Журнальный мир

* * *
Как забытые детские ласки,
С островов тридесятой Земли
Выплывали из маминой сказки
Золотых куполов корабли.

Всё б я отдал за это мгновенье –
То мираж или сердца обман?..
Доносилось церковное пенье,
Расстилаясь в траве, как туман.

Мне казалось, что кружатся в поле
Голоса, превращаясь в цветы.
Был один мне знакомый до боли…
Боже правый, да это же ты!

И я рухнул в траву, как убитый.
Не обманет изменчивый слух…
Это ты укрепляла молитвой
Мой безверьем ослабленный дух!

С той поры пред Взирающим Спасом
Я, упав на колени, молчу:
Небо светится иконостасом,
Я твой голос держу, как свечу!

НЕ ЗАБЫВАЙ МЕНЯ
Лампадным светом даль налита,
И голос из небытия
Звучит мне тихо, как молитва:
– Не забывай меня…

Я очарован и растерян.
Я жил, судьбу свою браня.
Моим потерям счёт потерян.
Не окликай меня.

Твою любовь успел отпеть я,
Тебя другими заслоня.
Я без тебя прожил столетья.
Не окликай меня.

Лампадным светом даль налита,
И голос из небытия
Звучит мне тихо, как молитва:  
– Не забывай меня.

СЕДЬМОЙ
Плот растворялся в тумане
желтком в молоке –
шесть мужиков
уходили по белой реке.
С картой сверяя,
намеченный ночью маршрут,
их командор Михаил
был серьёзен и крут.
Шесть мужиков,
свой у каждого норов и курс.
Как их смирял командор,
описать не берусь.
Старший Ильдус,
не внимая гудящей осе,
сладко дремал,
улыбаясь кому-то во сне.
Младший Ильдус
так проворно работал веслом,
словно себя – не весло проверял на излом.
А Николай,
облетевший страну до Курил,
сеть разбирая,
меня за безделье корил.
И, через камеру
мир созерцая окрест,
с борта фиксировал Слава
то камень,
то крест.
Ели седые
стояли у скал на краю.
Солнце всходило,
и мы оказались в раю,
Словно вела нас
незримая чья-то рука…
Лёгкие тучи
по дну волочила река.
Жук-водомер,
чуть касаясь стеклянной воды,
лихо скользил,
оставляя, как лыжник, следы.
Сизый голавль,
что стоял под холодным листом,
не утруждаясь,
лениво ударил хвостом.
На камышинке качалась,
дрожа, стрекоза.
Цапли на елях,
как свечи, слепили глаза.
Пах зверобой,
дозревая в горячих стогах.
Даже коровы
носили цветы на рогах.
Уж
в золотистой короне
проплыл над хвощом.
Слава кричал:
– Я такого не видел ещё!
– Что это дар
или неба извечный искус?
– Это же счастье! –
ответил, проснувшись, Ильдус, –
Это всё то,
без чего жить на свете нельзя!
– Родина это, –
невольно вдруг выдохнул я.
(Милая Родина, был ли тебе я знаком?)
Младший Ильдус загрустил
и полез за платком.
Как перископ
над водой возвышался топляк.
С берега
кепкой махал нам
парнишка-сопляк,
лошадь купая…
– То чудо, ребята, не сплав! –
Спешно копаясь в мешке,
бормотал Вячеслав.
Коля заметил:
– Стареем, видать, мужики… –
И, отвернувшись,
смахнул паута со щеки.
Слёзы мужские…
Кто нам их поставит в вину?!
Лишь командор промолчал,
но на небо взглянул.
Долго идём мы
то полной водою, то вброд.
Близится устье,
и спросит нас строгий Господь
прежде,
чем мы затеряемся в звёздной золе:
– Что вы свершили?
Что знали на грешной земле?
Что мы ответим,
не ведая жизни оков,
Шесть непутёвых,
уже неземных мужиков?
– Что мы вершили?
Ходили по белой реке!
Вот, как медали,
мозоли горят на руке.
Курс не меняли,
садясь не однажды на мель.
Мы не искали
воспетых, заморских земель.
Кланяясь каждой пещере и каждой лозе,
мы уходили в туман
и теряли друзей…
Но
всякий раз,
просветляя кромешную жуть,
нас выносила река
на спасительный путь!..

И улыбнётся Господь
нам, мальчишкам седым:
– Разве не я
был у вас в экипаже седьмым?!

АННА
Как фрегаты, что сели на мель,
Башни спят в заревом окоёме.
Вид из дома Пашкова на Кремль –
Вся Россия в оконном проёме!

Окровавленные тополя…
Но Художник, забыв об эпохе,
Заострённою башней Кремля
Чертит Анны загадочный профиль!

Ах, Художник, ты вновь нездоров.
Столько горя вокруг, столько лиха,
А тебя вековая Любовь
Обожгла, как мгновенная прихоть!

Ты уже не рисуешь коня,
Ты про саблю забыл и про бурку,
И, горячую деву обняв,
Безрассудно танцуешь мазурку.

Есть Любовь! В остальном – маета!
Но и сам я такой же пройдоха –
Наплевать, что мазурка не та
И не та за портьерой эпоха.

У Любви срока давности нет.
Профиль Анны в оконном проёме
Излучает таинственный свет
На несветском Пашковском приёме.

Весь в огнях Александровский сад.
Звёзды тихо бредут небесами.
Счастлив я, как столетье назад…
Жаль, что всё это будет не с нами.

* * *
Проснулся с именем твоим,
Твоей наполненный Любовью.
Ни от кого мы не таим
Вселенской радости с тобою!

Пусть рядом кружит вороньё,
Но что нам ор и пересуды?
Твоей любовью до краёв
Наполнены мои сосуды.

И солнце нежно, как «люблю»,
Лучом ласкает лица наши…
Не расплещу, не пригублю
Той роковой священной чаши.

Её, как парус над ладьёй,
Я подниму над синей далью,
И пред Великим Судиёй
В последний час у ног поставлю.

* * *
                                            А…
На тебя смотрю не без опаски:
Слишком ты изящна и тонка.
Написать тебя – убоги краски
И бессильна чуткая строка!

Прямо с неба в пламя спелых вишен
Опустился с кистью Серафим.
Но и он твой образ не напишет –
Он для Ангела неуловим!

Кисть груба, будь даже колонковой,
И тупеет острый карандаш!
А Пегас, во мне смиряя раж,
Рвёт в досаде рукопись подковой!

Только всё несправедливо это:
В кулаке не держится вода…
Может быть, что твоего портрета
Не увидят люди никогда.

Жилка бьётся на моём виске
Сто веков… – да я не знаю сколько! –
Я твой образ солнечным осколком
Вывожу на золотом песке!

Боже! Награди меня за смелость!
Ты же Сам осколок этот дал.
И я вижу: ты запечатлелась
Вся такой, какою Он создал!

Так не тает в голубой долине
Даже знойным летом чистый снег –
Это Время прекратило бег,
Чуда не видавшее доныне!

Я постигнул тайну этих линий…
Трепет рук, как шеи лебедей.
И дыханье чуть открытых лилий –
Белых в крапах солнышка грудей.

А под утро дунет ветер с моря,
И мой труд без всякого Суда,
Не оставив зыбкого следа,
Поворчав, волна, как прачка, смоет.

Но слюдинки глаз твоих в песке
Не растают. Я не знаю только:
Может, сто веков, а может, столько,
Сколько бьётся жилка на виске…

ИНОЕ ВРЕМЯ
Дождь лил неделю… И пока
Твердили нам, что час не ровен,
Нас над собой несла река
Меж пней разлапистых и брёвен.

Ни скал отвесных, ни берёз –
Дождь застилал глаза, как манна.
Вдруг проявился синий плёс
На белом пологе тумана.

В одно мгновенье ветер стих.
И тучи рваные, как штапель,
Открыли гнёзда нам, а в них
Живые перископы цапель.
Они гнездились на сосне
В ветвях надёжных, как траншеи.
И грациозно, как во сне,
Слетали, втягивая шеи.

Прижало к берегу наш плот.
Друзья работали, как лоси…
А я отслеживал полёт
Птиц, приводнившихся на плёсе.

Надев заплечный туесок,
Ступая в воду, словно в кратер,
И, притаясь в тени осок,
Удачи ждал на перекате.

И, повидавший полземли,
У птиц я постигал науки
Там, где плескались голавли
И воду вспенивали щуки.

Я оказался в их плену.
Прости, Господь, мою беспечность.
Ведь я надежд моих блесну
В туман забрасывал, как в вечность.

И я не знаю, сколько дней
Стояли мы на этом мысе.
Быть может, друг, тебе видней?
Смешалось всё: и дни, и мысли.

Но в этом не моя вина.
Мне и полжизни не потеря.
Зато я знаю, что есть Время,
Ещё не ведомое нам.

И в час последнего Суда
Не попрошу целебных капель…
Лети, душа моя, туда
На крыльях юрюзанских цапель.

г. Москва