Конфликт

Конфликт

(одноактная трагикомедия в четырех картинах)

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Отец Евлампий — 55–60 лет, священник приходской церкви.

Афанасий — дьячок, 30 лет.

Никифор Орехов — 35–40 лет, староста казенных оружейников.

Два казенных оружейника разного возраста.

Чертенской Кондратий Григорьевич — 45–50 лет, князь, стольник и тульский воевода.

Каменев — 40–45 лет, подьячий при воеводе.

Царский гонец — 25–30 лет.

Алексей Филимонов — 35–40 лет, староста посадских оружейников.

Три посадских оружейника разного возраста.

Кабатчик — 35–40 лет.

Епифан Никонов — казенный оружейник, 35–40 лет.

Мария Никитична — жена Никонова, 35–40 лет.

Настя — дочь Никоновых, 18 лет.

Никанор Красильников — оружейник, 35–40 лет.

Валентина Дмитриевна — жена Красильникова, 35–40 лет.

Таня — дочь Красильниковых, 14–15 лет.

Николай Семенович — ученик, подмастерье Красильникова, 20–25 лет.

 

 

Тула, 1691-й (7200-й) год

 

Картина первая

 

Освещенное пространство внутри небольшой церкви. На стенах несколько икон с горящими перед ними свечами.

Отец Евлампий (из темноты). Афанасий, свечи загаси, двери запри! Я домой, к вечере буду!

Появляется отец Евлампий, направляется, судя по всему, к выходу.

Орехов (из темноты). Батюшка, отец Евлампий, благословение твое требуется!

С противоположной стороны появляется Орехов. Одет не бедно — кафтан, сапоги. Кланяется образам, крестится. На священника глядит с почтением, но вид у него все равно бойкий и ухватистый.

Отец Евлампий (с неудовольствием). Тебе, что ли?

Орехов. Грамотку нашу, батюшка, надо благословить!

Отец Евлампий. Что за грамота?

Орехов. Челобитная царям нашим, заступникам, от нас, тульских казенных оружейных кузнецов!

Отец Евлампий (намереваясь продолжить путь к выходу). Иди, раб Божий, иди! Я вашу челобитную вчера благословил!

Орехов. Так-то, не та челобитная была! Это к тебе Алешка Филимонов приходил от посадских оружейников с кляузой на нас, слободских! А наша челобитная на них, посадских! Так ты уж и нашу благослови, батюшка! Нашу-то еще вернее будет!

Отец Евлампий. Ты сам-то кто таков?

Орехов. Никишка Орехов, выборный слободской староста. Товарищи возле храма дожидаются. Сюда не идут, держат Епишку Никонова. Похмельный он и злой на тебя сильно! Говорит, щас цопу харю на бок сворочу, что посадскую челобитную на нас, казенных, благословил! А там, говорит, хоть под батоги! Выглянь, если не веришь!

Отец Евлампий (чинно). Ни к чему мне суета ваша!.. Давай, что ли!

Орехов подает ему свиток. Отец Евлампий разворачивает его, подносит ближе к свечам, читает.

Отец Евлампий. Великим государям, царям и великим князям Иоанну Алексеевичу, Петру Алексеевичу всеа Великия и Малыя и Белыя России самодержцам… (Переводит взгляд в самый низ листа). …Писано на Туле лета тысяча шестьсот девяносто первого, мая в тридцатый день. (Возвращает свиток Орехову). На, благословляю.

Орехов (недоуменно). Чего ж все не читал, батюшка?

Отец Евлампий (ехидно). Сие, раб Божий Никифор, мне без надобности. Вы с посадскими, почитай, что ни год челобитные друг на друга на Москву шлете. Небось, Бориска Савостьянов с подъяцкой стороны писал? Вижу, что он. Вчерашняя тоже его рукой писана. …А ежели в царском имени одна буковка не на месте будет, то воевода это воровство на Туле судить не станет, а отправит в железах на Москву в разбойный приказ! Тамошние умельцы в пытошной враз из требухи в пузе ливер сделают и до всех подробностей доберутся. Ступай, раб Божий, ступай! Не отвлекай от забот духовных!

Орехов (глядя на свиток). Сам царь-батюшка очами своими ясными зоркими читать будет! Ну, завистники посадские, теперь ждите! (Идет к выходу, на полпути оборачивается).

Орехов. Благодарствуем, отец Евлампий. Ты скажи, ежели какую кузнецкую работу сделать надо, так мы за полцены сделаем. (Поворачивается, уходит).

Появляется Афанасий. В руках у него кольцо с несколькими ключами, вид — размышляющий.

Афанасий. Батюшка, а не худо было бы накладки железные на дверях поменять! А то и оградку кованную сделать. Тебе ж вчера посадские кузнецы тоже обещали работу за полцены сделать, так ежели не работу за полцены, а полработы за бесплатно? А? Те полработы за бесплатно, и эти полработы за бесплатно, так все ж задаром и получится!

Отец Евлампий. Ты свечи гаси! Придут к вечере православные в храм, а тут темно, как в… (Живо поворачивается к иконе). Прости мать-заступница, Пресвятая Богородица за мысль греховную! (Поворачивается к дьячку). Чтоб те полработы за бесплатно и эти полработы за бесплатно, им меж собой сговориться надо! Так ведь, не сговорятся! Нипочем не сговорятся!

Афанасий. А чего ж им не сговориться-то, батюшка? Они ж все оружейные кузнецы, одну работу делают!

Отец Евлампий. Одну, да не одну! Казенные-то, они потому казенные, что только на казну работают, никому другому боле оружие продавать не могут! А посадские, те, с кем хотят, торгуют! Казенным обидно, что прибытка верного лишаются; посадским, что милостей царских, как у казенных, не имеют! Кошка с собакою сговорятся, а эти — нет!

Афанасий. Так все из-за скаредности, что ли? Грех!

Отец Евлампий. Не из-за скаредности, но они в этом и себе не признаются, только Господу Богу нашему (крестится) повинятся! Другой на них грех лежит — гордыня… (Молчит, задумавшись). А может, и не грех вовсе… Может, и не гордыня это, а что другое…

Афанасий. Как так, отец Евлампий?

Отец Евлампий. А как так — тебя не касается! Ты что разговорился?! Ты свое дело делай! Свечи, вон, уже наполовину выгорели!

Афанасий гасит свечи, наступает темнота.

Картина вторая

 

Дом стольника и воеводы князя Чертенского. Посередине комнаты стул с подлокотниками, высокой спинкой, украшенными резьбой. Вдоль стены широкие лавки под бархатом, в углу икона с горящей лампадой. Чертенской с непокрытой головой сидит на стуле, откинувшись на спинку, вытянув ноги. Входит подьячий Каменев.

Каменев. Князюшка, опять оружейники гурьбой пришли.

Чертенской. Какие?

Каменев. Слободские, князюшка, казенные…

Чертенской. Чего хотят? Опять на посадских жалуются?

Каменев. Хуже, князь-воевода! С челобитной государям! Прогнать?

Чертенской. Ты что?! Прогнать! А если цари о том проведают? Грамоту, им писанную, от них утаили?! Что, дурная голова надоела? Так тебя живо от нее избавят! И меня заодно!

Каменев. Так что, звать?

Чертенской. Погоди… (Размышляет). …Сходи-ка ты, Каменев, в приказную избу, да принеси сюда все царские грамоты воеводам и кузнецам тульским. (Каменев кланяется, идет к выходу). …И последние грамоты с оружейной палаты тоже! (Расхаживает по комнате). И ведь поделать с ними, подлецами, особо ничего нельзя! Под батогами орут, конечно, убедительно, а толку-то? Все равно потом за свое! А чего с ними поделаешь, если, почитай, все войско московское из их пищалей палит! Царь за них, паскудников, с самого шкуру спустит! «Почему ты, холоп никчемный князь Кондрашка, урон моему государеву делу чинишь?! А не с умыслом ли ты вред царству российскому причиняешь?! Зачем кузнецы жалуются, что ты в оружейных делах им не способствуешь?!».

Каменев (входит с охапкой свитков). Все принес, князь Кондратий Григорьевич!

Чертенской (снова усаживается на стул, принимает величественный вид). Подай мне последние грамоты с оружейной палаты. А прочие вон там (указывает на лавку) разбери, найди, где прописано про царские милости, что тульским кузнецам дадены! Когда скажу, говорить их будешь! (Разворачивает, читает грамоты) «…и по тому их, великих государей, указу тульские казенные кузнецы сделали и в оружейную палату и в стрелецкие полки отдали сполна семьсот двадцать пять пищалей, …а достольного ружья в окладное число к Москве не прислано, …а иные стволы правлены худо и с раковинами, а иные с пайками и замки мастерства среднего, не против образцовой казенной пищали, …а на нынешний год указное число две тысячи пищалей сделать сентября к первому числу». …Зови кузнецов!

Каменев (уходит; строго, зычно говорит за сценой). Заходите, холопы! Стольник и воевода князь Кондратий Григорьевич вас слушать будет! (Возвращается, проходит к лавке, разбирает свитки).

Казенные оружейники (переступив порог, падают на колени, застывают в земных поклонах). Здоровья тебе и долгие лета, воевода-батюшка! С поклоном к тебе, око и десница государевы! Надежа наша, князь Кондратий Григорьевич!

Чертенской. Встаньте.

Казенные оружейники. Не встанем, отец родной! Не смеем, князюшка! К стопам твоим припадаем!

(Здесь и далее оригинальные адаптированные тексты из царских грамот 17-го века тульским воеводам и кузнецам).

Чертенской. Встаньте! Велю! (Оружейники поднимаются, деловито отряхивают штаны. Видно, что раболепство их не искреннее, а для пользы дела и потому, что так положено). Ну, с чем пришли, холопы?

Орехов (выступает вперед, кланяется). С челобитной государям нашим, князь Кондратий Григорьевич!

Чертенской. Подай (берет свиток, не разворачивая, присоединяет его к грамотам из оружейной палаты). На кого царям нашим, заступникам, челом бьете?

Орехов. На посадских оружейников, отец родной воевода! Совсем распоясались, окаянные! Ни житья, ни дела от них нету! Ни железа, ни угля нам не оставляют, а мы ж ружья, пики, да сабли тока для казны делаем, гвоздя и то для себя не выкуем!

Чертенской. Значит, ни угля, ни железа?

Орехов. Истинно так, воевода!

Чертенской. А чего ж, посадские кузнецы доносят, что вы сами работать перестали, в своих лавках сидите, а наемные люди на вас работают? (Грозно потрясает свитком). Не оттого ль в ружейных стволах пайки и раковины, на которые оружейная палата указывает?!

Орехов. Так железо ж негодное! А про лавки врут, все врут завистники! Милостям государей наших к нам завидуют!

Чертенской. Милостей много… Ну-ка, Каменев!

Каменев (разворачивает 1-й свиток). Вот… От первого государя нашего Михаила Федоровича грамота с прочетом к воеводе Ушакову… Бумага вон от годов уж желтой стала. Велит царь (читает) «тульских оружейников от посадского тягла освободить», и чтоб воевода «на их дворах послов и гонцов, и дворян, и детей боярских и всяких людей ставить не велел и суда на них в Туле не давал, и насильства им никакого чинить не велел, а кому будет до них какое дело и они б на них били челом нам на Москву и в Стрелецкий приказ».

Чертенской. Что, песьи дети?! Всегда всем недовольные! У всех на постой ставили, только у вас нельзя было! Давай дальше, Каменев!

Каменев (берет 2-й свиток). Вот грамота воеводе Замыцкому, чтоб люди его «в кузнецкую слободу не ходили», и чтоб «убытчить их не велел и на торгу и по дорогам нигде кузнецов не имали».

Чертенской. Дальше, Каменев!

Каменев (берет 3-й свиток). Вот тут царь Алексей Михайлович заменил им тягло, пятую деньгу и другие подати на изготовление двухсот сорока четырех ружей ежегодно, а потом и вовсе освободил от всех посадских повинностей…

Чертенской. Все платят пятую деньгу с того, что имеют, одни вы не платите! Научились кляузы составлять?! Отцы ваши, небось, царю в ноги падали, плакали, что двести сорок пять ружей никак, а двести сорок четыре в самый раз?! Хоть на одно, да сбить!

Каменев (берет 4-й свиток). Вот! Царь Федор Алексеевич велел…

Чертенской. Хватит, они царские милости к себе лучше нашего знают! (Грозно). Ни у кого таких милостей, как у вас, нету! Все цари вас от других холопов отличали! А вы, значит, не о делах государевых заботитесь, а как кляузы друг на друга ловчее составить?! (Кузнецы падают на колени, замирают в поклонах). Челобитные царям шлете, мешаете им о державе радеть?! У государей и рубежи российские, и послы иноземные, и полки стрелецкие, и тати с ворами, а они на ваши дрязги холопские свое царское время тратят! Встаньте! (Оружейники поднимаются с колен, заботливо отряхивают штаны). С оружейной палаты пишут, что сто десять пищалей вами в срок не представлены! Ежели в короткое время не отправите, каждому по десять батогов выпишу, а потом закую в железа и в железах работать заставлю! Поняли?!

Казенные оружейники. Поняли, воевода! Поняли, князюшка!

Орехов. Все сделаем, князь Кондратий Григорьевич! И завесные ружья для казаков конных, и достольные для пеших ратников, и шонпулы сделаем жимолостные с железными набойниками, как палата велит! …А челобитная наша как же?

Чертенской. И чтоб две тысячи пищалей, как указано, в срок были в казну отправлены! …Царям челобитная составлена, цари и читать будут! Пошли вон отсюда! (Оружейники, кланяясь, пятятся к выходу). И помните, что про кляузы ваши и про царские заботы сказал! (Оружейники уходят. Каменев, сидя на лавке, скептически покачивает головой). Чего головой мотаешь, подьячий?

Каменев. Ружья-то они сделают, всегда делали, а челобитные друг на друга все одно на Москву отправлять будут. Нету тут с ними сладу!

Чертенской. Ничего, авось батоги с железами научат!

Каменев. И отцов их, и дедов воеводы во все времена батогами от челобитных отучали. Не помогло. Тут, князь Кондратий Григорьевич, другое…

Чертенской. Ну, так говори, коли чего знаешь, а то мотаешь головой, как конь недовольный!

Каменев. Помнишь, князь Кондратий Григорьевич, о прошлом году приезжал в Тулу по цареву повелению дозорщик с оружейной палаты с кляузами кузнецкими разбираться и оружейное дело смотреть?

Чертенской. Помню. Сказал, что все, что для державных оружейных интересов потребно, в Туле имеется, и царская воля исполняется исправно.

Каменев. Это он тебе, князь, важной особе, так сказал, а я-то с ним еще и попросту поразговаривал…

Чертенской. Может, подьячий, и тебе батогов отмерить, чтоб пустое не молол?

Каменев. Так я ж и говорю по делу, князь Кондратий Григорьевич! Поговорили с ним о спорах кузнецких. Дозорщик этот оказался немцем в нашу веру из латинской перекрестившимся, и дотошный, собака! Все дворы обошел, во всех мастерских побывал, все записал! …Так он еще уехать не успел, а посадские уже на него челобитную составили, что, мол, дозорщик за срывку со слободскими спелся, и верить его отчету не надо!

Чертенской (то ли зло, то ли восхищенно). От, подлецы!

Каменев. Так вот, дозорщик этот, даром, что иноземец, душу кузнецкую, видать, понять сумел! Они, говорит, не о царских милостях спорят, а о мастерстве своем! Верх друг над другом хотят взять! Так-то не получается, вот и кляузничают! Авось, да признают кого из них наилучшими! А такой спор ничем не усмирить! И слободские, и посадские, говорит, мастера такие, что во всех странах еще поискать надо! Отсюда и гонор их оружейный! А вот о позапрошлом году… Говорить, князь Кондратий Григорьевич?

Чертенской. Говори.

Каменев. …А вот о позапрошлом году, когда я в Оружейной палате служил, задумал наш дьяк Вахрамеев царей потешить, ум свой показать, и через то к царям в благоволение войти. Подал им сразу две челобитные от тульских посадских и казенных оружейников и говорит, похихикивая, что, вот, мол, скоро у вас, государи, из тульских кузнецких кляуз библиотека будет богаче, чем у византийских кесарей!

Чертенской. И что?

Каменев. Потешил! Показал! Получил за ум сабельными ножнами по голове, да больно, до крови! И еще пинком по копчику благоволение оказали! (Продолжительное молчание).

Чертенской. Холопы, значит, собачатся, а цари — разбирайся?!

Каменев. А что ж поделать-то, князь-воевода?! В Оружейной палате про их норов ведают, а казнить не могут! Для всех царей оружейные мастера ценнейшая царская собственность! Руки-ноги им не поотрубаешь, мастерские с инструментом не отберешь! Батогов, конечно, можно, так оно ж им не в новость! (Шепотом, оглядываясь). …А то возьмут, да и составят царям челобитную, что, де, в Туле оружейному делу помеха творится! Вот, и рассуди, кому какой цари приговор учинят! Не встревай ты в их споры, воевода-батюшка, пускай на Москве разбираются! Плюнь на их дрязги, да и разотри! Деды их писали, отцы писали, и внуки писать будут! (Умолкает, прислушивается). Кажись, приехал кто?!

Чертенской. А ну, глянь! (Каменев выходит и тут же возвращается).

Каменев (растерянно). Гонец… С оружейной палаты…

Входит гонец.

Гонец. Царский указ стольнику и тульскому воеводе князю Чертенскому! (Разворачивает свиток, читает). По указу великих государей, царей и великих князей Иоанна Алексеевича, Петра Алексеевича всеа Великия, и Малыя, и Белыя Росии самодержцев память тульским кузнецам и станочникам! В нынешнем во тысяча шестьсот девяносто первом году по их, великих государей, указу велено вас судом и расправою во всяких делах ведать там на Туле стольнику и воеводе князю Кондратью княж Григорьеву сыну Чертенскому! И как к вам ся память придет и вы б ему, князь Кондратью, во всяких расправных делах были послушны! (Подходит к Чертенскому, с поклоном подает ему свиток, уходит).

Чертенской и Каменев ошарашено смотрят друг на друга.

Каменев (утешающе). Ничего, ничего, князь-воевода! Оно и ране так бывало! Оно не надолго! Года не пройдет, как разбор кузнецких споров опять на Москву заберут! Ране воеводы терпели, и ты вытерпишь!

Чертенской свирепо замахивается на Каменева кулаком.

Картина третья

 

На освещенную сторону сцены выходят с важным видом казенные оружейники. Останавливаются.

Орехов. Ну, что, по мастерским, ружья делать?

1-й казенный оружейник (задумчиво). Погоди! …Епифан, ты в разум вошел?

Епифан Никонов. А я чего, дурнее вас, что ли? А то не знаешь, что сваты у меня были, Настю мою в замужество забрать хотят!

Орехов. Да, знаем! …Чего стоим-то?! Пошли!

1-й казенный оружейник. Да, погоди ты! Я вот чего думаю! Не каждый день челобитные государям шлем! Надобно отметить!

2-й казенный оружейник. Воевода шутки шутить не станет! Батогами накормит и в железа оденет, ежели ружья в палату в срок не представим!

1-й казенный оружейник. Все сделаем, и завесные, и достольные, и сабель накуем, скока велят! Тока, давайте, завтра!.. Ловко мы посадских-то умыли, а?! Думали, не проведаем про их козни!

Орехов. Ну, так что, как общество решает?

1-й казенный оружейник. Идем в кабак! Посидим малость, а потом уж по мастерским, работу делать!.. Ну, рассказывай, Епифан, что загоревал? Радоваться ведь надо! Пришла пора девке хозяйкой становиться, мужа молодого любить-уважать, детишек рожать! Иль жених тебе не по нраву? (Часть сцены, по которой идут оружейники, погружается в темноту).

Епифан Никонов (из темноты). Да, не то, что горюю… Оно, ведь, как было-то!

Освещается противоположная сторона сцены. На ней одна из комнат дома оружейника. Две двери — на улицу и в другую комнату. Окно, сундуки, стол, лавки, печь, возле которой полки с горшками, тарелками, чашками, кухонной утварью. У окна хозяйка Мария Никитична занята каким-то рукоделием. На ней длинное платье из полотна, рукава собраны в широкие складки и застегнуты на запястьях запонками, как и ворот на шее; синяя телогрея из китайки. Дверь на улицу открывается, вбегает заполошная соседка.

Соседка. Марьюша, бросай все! Пантелеевна щас за крупой ходила, сказывала, что к Никоновым сваты собираются!

Мария Никитична (не поднимая головы). Это к каким же Никоновым, с Ложевой улицы, что ли?

Соседка. Да к вам! К вам идут! Настю вашу сватать!

Мария Никитична. К нам?! (Вскакивает, бросает рукоделье). Ох, Господи! В доме не прибрано! Хозяина нету! Да как же так-то?! Загодя должны были упредить! (Торопливо достает из сундуков половики, покрывала, застилает лавки, стол). Петровна, зайди к моему в мастерскую, скажи, что к чему! Пускай бросает свои молотки, домой идет! Так, угощенье, угощенье… Настя же не одета! Настя, Настя!

Настя (выходит из другой комнаты. Она в таком же платье, телогрея красного, «девического» цвета). Что, мама?

Мария Никитична. Одевайся, быстро одевайся! По-праздничному! Сваты идут! Что стоишь столбом?! Быстро к себе, и надевай все лучшее! (Настя растерянно уходит). Где ж отец-то?!

Входит Епифан Никонов.

Епифан Никонов. Что случилось? Струкова жена в мастерскую влетела, накудахтала, чтоб домой бежал, и дальше полетела!

Мария Никитична. Сваты к нам идут, Епифан Васильевич, сваты! Ты со своими ружьями забыл, что дочь у тебя на выданье?!

Епифан Никонов. Сваты, значит… Переодеться надо, если гости в дом…

Мария Никитична. Нет, не надо! Мы ничего не знаем, и они случайно зашли! Угощенье, угощенье…

Епифан Никонов. Кто, хоть, сватается-то?

Мария Никитична. Да, не знаю я! С четырех домов про Настю у соседей и знакомых выспрашивали! И парни все хорошие, из старых оружейных родов!

Епифан Никонов. Настька наша девка видная!

Мария Никитична. Не по обычаю! Загодя должны были с нами сговориться, о дне помолвки оповестить! Тогда и заходи случайно! Настя, Настя!

Настя (выходит из другой комнаты. На ней длинное синее шелковое платье, туфли с тупыми носами). Ну, что, мама? Я одеваюсь, как ты велела…

Епифан Никонов. Кто жених?

Мария Никитична. Да ей-то, откуда знать?!

Настя. Тять, я только на Пасху из дома выходила. На лавке у калитки с подружками сидели.

Епифан Никонов. Парни были?

Настя. Были! Разоделись в пух и прах, и раз десять мимо нас туда-сюда прошли! Какие они молодцы выказывали!

Епифан Никонов. Видать, не столько выказывали, сколько высматривали!

1-й казенный оружейник (голос из темной стороны сцены). Да что ты тянешь, Епифан? Рассказывай по сути! Мы все жен своих в церкви, да на лавках по праздникам высматривали! В чем кручина-то?

Епифан Никонов (голос из темной стороны сцены). Пришли они, я и ахнул!

В комнате слышен стук в дверь. Хозяева напряженно замирают. Входят сваты.

Мария Никитична (облегченно). Здравствуй, Никанор Игнатьевич! Здравствуй, Валентина Дмитриевна! Проходите в дом, будьте гостями дорогими!

Епифан Никонов. Здорово, Никанор! Здравствуй, Валентина Дмитриевна! Кстати пришли! Мы с Марьей Никитишной сватов ждем, Настю нашу в замужество сватать хотят!

Никанор Красильников. Тут такое дело, Епифан… Мы сваты и есть!

Епифан Никонов (смеется). Любишь ты шутки шутить, Никишка! Ну, да, веселье в доме — в жизни радость! Ишь, ты, сваты! (Смех постепенно замирает). …У вас же дочь! Татьяна! Ей самой через два-три года в замужество!

Валентина Дмитриевна. Марьюш, ты не серчай, что мы эдак-то, без весточки.

Мария Никитична. Ох, Валька, ты и в молодости случай озорничать не упускала! (Смеется). …Сваты! Сейчас настоящие придут, вместе посмеемся!

Никанор Красильников. Епифан! Марья! Не шутим мы! Дайте обсказать толком! (Проходит, усаживается на лавку). Ученика моего, подмастерья Кольку Семеновича знаете?

Епифан Никонов. Ну, знаем…

Никанор Красильников. Вот, за него и просим Настю в замужество отдать! (Продолжительное молчание).

Мария Никитична. А где ж родители?! Они ж должны сына привести!

Никанор Красильников. Далеко его родители! С Белой России он! Считайте, что мы его родители, своего сына привели!

Епифан Никонов. Та-ак! Ну-ка, мать, накрывай на стол, как положено.

Мария Никитична быстро ставит на стол несколько блюд с закусками, кувшин с вином, чарки. Все в молчании садятся за стол, выпивают по чарке вина.

Епифан Никонов. Ну, рассказывай, Никанор, что это за сватовство такое?

Никанор Красильников. Лет тому около сорока отец мой с полками царя Алексея Михайловича в поход на ляхов ходил… Да, не он один, семь наших оружейников с инструментом войско сопровождали. Ты и сам знаешь. Вот, там, в Белой России, в городе Могилеве он знакомство с Колькиным дедом и свел. Да еще какое знакомство! От смерти отца моего Колькин дед спас! Оно ж, известно, где война, там татям пожива! На оружие в отцовой мастерской они позарились, да Колькин дед подоспел, плечом к плечу с отцом встал, а там и стрельцы набежали! Татей тут же и повесили, а дед Колькин с отцом сдружились, да и побратались!

Мария Никитична. А что ж за название такое — Могилев? Могила, что ли?

Епифан Никонов. Молчи, мать! Не встревай!

Никанор Красильников. Для врагов, может, и могила! А по тамошнему наречию «лев могучий». Знатный город!.. Больно Колькину деду отцово мастерство приглянулось, вот и порешили побратимы, что дед какого мальца из своего рода на обучение к отцу в Тулу пошлет. Хороший оружейник везде в почете!

Епифан Никонов. Погоди, Никанор. Колька у тебя лет пятнадцать тому объявился, вовсе малец был! Как же он к тебе попал?

Никанор Красильников. С купцами могилевскими приехал. Они на Макарьевскую ярмарку товар свой привозили, и наш Маликов там торговал. Порасспрашивали, кто из торговых людей с Тулы, вот Маликов Кольку мне и предоставил. На словах передал, что купцы сказали. Так, мол, и так, посылает по уговору Трофим Семенович внука своего побратиму тульскому Игнатию Красильникову учиться кузнецкому оружейному искусству. Отец-то мой к тому времени, сам знаешь, помер, вот Колька мне (хмыкает) по наследству и достался. Нам с Валентиной Дмитриевной навроде сына, Танюшке нашей навроде старшего брата. …Ежели домой возвратиться не надумает, дело свое оружейное ему передам.

Мария Никитична. А я-то думаю, чего это Танька ваша к Настьке нашей зачастила!

Никанор Красильников. …Так что, уж коли не родитель я ему, то, по побратимству, дядька родной!

Епифан Никонов. И заместо отца, значит, и заместо свата.

Никанор Красильников. Так уж вышло. Все обсказал, как есть. Тебе решать, Епифан.

Мария Никитична. Так он, что ж, Настюшку нашу в этот Могилев могучий увезет?

Епифан Никонов. Сказал, не встревай, мать! (Долго молчит). Где жених-то?

Никанор Красильников. У порога слова вашего дожидается.

Епифан Никонов. Зови!

Красильников выходит, возвращается с Николаем Семеновичем. Тот почтительно кланяется хозяевам, молча стоит у двери.

Епифан Никонов. Что, приглянулась наша Настюшка?

Николай Семенович. Сильно люба она мне, дядя Епифан! Как два года назад на причастии в церкви увидал, так забыть не могу!

Епифан Никонов. Мать, зови невесту!

Мария Никитична уходит в соседнюю комнату и довольно долго не появляется. Напряженное ожидание. Настя выходит в сопровождении матери, потупившись, стоит у двери.

Епифан Никонов. Вот, дочь, жених сватать тебя пришел. Видела его? Знаешь, кто таков? (Настя чуть заметно кивает).

Епифан Никонов. По нраву он тебе? (Настя молчит).

Мария Никитична. Отвечай, коли отец спрашивает! (Настя едва заметно кивает).

Епифан Никонов. Видно, таков суд Божий! Так тому и быть!

Мария Никитична. Когда ж, да как узнать-то успела? Воробей, что ль, какой начирикал? (Многозначительно смотрит на Валентину Дмитриевну).

Валентина Дмитриевна. Я этому воробью сопливому дома перышки-то пообщипаю!

Настя. Танька-то чем виновата?

Мария Никитична. Как станешь мужниной женой, так и высказывайся! А пока я тебе родительница!

Настя. Теть Валь, ну скажите маме!

Епифан Никонов. А ну, цыц, бабы! А то сами друг к дружке не бегали!

Настя. Тять, ну чего они на Таньку-то?! Мы ж разговаривали только!

Часть сцены, на которой происходит действие, погружается в темноту. Освещается противоположная сторона сцены. Это маленькая светелка Насти. Окно, рядом с ним небольшой стол, на котором нехитрые девичьи ценности — гребень, ленты, монисто, цветастый платок, круглая шапочка, украшенная бисером; немного в стороне большой сундук, накрытый лоскутным одеялом, лавка.

Таня (перебирая ленты, завистливо). А у меня только одна, красная.

Настя (снисходительно, немного свысока). Так ведь ты еще и на причастии-то не была!

Таня. Все равно хочется! Тятя обещался, как пятнадцать годов мне исполнится, так купит он мне гребень с красивыми камушками! Так и сказал, что я у него красавица, и что от женихов у них с мамкой отбоя не будет! И велел мамке приданое мне собирать! А у тебя есть?

Настя (свысока). Тоже мне, невеста!

Таня. Ну, скажи, Насть!

Настя. Глупая ты, Танька!

Таня. Насть, ну скажи!

Настя. Кто ж в замужество без приданого идет?! Есть, конечно! Вон, (кивает на большой сундук) полон!

Таня (затаив дыхание). А что там?

Настя (насмешливо). Приданое!

Таня. Ну, скажи, Насть!

Настя (вздыхая). Да я и сама все не знаю.

Таня. А чего знаешь?

Настя. Одеяло знаю на гусином пуху, вместе с мамкой шили.

Таня. А еще чего? Насть, ну, покажи!

Настя. Ага, покажи! Мамка сказала, увидит, что лазаю, руки поотшибает! Говорит, как мое станет, могу хоть под подущку класть и с ним спать! А до замужества… (Горестно покачивает головой). Ой!

Входит Мария Никитична. Хмуро смотрит на девушек.

Таня (вскакивает). Здрасьте, тетя Маша!

Мария Никитична (неприветливо). Здравствуй… пигалица. Тебе мать, что, дома дела не найдет? Вот я ей скажу!

Таня. Да я только пришла, теть Маш! Ленты у Насти красивые посмотреть, а то у меня только одна, красная.

Мария Никитична. Мала еще о лентах думать! (Насте). А ты что расселась? Я тебе что сказала делать?!

Настя. Я уже все сделала, мам! Ты, хоть, посмотрела бы сначала!

Мария Никитична. Сделала она! Сделала… Сделала? (Что-то вспоминает). Ох, ты, Господи! Совсем забыла! Смотрите у меня тут! (Поспешно уходит).

Настя и Таня некоторое время молчат, невнимательно перебирают предметы на столе. Время от времени опасливо посматривают на дверь.

Таня (шепотом). Насть, а ты в замужество хочешь?

Настя. Правильно мамка говорит, малая ты еще, Танька! Глупости спрашиваешь!

Таня (обиженно). Чего сразу малая?! Кого ж мне спрашивать?! Кольку брата спрашивай не спрашивай, все равно ничего не знает, а мамку спросишь, так потом три дня на лавку не сядешь! Вон, Аньке хорошо, у нее две сестры, одна уже в замужестве, и вторую сватать хотят! Она раз, знаешь, какое колечко красивое из дома принесла похвалиться!

Настя (недоверчиво). Это что ж, сестры ей свои кольца дают?

Таня (легкомысленно). Не, не дают. Она потом неделю на улице не показывалась. Ну, скажи, Насть!

Настя. Хочешь, не хочешь… Так уж надо! Пришло твое время — иди в замужество! Детишек рожать, хозяйством управлять…

Таня. Что, и все? Как мамка?

Настя. Все, да не все! Отец Евлампий говорит, что Бог велел жене мужа своего слушать и почитать, а мужу жену свою любить и уважать!

Таня. Я-то думала…

Настя. Нет, Танька! Еще что-то есть, только я пока не знаю! Мамка обещалась, как меня посватают, перед самой свадьбой рассказать, а пока, говорит, мне про то знать ни к чему.

Таня (смотрит на дверь, полушепотом). А мамка тяте сказывала, что у нее из четырех домов, где женихи, про тебя спрашивали! Ну, какая ты в хозяйстве, нрав у тебя какой. Она ж с твоей мамкой дружит.

Настя. Ну, и что?

Таня. А ничего. Тятя ее слушать не стал, и в мастерскую ушел. (Хитро). Зато Колька очень заволновался. По дому походил и к тяте в мастерскую побежал.

Настя. А из каких домов спрашивали, не сказывала?

Таня. Не, сказала только, что парни все хорошие. Один тока из посадских, мол, не видать ему Настьки, пока в казенные кузнецы не запишется. Насть, а зачем в казенные записываться, чтоб у нас девку сосватать?

Настя (думая о своем). Что? Подрастешь — узнаешь. Ну, и дальше чего?

Таня (обиженно). Не знаю! Меня из дома прогнали! Мамка сказала, что хорошо, что ей про тебя никого расспрашивать не надо, она тебя и так с измальства знает. Тятя с Колькой из мастерской пришли, мамка меня и прогнала, а сами дома остались меж собой договариваться!

Настя (ласково, благодарно). Танюш, ты на меня не серчай. Ты ж мне как сестренка младшая!

Таня (радостно). Правда?

Настя. Правда! Хочешь, расчеши волосы моим гребнем!

Таня. С камушками?

Настя. С камушками.

Комната погружается в темноту, другая сторона сцены освещается. На ней казенные оружейники.

Епифан Никонов. Вот так, други! А дальше все по обычаю — ударили с Никанором по рукам, расцеловались, да и породнились! А на сердце все не спокойно! …А ну, как, правда, увезет Настю на чужбину?! Там, сказывают, и со шведами неспокойно, и ляхи то и дело высовываются!

1-й казенный оружейник. Да ладно тебе, Епифан! Какая же она чужбина, когда Белыя Россия? Что Малыя, что Великия, все одно — Россия! На свадьбу-то позовешь?

Епифан Никонов (очень серьезно). Все общество! Если увезет Колька молодую жену на родную землю, пускай там знают, что туляки закон побратимства чтят, а люди с Белой России для нас, что родные!

2-й казенный оружейник. Стой, Епифан! Потом, что не сказал, доскажешь! Вот он, кабак-то! Пойдем, други, отпразднуем победу нашу справедливую над посадскими!

 

Картина четвертая

 

Обеденная комната кабака. За буфетной стойкой кабатчик в полотняном фартуке скучающе перебирает, рассматривает кружки, тарелки. Два дощатых стола с лавками. За одним из них сидят посадские оружейники, перед ними кружки с вином, тарелки с капустой и пирогами.

Филимонов (встает с кружкой в руке). Ну, что, други! Утерли мы нос казенным-то, а?! Будут знать, паскудники, на чьей стороне правда! (Дружно выпивают).

Входят казенные оружейники. Увидев посадских, останавливаются в дверях, переглядываются. Посадские оружейники умолкают, удивленно смотрят на вошедших.

Филимонов (своим, вполголоса). Казенные! У них-то что за праздник?!

Орехов (своим, вполголоса). Посадские! Челобитную свою празднуют! (Епифан Никонов с решительным видом направляется к посадским кузнецам. Орехов придерживает его за рукав). Ты куда, Епифан?

Епифан Никонов. Морды им бить! Вишь, какие довольные сидят!

Орехов. Погоди, не затем пришли, еще успеется! Они ж про нашу челобитную еще не знают! Давайте за стол, и будто их и нету тут! (Все усаживаются за второй стол). Кабатчик! Гости важные пришли, встречай!

Филимонов (своим, ехидно). Важные! Вот будет им с Москвы весточка, так враз в размерах уменьшатся!

К казенным оружейникам подходит кабатчик.

Кабатчик. Гости-то вы, может, и важные, да больно редкие!

Орехов. Вина неси! Эти (кивает на соседний стол) чего едят?

Кабатчик. Пироги с капустою.

Орехов (громко). А чего с них, с посадских, взять-то?! Капусту едят, капустой заедают! А нам, казенным, неси пироги с мясом и рыбою! (Кабатчик уходит, возвращается с кувшином, кружками и тарелками).

2-й казенный оружейник (встает с кружкой в руке, громко). За государей наших! Долгие им лета здравия! За то, что нас, кузнецов своих тульских, от прочих кузнецов отличают, милостями не забывают! (Дружно выпивают).

1-й посадский оружейник (встает с кружкой в руке, громко). За государей наших, и нас, холопов их верных, посадских кузнецов! Мы слуги честные, от казны ничего не утаиваем, не мошенничаем! (Дружно выпивают).

Продолжительное обоюдное молчание, неприязненные косые взгляды на соседей.

1-й казенный оружейник (громко, ни к кому конкретно не обращаясь). А кто же это такой честный железо кричное, заместо жукового, нижегородскому Панкратке Парамонову продал?!

Молчание, тяжелое сопение. И те, и другие переглядываются между собой, выпивают. Снова молчат, сопят, снова выпивают.

Орехов. Посадские мастера известные! За алтын кому хошь чего сделают, лишь бы мошна толстела!

2-й посадский оружейник. А казенные чего, не за алтын ружья с саблями куют? Иль тока за добрые слова стараются?!

1-й посадский оружейник. Не, не за алтын! К ним без полтины не подходи!

2-й казенный оружейник. Ах вы, завистники… Мы ж тока для казны в оружейную палату делаем! А казна-то платит поменее, чем вы за свои ружья берете!

2-й посадский оружейник. А пятая деньга?! Мы рубль заработаем, так двадцать копеек в подать отдай, а вы-то все себе оставляете, пятую деньгу не платите!

Орехов. А нас царь-батюшка от вас отличает! За труды наши! (Поворачивается к соседнему столу). Федька-то ваш Карташов где? А?!

Филимонов (угрюмо). Раз было! И двенадцать лет тому!

Епифан Никонов (с деланным интересом). А что ж с Федькой-то случилось?

Орехов. А поймали как-то стрельцы на московской дороге лихих людей, стали пытать, где те оружие взяли. Они и покажи, что ни кто другой, как посадский кузнец Федька Карташов им шестоперы с кистенями сделал! Ну, и сгинул Федька! Не слыхать боле о нем ничего!

Филимонов. Не за алтын Федька шестоперы делал! Вдова его, Прасковья Филипповна, сказывала, что стращали его сильно. Обещались мастерскую и дом с женой и детьми пожечь, ежели не сделает! А то ты сам, Никишка, не знаешь!

Орехов (угрюмо). Знаю! (Встает с кружкой в руке). За упокой кузнецкой души! (Все встают). Авось Федька ныне не чертям вилы делает, а архангелам мечи и пики кует! (Казенные и посадские молча выпивают, усаживаются. Заметно, что все изрядно охмелели).

Филимонов. Никишк, ты не серчай, что железо я у тебя перед Пасхою перебил!

Орехов. Да, оно мне, по правде, было-то без надобности…

Филимонов. Да, и мне тоже…

1-й казенный оружейник. Чего собачимся? Все там, где Федька ныне, будем… А там не перед воеводою ответ держать! Не слукавишь!

3-й посадский оружейник. Верно говоришь! Мы ж все оружейные кузнецы! …Тут, давеча, довелось мне на иноземное ружье посмотреть. Ладно сделано. …Да только супротив наших, что ребятенок перед мужиком! Боярин-то красотой его восхитился! Тут, спору нет, отделка получше нашего! А я-то не на красоту смотрел, восемь паек на стволе насчитал! (Все понимающе покачивают головами). Через три выстрела ствол, что решето будет! Может, и есть за границею мастера, да только тульским они не ровня!

2-й казенный оружейник. Давайте, братцы, за нас, оружейных мастеров, выпьем! На нас защита русской земли держится! Мы ее куем! (Все выпивают). Эй, кабатчик! (К столу подходит кабатчик).

Кабатчик. Чего надо?

Епифан Никонов. Вина еще неси! Небось, не кирпичники за столом сидят! Оружейное общество!

Кабатчик. Ну, уж, конечно! Заходили б почаще, и прибыток от вас был бы! А то… (Машет рукой, приносит кувшин. Уходит).

Епифан Никонов (не трезвым голосом, подперев щеку рукой). Заберут скоро из дома мою Настеньку! Уйдет в замужество, станет не дочь, а мужнина жена!

1-й посадский оружейник. Вон оно что! А мы гадаем, какого рожна вы в кабак явились!

Епифан Никонов. Да, не-е! Сватовство дома отметили. Тут другое, мы ж сегодня… (1-й казенный оружейник тычет его локтем в бок).

1-й посадский оружейник. Ну, и что сегодня? Первый скоромный день?

3-й казенный оружейник. Кому скоромный, а кому первый постный будет! Кляузу свою пакостную благословить не постыдились! Что, думали не проведаем про челобитную?! Завистники!

Орехов (нарочито равнодушно). Ваша челобитная вчера, а наша с благословением сегодня государям отправлена. Авось, не опоздали!

4-й казенный оружейник. Никогда посадским верх не взять! Прочитают государи нашу челобитную, враз правду распознают!

5-й посадский оружейник. Да вы, казенные, веник в бане заварить не сумеете, не то что ружейный ствол! Нам тоже ведомо, что в грамотах с оружейной палаты писано!

2-й казенный оружейник. А ты, что ж, хотел, чтоб две тыщи стволов без единой пайки были?!

2-й казенный оружейник. Стрелецкие полки палят, не жалуются! Не превзойти вам наше мастерство, куда вам! Хоть каждый день челобитные кляузные на Москву шлите!

3-й посадский оружейник. А из наших не палят, что ли?!

2-й казенный оружейник. Вот ваши пищали нам на переправку и присылают!

Общий громкий спор, из которого понятны лишь слова: «А мы напишем…», «А мы напишем…», «А мы…», «А мы…». Епифан Никонов в споре не участвует, сидит молча, думает о своем. Неожиданно встает, грохает кружкой о стол. Все удивленно умолкают.

Епифан Никонов. Через четыре дня дочь моя под венец идет! Всех на свадьбу зову! Так со сватом решили! Все оружейное общество! И казенных, и посадских! Уедет Колька Семенович с Настей в родные края, что о нас, оружейниках, там скажет?! Молва о тульских мастерах уж до Урала дошла, купцы, вон, руду железную нам оттуда везут! Да, Колька-то не купец, он наш, оружейный! И про свары наши с измальства знает, и про челобитные! Врать не станет! И пойдет о нас на Белой Руси другая молва, как о псах глупых, что меж собой лаются, славу поделить не могут! А она ж у нас общая, ее напополам не разобьешь! Так пускай на Белой Руси о Туле прознают, как про город оружейных мастеров, а не кляузников да челобитчиков! (Обводит всех сидящих за столами взглядом). …Что, не правду говорю?

Орехов. Верно, говоришь, Епифан!

Филимонов. Правильно!

Епифан Никонов (вновь обводит всех взглядом). Я вот о чем думаю, други! Внуков своих я, по всему, не увижу! Но знать, что на Туле у них дед родной, они будут! …А внуки внуков, и их внуки, может, уж и позабудут, что у нас и у них кровь единая? (Встает). А нельзя забывать-то! (Выходит на авансцену). …А, может, не забудут? (Оружейники встают из-за столов, подходят к Никонову). Будут помнить потомки о давних побратимах, и о нас, прадедах своих, кто славу оружейную для Тулы и туляков выковал? Ведь не заботы свои и споры мы им в наследство оставили, а славу свою! Славу города мастеров! (Всматривается в зал). Будут?

 

Занавес

 

 

Набойник — металлическая нашлепка на конце деревянного шомпола для забивания в ствол пищали порохового заряда.

Срывка — взятка.

Кричное железо — железо низкого качества.

Жуковое железо — железо высшего качества.

Править, переправить — ремонтировать.