Журнальный мир

Котов у меня два, а я у них один.

Зимние вечера очень долгие. И вот сижу я и думаю, что воспитываю котов, а они сидят напротив и думают, что воспитывают меня.

Если я иду на кухню, то коты тут же бегут за мной, потому что считают, что идти на кухню я могу и должен только для того, чтобы кормить лично их. Во всяком случае мои коты совершенно уверены, что я приставлен к ним в услужение. Я их кормлю, пою, убираю зимой из их лотков, выпускаю погулять, а потом зову в дом. Зову не дозовусь: «Яша! Вася! Яша! Яша! Вася! Вася!»

Оба кота у меня помоечные, с биографией.

Старший из моих котов Яша родился и жил месяцев до трех на той стороне нашей речки, за сараями. Видно, жить ему там было несладко, и однажды он совершил подвиг. Только-только сошло половодье, речка вернулась в привычные берега и стала не шире метров десяти-двенадцати.

В то апрельское предвечерье по берегу речки с нашей стороны прогуливались многие дачники. Все слышали, как отчаянно мяукал котенок на другом берегу, так отчаянно, как будто звал на помощь. Звал, звал, а потом бултых в воду и поплыл. Милосердные дамы подобрали его у нашей береговой кромки, и как-то само собой он очутился в доме: мокрый, жалкий в своей худобе, с доверчиво сияющими круглыми зелеными глазами.

Котенка обтерли почти насухо ветхим чистым полотенцем и поставили посреди прихожей, чтобы он осматривался. Подошла хозяйствовавшая в доме старая сибирская кошка Дуся, обнюхала гостя и отошла, высокомерно отряхивая лапы, которыми даже и не прикоснулась к котенку.

Кто назвал его Яшей, я не помню. Долго ли, коротко, но котенок прижился, а Дуся не только смирилась с его присутствием, но иногда даже и уступала ему свою еду. Котенок оказался ненасытный, да еще и привередливый. Например, он не ел свежее мясо — обнюхивал и отходил. На своем родном берегу он не привык к свежему продукту, ему по душе были только отбросы. Со временем Яша вошел во вкус и свежего мяса, и свежей рыбы, и вообще всего вкусненького.

Дом был большой и деревянный — выстоявшийся за тридцать лет до сухого звона. Сгорел очень быстро — день стоял погожий, сентябрьский, и пламя поднялось ровным столбом метров на тридцать в высоту — красивое, рыжее, с редкими струйками дыма.

Долгие годы у меня не было своего угла в Москве, а потом, когда появились и квартира в самом центре, и дача в ближнем Подмосковье, как-то само собой накопилось на даче много книг. Во всяком случае много, по моему разумению, наверное, тысяч двадцать. Так что, было чему гореть. Впрочем, я об этом уже писал однажды, так что не буду повторяться. А вернусь опять к моим котам.

Когда в то сентябрьское солнечное воскресенье я выходил без четверти десять утра из своего дома, то приглашал с собой и Дусю, и Яшу. Большая Дуся поленилась и не пошла за мной из дома, а маленький Яша пошел. Когда через двадцать минут мы с Яшей возвращались от соседа, наш дом горел полным ходом.

Дуся погибла, а Яша остался сидеть перед пепелищем, не обращая внимания ни на большие красные пожарные машины, ни на чужих людей в брезентовых робах, наверное, он надеялся увидеть Дусю живой и невредимой.

Когда стемнело, я забрал Яшу с собой к соседям, где нам предстояло прожить девять месяцев, вплоть до новоселья в новом доме, построенном на месте старого, благо, все коммуникации остались вполне пригодными.

Младший из моих котов Вася прибыл в наш поселок вместе со строителями и голубым вагончиком, в котором им предстояло провести осень, зиму, весну и начало лета следующего года.

Вася был очень маленький, но шустрый и ел все, что ему давали; наверное, ему было месяца три от роду, то есть он прибился к нашему двору примерно в том же возрасте, что и Яша.

Вася старался не отходить от вагончика под деревьями и не пытался дружить с другими котами, которых в поселке было предостаточно.

Котенок Вася приехал строить наш дом с семьей русинов: отец, два сына, племянник и мать семьи Валентина, на попечении которой и был Вася.

Когда дом построили и русины собрались съездить на месячишко домой в Прикарпатье, а потом вернуться на другой объект, всплыл вопрос о Васе: куда его девать?

— А пусть остается, — сказал я, — он построил дом, пусть и живет, а с Яшей они найдут общий язык — тем более что оба из высшего помоечного общества.

Так оно и случилось: Вася был очень скромен в быту, никак не посягал на Яшины интересы, безоговорочно признавал его старшинство, и Яше все это явно пришлось по душе. Он тоже в свою очередь никогда не обижал маленького Васю, летом учил его ловить во дворе бабочек, а зимой мышей под баней.

Я как-то не сразу обратил внимание на то, что на кончиках ушей у Васи есть кисточки — точь-в-точь как у рыси. А когда присмотрелся к Васиным кисточкам, то сразу понял, что из него вырастет еще тот хищник и чего-чего, а в обиду он никому себя не даст. Так оно и получилось.

В первую зиму ночью в ногах у меня на кровати умащивался Яша, а маленький Вася скромно сворачивался калачиком на коврике перед кроватью.

Во вторую зиму на кровати у меня в ногах уже спал Вася, а Яша располагался на одном из широких подоконников, благо в моей комнате было четыре окна. Спать перед моей кроватью на коврике Яша почему-то не стал, наверное, это бы слишком сильно уязвляло его котовское самолюбие.

Конечно, мы о многом говорили с котами перед сном: от погоды и до политики. Кое в чем мы были согласны друг с другом, и это не могло нас не радовать.

Войдя в силу, младший из котов Вася стал обижать старшего кота Яшу. Начиналось у них всегда с игривого беганья друг за дружкой, а заканчивалось чаще всего скандалом. Вася слишком сильно кусал или царапал Яшу, а тот начинал верещать на весь дом. Я кидал в Васю мягким тапком, повышал голос, как сказали бы дипломаты: «принуждал его к миру». Коты утихомиривались и через три-четыре минуты как ни в чем не бывало по-братски дремали рядышком на диване. Характеры у них были разные. Вася всегда был весел, простодушен и никогда ничего не крал со стола. На лице у Яши, казалось, навечно запечатлелась мировая скорбь, и погруженный в свои высокие думы он был как бы безучастен к мирской суете, что, однако, не мешало ему при малейшей возможности таскать со стола все мясное. При этом скорость действий меланхоличного увальня Яши была более чем молниеносной.

Коты у меня довольно отважные, даже собак они опасаются не очень — знают, что убегут и вмиг смогут вскарабкаться на сосну или березу, которые стоят вдоль нашей поселковой дороги плотным строем и отделяют ее от речки.

По-настоящему мои коты боятся только грома небесного и включенного пылесоса. И в том, и в другом случае они за считанные секунды бесследно исчезают в доме и потом долго-долго не выходят из своих тайных укрытий.

То есть мои коты боятся электричества, как грозового, так и заставляющего работать пылесос. Что ж, я понимаю котов — я тоже побаиваюсь электричества, впрочем, как и всего непонятного, а чем старше я становлюсь, тем непонятного все больше и больше.

Особенно боялся пылесоса старший из моих котов Яша. Когда приходила пылесосить Любочка, он старался немедленно прошмыгнуть в приоткрытую дверь и выбежать из дома.

Младший из моих котов Вася боялся пылесоса гораздо меньше, наверное, давало себя знать то, что изначально он был строитель и привык к визгу дрели, грохоту перфоратора, стуку молотков и даже к запуску петард, которыми любили баловаться по большим праздникам его первохозяева строители. Конечно, Вася тоже старался не попадаться Любочке на глаза, но Яша боялся пылесоса даже больше, чем соседского рыжего кота Бакса, который обижал его неукоснительно. При виде пылесоса в Любочкиных руках Яша выскакивал из дома даже тогда, когда по нашему двору барражировал рыжий Бакс, хотя, судя по имени, ему полагалось быть зелененьким.

Но вот однажды случилось то, что случилось. В свободное от работы время пылесос всегда стоял в коридоре под лестницей, и вдруг слышу я оттуда громкое Яшино шипение, хвост его раздут в боевое положение, почти как у павлина, и он, шипя, подкрадывается к пылесосу. Подкрадывается, подкрадывается, а потом как кинется на пылесос, как начнет царапать по округлому пластмассовому телу своего врага, как начнет кусать шланг и опять колотить лапами по отсвечивающей в полутьме под лестницей округлой полированной пластмассе. В общем, отметелил мой Яша тот пылесос, как хотел, и удалился с высоко поднятым раздутым хвостом и с победой за явным преимуществом.

С того дня Яша стал проходить мимо стоящего под лестницей пылесоса с равнодушной гордостью, а когда, наконец, явилась Любочка, то Яша не выскочил из дома опрометью, как бывало, а вышел не спеша, исполненный собственного достоинства.

В январе нового года кот Вася повадился ходить в гости к соседке Ире — профессору английского языка. Наверное, наслушался разговоров, что все богатые рвут когти за кордон, и решил на всякий случай поднатореть в английском — мало ли как жизнь сложится. Да и кормежка у соседки хорошая, и дом большой, и везде он один хозяин. В общем: йес оф кос. А там — как карта ляжет.

Мы с Яшей сначала обзывали Васю предателем, а потом как-то смирились — нам и вдвоем было хорошо. Вася обнаглел и иногда погружался в английский с ночевкой. Сначала мы с Яшей ждали его допоздна, кричали на ночь глядя в открытую дверь:

— Вася! Вася!

Ответом нам было глухое молчание заснеженных елей и белых скатов соседских крыш.

Мы перестали звать Васю, не то чтобы отреклись от него, но просто перестали о нем беспокоиться. И как только мы перестали его звать, он тут же появился на пороге родного дома. Видно, сработала его кошачья интуиция, видно, почувствовал он, что шутки плохи: пока перестали звать, а там ведь и позабыть могут. Нет, так дело не пойдет, надо бы и дома пожить: на всякий случай.

В том году был самый теплый и темный декабрь, за целый месяц солнце выглянуло из-за туч всего на семь минут. И коты, и я были в спячке. Но вот пришла весна, и коты и я воспрянули духом. 8-го марта Вася ушел поздравлять соседку, и встретил его я только через неделю. Мы с Яшей прогуливались перед домами по нашей единственной поселковой улице, а Вася вылез из-под забора соседки Иры и, высоко подняв хвост, стал переходить дорогу прямо у нас под носом, видно, не думая о том, что это и невежливо, и дурная примета.

— Вася, ты что, совсем сбрендил? — окликнул его я, а кот Яша приостановился.

Вася замер на месте, преданно посмотрел на нас с Яшей и тут же развалился на льдистой подтаявшей дороге, показывая нам свое пузо как знак высшего доверия.

Я склонился почесать Васино желтовато-коричневатое беззащитное пузо и поговорить с ним по душам.

— Я тебя люблю, Васечка! Ты что думаешь — от того, что ты негодяй, я тебя разлюблю? Не получится.

Тут вмешался ревнивый Яша — игриво прыгнул на Васю, и они опрометью бросились с дороги вниз, к реке, которую когда-то переплыл Яша.

Так и текла наша жизнь, как маленькая речка под окнами дома: неспешно и непрестанно. Так и уносило вниз по течению наши секунды, минуты, часы, дни, месяцы. Когда я смотрел на вялотекущую речку, мне всегда приходили на память слова Леонардо да Винчи: «Эта вода в реке — последняя из той, что утечет, и первая из той, что прибудет». Иногда я произносил эти слова моим котам вслух, и они внимали мне с несомненным участием.

За лето мы с котами и расслабиться не успели, как снова пришла зима, и нашу речку сковало льдом. А потом выпал большой снег, и Яша и Вася радостно валялись на свежем снегу перед домом — чистили шерсть и подшерсток. Соседка Ира ездила зимой в город учить молодых людей английскому языку, возвращалась в потемках на такси. Вася стал чаще бывать у нас и реже погружаться в изучение английского.

Славно у нас зимой: белый снег делает все вокруг нарядным — каждое дерево, каждый куст, даже строгие линии электрических проводов вдоль улицы кажутся живыми от того, что покрыты искрящимся на солнце инеем.

Каждое утро я выхожу насыпать семечек в птичьи кормушки, что развешаны у нас на высоких деревьях сирени вдоль забора. Сначала прилетает одна синичка, потом другая, а минут через десять их уже хоровод вокруг кормушек. Потом прилетают две или три сойки — они большие, почти как куры, и кормушки начинают раскачиваться, когда в них столуются сойки. Синички тем временем скромно ждут на голых ветках сирени своей очереди.

В это время я не выпускаю котов из дома, так что оба они исполняют на широком подоконнике кухни танец с саблями, исполняют с безнадежным азартом, а приустав, просто сидят на подоконнике и смотрят на птичек за окном — видит око, да зуб неймёт.

Я не находил в моих котах ничего мистического, по крайней мере, они не играли со мной в гофманиаду, а вели себя вполне обыденно: ели, пили, спали, в охотку шкодничали между собой, но не переходили границ приличия.

Есть ли у моих котов дар предвидения?

Наверное, есть, во всяком случае, они никогда не уходят из дома в тот день, когда я собираюсь варить борщ. Они твердо знают, что будет два кормления: первое — обрезками говядины перед тем, как вымыть ее и положить в кастрюлю с водой; второе — вареным мясом после того, как борщ будет готов. На приготовление борща я трачу что-то около трех часов, и все это время Яша и Вася сидят на кухне и скромно ждут, терпения им не занимать. Таким образом я с котами отмечаю День Борща. В этот день наш дом наполняется вкуснейшими запахами золотистого пассированного лука, вареных свеклы, моркови, картошки, капусты, петрушки, укропа, помидоров, пережаренных с луком, — настоящие южные помидоры очень вкусно пахнут.

Мы с котами не жалеем деньги на настоящее — по кругу оно обходится даже дешевле, чем поддельное, потому что все идет в дело — без отбросов. Чуть не забыл запах болгарского перца — прелестный, но перец надо брать не красивый заморский, а наш неказистый на вид, маленький, кособокий, но зато настоящий.

И Яша, и Вася вполне разделяли мое предпочтение отечественных продуктов иностранным, что лишний раз подтверждало наше единомыслие по важным вопросам бытия.

Бытие у нас было и сытное, и теплое, но скучноватое. И я, и мои коты смутно догадывались, в чем тут причина. Но по общему умолчанию мы никогда не поднимали вопрос о кошках, как будто бы их не было на свете. А кошки ведь были. По слухам, славные кошечки жили в большом поселке городского типа, что раскинулся всего лишь метрах в пятистах от нашего дачного поселка — сразу за кольцевой дорогой, прозванной еще с советских времен «бетонкой», потому что она была сделана из бетонных плит, чтобы в случае чего по ней могли быстро перемещаться танки из соседних дивизий.

А какие роскошные кошки и дивные кошечки жили в самой столице! Этого ни я, ни Яша, ни Вася даже и вообразить себе не могли! А «столица та была недалече от села».

В свое время я не участвовал в усекновении достоинств моих котов и даже пытался протестовать. Но милосердные дамы мне сказали, что делается это исключительно для благоденствия котов и в целях большей продолжительности их жизни. А если этого не сделать, то коты быстро погибнут в драках в большом поселке через дорогу, на них наедет автомобиль и т.д., и т.п. К тому же коты будут метить свою территорию; как только войдут в охоту, так и начнут метить, что очень нежелательно для обоняния граждан. Как я сейчас понимаю, последний аргумент и был на самом деле основополагающим. Но так или иначе, мы имеем то, что имеем: кошки не будоражат воображение ни Яши, ни Васи, и они не бегают через дорогу в большой поселок, не ищут приключений. Но хорошо ли это? Не знаю. А задавать этот вопрос моим котам тоже не хочу: может быть, пока они об этом не думают, а если я их спрошу, то начнут думать, и наша спокойная жизнь станет зыбкой, сомнительной… Не знаю, прав я или не прав, но поговорить с котами об этом напрямик никак не наберусь духу.

А то, что они понимают русский язык, я давно убедился. Вот, например, вчера я покормил Яшу, а он снова о ноги трется, снова требует, тогда я ему и говорю:

— Яша, я ведь только тебя кормил — имей совесть. Иди гулять!

И он в ту же секунду побежал к двери из дома: гулять так гулять.

Русский язык мои коты понимают, несомненно, а Вася, наверняка, понимает и английский. Может быть, пиджн инглиш (птичий английский), как и положено в колониях, а может, в гораздо большем объеме — все-таки вторую зиму толчется в доме у профессора английского языка.

Когда я пытаюсь работать, Вася любит дремать на моем письменном столе, — соавторствует как может. Пока у нас ничего не получается. Но Вася не падает духом и терпеливо дремлет, а я все думаю о пропавших листках…

…их было совсем немного — этих листков с моими каракулями, и я их совсем не ценил: полумысли, полунаброски, полуштрихи проносящейся мимо жизни — вроде и ценить там было нечего. Когда все эти листки в один солнечный сентябрьский день унесло пожаром, развеяло черными хлопьями над сгоревшим домом, мне вдруг стало казаться, что те мои обрывочные записи были очень важны для меня, что с ними я мог бы продолжить работу, а теперь не могу — и в душе пусто и в голове. А листков нет и не будет. И, как ни странно, при еще хорошей памяти я не могу ничего припомнить, а может быть, там и вспоминать нечего? Может быть, но мне так не кажется.

Писать легко. Тяжело, когда не пишется. Однажды я не писал восемнадцать лет. Почему? А кто его знает? Вроде никаких видимых причин для этого не было. А потом вдруг сел и за двенадцать лет написал шесть романов, как-то само собой составивших единую книгу «Весна в Карфагене». Потом была сосущая душу пустота — она знакома только тем, кто выполнял цельную многолетнюю работу непрерывно. А потом вдруг поставил точку, как будто с разбега врезался в копну сена на своем пути. Почему я написал не в стену, а в сено? Наверное, потому что это правдивее, — катастрофы ведь не произошло.

«Жизнь продолжается рассудку вопреки», — писал эмигрантский поэт Георгий Иванов.

«Так он писал темно и вяло», — а это уже Александр Сергеевич Пушкин, не только про Ленского, но и про нас с Васей.

Не пишется нам с Васей. Вот он смотрит на меня не мигая, только чуть подрагивают его вертикальные светлые зрачки, смотрит и, возможно, думает: «Ну и тупой же ты, дед. Давай, начинай смелей, придумай какую-нибудь фабулу, для интереса, для движения слов, а там как с горы покатится».

— Фабула у нас с тобой, Вася, уже была — дом сгорел со всем добром, нажитым за тридцать лет. Вернее, эта печальная фабула была не у тебя, а у Дуси с Яшей. А у тебя была другая, созидательная, ты дом построил. За полтора года этого вполне достаточно, — кажется, примерно так я или сказал Васе вслух, или только подумал.

Пришел пожилой Яша, огляделся в комнате, потом тяжело вспрыгнул на мой письменный стол, согнал Васю, а сам улегся на его место, как будто пришел мне на помощь. Юный Вася не обиделся — сделал вид, что Яша просто сменил его на посту. Яша был за жизнь без фабул. Как и мне, ему по душе была стариковская программа: «Отсутствие новостей — лучшая новость».

Котов у меня два. А я у них один. Коты часть моей жизни, а я часть жизни моих котов. Много это или мало — не знаю. А если вообще ничего не стоит, то значит, и мой рассказ ни о чем.

10.VIII.2018