Но совершенно правильно задали вы свой первый вопрос насчет того, зачем там нужен был Темин, если у него нет возможности снимать. Очень правильная постановка вопроса! Считайте, что в ней содержится ответ. Пока я вам больше ничего сказать не могу… Это дело времени.

После казни нас, восемь корреспондентов, вновь повели в здание Дворца юстиции. Мы шли по главному коридору, и я с удивлением заметил, что раздвижные металлические двери от боковых коридоров, обычно открытые, на этот раз тщательно закрыты. И за решетками толкутся наши коллеги. Один из зарубежных корреспондентов буквально впился глазами в нашу группу.

– Хелло! Хелло! – кричал он, пытаясь привлечь внимание корреспондента агентства Рейтер. Тот, проходя мимо и мельком взглянув на кричавшего, вдруг вынул из кармана платок, взмахнул им и вытер нос. Это был явно условный сигнал, так как тот, что кричал из-за решетки, стал быстро выбираться из толпы и стремительно убежал куда-то. Все эти манипуляции остались незамеченными другими, но их скрытый смысл я понял только спустя несколько часов.

Нас восьмерых проводили в отдельную комнату и попросили не покидать ее до особого распоряжения. Мы недоумевали, зачем все это. Не теряя времени, я достал блокнот и стал писать репортаж о казни. Кто-то нервно ходил из угла в угол, кто-то пытался закурить, кто-то тоже нервно писал. Закончив писать, я посмотрел на часы и понял, что если немедленно не передам репортаж, то в номер он уже не попадет. Как выбраться? Я подошел к охранявшему нас американцу и попросил выпустить меня проветриться. Он подозвал другого часового званием пониже и приказал ему занять пост, а сам вызвался меня сопровождать. Должен сказать вам, что, еще отправляясь из гостиницы во Дворец юстиции, я надел на себя специально сшитые широченные штаны с множеством карманов разных размеров. Так, на всякий случай. И загрузил эти карманы тем, что мне могло понадобиться, кстати, и для того, что вы имели в виду в своем вопросе, зачем там был нужен Темин без права на фотосъемку… За дверью из одного кармана я вынул бутылку водки и протянул ее американцу. Он улыбнулся, поблагодарил и, махнув рукой, дал понять – иди, куда хочешь. Я помчался в комнату советской делегации и вызвал Москву. Трубку снял редактор «Правды» Поспелов:

– Где же ваша оперативность? – набросился он нам меня. – Агентство Рейтер уже передало репортаж о казни. Их информация уже в наборе. Вы опоздали.

– Этого не может быть. Все корреспонденты сидят в одной общей комнате, из которой никого не выпускают. Вырвался только я… Прочтите мне информацию…

– Слушайте… Первым на эшафот поднимается Герман Геринг… – читает Поспелов. Я прерываю его: – Это вранье! – И взволнованно кричу: – Геринга не казнили, он успел отравиться…

И в этот момент связь прерывается. Я напрасно пытаюсь дозвониться. Аппарат отключен… Но у меня есть запасной вариант. Только была бы на месте сегодня эта американская телефонистка Сьюзи, у которой мать русская, из эмигрантов белого движения. Сьюзи хорошо понимает русскую речь, но говорит, мешая русские и английские слова. Главное, она нам симпатизирует. И я не раз угощал девушку настоящим московским шоколадом, конфетами фабрики «Рот Фронт», фотографировал ее с нашими журналистами. Сьюзи – моя последняя надежда. И чудо свершается: сегодня ее смена. Она набирает мне Москву.

– Срочно стенографистку… – кричу я в трубку. – Буду диктовать. – Пот льет с меня градом, но я диктую и диктую без отдыха.

Закончив передачу материала, пошел в комнату советской делегации. Чувствую, как от волнения и напряжения у меня дрожат руки и подкашиваются ноги. Войдя, буквально упал на стул, утирая потное лицо.

В комнате уже был Борис Афанасьев. Он передавал в ТАСС информацию о казни. Я понял, что корреспондентов выпустили и разрешили выполнять свои профессиональные обязанности. Здесь же находился и наш юрист Аркадий Полторак. Было пять часов утра 16 октября 1946 года…

Темин рассказывал, что возмездие над главными военными преступниками совершил один человек – главный экзекутор американской армии Джозеф Мальта. Это был профессионал своего дела, и перед казнью он сконструировал особый эшафот с двумя виселицами, которые должны были выдержать вес осужденных к повешению нацистов. С Мальтой Темин познакомился еще до приведения приговора в исполнение. Это был веселый, сильный и очень общительный человек, который не скрывал, что добровольно вызвался расправиться с ненавистными ему гитлеровцами.

– Веревка – слишком гуманная смерть для этих подонков! Им бы самим испытать удушье в газовых камерах и живьем ощутить пламя печей Освенцима! – говорил он Темину за рюмкой русской водки и признавался, что навещает в камерах своих будущих «клиентов», потому что ему было интересно, что они делают в последние дни на этом свете. Он советовал им быть ему благодарным за то, что он все сделает быстро и безошибочно.

Когда Геринг однажды вспылил по поводу очередного посещения его Джозефом, Мальта спокойно ответил:

– Вы должны радоваться, что провожать вас в преисподнюю буду я! И это станет для вас последней радостью…

Но совершить справедливый суд над Герингом Мальте не довелось. И он очень сожалел об этом. Между прочим, кроме десяти главных военных преступников Суд народов приговорил к повешению еще около пятидесяти важных нацистов, но рангом пониже. Джо Мальта заявил, что обойдется без помощников и дублеров. И сам всех их повесил…

– Мне выпала честь отомстить им за всех, кого они убили, я сделал эту работу и могу спать спокойно! – не раз повторял Джо Мальта на вопросы журналистов о его самочувствии…

И все-таки меня донимал вопрос, существуют ли в действительности кадры казни главных германских военных преступников, снятые Теминым…

Виктор Антонович покачал головой: «Саша, мы с вами так давно знакомы, и меня сильно удивляет, как вы можете такое у меня снова и снова спрашивать! Я на все ваши вопросы уже ответил…»