Мама и немножко грустно

Мама и немножко грустно

Два облака

В небе красное облако плыло,
Словно облако раненым было,
А немного к юго-востоку
Плыло серое неподалёку.

Я глядел на них с интересом:
Может быть, это Пушкин с Дантесом?
Или ангелы, чьи оперенья
Их скрывают от нашего зренья?

Инь и Янь? Запредельные дали?
Облака надо мной проплывали,
Недоступные знаньям и верам,
Два таинственных – красное с серым.

 

Изгнание из леса

Какой он – лес?
……….Мне кажется всё чаще,
Что леший посмеялся надо мной,
Что синие готические чащи,
Ошеломив прозрачной высотой,
Укрыли то, что во сто раз важнее:
Лесных тревог усталые глаза,
Больших и малых жизней лотерею,
Лесную память…
……….Брошенный в леса,
Сумел увидеть я ничтожно мало,
Не вдумываясь в то, что не моё, –
И потому с дорог моих сбегало
Лохматое и умное зверьё,
И потому древесные печали
Казались мне лишь голосами птиц,
А все лесные голоса смолкали,
Чтоб из своих загадочных страниц
Стереть меня – того, кто в ослепленье
У тайн глухих, заветных на краю
Не постигал высокого уменья
Чужую душу принимать в свою.

Какой он – лес?…

 

Дом скорби

В этом доме, скорбно-развесёлом,
Где не гасят в холле фонари,
Старожилы есть и новосёлы,
Заводилы, трусы, главари.

Духом где-то в мутном зазеркалье,
Телом здесь – в присмотре и тепле…
Есть, что слова сроду не сказали,
Шага не ступили по земле.

Видно, гены были мягче воска
И не тем сплелись они концом.
Потому, как на картинах Босха,
Здесь хохочут с плачущим лицом.

Спят, жуют, дерутся, ковыляют,
Тянут жизнь, похожую на бред,
Об умерших редко вспоминают.
Нет – и нет, и хорошо, что нет.

Этим душам от рожденья вышел
Вечный, неизбывный полумрак.
Я спрошу Того, кто всех превыше:
– Ты за что же, Господи, их так?

Я решусь сказать жестоким слогом:
– Будет, будет Суд в конце концов,
И взойдёт, ущербное, над Богом
Дауна широкое лицо.

 

Мама и немножко грустно

Осыпаются года и ржавеют даты.
Времена, как поезда, мчатся всё быcтрей.
И всё крепче спят в земле мёртвые солдаты,
И всё реже мы зовём мёртвых матерей.

В те же игры с нами жизнь – в салки или в прятки –
Всё играет, не спросясь, а хотим ли мы?
И, хрипя, спешим-бежим на шестом десятке
От болезней, oт потерь или от сумы.

Ну, а если пpизовёт к творчеству эпоха,
Мы, пожалуй, подновим старенький стишок:
«Сыновья растут – к войне. Это очень плохо!
К внукам – дочери растут. Это хорошо!»

Осыпаются года и ржавеют даты.
Дни ложатся, как снега, на земную грудь –
То ли память и душа чистят место свято,
То ли мама там, вдали, хочет отдохнуть.

 

О душе

Вот и птицы уже замолчали,
И деревья теряют наряд,
И дома расступились в печали,
И над городом тучи висят.
Но легко и тревожно пока мне,
Будто падает лист на траву.
По мгновенью, по звуку, по капле
Этой осенью тихо живу.

А прислушаться – странное чую:
Вроде, тот я, а вроде, не тот.
Может, вовсе не я… И впустую
Убывает в молчании год.
Что ж такое могло приключиться?
Почему всё померкло в окне?
Ни с ума ни сойти, ни влюбиться,
И ни строчки не пишется мне.

Всё. Не флейта уже, не свеча я.
Как же ты обеднела, душа,
Если, кроме монетки молчанья,
Не досталось тебе ни гроша!
Лучше уж подзаборное лихо
И бессонница в стылой ночи.
Но душа мне ответила тихо:
– Дай в себе разобраться. Молчи…

 

О собаке

А что остаётся собаке,
Попавшей в старушечий дом,
Где тапки, ключи и бумаги
Хозяйка находит с трудом?

Где время почти недвижимо,
Где всё о былом разговор,
Где птицы проносятся мимо
Затянутых наглухо штор?

А то занедужит хозяйка
По зябкой осенней поре:
– Поди, милый, сам погуляй-ка,
Да шибко не лай во дворе.

Вмурованный в тесное царство,
Вдыхает терьер или шпиц
Пронзительный запах лекарства,
Что загодя набрано в шприц.

Врач брови печально насупит,
Но даже и гавкнуть нельзя,
Когда вдруг на лапу наступит,
Хозяйку с собой увозя.

А после свеча в полумраке
И стёкла завесят в дому…
И что остаётся собаке,
Не нужной теперь никому?

 

О лошади

Приз по выездке! Красиво!
…Трости!
……….…Шляпки!
………………..…Ржанье!
……………………..…Ах!
У неё ж, короткогривой,
Только шоры на глазах:
Чтоб ходила, как учили,
Чтоб не вздумала своё,
Чтоб соблазны не сгубили
Шага ровного её,
Чтоб не подняли просторы
В злой грохочущий карьер!
Чисто ходит лошадь в шорах,
Диким братьям не в пример.
Пусть в глазах печаль и страх –
Кто ж увидит это?

Шоры, шоры на глазах.
Ни кусочка света.

 

Окно

А вечер был – как долгий крик.
Чёрт знает, как был вечер долог!
Названья надоевших книг
Торчали с надоевших полок.

Полы скрипели иногда,
У лампочки желтело око,
И глухо кашляла вода
В простывшем цинке водостока.

Там, на дворе, болтался март,
А, может, и ноябрь. Впрочем,
Был ход времён, как норов карт,
И неожидан, и неточен.

И было бы совсем темно,
Но, странно на маяк похоже,
Горело дальнее окно –
Но и моё горело тоже!

И кто-то у тоски на дне
Глядел сквозь темень и ненастье
На дальний свет в моём окне
И думал про чужое счастье.

 

Переезд

Мужа схоронившая жена
Очень скоро вышла за другого.
По ночам от мёртвого она
Прячется за этого, живого.

А живой везёт её теперь
В дивный край, в прекрасные Карпаты!
Вставились в облупленную дверь
Чемоданов чёрные квадраты.

Вроде, не сегодня решено.
Сели на дорожку по поверью.
Вот и всё… Теперь закрыть окно
И оставить прошлое за дверью.

Прошлое в Карпаты не берут,
Прошлое завалят, как сугробом,
Чтоб забыть царапину вот тут,
На двери оставленную гробом!

Чтоб забыть, как эта дверь скрипит,
Как в окне кривятся два платана!
Ну иди же! – а oна стоит
И поднять не может чемодана.

 

Наши «не…»

Кладбище раскинулось где-то
С оградой за дальний предел,
И там истлевают скелеты
Всех нами не сделанных дел.

А дальше размером великий
Овраг между скалами есть.
В нём грудами свалены книги,
Что мы не успели прочесть.

Потом, где неясен, и зыбок,
И тих горизонт голубой,
Порхают стрекозы улыбок,
Упущенных нами с тобой.

А вот глухомань и чащоба,
И бродит по палым стволам
– уж тут постарались мы оба! –
Любовь, так не нужная нам.

 

Луна

Ущербный лик появится во мраке –
Недопечённый, бледный и рябой.
Он, будто дьявол в образе собаки,
Из ничего возникнет надо мной
Видением с неровными краями,
Искусанными за мильоны лет
Сраженьями, молитвами, грехами,
– но свет его! – ах, боже, что за свет…

Внимать и думать суждено пока мне,
Я к тайне приникаю не дыша:
Откуда у изглоданного камня
Взялась заворожённая душа?
Душа – как первый снег, как недотрога,
Как девушка, пришедшая во тьму, –
Такая, что захочется быть богом
И рядом засветиться самому!

 

Пришествие

Она так плавно, не спеша,
Коляску катит по рассвету,
Как будто бы её душа
Перебралась в коляску эту,
Как будто смену дня и тьмы,
Прохладу вод и неба краски
– всё, что зовём Вселенной мы, –
Бог сделал для её коляски.

Ещё и года нет – жена,
Ещё и месяца нет – мама.
В её любовь погружена
Обитель маленького Храма,
Что на колёсиках, – они
Пoют-oтскрипывают мерно
Пришествия святые дни…
Да так оно и есть, наверно!

 

Поезда

Им овладело беспокойство…
А.Пушкин

И я опять пишу про поезда.
Я ворошу сюжет непостоянства,
И чудится мне дальняя звезда
И сонная томительность пространства.

Железные коробки застучат,
Вливаясь в ритм дорожного канона,
И я уеду сквозь туман и чад
Oт станции, от дома, от перрона,
Оттуда, где обрыдло ремесло,
Где жизнь, не распустившись, перезрела,
Где в мелочах везло и не везло
И где и то, и это надоело!

Уеду – и в сумятице речей,
В чечётке дней, разъездов, станций, чисел
Я вдруг пойму, что я уже ничей,
И обрету какой-то новый смысл
В стремлении к той точке, где не ждут,
Где мне не уготовано причала,
Где вишни ещё только зацветут
И можно будет жизнь начать сначала!