Кайласские зеркала

Кайласские зеркала

* * *
Многие думают, женщины это платья,
Качаются на ветру. Траурным красным кленом
Качаются на ветру.
Буря лохматит сосны, треплет в сухом бору.

Окна сверкают, стекла со вздохом бьются,
Ищут возможности выскользнуть, не даются
В руки вёрткие занавески.
Женщины это подрагивания и трески,
Вовсе не платья.

Если и платья, то, думается, другие:
Нечто общее, плавная ностальгия,
Нечто, общее плаванье, отплыванье –
Типа, ежесекундное забыванье

превращается в признаки звука, знака,
Женщины-образы, плывущие по ветру налегке,
Ибо Господь в отъезде, крепости – на замке,

Рвутся вперед охотники, лает в лесу собака.
Книга скрипит, бумага горит в руке.

Может, ты с чем-то большим накоротке,
Может что-то большее накалякал? –
Смех деревьев, тело поёт в реке.

Стихотворение – это мешочек мрака,
В нем блуждает – на кухне, на чердаке,
Между книг и на дне бельевого бака
Ветер. Ищет с пристрастием вурдалака
Женщину –
…………..опечатку в третьем катрене, второй строке.

 

* * *
Сам воздух обесчещен ленью,
Но ты придти ко мне готов
Сквозь равнодушные движенья
Замерзших высохших листов.
От них, почти из ниоткуда,
Тебе передается дрожь:
Меж круглых сосен бродит чудо,
Но ты его не узнаешь.
А чудо, славная помеха,
Не различает слов твоих –
Так заблудившееся эхо
Летает в полном забытьи.
Хранит слова как вещи бога,
И нам не нужно их взаймы,
Ведь и без них звучанья много
В опасном голосе зимы:
Вороний шорох, сосен лиры,
И в тот момент, когда погиб
В тончайшем сумраке квартиры
Природы сладострастный хрип,
Ему сдаешься добровольно,
Хотя минуты сочтены.
Ах, все-таки в тебе довольно
Присутствует от тишины.

 

* * *
Все снаружи преобразилось,
Стало одинаковым.
Вскипела земля – так посредством брожения
Перемешивается тесто.
В новом мире, похожем на хлебные кирпичи
Одного размера,
Жизнь происходит
В строго указанных направлениях.

Скажете: одинаковость капель
Не отменяет души дождя.
Но дождь – равноправие капли и Бога,
Возведённое в идеал
Искусством особого языка.

Мои слушатели, листва и кривые ветки,
Травы разной длины, а так же дороги,
А так же дожди
– признаки старого
вечного мира
Подтвердят: в человеческом мире
одинаковое враждует,
а разное познаётся.

Вот вам пример: мой любимый и я.
Мы говорим на языке капель,
Производя идеальный звук
Когда вместе.

 

* * *
Я родину люблю за красные холмы,
где прячется в каменоломнях тьмы
мелодии настойчивая весть.
В пейзаже спрятана задумчивая повесть.
умей её прочесть.

Иным он декорация. Тем скушен,
что маленькому богу непослушен,
трава свободомыслием полна.
Другим приятна вольная стихия –
но катит мимо волны золотые,
до кончиков в себя погружена.

История свидетельствует нам:
пейзаж – рассказчик, а природа – храм,
в нем семечко бессмертного сюжета
лежит и ждет. Над ним, неуловим,
огнёвкою танцует херувим
над телом погибающего лета.

Холмов моих невыразимый знак
цепляет облаков архипелаг.
Берёзы шелестят,
им в переплете тесно.
Вдруг ласточка взмывает запятой
из повести изящной и простой.
О чем она? Тебе известно.

 

* * *
Завернула тревога своих омулей
В голубое суконце,
Окунулось в бесчувственный воздух полей
Расписное славянское солнце.
Всё, что рыщет весной по великой грязи
Наблюдая небесные хляби,
Настоятельно ноет: ложись и ползи,
Видишь, солнце, особенно если вблизи,
Жарит лучше, чем в Абу-даби.

Вон араб, завернув в полосатый халат
Длиннобокое узкое тело,
Совершает решительный свой газават
Посреди твоего чистотела.
Подрезает лисички, в лукошко кладёт.
Между сосен надменно хромает.
Конь его терпеливый задумчиво ждёт,
О пустыне волнистой мечтает,

Где лисичкой созрел ядовитый самум,
Удивлявший подвижного грека,
Где, как может понять незатейливый ум,
Влажно только внутри человека.
Это значит, возможно, что, Боже ты мой,
Сколько рыбы живет в человеке!
А у нас накрывает прозрачной зимой
Точно крышкой речушки и реки.

А у нас, надевая занятный наряд,
С бодуна и, похоже, без цели
Пробирается лесом счастливый солдат
Между огненных изб, между мазаных хат,
Юрт, похожих на карусели.
А на Пасху гудит в нашем царстве воды,
Забирая в себя понемногу
И пустынный самум, и вершины, и льды,
И простые дела и большие труды
В подношенье озёрному богу.

 

* * *
Моя провинция с её сумасшедшими,
с её золотым зверьём.
Сидит человек Иванович,
Пялится на водоём.
Как голова у дятла
Разум его горит,
Сидит человек Иванович,
С мухою говорит.
В космосе тоже мухи
Тревожат нас красотой.
И вот – человек Иванович,
Как человек простой,
Как нить, как носок из нити,
Связанный на века.
Простите меня, Иванович,
Помилуйте дурака,
А так же другим отцветшим
Пускай придадут объём
Вселенной с её сумасшедшими,
С её золотым зверьём.

 

* * *
Благородные лопухи, обнищавшие цинции,
Выйдем в люди, было бы что надеть.
Это неважно, что мы сидим у себя в провинции,
Без ущерба можем хоть где сидеть.
Мать-история распределит гостинцы
Всех, что в остатке, бесстрастно дожмет прогресс,
Так что даже и в нашей глухой провинции
Скоро поэтов будут ценить на вес.
Книжные магазины у нас роскошны,
Есть мастера по взвешиванию, есть мастера по лжи.
Бродит Анубис, надел на башку кокошник,
Палочкой машет: умер, так и лежи!

Умер, так и лежи, не воняй, не вякай.
Слева алтайские горы, справа – Мунку-сардык,
Духи степей и гор приглашают тебя, однако:
Совершай анабазис, заходи напрямик.
Дальность душевных странствий напоминает кому,
Сохраняет видимость тайны, распространяет запах
человеческого жилья.
В воздухе – огнь и пот. Духи киряют сому,
Сидя тут же за столиком у ручья.

Куколкой зреет дом, в нем разбухают доски –
Вылупит глазки, расправится и взлетит.
Ткань, уставшая от ежедневной носки –
Тишина, вползающая в петит.
Ткань укрывает маленькую площадку,
Мальчик тихий воображает лошадку,
Скачет, подобно индейцу Виннету.
Мать его пьёт, зачесывается гладко,
спит с любовником, хочет во всем достатка –
производит космическую пустоту.

Мальчик мой дерево, я не трава золотая,
Не шиповник, которым провинция заросла,
Просто я голос твой, который вода качает,
Просто я тайна та, что посейчас цела,
Тайна другой души, собранной из остатков,
Между полем и степью скорбная стрекоза.
Глядя на нас таких, вечных времён упадка,
Бог Европы выплакал все глаза.
Как разделитель, линию, апофему
Из своей провинции, из угла,
Между нечто и временем Вифлеема,
Нас отражает западная поэма,
Нас отражают кайласские зеркала.