Журнальный мир

КАРАСЬ, КАСТАНЕДА И ПОНТИЙ ПИЛАТ

Так спасибо, Мастер, ворота отныне открыты.

Борис Гребенщиков

Свободен! Свободен! Он ждет тебя.

(…)

И он почувствовал, как кто-то отпускает его на свободу, как сам он только что отпустил им созданного героя.

Михаил Булгаков. «Мастер и Маргарита»

Часть 1. Карась

Подростковые годы были одним из самых трудных периодов моей жизни. К обычным проблемам этого возраста добавлялась тягостная и нездоровая ситуация в семье. Окружающая реальность давила глухим каменным мешком. Я годами жила с тоской пожизненного заключенного. Но история эта не о проблемах подростка из неблагополучной семьи, а о свободе и освобождении. Внутри и снаружи.

Однажды мама купила свежих карасей. Большая часть рыбин уже заснули, но две были еще живы. Первая двигалась довольно бодро, активно вырывалась и не собиралась мириться с уготованной участью. Вторая была ни то ни се: подергивалась и хотела жить, но сил уже не осталось. Карасей купили много, так что этих двоих милостиво отпустили поплавать в ванну. Напоследок жизни порадоваться.

Я смотрю на рыбин, мама на кухне разделывает и жарит их собратьев. Второй карась так и не очнулся, попав в воду. А первый заметно оживился и энергично нарезает круги, не зная, что скоро дойдет очередь и до него. Возможно, ему кажется, что худшее уже позади и есть шанс на побег. Рыба стучится упрямой головой в края ванны, ища несуществующий выход. Пока я смотрю на нее, мама забирает вялого карася. Выхода нет. Свободы нет.

И я беру большой полиэтиленовый пакет, наливаю в него воды, зачерпываю рыбину. Она энергично бьется, пытаясь выскользнуть. Осторожно держа ношу, выхожу на улицу, в тоскливый день позднего октября. В пяти минутах от моего дома узенькая речушка с запрудой и маленькое озерцо. Довольно грязные, с плавающим мусором, консервными банками и пивными бутылками. Кое-где над водой склоняются голые ветви деревьев.

Я спускаюсь к пляжу с пакетом в руках. Выпуская карася в озеро, думаю о своей свободе, которой нет. О его свободе. Вокруг безлюдно и уныло. Серый песок в жухлых листьях и мусоре.

Рыба всплеснула плавником на прощание, исчезая в холодной воде среди качающихся пакетов и бутылок. Я не знала, выживет ли он. Понятия не имела, живет ли вообще в этой загаженной воде хоть одна рыба. Но, отпустив карася, словно сбросила тяжесть с плеч, и легко пошла по песчаному пляжу, глядя на темную воду. Пока не заметила на грязном песке вынесенную волной пятикопеечную монету. Солидную, советского образца, с позеленевшими боками. Она была как благодарность.

Вдруг мне стало хорошо. И я пошла домой, легкая и свободная. Жизнь больше не была бессрочным заключением. Я узнала, что смогу найти выход.

Пришлось пережить еще несколько мучительных лет, прежде чем мне удалось по-настоящему сбежать из дома, утонувшего в тоске, из города, утонувшего в октябре. Но это все это было потом, а в тот момент я чувствовала себя такой свободной.

Часть 2. Кастанеда

О чем я думаю, вспоминая того карася? С той давнишней реальной историей у меня «рифмуются» две очень красивые и сильные литературные. Для меня они поют на три голоса одну и ту же песню о важном.

Я ведь понятия не имела: какая вода нужна тому карасю – пресная или соленая, выживет он или нет, побежденный наступающей зимой, найдет ли себе еду или его самого съедят. Просто верила.

У Карлоса Кастанеды есть история о двух котах. Их везли в ветклинику усыплять. Один кот доверчиво сидел на руках у хозяйки, вверяя ей свою судьбу. А второй до последнего искал выход и потом все-таки сбежал. Домашний, толстый, изнеженный кот по имени Макс, выпущенный случайным свидетелем, пулей скрылся в подворотне, чтобы обрести свободу. Неизвестно, что с ним стало: он мог угодить под машину, умереть от голода, погибнуть в битве с другими котами – дикими, закаленными в уличных боях.

Есть только один принцип, пишет Кастанеда, – «должен верить». Тот, кто помог коту сбежать, должен был верить, что с ним все будет в порядке. Что тот выживет, преодолеет опасности, сможет использовать дарованный ему «кубический миллиметр шанса». Он должен был верить, что дар свободы не напрасен. Потому что вместе с тем котом он отпустил самого себя.

Что касается карася, то я понимаю: тогда я тоже «должна была верить», что он выжил среди мусора загаженного городского озера, холодной осенней порой. Что у него был шанс и он этим шансом воспользовался. У моей тогдашней тоски о свободе было лицо этого карася.

Для освобождения всегда есть время и место. Своего ли, чужого ли. «Должен верить» – молитва того, кто выбирает свободу.

Часть 3. Понтий Пилат

Вы спросите, при чем же здесь заявленный в названии Понтий Пилат? Как он может быть связан с этой историей о карасе и изнеженном коте Кастанеды? А ведь это еще одна история, «срифмовавшаяся» для меня с первой и усилившая ее.

В романе Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» пятый прокуратор Иудеи ждал много тысяч лун, прежде чем услышал от Мастера: «Свободен! Свободен!» и смог покинуть свое почти вечное пристанище. А после этого и сам Мастер «почувствовал, как кто-то отпускает его на свободу, как сам он только что отпустил им созданного героя».

Вы можете сказать: а не слишком ли много пафоса? Но иногда это именно то, что нужно, чтобы найти точку опоры, таинственный отблеск смысла и значимости в ситуациях мучительных и беспросветных. Мне захотелось поделиться этим отблеском.

А у вас есть свои «истории силы»? Те, которые дают ресурс и поддерживают, когда этого так не хватает?

ЛЁВА, ТЫ НЕ ОДИН!

– Прислушайтесь к этому лаю, – сказал дон Хуан. – …Это самая печальная вещь, которую может услышать человек.

Лай одинокой собаки был настолько печален, а тишина вокруг настолько интенсивной, что я ощутил щемящую боль. Она заставила меня думать о моей собственной жизни и о моей печали.

– Лай этой собаки – это ночной голос человека, – сказал дон Хуан. – Человек кричит через свою собаку, выкрикивая печаль и запутанность. …Этот лай и то одиночество, которое он создает, говорят о чувствах всех людей.

Карлос Кастанеда. «Сказки о Силе»

Однажды моя соседка – женщина за пятьдесят – именно такими словами попросила звать через стену её песика. Тот тоскливо подвывал днями напролет, оставшись один.

Лёва был карликовой таксой. Рыжевато-коричневый, общительный и очень подвижный, несмотря на коротенькие лапки. Я часто видела их с Галиной – так звали его хозяйку – гуляющими во дворе. Они были под стать друг другу – оба живые и непосредственные, приземистые и шустрые.

Бывало, встречая меня на улице, Галина подходила и доверительно заговаривала так, словно мы только что расстались. У нее была манера общаться естественно и очень лично, без социальных условностей, принятых между посторонними людьми, живущими бок о бок. Когда мы знакомились, она даже отчество свое не стала называть: «Просто Галина, без формальностей».

Сначала меня удивила её манера делать соседское общение настолько личным, а потом я оценила эту непосредственность и открытость среди обычной отчужденности едва знакомых людей, вынужденных жить бок о бок. Так что довольно скоро я стала получать удовольствие от наших коротких случайных встреч.

Видясь во дворе, мы обсуждали то погоду, то местные новости, а чаще всего милого Лёву, проворно семенящего поблизости на коротеньких лапках. От радости, что его взяли гулять, он лаял и гонялся за голубями.

И вот Галина обратилась ко мне, когда мы очередной раз столкнулись в общем коридоре у наших дверей:

– Ну что, мой-то опять грустил сегодня без нас? – начала она, как обычно, без предисловий.

Так оно и было. Компанейский и общительный пёсик тяжело переносил одиночество. Я через стену слышала его жалобное поскуливание и подвывание. Маленький Лёва плакал, совсем один в большой пустой квартире.

– Стучите в стену и кричите ему. Тогда он перестанет скулить, – попросила Галина.

– Что кричать-то? – удивилась я.

– «Лёва, ты не один!» Он же от одиночества плачет. А так услышит и успокоится.

Её слова были сказаны очень просто. Но для меня они прозвучали не столько как беспокойство хозяйки о домашнем питомце, сколько как участливое сострадание и для других тоскующих в одиночестве. Как рука, протянутая в ответ на призыв о помощи. У каждого бывают периоды покинутости и уязвимости – у меня-то точно, сколько угодно: и один из них длился как раз тогда. И я отчаянно нуждалась в том, чтобы кто-то перебросил мостик через пропасть моей изоляции – постучал в стену и сказал, что я не одна.

С тех пор я звала пёсика и говорила с ним каждый раз, когда маленький Лёва начинал плакать, тихо поскуливая тоненьким голоском.

Я сама была похожа на этого Лёву. Мучительно нуждаясь в том, чтобы кто-то разделил мое одиночество, я представляла, как пёсик сидит у стены и слушает. Видимо, он действительно слышал и понимал мою речь: поскуливание затихало. Мне и самой становилось легче.

Потом соседи переехали. Я сожалела, что больше не увижу ни Лёву, ни Галину, и скучала по ним обоим.

Поэтому я так обрадовалась случайной встрече с ними у магазина несколько месяцев спустя. Тепло мне улыбаясь, Галина объявила как важную новость, что Лёва больше не чувствует себя покинутым. На новом месте есть кому оставаться с ним на весь день.

Я увидела в этом хороший знак. И продолжила стучать в «стены» своего одиночества в надежде быть услышанной, а иногда и «подвывала», как Лёва. И наконец дождалась: однажды меня тоже позвали по имени и сказали, что я не одна.

Но это уже совсем другая история…