Журнальный мир

«Ну, надо же! — усмехнулась Лариса. — Ведь поклялась однажды не бывать больше здесь, а вот — снова пришла!»

Год назад она составила компанию подруге, которой нужно было «на минутку зайти к врачу». Но ждать ее пришлось гораздо больше. За полчаса ожидания в приемной врача Лариса испытала неприятные чувства, которые и оставили в ней противный осадок.

Все дело было в секретарше. Слишком уж грубо обошлась она с пациентом. Молодой мужчина о чем-то тихо ее просил, кажется, за кого-то просил, а она громко перебивала его: «Я ничего не хочу понимать! Слышите? Ни-че-го!»

Ему стало неловко перед присутствующими, он выразил недовольство и робко намекнул, что может и пожаловаться. Тогда секретарша вышла из регистратуры и, жестикулируя поднятыми руками, двинулась прямо на пациента, обвиняя его в клевете и угрожая судом. В одной руке она держала карандаш, в другой что-то еще, но было впечатление, что у нее сжаты кулаки, а золотая цепочка, свисавшая где-то на поясе, ассоциировалась с саблей. Мужчина, такой стройный, такой элегантный, молча пятился назад, глядя прямо ей в глаза. У двери повернулся и ушел. Вид у него был комичный, но никто не смеялся. Пациенты лишь выразительно переглядывались, как будто сами чего-то боялись.

Лариса, которой нечего было терять, пролепетала, что, мол, можно и повежливее, и получила в ответ: «Вас не спрашивают, мадам!» Воцарилась всеобщая неловкость, и хотелось скорее уйти.

Но вот она снова здесь: привела на прием пожилую родственницу мужа, которая не могла прийти сама. Оказалось, что именно здесь ее врач. Тут же у нее нашлись знакомые, и она включилась в беседу.

«Очередь на час, а то и больше», — прикинула Лариса. Она предвидела очередь и запаслась журналами, но, прежде чем их достать, взглянула на секретарш. Те же. Обе, как и год назад, имели строгий, суетливый вид. На ту, что тогда была с «саблей», она смотрела сейчас с любопытством. Темно-каштановые волосы причесаны модно; стройная, лет сорока или чуть побольше, в общем, ее, Ларисы, ровесница. На ней строгий брючный костюм, но светло-розовая блузка не к месту сильно декольтирована. Лицо… Оно было бы даже красивым, если бы не напряженность глаз и не слишком сжатые губы, что придавало ей нервный вид. Сидящие рядом с Ларисой сейчас как раз судачили об этой женщине: называли ее Софой, говорили, что она жена врача и сама по профессии врач. Лариса посмотрела на нее с еще большим любопытством и попыталась представить себе врача. Какие-то смутные образы стали рисоваться в воображении и тут же ускользали. Ничего не получилось, и Лариса достала журнал; но не успела его открыть, как за стеклянной перегородкой регистратуры появился сам врач. Он вышел что-то уточнить, склонился над столом, и Софа подняла к нему кроткое лицо.

Лариса отвела глаза, откинулась на спинку стула. Врач ей был знаком. На секунду она как будто потеряла сознание, а когда пришла в себя, его уже не было.

Лев! Откуда он здесь, в Америке?! Впрочем, что удивляться: где только нет сегодня русских! Вот и сама она здесь. Ее первой мыслью сейчас было скорее уйти, найти какой-то выход и уйти. Но при виде многочисленных посетителей она снова убедилась, что времени еще много и позволила себе расслабиться, подумать о прошлом. О той части прошлого, которая представлялась ей солнечным кругом. Он плыл, этот солнечный круг, качался на волнах Вселенной, и все, что в нем происходило, кем-то надежно охранялось, никуда не исчезало.

Ей захотелось вспомнить по порядку все то, что было шестнадцать лет тому назад.

Нарядный курортный поселок в Крыму. Вечер. Небольшая толпа около почты, у междугородного телефона-автомата. Она на скамейке ждала своей очереди. Он занял очередь за ней и стал прогуливаться взад и вперед, заложив руки за спину. На ходу здоровался со знакомыми женщинами, и они улыбались ему, отвечая на приветствия, и не старались быстро уходить.

Но вот толпа у автомата рассеялась, перед Ларисой остался один человек. Откуда-то с танцплощадки доносилась популярная песенка:

Листья желтые над городом кружатся,

Листья желтые нам под ноги ложатся.

И от осени ни спрятаться, ни скрыться.

Листья желтые, скажите, что вам снится?

А вечер был такой теплый и ласковый, и трудно было представить, что когда-нибудь придет осень, с дождями, с холодными ветрами. Он прохаживался и тоже напевал эту песенку. Потом без особого внимания обратился к ней (рядом никого больше не было) и сказал именно о том, что «…не верится сейчас в приход осени с мокрыми желтыми листьями».

Телефон освободился, но Лариса долго не могла с ним справиться: что-то не срабатывало. Ему надоело ждать, и он решил ей помочь. Оказалось, что он звонил в тот же город, в Ригу.

— О, землячка! — сказал он весело и с легким интересом взглянул на нее…

В следующие дни они встречались в разных местах, чаще на пляже, где каждый был в компании из своего пансионата. Он был очень общителен и популярен среди отдыхающих. Все знали, что он кандидат медицинских наук и недавно развелся с женой. И почему-то называли его курортным львом. Говорили: «Вот идет лев!» или: «А лев там тоже был?»

Далеко не красавец, среднего роста брюнет, в очках, очень интеллигентный с виду; всегда был не броско и как-то очень правильно, даже изысканно одет. Женщинам он нравился, и все не против были подружиться с ним. И он со всеми был любезен, но в его любезности сквозило что-то насмешливое, даже циничное. Именно сквозило, не явно проявлялось.

Однажды он подошел к Ларисе, когда она собиралась с пляжа уходить, и в шутку похвалил ее за это, слегка порассуждав о вреде солнечных лучей. Перед уходом она намочила в морской воде свои янтарные бусы.

— Зачем вы их мочите? — спросил он.

— Чтобы лучше блестели, — и она подняла их, подставив солнцу, и с удовольствием любовалась, как сверкал необработанный янтарь. Он подошел ближе и тоже посмотрел:

— И правда, красиво блестят. Как ваши волосы на солнце. Тоже — как янтарь.

Она, довольная, улыбнулась. И вдруг он спросил несмело, но, стараясь казаться естественным и не очень серьезным:

— Скажите… а вы могли бы… первой поцеловать мужчину?

Посмотрев на него с удивлением и не найдя, что сказать, она промолчала. И когда увидела, что он притих и сам смутился, то подумала: «Вот так лев! Совсем и не лев».

Они виделись потом каждый день, иногда по нескольку раз в день, но лишь издали приветствовали друг друга.

Как-то, выйдя из воды после купанья, она подошла к своим вещам. Ее компания разбрелась, растворилась в массе отдыхающих. Он увидел ее, подошел, о том, о сем поговорили. Потом она взяла одежду, полотенце и вошла в кабинку-раздевалку. Переоделась в свой черный с большими белыми цветами сарафан, приоткрыла дверцу и, сама не зная, что вдруг на нее нашло, поманила его рукой. Он ничего не понял, но приблизился нерешительно. Так же нерешительно и робко вошел в кабинку. Она прикрыла дверцу и неторопливо, нежно обняла его, но, когда он пылко прижал ее к себе, она осторожно высвободилась, и они вышли.

Пока она складывала свои вещи, он молча взял со скамейки ее янтарные бусы, пошел к морю и намочил их. Потом подержал немного на солнце, пока стекала вода, и по-прежнему молча протянул их ей, несмело заглянув ей в глаза. «Нет, конечно же, не лев, — опять подумала она, — скорее ягненок».

По дороге с пляжа, прежде чем разойтись в свои стороны, говорили о нейтральных вещах. Как будто ничего и не было.

На следующий день он пригласил ее на концерт известного артиста. Это был вечер сатиры и юмора, и зал гремел от смеха. Но она не очень вникала и не смеялась, потому что он больше смотрел на нее, чем на сцену, и это смущало ее.

Потом гуляли каждый вечер вместе. По набережной, по аллеям парка. Он рассказал ей о своей несчастливой женитьбе на красивой, эффектной женщине, у которой он был вторым мужем, и которая ушла от него к профессору университета, где она заочно училась. Рассказал о том, как тяжело переживал развод. Беззаботным и довольным жизнью он казался внешне, а внутренне был совсем поникшим.

— Мне казалось, что все уже кончено, но твоя нежность и женственность… — так через две недели после их знакомства, за день до своего отъезда, он вдруг первый раз сказал ей ты.

В тот последний вечер они сидели на скамейке высоко над морем. Вокруг чернели кипарисы, море шумело внизу, в темноте, а наверху сияли звезды. И им двоим было весело и уютно. Оба знали, что прощаются ненадолго, что все у них еще впереди.

— Упала звезда… — сказал он, прервав их тихий разговор. Она не заметила и спросила что-то о феномене падающих звезд, так, без особого интереса, просто неважно было о чем говорить, вернее, все казалось важным, потому что рядом был он.

Объяснял он долго, по-научному, и в конце добавил:

— Вот отсюда и выражение: «Свет далекой звезды…» — он задумался, помолчал и почему-то снова перешел потом на вы.

— А, кстати, вы читали «Свет далекой звезды» Чаковского?

Она не читала, но, когда он уехал, у нее еще оставалась неделя, она нашла этот роман в библиотеке, прочитала и потом долго думала о свете дальних звезд…

В городе, на вокзале, он встретил ее, хотя они не договаривались об этом. И встреча эта была удивительная: тут была скованность и отдаленность мало еще знакомых людей, и в то же время явная доверчивость и радость. С того дня они стали встречаться постоянно.

Когда наступила осень и желтые листья закружились над городом, они с улыбкой вспоминали осеннюю песенку, под которую познакомились летом. Стало холодно и уныло на улицах, но и без солнца, без моря, без пляжа им было радостно и тепло. Всю осень ходили в театры, на выставки, ездили на природу. Но в один из сумрачных осенних дней все изменилось.

Однажды, возвращаясь от него, она попала под дождь, вспомнила, что забыла у него зонтик и вернулась. Подойдя к его двери, она подняла руку к звонку, но, услышав голоса, остановилась. За дверью говорили громко, было слышно каждое слово.

— Ну не пара она тебе, сынок, не пара! Ну, смазливая мордашка… Мало таких? Конечно, она держится за тебя, еще бы! Квартира, машина, твое положение…

— Замолчи, мама! Ты ведь ее совсем не знаешь!

— Ну, кто она такая? Музыкальный работник в детском саду, подумаешь… «В лесу родилась елочка»…

— Ма-а-ма! Прошу тебя!

— Не сердись, Юра! Ты пойми: нужно быть посерьезней. А курортные знакомства… эти пляжные страсти… Кто ж это не знает?!

— Знаю, знаю: ищи жену не в хороводе, а в огороде. Вот завтра же пойду…

— Ты смеешься, а я не шучу, Юрочка. Есть столько хороших девушек! Вот Софочка… Из прекрасной семьи, хорошо воспитанная, тоже уже врач. Общие интересы — это так важно! И выглядит она ничуть не хуже этой. Или Рая, дочь Никитиных, — чудная, серьезная девушка… Они и устроены хорошо, тоже немаловажно в наше время.

— Мне не нужна Софочка, мама! И Рая тоже не нужна!

— Нет, это я так, к примеру… Ты не подумай… Я хочу только твоего счастья, сынок, больше мне ничего не надо. Я не перенесу твоей второй неудачи! Я этого не перенесу!

— Да не расстраивайся ты, мама! Ну, что ты… Еще ничего не произошло! Я еще ничего не решил…

Лариса медленно спустилась с лестницы, потом шла под дождем, не замечая его. В голове гремели слова: держится за тебя, квартира, машина, пляжные страсти, «я еще ничего не решил…».

«Я еще ничего не решил…» Лариса вспомнила горячий песок, соленый запах моря, свои простые бусы, пляжную раздевалку и почувствовала отвращение, отвращение до тошноты. Конечно, она слышала об этих романах. И где-то читала, что курортный роман — это сказка с несчастливым концом. Снова вспомнилась ей летне-осенняя песня. Только звучала она уже с насмешкой и как будто гналась за ней вместе с ветром:

Не прожить нам в мире этом

Без потерь, без потерь.

Не пройдет, казалось, лето,

Не пройдет, казалось, лето,

А теперь…

«Чушь какая-то… Ну, и ладно!» — сказала она себе, не чувствуя при этом никакой решимости, а лишь физическую слабость и непривычную пустоту в душе.

Ее внезапная обида и неуверенность перешли в пассивность и вялость. И эти ее пассивность и вялость сделали их встречи более редкими и уже не такими значительными. А в один субботний вечер она взяла и позвонила в соседний городок бывшему однокласснику, который был давно в нее влюблен. Потом вышла за него замуж и уехала из Риги к нему. Получилась спокойная, благополучная жизнь с хорошим человеком.

Прошло два года. Лариса уже с семьей снова жила в Риге. Однажды в театре во время антракта она увидела Юрия. Он прохаживался в фойе один, с независимым видом, заложив руки за спину. Почти так же, как в тот южный вечер он прогуливался у телефона-автомата. И живо вспомнила она день их знакомства и непонятный, не оправданный ничем разрыв. Лариса не хотела, чтобы он видел ее, и быстро увела мужа. Потом из ложи она видела его в партере. Да, он был один. И уже рассеянно смотрела она на сцену, вспоминая несуразную свою любовь. И горькие сожаления охватили ее. Зачем подслушала она тот разговор? Зачем поверила словам старухи и не поверила в себя? Зачем?

Та встреча выбила ее из колеи. Настоящая буря разыгралась в ее душе, и долго еще все ходило кругом. Были даже мысли что-то сделать, предпринять, и как-то раз, погруженная в такие вот мысли, она долго-долго шла домой и вдруг обнаружила, что идет вовсе не домой, а приближается к его улице. Она тотчас повернула назад, с опаской поглядывая по сторонам: только бы его не встретить! Как это было бы унизительно! Что он подумает? И что она может ему сказать? Ведь у него определенно кто-то теперь есть, и он давно уже забыл ее, Ларису!

Она казалась себе жалкой неудачницей и позднее со стыдом вспоминала о том своем «походе». Но со временем все затуманилось, отдалилось и не мешало ей жить…

Стряхнув с себя воспоминания, Лариса сказала своей подопечной, что ей нужно срочно позвонить, и спустилась в вестибюль, к телефону. Найти себе замену оказалось несложным: племянница мужа сказала, что приедет через двадцать минут.

Когда Лариса вышла во двор здания и шла к своей машине, когда села в нее и не торопилась уезжать, она видела перед собой то новый облик Юрия, то его старый облик. Тогда, в Крыму, ему было тридцать лет, но в его темных, густых волосах уже поблескивала седина. Однажды он смущенно заговорил об этом, и Лариса полушутя сказала, что легкая седина очень даже идет к его живому, интеллигентному лицу. Он посмотрел на нее внимательно, с доброй улыбкой, и так же полушутя и с деланной грустью сказал:

— А в сорок лет я буду уже совсем седым.

И вот она увидела его сорокашестилетнего. Сильно поседевшие, но еще густые волосы, заметно пополневшая фигура, серьезный, незнакомый взгляд, погруженный в какие-то бумаги… Изменился, конечно, но чужим он ей не показался, и был по-прежнему привлекательным для нее. Ей понравилась его спокойная уверенность и неприступный, строгий вид. «Вот теперь ты стал похож на льва!» — мысленно говорила ему Лариса и с грустной полуулыбкой все смотрела и смотрела в то беззаботное, красное лето…

А секретарша, та женщина с «саблей», потеряла свою злую силу, и теперь Лариса видела лишь ее кроткие глаза, смотрящие на мужа снизу вверх. Софочка… Лариса вспомнила ее прошлогоднюю агрессивность и сегодняшнюю кротость-покорность, и это ее низкое декольте, и какая-то злая радость появилась в ее душе. Однако потребность в ней быстро исчезла, уступив место покою и облегчению… Но и это настроение было нестойким. Набегали новые мысли, разные догадки закружились в ее голове. И были они совсем не веселыми, а очень даже грустными и обидными…

Рядом с ней остановилась другая машина. Из нее вышел пожилой мужчина, и он помог выйти девушке на костылях. Лариса внимательно, почти с жадностью стала вглядываться в их лица, в одежду. Вот сейчас они вой-дут в ту же приемную, сядут и будут ждать своей очереди. К нему на прием. Они увидят его, услышат его голос. И будут говорить о своих делах, о себе. Потом выйдут и забудут о нем. И опять будут говорить только о себе… Все нормально. А как еще может быть?..

Лариса шевельнулась и внезапно обратила внимание на дрожащие ветви облетевших деревьев, на разлитый повсюду свет холодного осеннего солнца. В проеме ограды видна улица. Ежась от ветра, прошел человек. Солнце и ветер с пылью… Ее самая нелюбимая погода…

Лариса завела машину.

…Чем дальше она отъезжала, чем дальше и непостижимее становился сегодняшний эпизод, тем ближе и ярче был солнечный круг. Там голубой какой-то воздух, пронзительно-свежий запах морской воды, ласковый, теплый песок, прозрачный блеск янтарных бус; рассуждения его о падающих звездах и его же слова: «…но их свет остается».