Журнальный мир

Хутор Топилин степной, безлесный, разрезанный надвое асфальтовой дорогой Ростов — Большая Мартыновка. Одна половина добротных одноэтажных, местами двухэтажных, кирпичных домов тулится к петлючей, заиленной и попахивающей донным сероводородом речке Сал, другая — к заросшему кугой и камышом лиману. В реке и в лимане в достатке рыбы и раков. Они — главная добыча хуторян, в особенности мальчишек. Плотвы, краснопёрок, подлещиков (по-местному «ласкирей»), «душманов» — гибридов карася и сазана, полосатых окуньков — («чекамасов») и щурят можно надёргать на нехитрую поплавочную снасть на удилище из краснотала или молодой акации, что местами встречаются на серых от полыни и бурьяна берегах речки. Раков ловят руками в норах или собирают под вечер (перед закатом солнца) на тине. Рыбачат все — от мала до велика. Этим и стол разнообразят, и время с пользой тратят.

А вот охота в этих местах не популярна. Есть, конечно, любители пострелять, чаще всего — перелётную птицу. Но для этого нужно ехать за десятки километров — на камышовые плавни в междуречье Маныча и Подпольной. Ждать часами в скрадках и засадах, когда пожалует утиная или, если очень повезёт, гусиная стая. Занятие для особо терпеливых и одержимых. Встречаются ещё в здешних местах фазаны и куропатки. Но дикая птица давно перестала быть необходимым трофеем для пропитания. Домашних уток, индеек и гусей в каждом дворе — пруд пруди. Охота для местных казаков — хобби, чтобы не забыть кисловатый запах горелого пороха и не потерять «целкость», ну и тема для баек за «рюмкой чая».

Из хуторских охотников лишь один был для меня непререкаемым авторитетом — наш сосед по дому Борис Васильевич Болдин. Мы жили под одной крышей в двухквартирном учительском коттедже с общим двором, сараем и отхожим местом. Борис Васильевич — завуч средней школы. Широколицый, с большими блестящими залысинами на высоком лбу, с улыбчивыми морщинками возле глаз, сорокалетний здоровяк и холостяк. В хуторе говорили, что он с младшими братом и сестрой рано потерял родителей, сам остался за кормильца в семье и поэтому в своё время не женился, а дальше, как в известной пословице: «Сорок лет — жены нет, и не будет!»

Охота для него стала любимым занятием, основной страстью, важным звеном жизни. В отличие от многих других охотников, трепачей и выпивох, ездивших с ружьями не столько за добычей, сколько компании ради и потехи для, Борис Васильевич относился к охоте с душевным трепетом, серьёзно и основательно. Заряды всегда готовил сам, не полагаясь на магазинные патроны; имел полную охот-ничью амуницию, вплоть до резинового комбинезона под горло, несколько ружей, ножей, специальную библиотечку из книг о зверях и птицах.

Бывать у него, помогать набивать патроны, слушать охотничьи истории было для меня несказанным удовольствием, тем более что отцовского плеча я не знал до переезда к маме в хутор Топилин из станицы Кочетовской от её родителей. Как выяснилось, отец с новой семьёй жил в соседнем хуторе Золотарёвка на противоположном берегу реки Сал, километрах в шести от Топилина. Я иногда ходил туда по выходным, чтобы поиграть с быстро привязавшейся ко мне маленькой сродной сестрёнкой Светой и не чувствовать себя «безотцовщиной». Но походы мои не очень нравились маме, не запрещавшей, но и не поощрявшей встречи с отцом. Поэтому дефицит мужского общения я компенсировал по-соседски, у Бориса Васильевича, в его холостяцкой половине дома.

Привыкший лет с пяти-шести добывать речную разнорыбицу поплавочной «дёргалкой» и накидной корзиной без дна, я к переходному возрасту, как и большинство местных мальчишек, был уже добычливым рыбаком, вытаскивавшим на «закидушки» и бреднем не только сорную мелочь, но и приличных линей, толстолобиков, сазанов и даже двадцатикилограммового сома. А вот промышлять с ружьем не удавалось. В материнском доме, кроме кухонных ножей, оружия не водилось. В дедовском тоже. Однако интерес к оружию появился и укреплялся с каждым днём.

Борис Васильевич позволял мне разбирать и собирать его ружья, засыпать мерками порох и дробь в патроны, «запыживать» их, чистить оружие после охоты. Только стрелять по воронам не давал. Этому я в другом месте выучился, у старшего школьного товарища — Володи Козленко. По пустым консервным банкам и каркающим бестиям стал попадать довольно метко. И захотелось испытать себя на настоящей охоте. Однако осуществить задумку было непросто…

К Борису Васильевичу в компанию не напросишься — возраст не охотничий, только-только пушок начал пробиваться над верхней губой. Ружья с патронами тоже не достать…

Случай поохотиться представился совсем неожиданно. За лиманом, в километре от хутора, приплюснутой, едва «волнующейся» грядой тянется возвышенность, некогда, в стародавние времена, бывшая берегом пролива между Каспийским и Чёрным морями. Если за Доном вторая такая возвышенность называется Донецким кряжем, то «наша» — безымянная, в местном обиходе означена просто «горой». Хуторяне говорят: «Пошёл «на гору». Так вот на этой самой горе или возвышенности посажены с пятидесятых годов двадцатого века коллективные сады и виноградники. На цимлянских кучугурах их выращивали ещё со времён Хазарского каганата и баловали игристым вином местную аристократию, а у нас на донском, просолённом морскими водами, левобережье — сподобились только в хрущёвскую эпоху.

Виноградные плантации — длинными шеренгами выстроились в квадратные каре, наподобие римских легионов, между ними по бывшей целине прорыли каналы и посадили лесополосы. Сейчас эти «легионы» весьма потрёпаны лигачёвщиной и ельцинским разрушением коллективных хозяйств, а в пору моей юности процветали и плодоносили на зависть многим заклятым друзьям России. Их плодов хватало и местным винодельческим совхозам, чтобы жить безбедно, и любому желающему запастись солнечными ягодами единолично, после официальной уборки, как говорят хуторяне, «по оборышкам». Собирал и я оставшийся бесхозным урожай.

Иду как-то по междурядью, высматриваю дозревшие на осеннем солнышке грозди и вдруг метрах в ста от меня: «Бах!» — выстрел. Я аж присел от неожиданности. А тут опять: «Бах!» Как мне показалось, чуть ли не в мою сторону. Что за напасть?

— Вы чё делаете? — заорал я во всю глотку невидимым стрелкам (виноградные шпалеры густые, высотой в человеческий рост), трудно увидеть людей, если они не на одном ряду с тобой.

Выстрелы стихли. Я забрался на крепёжный столб и увидел двоих пареньков с ружьями — братьев Победновых. С одним из них, моим погодком Юрой, я дружил. Они меня тоже заметили, приветливо замахали руками — иди к нам.

Подхожу. Спрашиваю:

— Вы чё хулиганите?

— Мы не хулиганим, а охотимся, — отвечает Юра, протягивая руку для приветствия. — За зайцами, — и указывает под куст винограда метрах в двадцати.

Там на боку, вытянувши ноги, ещё подергивался большой серый заяц.

— Вот это да! — восхищаюсь добычей друга. — Как же ты его выследил?

— Да их здесь полно осенью. Им виноградники, что подлесок — еды навалом, прятаться удобно, убегать тоже. Идёшь тихонько с ружьём на изготовку и смотришь под кусты. Главное — не телись долго и не мажь…

— А можно мне попробовать?

— Давай. — Юра забирает старенькую одностволку у брата Саши и подаёт мне вместе с двумя патронами. — Переходи на противоположную сторону ряда, а я пойду по этой стороне. Если увидишь зайца ближе к себе, стреляй. Если он будет ближе ко мне, я стреляю. Понял?

— Угу, — киваю в ответ. Внутри всё загорается от азарта. Охотничьи трофеи я видел много раз. Борис Васильевич всегда делился добычей. Но вот так, на природе, никогда еще не доводилось.

Только что подстреленный товарищем заяц пробудил во мне дремавший древний инстинкт. Ни сукровица под носом длинноухого, ни его предсмертная агония не сдерживали желания. Хотелось так же вот удачливо отыскать своего зайца и, как Юра, долбануть без промаха, чтобы потом перед мамой и Борисом Васильевичем горделиво вытащить из виноградной корзины не янтарную гроздь, а серую пушистую тушку и сказать небрежно: «В винограднике ошивался».

Одну клеть мы прошли впустую. Вторую. Третью… Я уже начал успокаиваться от первоначальной нервной дрожи прихлынувшего возбуждения. Крадучись подходил к очередному ряду и осторожно осматривал междурядья и кусты у корней. Юра делал то же самое, и почти синхронно мы переходили дальше. Между нами было метров восемьдесят или сто.

На прокультивированных междурядьях местами лежали большие комья земли. И несколько раз я принимал их за зайца. Когда в очередной раз увидел под кустом достаточно большой, округлый, как серый степной булыжник, предмет, не сразу сообразил, что это моя заветная живая цель.

Заяц сидел неподвижно, спиной к нам, может быть, он дремал в тени густых лоз после сытного завтрака?

Я вскинул ружьё и, торопливо поймав серый комок на мушку, потянул спусковой крючок. Грохнул выстрел. Заяц подскочил и бросился наутёк.

«Неужели промазал?» — всколыхнулась невольная досада. И одновременно с этой мгновенно родившейся мыслью раздался тонкий пронзительный крик: «И… и… и…»

Я не сразу сообразил, от кого он исходит. Так это было похоже на человеческий вопль. Точнее на детский — отчаянный, беспомощный, обречённый…

Мы с Юрой побежали вперёд и через несколько виноградных шпалер увидели ползущего на передних лапах зайца. Задние были перебиты выстрелом и безжизненно волочились по земле, оставляя кровавые полоски. Заяц продолжал кричать. Не могу назвать это писком. Никак не вяжется с понятием «пищать». Это был именно крик перепуганной и страдающей живой твари.

— Да добей ты его! — не выдержал Юра. — Чего остолбенел, видишь, как мучается подранок?

Я торопливо перезарядил ружьё и вторым выстрелом в голову оборвал душераздирающий крик. Моя добыча затихла в десятке метров от меня.

Осуществилась давняя мечта — я добыл охотничий трофей. Собственноручно. Как настоящий мужчина, как уважаемый мною Борис Васильевич… Но куда же делся азарт? Почему нет радости победы и даже страшно сделать несколько шагов и поднять свою окровавленную добычу?

— Я не умею их ошкуривать, — растерянно объяснил свою нерешительность Юре и Саше. — Заберите и моего зайца себе.

Домой я принёс только половину корзины винограда, что успел собрать до охотничьей баталии.

— Чего так мало? — удивилась мама. — Люди по нескольку корзин привозят.

— Не повезло, — пробурчал я и поспешил уйти из дома в дощатый сарай, где среди дров и пустых ящиков я обычно дожидался возвращения с охоты Бориса Васильевича. В тёплое время года он ощипывал здесь пернатую дичь, рассказывая мне какие-нибудь интересные подробности. Я помогал ему и зачарованно слушал. На этот раз мне хотелось побыть одному и никому не говорить о чувствах, пережитых мною на первой в моей жизни охоте.