Журнальный мир

* * *

Неспокойно Душе. Только что же со мной – не пойму.

То ли грусть, то ли боль, то ли невыразимое что-то.

Бьётся даль за окном, погружаясь в дождливую тьму.

И в сузёмах седых бесприютно тускнеют болота.

Мы с тобою ни разу здесь не были в пору дождей.

Мы ещё не видали бескрайних таких бездорожий.

Далеко, нелюдимо разбросаны горстки огней.

И не верится даже, что жить там кому-то возможно.

Только шорох дождя. Только темень по дальним холмам.

Или, может, всегда было здесь так безлюдно и страшно.

Мы с тобою молчим. И откуда же взяться словам.

И кого нам судить, если всё это – Родина наша.

* * *

Поучите меня, поучите.

На хлеб-воду меня посадите.

Не гордись, мол, босяцкая дочь.

На подстилке холодной и грязной,

Может, я и войду ещё в разум.

Может, мне ещё можно помочь.

Говорите – на бунт призывала.

И кричала – свободы мне мало,

Вот, мол, выйду и вновь призову.

Ну а вы меня плетью ремённой,

Чтобы я уважала законы

Той земли, на которой живу.

Говорите – никто мне не верил.

Да и заперты были все двери.

Спас Господь от крамолы моей.

Нет, неправда, мой голос услышан.

Ведь не зря же под этою крышей

Столько разом сошлось палачей.

* * *

Это право царей – счастье всем обещать.

Ну а я – не из царского рода.

Я-то знаю, что будет сознанье ветшать.

Будут мысли скудеть, пустотой заплывать.

И в бесславье погибнут народы.

Это царское право – на крае беды

Говорить про грядущее чудо.

Но такие сковали нас мёртвые льды,

Что бесславье и слава – не больше, чем дым.

И поэтому лгать я не буду.

Это право царей – средь людской нищеты

В золотой разъезжать колеснице.

Ну а мне в словоблудии вечной тщеты

Поднимать на незримую грань высоты

Незавидное право провидца.

* * *

Второй мой Спаситель, четвёртый мой Рим.

Тому, кто воздаст мне по мукам моим,

И руку, и сердце, и Душу отдам.

И жизнь свою с ним разделю пополам.

Пусть скажет мне кто-то: «Нашла чем купить.

Рукой твоей нынче кого и прельстить.

А сердце твоё, как худое тряпьё.

Душа? Так гроша не дадут за Неё».

И будет он прав. Не велика корысть –

Моя бесполезная, рваная жизнь.

Она не украсит высоких хором.

Чернушке – не место за барским столом.

Но я вас зову не пиры пировать,

А гнойные раны земли бинтовать.

Неужто уже не осталось у ней

Сладимых, любимых, родимых детей.

Вот к ним и взываю. Вот их и зову.

Пока ещё русской слыву и живу.

Пока ещё Родина есть у меня.

Пока ещё есть что спасать из огня.

Пока ещё есть кого звать, кого ждать.

Пока ещё есть что за это отдать.

Мой первый спаситель и первый мой Рим,

На чём мы стояли? На чём мы стоим?

* * *

Гляжу сквозь даль, гляжу сквозь боль. Сквозь годы, годы.

В степи вольно, в степи темно. Темно и ветер.

И низко, низко по-над степью неба своды.

И в низких хатах ни одно окно не светит.

Неужто тоже там живут? Неужто – люди?

Неужто тоже там не спят, в ночи вздыхают.

И серый, пасмурный декабрь всё кружит, студит.

И захмелевшим казаком в степи гуляет.

Ломает голые кусты и гнёт деревья.

И так засвищет под окном – мороз по коже.

Молись, крещёная Душа, коль Бог поверит.

Молись, бессмертная Душа, коль Бог поможет.

Возьми, возьми меня, декабрь, себе подручной –

Кусты ломать, людей пугать, гулять привольно.

Не то, чтоб грустно мне, декабрь, не то, чтоб скучно.

А просто страшно мне, декабрь, а просто больно.

И просто знаю я, декабрь, что мне не будет

Полынной воли во степи, где снег и ветер.

А только этот, ошалевший от безлюдья,

Холодный мир, где ни одно окно не светит.

* * *

А утром в пятый день страстной недели,

Когда умолкнут все колокола,

Помянем тех, кто не дошёл до цели.

Особенно, когда она была.

Мир запятнали траурные даты.

Но цели так никто и не достиг.

Помянем всех сгоревших и распятых.

Воскресших, не воскресших и живых.

Зачем я здесь. Ведь мне сюда не надо.

Я ничего не узнаю окрест.

Горит восток над Гефсиманским садом.

И плотники сколачивают крест.

Осталось только, чтоб меня предали.

Мне раньше на предателей везло.

А впрочем, одного уже распяли.

Не помогло.

И значит, зла не искупить страданьем.

И значит, боль не та, и цель не в том.

Но всё-таки давайте их помянем

Окончивших судьбу свою крестом.

* * *

Настегало метелью. Морозом намучило.

Искорёжило Душу постылым трудом.

Я стою среди поля – безмозглое чучело –

И ворон разгоняю пустым рукавом.

Только зря эти грязные клочья качаются.

Зря топорщится ветер в седых волосах.

Ведь уже и вороны меня не пугаются.

И спокойно сидят на распятых руках.

И напрасно клубится нездешними страхами

То ли ночь, то ли чёрный, безлюдный туман.

Что мне здесь охранять, если поле не пахано.

Не засеяно поле. Бурьян да бурьян.

Ах ты, поле безродное, поле колючее,

Где людская нога не ступала давно.

То и выросло здесь, что безмозглое чучело.

И о чём это, Господи, плачет оно?

* * *

Благодарю судьбу за крест в оконной раме.

Мне без него – никак. Здесь – гиблые места.

Кто для чего пришёл. Кто чем по жизни ранен.

А я вот – для креста. Оконного креста.

Пока не заживёт мой обожжённый профиль

На трудной чистоте тетрадного листа,

Я буду утверждать – не только на Голгофе

Стоять крестам.

Они – не только для Христа.

Крест – он повсюду крест. Его такое дело.

Хоть руки разведи – так вот тебе и крест.

Была бы лишь Душа, которая б болела

За всё, что ни на есть, за всех, кто ни на есть.

Я – каждый день в окне. Полвека я распята.

Давно уж заросли на мне следы гвоздей.

Но воздаяньем мне такая же расплата,

Какую получил воскресший иудей –

Всё так же страшен мир. Злы и жестоки братья.

Всё так же, как тогда глаза у них пусты.

Всё меньше у людей надежды на распятье.

И падают в цене оконные кресты.

* * *

Я опять потерялась в бессонной ночи.

Век не тот – он не любит дыханье свечи.

Говорит – у меня неуживчивый нрав.

Век не тот. В отношенье меня он не прав.

Век не тот. У него – ни суда, ни стыда.

Ну зачем он позвал меня нынче сюда.

Если здесь у него всё – не так, как хочу.

Век молчит, если я зажигаю свечу.

Я молчу. Мне ведь века не перекричать.

Буду жить. Буду старые книги читать.

Затаюсь. Для меня здесь чужие места.

Век – не тот. Да и я ему тоже – не та.

* * *

И в этот пасмурный весенний день

Мне стало странно вдруг, что я – живу.

И отцветает белая сирень.

И лепестки роняет на траву.

Я поняла, что не случайно тут.

Лежит на мне проклятая печать –

Вот все придут, посмотрят и уйдут.

А мне за всё придётся отвечать.

Не потому, что мне сам чёрт – не брат.

Что в адском пекле я не утону.

Но виноват – не тот, кто виноват.

А тот, кто кровно чувствует вину.

Я всю себя доверила словам.

Кому здесь – мир, а я здесь – на войне.

Здесь если бьют, то по моим щекам.

И если лгут, то непременно – мне.

И некуда укрыться от стыда.

И некому свою доверить боль.

Неужто я за тем пришла сюда,

Чтобы себя не чувствовать собой.

А быть пустою куклой для битья.

Стеною Плача, Храмом Всех Скорбей.

Подайте силы. Жить устала я

На злых пространствах лобных площадей.

Доколе ж мне. Доколе ж мне нести.

Доколе ж мне нести его одной

В своей горячей маленькой горсти

Пропитанный слезами шар земной?!

* * *

Ну для чего я, собственно, явилась?

И без меня земля бы обкрутилась.

Какая радость ей, корысть во мне?

Ручей во мхах и тот земле нужнее.

Тень от горы прохладою своею

В горячий полдень для земли ценней.

Зачем собой я землю занимала?

Уж лучше б здесь река волной играла.

Уж лучше б клён листвою шелестел.

Здесь без меня вольней бы стало ветру,

И лунному задумчивому свету,

Которому вошла я в передел.

Зачем ей эти тропы и дороги,

Какие в ней мои пробили ноги?

Они её, как путы оплели.

Здесь травы бы роскошные шумели,

Жужжали б пчёлы, соловьи бы пели,

Ромашки бы высокие цвели.

А я пришла. Порушила. Сгубила.

Переломала, Переворошила.

Так, без нужды, без цели. Как дитя.

Как мячиком землёю поиграла.

Всю искалечила. Всю истоптала.

И не от злобы, а почти шутя.

Как будто эти реки, эти травы –

Не плоть её, а только мне забава.

Не для неё – для прихоти моей.

Как гиблый мор прошла я по планете,

Разрыв покой её тысячелетий.

Так глупые, балованные дети

Своих до срока старят матерей.

* * *

А для любви чего искать причин.

Пришла она. И приказала – верить!

Мне тесно здесь, где царствует аршин.

Где всё и всех аршином общим мерят.

Где звёзды пересчитаны давно.

Где на вопрос торопятся с ответом.

Где днём светло. А по ночам темно.

Где за весной всегда приходит лето.

Где время заковали в кандалы.

И стало время тихим и послушным.

И где святыми сделали углы.

И мёртвыми – живые души.

Здесь каждый так к стезе своей привык,

Что в сторону не сделает ни шагу.

Здесь закричи – и вырвут твой язык.

Здесь только тронь – и поведут на плаху.

Здесь так привыкли к штампам и клише,

Что для любви им надобны причины.

И никому не хочется уже

Сменить размер привычного аршина.

* * *

Осталось два кривых столба

От мощной Трои.

Прости, пророчица-Судьба,

Своих героев.

Прости, что мы твоих колонн

Не отстояли.

Что в Книгу Книг своих имён

Не записали.

Позор тюрьмы или сумы –

Всё б нам уместней.

Прости, что надругались мы

Над Песнью Песней.

Нам на базар бы – торговать

Селёдкой ржавой.

А мы туда же – царевать.

А мы, поди ж ты – управлять

Твоей державой.

Теперь сидим вот по углам

Да куры строим.

Чего уж там.

Куда уж нам.

Прости нас, Троя.

* * *

И о чём ни скажу – хоть бы кто-то услышал.

И куда ни приду – сразу сделаюсь лишней.

И куда ни направлюсь – тропа оборвётся.

О, больное моё мировое сиротство.

Что мне делать с великой печалью своею,

Если я в этом мире угла не имею.

Если в толике счастья, тепла и привета

Отказала мне матушка наша планета.

Я устала по тёмным заулкам скитаться.

По чужим подворотням с сумой побираться.

Я устала стоять, задыхаясь собою,

С обожжённой, протянутой к небу Судьбою.

Я куда ни приду – закрываются двери.

Моя мысль – не в чести, моим песням не верят.

И доколе, доколе нести мне придётся

Неоструганный крест мирового сиротства.

г. Ярославль