Журнальный мир

Надежда одна – на нас…

В морозно-хрустящей Риге, по площади Первой Ёлки¹,

Шёл Роланд², небесный рыцарь, однажды Крещенской ночью.

А на пьедестал почётный он, вместо себя, ворону

пока водрузил и очень просил, чтоб не улетала.

У сумрачного строенья с названьем «Музей оккупации»

проснулся знакомый сторож. Сперва заперев ворота,

с дворнягой договорился, чтоб стала безумно лаять

и даже таскать за полы того, кто посмеет только

приблизиться на мгновение к хранителю тайн – музею,

пока старый добрый сторож пойдёт обсудить с друзьями

жизнь, посланную в наследство и Роланду, и латышским

стрелкам, что втроём застыли в гранитных шинелях долгих³.

А каменные исполины, со сторожем, в час урочный,

зелёные сдвинув кружки с пузырчатым пенным пивом,

сказали всего две фразы:

– Мы сделаем всё, что сможем, чтоб не было плохо в Риге

ни сирым бомжам голодным, ни выброшенным собакам,

котам, человечьим детям… И чтобы, как на Майдане,

не зверствовали бы люди, свершится пусть это чудо

сегодня, Крещенской ночью! Сейчас разожжём кострища

у Дома Черноголовых, у Ратуши, у музея…

Надеяться на кого нам?

Надежда одна – на нас…

Мы – потерянные дети

Мы – потерянные дети

матерей святой Руси.

С ветром бродим по планете.

Сердце, сердце не гаси!

Мы добры и одержимы,

окунаем взгляд в родник,

но куда бы ни пошли мы,

камень, лёд, скала – тупик.

Взгляд полощется в рассвете,

в чистоте былых времён.

Мы стареющие дети

неповерженных икон.

Снег скрипит… За новой эрой

к звёздам льнёт луны белок.

У берёзы индевелой

ветром воет белый волк.

Здесь белый русский храм

Здесь белый русский храм

В снегах до чёрных окон

Любовью бережёт

Лишь Божье Отчье Око…

Да синие снега

Укрылись в берега

До самого прозрачного истока.

Но нет живых людей,

Чтоб жертвы приносили,

Чтоб с исповедью шли

И милости просили,

И чтоб вступились вновь

За Веру и Любовь

Небесные защитники России.

Конь со звездой во лбу

В морозно-синей раме

Оконце продышал

Горячими ноздрями

С той стороны зари,

Где небо всё горит

Рассветно-незакатными лучами.

В лучах летящий дуб

Под инистой короной

Вбирает тишину

Душой своей зелёной,

Чтоб неба закрома

Не застила зима,

Чтоб снова засветиться

нежной кроной.

Айседора

Вдруг на сцене продолжалась

Шёлком пурпурных шарфов;

И поэту улыбалась –

Жестом рук, без лишних слов.

В исступлении шептала:

«Золотая голова!»

Ничего ещё не знала,

Но во всём была права.

Воплощала слепки вазы

В оживлённый ропот роз.

Плавно, медленно… – и сразу! –

В крылья хрупкие стрекоз.

Русских деток из детдома

Научила танцевать:

«В небо прыгай, лягушонок! –

Станешь бабочкой порхать!»

Между ветром, плотью, духом

Танца трепетной листвы

Плавность веток нежным слухом

Чутко чувствовали вы!

«Еду к славе! Ах, прощайте!

Звёзд уже не меркнет свет!

Айседору вспоминайте

В босоножках детских лет!»

Чайкой розовой взлетала,

Жглись жемчужины воды…

И у моря оставляла

Босоногие следы…

Отливается осени медь…

Отливается осени медь…

Колокольным набатам звенеть.

И не хочется солнце схватить

За паучью нежгучую нить.

Я войду в эту осень, как тать,

Буду дни у тебя воровать,

Иль, назойливой гостье под стать,

Откровеньем тебя донимать.

Ты потерпишь? Придётся стерпеть.

Я-то знаю, недолго мне петь.

Зазвенит серебро, а не медь,

И наступит пора онеметь.

Я любила тебя на Земле.

Не кипеть мне за это в смоле!

Оживут ручейки по весне,

И меня ты увидишь во сне…

Где плыву от земных я людей

В мир серебряных птиц – ле-бе-дей…