Журнальный мир

Сонное

антрацитовые воды поглотили меня.

в реке, у самого дна,

луноокий воевода Окунь

проворных рыбок держит на поводке,

караулит, когда полетит мотыль.

тишина.

вот подводный долгоногий ковыль,

волнуясь, меня щекочет.

щелчок. песочные часы перевернулись.

я — мотылек, а небо бездонно.

вижу оборот:

где в окружении верной своры

Окунь клюет прикорма

ржаные крошки,

словно голодный кочет, —

по алеющей дорожке

мальчик с удочкой идет.

* * *

Ворочаясь, Иртыш спиною сдвинул время.

И, времени птенцов вводя в анабиоз,

раскачивают май во всю снега и ветер,

а я ему кричу, нащупывая ось:

«Веди меня, веди, толкай настырно в спину,

подхватывай, неси — не позволяй врастать,

вонзай сто тысяч жал до самой сердцевины,

вливай в меня, вливай животворящий яд —

не дай окаменеть, разбив глухим ознобом

растущий нутряной семиречивый жар.

Но только не мори в объятиях циклона

пронзительных стрижат —

пускай они летят».

Красный яр

где большие воды ломают лед

раздвигают прочь временные глыбы —

часовые боги сойдя в испод

света правят ссадины и ушибы.

*

не ходи в апреле на красный яр,

не топчи зазря ледяную сукровь —

там отвесный ветер впадает в ярь

от невнятных стонов и пришлых звуков.

и ломает косточки ивняка,

обнажает в глине тугие жилы.

там внизу река и вверху река —

вороная смерть, слюдяная жизнь ли.

синее

в сине-синем лесу даже воздух синь.

в кроне птаха выводит: «фью-фью-синь-синь».

я не вижу ее, но наверняка

она тоже си-ня-я.

и вовсе не птица — лобастый налим.

вокруг долговязые водоросли,

из коих, надежно икру схороня,

притихшая рыба глядит на меня.

в глазах ее хищных такая тоска

синяя-синяя.

о господи, мне бы крыло иль плавник,

чтоб выпорхнуть, выплыть из синих глазниц,

из синего леса — кромешного сна.

очнись, меня нужно сейчас же спасать.

в округе небесно-синей

ти-ши-на.

и ряской несметной плывут облака,

их в клочья кромсает не снасть рыбака,

не громкая воля скупого творца —

актиния

раскинула жгучие щу-паль-ца.

белый шум

свет облетит, пожолкнет.

времени вопреки,

свяжут на ощупь ветлы

были большой реки:

там, где цветет татарник —

дымный монгольский стан,

вьется в угарном трансе

белый, как ночь, шаман,

где разгуляи-ветры

косят овсюг, осот —

вящим раченьем вербы

в русло Иртыш встает —

гнут и качают время

волны легко, шутя.

а над рекою реет

благостная ветла.

станешь над водной толщей

новый мостить маршрут,

да обернешься, чтобы

помнить ракитный шум.

издалека

налетал сокол с черного болота

на мир господень

теребил клевал срывал позолоту

оставлял в исподнем

увещал на птичьем я есмь предтеча

всякий здесь строптивый да поперечный

сядет отец на неба каменный парапет

рассмотрит каждого на просвет

*

белый зверь приходит издалека

из небесного березняка

лакает ночи черное молоко

колкая рябь расходится широко

по простылому воздуху

темной реке траве

предрекает от взгляда вострого

индеветь

зверь о землю чешет мохнатый бок

поднимает свет

под набрякшим веком его

цветет горицвет

скоро ли долго ли явится мать

станет сына именем нарекать

между

между водонебьем

и древоречьем

причитает птица

по-человечьи.

на рогах неся

золотые ливни,

медноокий зверь

точит берег бивнем —

улетают в глубь

краснопёрок стаи.

и не важно, кем

мы друг другу стали —

здесь такой рассвет —

наливная дичка.

…приходи со мной

говорить на птичьем.