Журнальный мир

Предлагаю вниманию читателей мои литературно-исторические исследования, опубликованные в 1974–1983 годах на страницах старейшего в стране журнала «Коневодство и конный спорт» (основан в 1842 году). Эти миниатюры были написаны в юбилейные годовщины великих людей.

«Я… много езжу верхом…»

(К 175-летию А. С. Пушкина. Журнал «Коневодство и конный спорт». 1974, № 7, с 38-39)

Александр Сергеевич Пушкин изъездил Россию по всем направлениям, правда, не всегда по своей воле… Бывал на Кавказе, в Крыму, где, поднявшись по скалам Кикенеиза, он совершил далее восхождение на Шайтан-Мердвень, высеченную в скале лестницу с крутыми поворотами. «По горной лестнице взобрались мы пешком, держа за хвост татарских лошадей наших. Это забавляло меня чрезвычайно и казалось каким-то таинственным восточным обрядом», — пишет поэт своему другу А.А. Дельвигу.

Пушкин проехал по Молдавии, Украине, почти три года жил в Кишинёве, затем в Одессе. О способах передвижения — чёткие рифмы:

Долго ль мне гулять на свете

То в коляске, то верхом,

То в кибитке, то в карете,

То в телеге, то пешком?

«Дорожная жалоба», 1829

Частыми бывали поездки в Михайловское Псковской губернии или в Болдино Нижегородской, куда от Москвы «500 вёрст, которые обыкновенно проезжаю в 48 часов». Только раз дорога его от Болдина до Москвы затянулась — в холерный 1830 год. Задержанный карантинными заслонами, в отчаянии он пишет из деревни Платава своей невесте Наталье Николаевне Гончаровой: «Я в 75 верстах от вас, и бог весть, увижу ли вас через 75 дней».

Москва — Петербург, Петербург — Москва… Тысячи вёрст по следам Пугачёва на восток… И всё это не иначе как на конных упряжках.

Из Михайловского сообщает: «Уединение моё совершенно — праздность торжественна… — целый день верхом, вечером слушаю сказки моей няни». А потом — из Болдина, в 1830 году: «…что за прелесть здешняя деревня! Вообрази: степь да степь, соседей ни души, езди верхом сколько душе угодно…». И, наполненный в этом пустынном уголке радостью простого бытия, прославит в свою вторую болдинскую осень любимое им время года и подарит нам.

…Ведут ко мне коня; в раздолии открытом,

Махая гривою, он всадника несёт,

И звонко под его блистающим копытом

Звенит промёрзлый дол и трескается лёд…

«Осень». Болдино, 1833

А с кем разделить радость первого снега?!

…не пора ли в санки

Кобылку бурую запречь?

Скользя по утреннему снегу,

Друг милый, предадимся бегу

Нетерпеливого коня,

И навестим поля пустые,

Леса, недавно столь густые,

И берег, милый для меня.

«Зимнее утро», 1829

Пушкин много упоминал о лошадях в письмах из Михайловского к жене Наталье Николаевне. 21 сентября 1835 года: «Я много хожу, много езжу верхом, на клячах, которые очень тому рады, ибо им за то даётся овёс, к которому они не привыкли». Несколько дней спустя: «…есть у нас здесь кобылка, которая ходит и в упряжке и под верхом. Всем хороша, но чуть пугнёт её что на дороге, как она закусит поводья, да и несёт вёрст десять по кочкам да оврагам — и тут уж ничем её не проймёшь, пока не устанет сама».

Во время прогулок верхом ничто не отвлекало его от мыслей. Он сочинял. Как придирчивый селекционер в поиске правильного решения перебирает десятки вариантов подбора, так он оттачивал, отшлифовывал мысль, каждую фразу.

В 1834 году в Петербург, в дом Пушкиных, приехали обе сестры Натальи Николаевны — Екатерина и Александра Гончаровы. Через недавно найденные их письма открылись новые факты жизни поэта. [См.: журнал «Москва», № 10, 1973. И. Ободзовская, М. Дементьев. Сёстры Гончаровы и их письма]

Под Калугой, на Полотняном Заводе, родовом с конца XVII века имении Гончаровых, был конный завод. В июне 1835 года Александра Николаевна обращается к брату Дмитрию на завод с просьбой выслать лошадей «и три дамских седла, мундштуки, чепраки и прочее. …Мы переезжаем на Чёрную речку, следственно лошади необходимы. …Ещё два мужских седла, одно для Пушкина, а другое похуже для Трофима*. …Даже если лошади прибудут к нам к концу июля, ничего, это будет самое хорошее время, жары будет меньше». [*Трофим — берейтор Гончаровых]

Из этого письма узнаём, что Пушкин через сестру жены просил Дмитрия Николаевича выслать лошадь и для него. Летом 1835 и 1836 года Пушкины снимали дачу на Чёрной речке, недалеко от Петербурга. Так как прогулки верхом были любимым развлечением поэта в Михайловском и Болдине, то, вероятно, и на даче он много времени проводил в седле. Окружавшие его в семье дамы также были прекрасными всадницами. Об этом свидетельствуют письменные документы тех лет.

Пушкин не только много ездил верхом. Его строки о лошадях отражают цепкий взгляд знатока конских статей и пород. Изображения коней, набросанные Пушкиным лёгкими штрихами на полях рукописей, несомненно, сопровождали его поэтическую мысль.

Кобылица молодая,

Честь кавказского тавра,

Что ты мчишься, удалая?

И тебе пришла пора;

Не косись пугливым оком,

Ног на воздух не мечи,

В поле гладком и широком

Своенравно не скачи.

Погоди, тебя заставлю

Я смириться подо мной:

В мерный круг твой бег направлю

Укороченной уздой.

Это стихотворение — вольное переложение 60-й оды Анакреона «К фракийской кобылице», 1828. Возможно, две последние строчки говорят о предстоящих испытаниях на ипподроме — «мерный круг». При Анакреоне, в Греции и Риме уже существовали ипподромы. Огромные, вмещающие до 500 тысяч зрителей. [Анакреон — (ок. 570–478 до н. э.) — древнегреческий лирический поэт]

Читая А.С. Пушкина, становимся свидетелями грозных битв и походов. Их неизменные участники — боевые кони.

Твой конь не боится опасных трудов;

Он, чуя господскую волю,

То смирный стоит под стрелами врагов,

То мчится по бранному полю.

И холод и сеча ему ничего…

«Песнь о вещем Олеге»

…Ему коня подводят.

Ретив и смирен верный конь.

Почуя роковой огонь,

Дрожит. Глазами косо водит

И мчится в прахе боевом,

Гордясь могущим седоком.

«Полтава»

Кони — доблесть. Кони — слава. Кони — история.

В своих изумительных стихах А.С. Пушкин рассказывает о заботе о лошадях:

…Вы, отроки-други, возьмите коня!

Покройте попоной, мохнатым ковром;

В мой луг под уздцы отведите;

Купайте, кормите отборным зерном;

Водой ключевою поите.

«Песнь о вещем Олеге»

О древнейшем обычае таврения:

Узнают коней ретивых

По их выжженным таврам.

«Из Анакреона»

О далёких походах казаков:

Отдохнув от злой погони,

Чуя родину свою,

Пьют уже донские кони

Арпачайскую струю.

«Дон», 1829

О природной чуткости лошадей:

…С своей волчихою голодной

Выходит на дорогу волк;

Его почуя, конь дорожный

Храпит — и путник осторожный

Несётся в гору во весь дух.

«Евгений Онегин»

О верности лошади человеку:

Вокруг Руслана ходит конь,

Поникнув гордой головою,

В его глазах исчез огонь!

Не машет гривой золотою,

Не тешится, не скачет он

И ждёт, когда Руслан воспрянет…

«Руслан и Людмила»

Конь — «верный друг» и наделён поэтом самыми ласковыми эпитетами: «чуткий», «ретивый», «бурный», «игривый», «неутомимый», «весёлый»… И как символ чисто русского, задушевного, бесконечно родного в поэзии Александра Сергеевича Пушкина — образ тройки, ямщика, колокольчика:

По дороге зимней, скучной

Тройка борзая бежит,

Колокольчик однозвучный

Утомительно гремит.

Что-то слышится родное

В долгих песнях ямщика:

То разгулье удалое,

То сердечная тоска…

«Зимняя дорога»

Пушкин приходит к нам живой, в своих бессмертных творениях. Сбылось пророчество поэта:

И славен буду я,

Доколь в подлунном мире

Жив будет хоть один пиит.

«Просёлочным путём люблю скакать в телеге…»

(К 160-летию М. Ю. Лермонтова. Журнал «Коневодство и конный спорт». 1974, № 11, с. 38–39)

Не изменит добрый конь:

С ним — и в воду и в огонь;

Он как вихрь в степи широкой,

С ним — всё близко, что далёко…

«Измаил-Бей»

В пору раннего детства, в дормезе своей бабушки, Елизаветы Алексеевны Арсеньевой, Миша Лермонтов едет на Кавказ. Впереди экипажа дружно бегут лошади, по сторонам — простор, над головой — солнце, дождь или звёзды… Впечатления оставляют в душе мальчика яркий неизгладимый след. Теперь Кавказ — на всю жизнь. И сам — с Кавказом. Здесь Лермонтов наблюдал горские национальные праздники с джигитовкой, стрельбой, гладкими скачками. «…Между тем наездники разъезжали по лугу и готовились показать свою ловкость и быстроту своих коней. Когда стало не так жарко, и солнце начало укрываться за Бештау, они рассыпались и в разных местах пустились скакать. Каждый из них старался сорвать шапку другого. Приобретение шапки служило трофеем. Победитель бросал её на землю, скакал мимо, оборачивался назад и стрелял в неё, на всём скаку, пулею из ружья… Там пели, там плясали, там черкес, на всём скаку, вынимал ружьё из чехла, заряжал его и стрелял, и опять прятал; там скакали, там стреляли из пистолетов, там поднимали деньги; дикие напевы, восклицания наездников, выстрелы, топот коней раздавались со всех сторон… (Журнал «Московский телеграф», 1830 г., № 1).

О таком местном празднике — байране — поэт вспоминал в поэме «Измаил-Бей»:

…Начался байран.

Везде веселье, ликованья…

…Уж скачка кончена давно;

Стрельба затихнула; темно.

В бабушкином пензенском поместье Тарханы его любимая игра — «игра в Кавказ»; из воска он лепил горы и черкесов, в альбомах рисовал черкесов, всадников, сражения, горные пейзажи, несущихся коней… Скачущий конь — символ свободы!

Горяч и статен конь твой вороной!

Как красный угль, его сверкает око!

Нога стройна, косматый хвост трубой;

И лоснится хребет его высокой,

Как чёрный камень, сглаженный волной!

Как саранча, легко в степи широкой

Порхает он под лёгким седоком,

И голос твой давно ему знаком!..

И молча на коня вскочил Селим;

Нагайкою махнул, привстал немного

На стременах… затрепетал под ним

И захрапел товарищ быстроногой!

Скачок, другой… Ноздрями пар как дым…

И полетел знакомою дорогой,

Как пыльный лист, оторванный грозой,

Летит крутясь по степи голубой!..

Размашисто скакал он, и кремни,

Как брызги рассыпаяся, трещали

Под звонкими копытами…

«Аул Бастунджи»

Михаил Юрьевич любил путешествовать на тройках и верхом. «Дорогой я ещё был туда-сюда; приехавши — не гожусь ни на что; право, мне необходимо путешествовать; я цыган». (Из письма к С. А. Бахметевой, август 1832 г.)

Отличных лошадей своему внуку покупала бабушка. Вот что она пишет любимому Мишеньке из Тархан 18 октября 1835 года: «…лошадей тройку тебе купила, и говорят, как птицы летят, они одной породы с буланой и цвет одинакой, только чёрный ремень на спине и чёрные гривы, забыла, как их называют, домашних лошадей шесть, выбирай любых, пара тёмно-гнедых, пара светло-гнедых и пара серых, но здесь никто не умеет выезжать лошадей, у Митюшки силы нет, Никанорка объезжает купленных лошадей, но я боюсь, что нехорошо их приездит, лучше, думаю, тебе и Митьку кучера взять. Можно до Москвы в седейки* его отправить дни за четыре до твоего отъезда, ежели ты своих вятских продашь…». [*Седейки — лёгкие одноконные крытые экипажи, ходившие с 1833 года между Петербургом и Москвой]

А вот каков отзыв об этих лошадях — в письме бабушке, Е. А. Арсеньевой, май 1836-го, из Царского Села: «…Лошади мои вышли, башкирки, так сносно, что чудо, до Петербурга скачу — а приеду, они и не вспотели; а большими парой, особенно одной, все любуются — они так выправились, что ожидать нельзя было».

Москва и подмосковное Середниково, Петербург, Царское Село (ныне город Пушкин), Пенза, Тарханы, Новгород… Снова и снова Кавказ. В ноябре 1837 года двадцатитрехлетний Лермонтов пишет С. А. Раевскому: «…С тех пор, как выехал из России, поверишь ли, я находился до сих пор в беспрерывном странствовании то на перекладной, то верхом… Как перевалился через хребет в Грузию, так бросил тележку и стал ездить верхом, … для меня горный воздух бальзам; хандра к чёрту, сердце бьётся, грудь высоко дышит — ничего не надо в эту минуту: так сидел бы да смотрел целую жизнь».

С этими строками перекликается великолепный отрывок (145–146 строфы) из поэмы «Сашка»:

Блажен, кто посреди нагих степей

Меж дикими воспитан табунами;

Кто приучён был на хребте коней,

Косматых, лёгких, вольных, как над нами

Златые облака, от ранних дней

Носиться; кто, главой припав на гриву,

Летал, подобно сумрачному диву,

Через пустыню, чувствовал, считал,

Как мерно конь о землю ударял

Копытом звучным, и вперёд землёю

Упругой был кидаем с быстротою.

Блажен!.. Его душа всегда полна

Поэзией природы, звуков чистых;

Он не успеет вычерпать до дна

Сосуд надежд; в его кудрях волнистых

Не выглянет до время седина…

Также об упоительной прелести верховой езды и её целебной силе — в «Герое нашего времени»: «…я сел верхом и поскакал в степь; я люблю скакать на горячей лошади по высокой траве, против пустынного ветра; с жадностью глотаю я благовонный воздух и устремляю взоры в синюю даль, стараясь уловить туманные очерки предметов, которые ежеминутно становятся всё яснее и яснее. Какая бы горесть ни лежала на сердце, какое бы беспокойство ни томило мысль, всё в минуту рассеется; на душе станет легко, усталость тела победит тревогу ума».

Сам Лермонтов всадником был отличным. Ещё бы! Ведь за плечами — Петербургская Школа гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, в которой (как узнаём от П. А. Висковатова — первого биографа поэта) манежная езда производилась от десяти утра до часу пополудни, а лекции были перенесены на вечерние часы.

Михаил Лермонтов окончил Школу в чине корнета лейб-гвардии Гусарского полка, храбро сражался на поле брани. Свидетельств горячности, доблести его в бою немало. Даже те, с кем отношения поэта были «несколько натянуты», признавали его мужество. Барон Россильон в 1840 году писал: «Гарцевал Лермонтов на белом, как снег, коне, на котором, молодецки заломив белую холщовую шапку, бросался на черкесские завалы…».

Поэт, по-видимому, хорошо разбирался в породах лошадей:

И твой отец любуется

Персидским жеребцом.

«Свидание»

…Где конь арабский вороной

Играл скачками подо мной…

«Корсар»

Под ним весь в мыле конь лихой

Бесценной масти, золотой, —

Питомец резвый Карабаха

Прядёт ушми и, полный страха,

Храпя косится с крутизны

На пену скачущей волны.

«Демон»

Где, как не на Кавказе, мог наблюдать поэт такое разнообразие конских пород, обычаев, нравов, страстей! Несомненно, по утверждению И. Л. Андроникова, что за время ссылки в 1837 году за стихотворение «На смерть поэта», служа в Нижегородском драгунском полку неподалёку от Цинандали, Лермонтов бывал у грузинского поэта А. Г. Чавчавадзе. Как только в Цинандали появлялись нижегородцы, — по свидетельствованию Потто*, — тотчас съезжались гости, и на «широком, как степь» дворе Александра Чавчавадзе начиналась джигитовка, потом скачки, стрельба. Оружием щеголяли и русские, и грузины: кинжал и шашка в дорогой оправе, пистолет за поясом и винтовка за спиной имелись у каждого. Но у нижегородцев кабардинские кони под лёгкими черкесскими сёдлами, а у грузин дорогие карабахские жеребцы под расшитыми шёлком персидскими чепраками, увешанные золочёными бляхами, звеневшими при каждом движении. [В. Потто. История 44-го драгунского Нижегородского полка. СПБ. 1894 г., т. II, с. 156]

Тонко подмечает Лермонтов-прозаик в «Княгине Лиговской» типичные черты кучеров из народа:

«…— Ну, сударь, — сказал кучер, широкоплечий мужик с окладистой рыжей бородой, — Васька нынче показал себя!

Надобно заметить, что у кучеров любимая их лошадь называется всегда Ваською, даже вопреки желанию господ, наделяющих её громкими именами Ахилла, Гектора… она всё-таки будет для кучера не Ахел и не Нектор, а Васька.

Офицер слез, потрепал дымящегося рысака по крутой шее, улыбнулся ему признательно и взошёл на блестящую лестницу…».

Изображения лошадей в литературных произведениях и живописи Михаила Юрьевича Лермонтова осязаемы: живые, пылкие, горячие. Мы их видим, слышим, различаем по мастям: «светло-серые», «серые», «золотистые», «вороные». Доносится «ржанье табунов весёлых», «гул табунов», «глухое ржанье табунов»; виден «табун коней игривый». А вот — живая сцена купания!

Фыркает конь и ушами прядёт,

Брызжет и плещет и дале плывёт.

«Морская царевна»

Поэт никогда не повторяется в характеристике «товарища быстроногого», «друга верного». Свежесть, яркость эпитетов: «борзая лошадь», «борзый конь», «борзый скакун», «добрый степной конь», «товарищ дорогой», «горячий», «ретивый», «могучий», «бурный», «удалой», «черногривый», «белогривый», «долгогривый»… И — блеск сравнений!

…И конь летит, как ветер степи;

Надулись ноздри, блещет взор…

…И лоснится его спина,

Как камень, сглаженный потоком;

Как уголь, взор его блестит,

Лишь наклонись — он полетит…

«Измаил-Бей»

Ничто не может сравниться с быстрым конём. Ничто, кроме бега неумолимого времени:

Быстрое время —

Мой конь неизменный…

«Пленный рыцарь»

А сколько счастливых волнений дарит нам встреча с вольным и верным Карагёзом?! Кого угодно могли свести с ума такие стати, такая красота! В «Герое нашего времени» в нём души не чаял его хозяин, Казбич, ему посвятивший песню:

Конь же лихой не имеет цены:

Он и от вихря в степи не отстанет,

Он не изменит, он не обманет.

«…лошадь его славилась в целой Кабарде, — и точно, лучше этой лошади ничего выдумать невозможно. Недаром ему завидовали все наездники и не раз пытались её украсть, только не удавалось. Как теперь гляжу на эту лошадь: вороная, как смоль, ноги — струнки, и глаза не хуже, чем у Бэлы; а какая сила! Скачи хоть на пятьдесят вёрст; а уж выезжена — как собака бегает за хозяином, голос даже его знала! Бывало, он её никогда и не привязывает. Уж такая разбойничья лошадь!».

И так верно, так точно, так искренне описать безутешное горе потерявшего коня горца!..

«…вдруг смотрю, Казбич вздрогнул, переменился в лице — и к окну; но окно, к несчастию, выходило на задворье.

— Что с тобой? — спросил я.

— Моя лошадь!.. лошадь! — сказал он, весь дрожа.

Точно, я услышал топот копыт: «Это, верно, какой-нибудь казак приехал…»

— Нет! Урус яман, яман! — заревел он и опрометью бросился вон, как дикий барс. В два прыжка он был уже на дворе… и кинулся бежать по дороге… Вдали вилась пыль — Азамат скакал на лихом Карагёзе; на бегу Казбич выхватил из чехла ружьё и выстрелил; с минуту он остался неподвижен, пока не убедился, что дал промах; потом завизжал, ударил ружьё о камень, разбил его вдребезги, повалился на землю и зарыдал, как ребёнок… Вот кругом него собрался народ из крепости — он никого не замечал; постояли, потолковали и пошли назад; я велел возле его положить деньги за баранов — он их не тронул, лежал себе ничком, как мёртвый. Поверите ли, он так пролежал до поздней ночи и целую ночь?..»

Снова на коне

(Данное поэтическое обозрение впервые было опубликовано в журнале «Коневодство и конный спорт»: 1975, № 1, с. 33–34)

Кабардинский поэт Алим Кешоков назвал Млечный путь «путём всадника», который как бы высекли «в ночном просторе» «звонкие копыта» чудесного скакуна. На земле у каждого поэта свой Млечный путь, «своя посадка в седле», свой художественный почерк. Но под пристальным взглядом есть в обширном многотемье, во множестве образов советской поэзии нечто общее для литераторов, что заглавием стихотворения В. В. Маяковского называется «Хорошее отношение к лошадям». Вот отрывок из него:

…лошадь

рванулась,

встала на ноги,

ржанула и пошла.

Хвостом помахивала,

рыжий ребёнок.

Пришла весёлая,

стала в стойло.

И всё ей казалось –

она жеребёнок,

и стоило жить,

и работать стоило.

Перелистывая страницы книг многих поэтов нашей страны первой половины ХХ века, можно совершить удивительное путешествие на… коне.

Повсюду оживление в хотоне,

Вновь вижу лица близких и родных.

Стоят в тени осёдланные кони,

И знатоки столпились возле них.

Иду я к ним, поставив чемоданы,

Мне уступают место земляки.

И вот опять доверчиво буланый

Берёт кусочек хлеба из руки.

И снова то, далёкое, былое

Нахлынуло и сладко обожгло…

О, музыка из топота и воя!

И, сбросив плащ, я прыгаю в седло.

Джангр Насунов, калмыцкий поэт. «Снова на коне»

Лошадь во все времена — верный спутник и товарищ наших дедов:

Деды на взлохмаченных конях

В бой скакали, распрощавшись с милыми…

Расул Гамзатов, аварский поэт

отцов:

Среди зноя и пыли

Мы с Будённым ходили

На рысях на большие дела.

Алексей Сурков. «Конармейская песня»

сыновей и внуков:

Гремит Чегемский водопад…

Спешит дорогой горной

Скакун, как двести лет назад,

И всадник в бурке чёрной…

…Автомобилям я не враг,

Я сам автолюбитель.

Но всаднику гляжу я вслед,

И в этот миг, быть может,

Сын горца, сам на двести лет

Я становлюсь моложе.

Спешит джигит. Себя всего

Он отдаёт дороге.

Как прежде, он и конь его

Здесь и цари и боги.

Летит огонь из-под копыт,

Летят ветра навстречу,

Как белый снег, башлык горит,

Закинутый за плечи.

Кайсын Кулиев, балкарский поэт. «Всадник»

Какое раздолье, какую удаль дарит нам Сергей Есенин:

Эх вы, сани! А кони, кони!

Видно, чёрт их на землю принёс.

В залихватском степном разгоне

Колокольчик хохочет до слёз.

«Эх вы, сани! А кони, кони!…», 1925

Сергей Александрович в автобиографии писал: «…Дядья мои были ребята озорные и отчаянные. Трёх с половиной лет они посадили меня на лошадь без седла и сразу пустили в галоп. Я помню, что очумел и очень крепко держался за холку…».

В стихотворении «Не жалею, не зову, не плачу…» (1921) он с грустью задумается, вопрошая:

…Жизнь моя, иль ты приснилась мне?

Словно я весенней гулкой ранью

Проскакал на розовом коне.

Надо очень хорошо знать, как бы самому представлять состояние лошади, чтобы сравнить:

…Не знали вы, что в сонмище людском

Я был, как лошадь, загнанная в мыле,

Пришпоренная смелым ездоком.

«Письмо к женщине», 1924

А летом в ночном, в пахучих лугах: дыши — не надышишься, любуйся — не налюбуешься!

В холмах зелёных табуны коней

Сдувают ноздрями златой налёт со дней.

С бугра высокого в синеющий залив

Упала смоль качающихся грив.

Дрожат их головы над тихою водой,

И ловит месяц их серебряной уздой.

Храпя в испуге на свою же тень,

Зазастить гривами они ждут новый день.

«Табун», 1915

Обратимся к другим авторам — есенинскую «страну берёзового ситца» сменяют полынные степи Казахстана.

Над пёстрою кошмой степей

Заря поднимет бубен алый.

Где ветер плещет гибким талом,

Мы оседлаем лошадей.

Дорога гулко зазвенит,

Горячий воздух в ноздри хлынет,

Спокойно лягут у копыт

Пахучие поля полыни.

И в час, когда падут туманы

Ширококрылой стаей вниз,

Мы будем пить густой и пьяный

В мешках бушующий кумыс.

Павел Васильев. «Азиат», 1928

Потомственные скотоводы — жители Средней Азии и Казахстана, знают, что настоящий конь — это счастье.

Залётное счастье настигло меня, —

Я выбрал себе на базаре коня.

В дорогах моих на таком не пропасть —

Чиста вороная, атласная масть.

Горячая пена на бёдрах остыла,

Под тонкою кожей — тяжёлые жилы.

Взглянул я в глаза, — высоки и остры

Навстречу рванулись степные костры.

Папаху о землю! Любуйся да стой!

Не грива, а коршун на шее крутой.

Павел Васильев. «Конь»

И какое же народное гулянье — без коней, без скачек?!

А на сёдлах чекан-нарез,

И станичники смотрят — во!

И киргизы смеются — во!

И широкий крутой заезд

Низко стелется над травой.

Павел Васильев. «Ярмарка в Куяндах»

На праздниках лошадь верный друг, а на рати и в труде — первый помощник. И в дальних переездах, и на охоте, и в хлопотном пастушьем деле. Широка степь, неоглядно широка…

На удилах, на тёплой стали —

Пенный жемчуг лошадиной слюны.

Лошади фыркают — знамо, устали.

Ой, в степях дороги длинны!

Павел Васильев. Из поэмы «Соляной бунт»

Надев остроконечные папахи

И наклонясь на гриву скакуна,

Вокруг отар во весь опор казахи

Несутся, вьются, стиснув стремена.

Николай Заболоцкий. «Город в степи»

Ещё кони не остыли, разгорячённые быстрой ездой по степи, а крылья волшебного пегаса уж рассекают воздух над седым Кавказом.

Самые яркие впечатления — впечатления детства. Кайсын Кулиев, балкарский поэт: «Моё детство до сих пор снится мне — с лошадьми, мулами, терпеливыми осликами… Как и полагалось в горах, я совсем маленьким пас овец, коров, телят, возил дрова на ослике, ездил верхом». (Из автобиографии)

Аварский поэт Расул Гамзатов вспоминает о хорошем обычае своих соотечественников:

В горах дагестанских джигиты, бывало,

Чтоб дружбу мужскую упрочить сильней,

Дарили друг другу клинки и кинжалы,

И лучшие бурки, и лучших коней.

Из восьмистиший

Вчитываясь в цикл Гамзатова «Надписи», мы как бы испиваем чашу народной мудрости:

Я джигит, и есть одна лишь

Просьба у меня:

Не входи, коль не похвалишь

Моего коня.

Надпись на воротах

Сиди в седле, покуда не состаришься

Иль наземь, под ноги коню, не свалишься.

Джигит, не примеряй меня

К спине не своего коня.

Тебе расти в седле, в седле мужать —

Оно тебе подушка и кровать.

Надписи на сёдлах

И снова — Кайсын Кулиев:

Всем в мире груз посильный предназначен,

За это глупо клясть свою судьбу.

Неся джигита, скачет конь горячий,

Неторопливый мул везёт арбу…

Люди выбирают себе дело по сердцу. Варят сталь, сеют хлеб, выращивают лошадей… Вместе с поэтом Степаном Щипачёвым отправляемся на пастбища:

Такие кони крепкой кости,

Копыто — искры высекать,

И Черепанов водит гостя

По табунам и косякам.

Есть жизнь своя у косяка:

Тропа на речку, облака,

Трава да сладость ветерка.

На солнце масти лошадей

Переливаются, кипят —

И Черепанов, как детей,

Ласкает жеребят.

У тонконогих жеребят

В глазах — заря и тени гор.

И Черепанов счастлив, горд.

«В гостях у коневодов»

Быть верным своему делу, быть верным своему другу — удивительнейшая черта конников.

Если верный конь, поранив ногу,

Спотыкнулся, а потом опять,

Не вини его — вини дорогу

И коня не торопись менять.

Расул Гамзатов. «Берегите друзей»

И как завет звучит доброе напутствие:

«В удачу верь, — советовал табунщик, —

и укротишь любого ты коня».

В час неудачи верю я в удачу…

И помню мудрость, сказанную мне:

«Сесть на коня — не трудная задача,

Труднее удержаться на коне».

Джангр Насунов. Из цикла о лошадях