На деревню

На деревню

Рассказ

Анне Тимофеевне за успешную работу дали выходной. Один день — и даже это была большая удача. Стояла ранняя весна 1942 года. Где-то рядом гремела война, немцы бомбили Ярославль, все мужское население было на фронте. В деревне остались одни женщины, а также дети и старики — великие труженики тыла.

Мужа у Анны Тимофеевны не было, он погиб еще в финскую кампанию, и ей в одиночку приходилось тянуть двоих детей — тринадцатилетнюю Файку и десятилетнего Кольку. На свое хозяйство времени совсем не оставалось: она трудилась мотальщицей по двенадцать часов на льнокомбинате, производившем столь необходимые для Красной Армии ткани.

Наступало голодное время. По весне люди только и думали о том, как прожить до лета, что сохранить на посадку, на семена, а что съесть. Продукты были на исходе. Доедали все, что можно было доесть, краюшки хлеба по разнарядке хватало только на то, чтобы не умереть с голоду. И вот Анна Тимофеевна узнала от подруги, что в районе Борисоглеба есть деревни — Сосновцы, Марево и Васильково, — где у людей имеются излишки съестного, и у них кое-что можно выменять на носильные вещи. Анна Тимофеевна решила попытать счастья.

Ехать нужно было утренним поездом до станции Семибратово, потом долго идти пешком, потом столько же обратно, и вечерним поездом вернуться домой. Поезд отправлялся со станции Гаврилов-Ям в три часа тридцать минут утра, а обратно возвращался в полночь. В промежутке между рейсами у Анны Тимофеевны был целый день, за который можно обойти три деревни, что-то поменять и к десяти вечера вернуться на станцию к отходу поезда. Правда, в то время, когда немецкие самолеты бомбили на Северной железной дороге, поезда не всегда придерживались расписания. Она рисковала опоздать на следующий день на работу, но что делать! Картошки и муки почти не осталось, а детей кормить надо.

Анна Тимофеевна решила взять с собой в помощники сына Кольку. Дочь была занята на производстве и не могла отпроситься. Колька охотно согласился. Мать поведала ему о своих планах и стала собирать вещи, укладывать их в большой узел. Колька наблюдал, как в материном узле исчезают знакомые ему скатерть, свитер, его одежда, из которой он вырос. Мать достала из шифоньера отцовские пиджак, брюки и хромовые сапоги, подержала в руках, словно раздумывая, а затем быстро отправила в узел.

Мам, — спросил Колька, — а вдруг папка вернется?

Да ну что ты такое говоришь, нам же похоронку прислали…

Ну, а вдруг ошиблись? Такое тоже бывает. Вернется, а носить ему и нечего.

Ну, ежели вернется, то поймет.

Погода в эти дни стояла ясная. Днем солнце, вопреки бушующей войне, растапливало грязный снег, грело совсем по-весеннему, но к вечеру подмораживало, и лужи снова покрывались коростой льда. Вещей было не так уж много, но узел получился большой и увесистый. Они взяли санки, чтобы не нести поклажу на спине.

На станции народу оказалось немало. Они встретили знакомых, которые тоже собрались за продуктами, только в другую деревню. Все ждали поезда. Наконец гаврилов-ямский поезд, почему-то прозванный в народе матаней, медленно выполз из темноты. Скрипнули тормоза, и он остановился. Впереди к составу было прицеплено несколько товарных вагонов, а в конце — два пассажирских. Люди бросились к вагонам.

Они сели в первый вагон, который выглядел как-то поновее и получше (второй казался совсем уж убитым). Это был общий вагон с коричневыми сиденьями и полками. Люди занимали места поудобнее, кто ближе к окну, кто — к проходу. Вдоль вагона ходила кондукторша, помахивая фонарем. Паровоз тихонько свистнул и, словно крадучись, потащил состав в темноту мартовской ночи.

Колька устроился у окна. В вагоне было темно и тепло, колеса постукивали на стыках рельс. Напротив них сидел высокий бородатый старик в темном пальто. Крючковатыми пальцами он держал между ног посох, который служил ему опорой. Время от времени старик закрывал глаза, склонял голову, и она упиралась в посох. Рядом сидели тетка в платке и девка чуть постарше Кольки. Девка дремала, прислонившись головой к плечу матери и покачиваясь в такт движению поезда.

Колька сначала рассматривал старика, он ему показался забавным, но скоро погрузился в сон. Во сне он ел хлеб с маслом и яйцом. Стояло теплое лето, светило солнце среди ясного неба, а вокруг раскинулся светлый луг с высокой зеленой травой, покрытой росой. Он шел по лугу босиком, и роса его не холодила…

Наверное, не один он погрузился в сладкий сон, который, хоть и был короток, принес не только ощущение чего-то светлого, но и чувство голода. Но вот кондукторша еще раз пошла по вагону с фонарем, выкликая:

Семибратово! Семибратово! Просыпаемся!

Словно не было часа дороги. Справа по ходу поезда выплыли железнодорожные пути магистрали, по которым загрохотали вагоны другого, темного товарняка, чья скорость была намного выше.

Матаня медленно проползла между складских помещений, прежде чем, дрогнув, остановиться у здания станции Семибратово. Люди с узлами и мешками потянулись к выходу. Вышли и Анна Тимофеевна с Колькой, спустились по крутым ступенькам, осмотрелись. Все люди осматривались, словно выбирая дальнейший путь. Было темно: на станции соблюдалась светомаскировка.

Мать посоветовалась с какой-то женщиной, та показала ей дорогу, и они двинулись в путь. Только-только начинало светать, а ведь сильнее всего вымораживает на рассвете. Наст хрустел под ногами, иногда ледок проламывался, и под ним были лужи. Санки катились хорошо. Местность в районе Ростова Великого в основном равнинная, поэтому передвигались они легко. По дороге шли люди; кто-то, как и они, с санками.

Долго ль, мам, идти? — спросил Колька.

До ближайшей деревни километров восемь, а до последней — и все пятнадцать.

Колька был, хоть и маленький, но смышленый, а главное — проворный. Его даже друзья прозвали: Шустряк.

Ма, надо быстрее идти! Видишь, сколько народу, как бы они нас не опередили.

Анна Тимофеевна и сама понимала, что нужно идти быстрее, но ноги, ослабленные хронической усталостью, недоеданием и недосыпом, плохо слушались ее. Единственное, что утешало, так это то, что и другие не были резвыми ходоками.

Из-за горизонта показалось красное солнце, косыми лучами прорезалось через верхушки деревьев вдоль дороги. Люди шли молча, редко нарушая утреннюю тишину. Навстречу попалась телега, запряженная быком. Люди инстинктивно шарахались в сторону от строптивой животины. Потом ходоков обогнала машина ЗИС-5 с закрытым тентом. По ее тяжелому ходу можно было догадаться, что она везет большой груз.

По мере движения толпа распалась на длинную цепочку, а затем цепь разорвалась. Анна Тимофеевна с Колькой оказались впереди. Дальше них ушли только две молодые женщины налегке. Может, они были из местных, поскольку ничего с собой не тащили.

Часа через два показалась первая деревня — Сосновцы. Дома словно вросли в землю, а точнее, в снежные сугробы.

Коль, что делать-то будем? Дальше пойдем или тут остановимся?

Зайти бы надо. Мы здесь первые будем.

Зато, наверное, многие ходят до первой деревни, — стала размышлять Анна Тимофеевна.

Давай попробуем на удачу зайти в первый дом. А там уж видно будет.

Дошли до деревни. Дорога вела их не на главную улицу, а почему-то на окраину. Деревня словно задремала: не то чтобы была мертвая, но какая-то притихшая.

Мам, давай-ка зайдем в дом, что получше. Если хозяин справный, наверняка у него кое-что найдется.

Они выбрали дом получше и принялись стучать. Во дворе залаяла собака. Наконец дверь открылась, и в проеме показалась старуха. Наверное, была это еще не старая, а просто уставшая женщина, но Кольке она показалась старухой. Мать стала предлагать ей разные вещи.

Нет-нет! — замахала та руками. — Продуктов нет, все, что могли, отдали, теперь самим бы прокормиться. Хозяин на фронте, одна я нынче.

Первый опыт оказался не очень удачным. Тогда они, по совету Кольки, пошли в дальнюю деревню — Васильково, оставив Марево в стороне. Для проверки зашли в домик победнее. Там жила одинокая бабушка, и поживиться оказалось нечем. Отправились ходить по домам. В одном из домов выменяли за материнскую шаль моркови и репы, в другом — немного муки. Следующим приобретением стало полведра картошки, однако изобилия не намечалось…

Анна Тимофеевна приуныла.

Ничего, ничего, — утешал ее сын, — может, кому-то наш товар глянется, и нам повезет.

Ну что? Идем обратно?

Нет, мам, идем в Марево.

Деревня Марево выглядела посолиднее. Наступил полдень, солнышко уже хорошо грело, на дороге образовались весенние лужи, а снег с солнечной стороны превращался в тающую ледяную бахрому. Санки на грязных разводах уже тормозились. По дороге перекусили горбушкой хлеба и печеной картошкой с солью.

Остановившись напротив деревни, они с удивлением обнаружили, что дорога к ней не ведет. Как такое может быть? Но вскоре выяснилось, что Марево расположено не только за пределами дороги, но и за рекой. Они вышли на берег реки Устье. Река еще не вскрылась, но местами у берегов появились бурые пятна — первый признак подтаивания льда. Они постояли, осмотрелись. Оказывалось, что к Мареву нужно было подбираться совсем другой дорогой по противоположному берегу реки. Вот оно, Марево — близко, а не достанешь.

Ой, Кольк, — заговорила Анна Тимофеевна, — лед-от подтаивает. Не выдержит.

Вместо ответа Колька спустился вниз к реке и пошел по льду на тот берег. Прошел с десяток шагов, попрыгал для проверки. Плавать он умел, и в случае чего надеялся выплыть.

Да ты что такое делаешь! — закричала ему мать. — Провалишься!

Видишь, не провалился. Нормальный лед. Держит!

Сын вернулся, забрал у матери санки и перешел через реку. Анна Тимофеевна осторожно шла за ним.

Ну, вот мы и в Марево.

Но в Марево тоже было не густо. В одной избе сменяли материну шаль на два кочана капусты — и все. Их добыча была бы просто никудышней, если бы в крайнем от дороги доме не набрели на мужичка. Было ему лет сорок пять — пятьдесят. Видимо, на фронт он по возрасту не попал и остался здесь за главного. Для военного времени одет он был неплохо. Ему приглянулись отцовский пиджак и брюки, и он согласился дать за них полмешка картошки. Хотел взять и сапоги, но они были ему не впору.

В этот самый момент к хозяину зашел другой мужчина, примерно такого же возраста, седой и крепкий. Они поговорили о весенних работах, а затем хозяин кивнул в сторону посетителей.

Слышь, Михалыч, а сапоги тебе не нужны?

Михалыч осмотрел сапоги, потрогал голенища и подошву, покрутил их на свету перед окном, потом сел на табурет, снял валенки и стал натягивать сапог.

«Только бы пришелся впору!» — переживала Анна Тимофеевна. Сапог наделся. Мужчина встал, покрутил ногой и стал надевать второй сапог. Надел, прошелся по комнате.

Не жмут ли? — не удержалась Анна Тимофеевна, а сама молила Бога, чтобы сапоги понравились Михалычу. И Господь услышал ее мольбы.

Ладно, беру, — произнес он как будто нехотя. — Сколько хочешь?

Три ведра картошки, — робко сказала Анна Тимофеевна.

Два.

Да ты посмотри — им сносу не будет! Муж мой только купил, еще поносить не успел. Сейчас весна, тебе сапоги ой как кстати! Товар сам в руки идет.

В результате переговоров сошлись на двух с половиной ведрах. А в целом получился мешок картошки.

Это было уже что-то! Можно было возвращаться домой.

Все-таки отец и тут нам пособляет, хотя его уже нет с нами, — сказала Анна Тимофеевна.

Как это — пособляет, когда его нет? — не понял Колька.

А вот так: оттуда, с небес…

Они опять вышли к реке и спустились ко льду. За день бурые пятна у берегов реки расползлись еще шире. Колька пошел опять первым, таща за собой теперь уже тяжелые санки. Прошел. Следом за ним осторожно ступила мать, шепча молитву. Правый берег реки оказался много выше левого, и им предстояло втащить сани наверх. Колька и тут оказался смышленым: он выложил из санок всю поклажу и стал затаскивать ее наверх частями. Мешок они втаскивали уже вдвоем. Последними подняли санки и опять загрузили их.

Солнце уже садилось. Начинало темнеть. Подмораживало, и санки катились хорошо. Сил, однако, осталось мало. Анна Тимофеевна волновалась за сына: не замерз бы. Одежка у него была неплохая, поскольку она подрабатывала портнихой, могла что-то ему сшить или перешить, а вот с ботинками дело обстояло хуже: поистрепались, стали малы, как бы ноги в них не замерзли.

Ногам-то не холодно? — спрашивала она.

Да нет, вроде терпимо.

Анна Тимофеевна дала своему верному помощнику припрятанный кусочек сахара. Он тянул санки за вожжи, а мать шла сзади, подталкивая их. Дорога была пустынна. Часов у Анны Тимофеевны не было, но она и без них довольно точно определяла время. Вот и теперь — получалось, что у них есть три с половиной часа до отхода поезда. Даже если идти не спеша, с остановками, они все равно на него успеют.

За поворотом дороги они вдруг заметили на обочине два темных пятна. Подойдя ближе, настороженные мать с сыном смогли разглядеть двух нестарых теток в платках и телогрейках, сидевших на мешках. Одна была темнолица, среднего роста и упитанности, с мелкими, почти детскими чертами лица. Вторая — ниже ростом и толще своей напарницы. Ее фигура утолщалась книзу, из-за чего она напомнила Кольке матрешку.

А вы не на станцию идете? — спросила вторая тетка.

На станцию.

Вона, у вас и саночки. А не поможете нам добраться? Совсем идти сил нету!

Все не возьмем, у нас и так полные санки, а одно что-то возьмем.

Анна Тимофеевна поначалу обрадовалась, что вчетвером им будет веселее идти по пустынной дороге. Да и не так страшно. Тетки закинули один из мешков на сани. Колька заметил, что первая немного прихрамывает, а вторая, матрешка, идет медленно и вразвалочку.

А мы уж думали, и не дойдем, — сказала та, что прихрамывала.

А издалека идете?

Из Сосновцев, там у нас сродственники.

Давайте не отставайте, — изредка покрикивал Колька, но потом, видя, что тетки время от времени ставят свои узлы на землю, остановил сани и утрамбовал их содержимое.

Эй! — обратился он к попутчицам.— Укладывайте ваши узлы на сани, может, все увезем. Мам, а ты придерживай, чтобы не упали.

Так они и пошли: Колька волок сани, мать шла сбоку, поддерживая поклажу, а сзади плелись две женщины. По дороге узнали, что их попутчицы так же отправились поездом в деревню за продуктами. При этом они постоянно на что-то жаловались: там им обещали, но не дали, в другом месте обобрали…

Анна Тимофеевна сочувственно поддакивала. А Кольку эти тетки раздражали.

Мам, зачем мы их взяли? — тихо спросил он. — Не могут идти — зачем пошли?

Ладно, ладно, сынок, людям надо помогать. Время сейчас такое. Мы поможем, а потом и нам кто поможет. Без этого нельзя.

Через два часа, наконец, впереди замелькали огоньки станции Семибратово.

Станция встретила их подозрительной тишиной. Темно, ни одного проходящего поезда. Не было на привычном месте и матани. Остановились перед дверьми вокзала, Анна Тимофеевна подергала ручку: заперто! Ей стало страшно: неужели поезд ушел? Как же так?

А время было жестокое. За опоздание на работу человеку грозило тюремное заключение. Перед ней же маячил целый прогул, поскольку следующий поезд должен был пойти лишь на следующий день. Это уж точно тюрьма, и никому не объяснишь, что в доме нечего есть, что в деревню погнал их голод и что поезд ушел раньше времени. Никто и слушать ее не станет… Она бросилась искать помощи.

Стрелочник, пожилой мужчина в форменной тужурке и фуражке, объяснил ей, что поезд на Гаврилов-Ям ушел час тому назад. Да, раньше срока. Время сейчас такое: приказали — пришлось раньше отправлять.

Ой, что же делать, что делать? — запричитала не на шутку испуганная Анна Тимофеевна.

Что делать? — сказал стрелочник. — Идите, посмотрите, может, начальник вокзала что-то вам подскажет.

Можно, хоть мальчонка у вас немного погреется?

Ладно, пусть погреется, — сжалился стрелочник.

Колька остался в будке, а мать побежала к вокзалу. Обойдя его кругом, она нашла нужную дверь и оказалась в тесном помещении с аппаратурой и столом, за которым сидел начальник станции — мужчина в годах, белоголовый, с длинными седыми усами. Анна Тимофеевна буквально бросилась перед ним на колени:

Христом Богом умоляю, помогите уехать!

Женщина, чем же я могу вам помочь? — пожал плечами начальник станции. — Я поездами не командую. Пришел приказ побыстрее доставить груз, и поезд ушел раньше времени.

Это все! Анна Тимофеевна уже представляла, как завтра ее арестуют и отведут в местное отделение НКВД… А что будет с ее детьми? Этого она и вообразить себе не могла. И идти пешком домой по рельсам двадцать один километр, да еще с санями — выше ее сил…

Но в жизни бывают счастливые случаи. На столе у начальника станции вдруг зазвонил телефон. Она послушала, как он односложно отвечал, и в ней проснулась надежда.

На Гаврилов-Ям? Ушел час назад… Да… Понятно… Может вернуться через час, раньше не получится… Все понял… Да… Готовлю.

Положив трубку, начальник станции вытер лоб и поднял глаза на Анну Тимофеевну.

Вот, — сказал он, — повезло тебе, считай. Поезд из Гаврилов-Яма возвращают. Сейчас прибывает эшелон с ранеными, будем перегружать их в ваш поезд. Ну, ступай, не до тебя.

Окрыленная, Анна Тимофеевна бросилась к будке стрелочника и, найдя там сына, на радостях обняла его.

В последующий час станция наполнилась суетой. Появились какие-то новые люди, в основном это были женщины и подростки, все они рассредоточились на платформе в ожидании поезда. Наконец из-за моста показался состав. Тот ли, которого ожидали? Тот. Шел он из Москвы, пыхтя, словно тащил тяжелую ношу. Колька прохаживался по платформе, ему было интересно. По красным крестам на вагоне он понял, что прибыл эшелон с ранеными красноармейцами. Поезд замедлил ход и встал напротив станции. А с противоположной стороны тоже слышался шум: это матаня на всех парах спешила навстречу московскому составу. Два состава встретились. Началась выгрузка и погрузка раненых из состава в состав. Людей выводили из вагонов. Все они были с перебинтованными руками, ногами, головами. Из Гаврилов-Яма прибыла своя команда, они затаскивали раненых в свои вагоны. Тех, кто не мог передвигаться, несли на носилках. Люди работали быстро и упорно, иногда отдавались короткие распоряжения: этого — направо, того — налево. Здесь же, между двумя составами, похаживали со своими узлами и женщины, которым Анна Тимофеевна с сыном помогли добраться до станции. Но обе они не предпринимали никаких действий: видно, тюрьма им не грозила.

Вдоль поезда ходил, отдавая указания, врач: из-под его пальто виднелись полы белого халата. Анна Тимофеевна подбежала к нему и принялась объяснять свое положение, но врач отмахнулся от нее.

Женщина, да вы что! — он окинул взглядом ее багаж. — Полный вагон раненых, а вы туда же — с мешками, с санями. Не положено! Не могу вас пустить!

Волоча Кольку за руку, мать бросилась к машинисту. Тот покуривал самокрутку, высунувшись из окна паровоза, попыхивавшего белыми клубами пара. Анна Тимофеевна и ему объяснила ситуацию. Машинист молча слушал, смотрел сверху вниз и, похоже, был не в восторге от ее просьб.

Мы вовремя к поезду вернулись, а он уж ушел! Да разве мы могли знать, что он раньше-то уйдет? Меня же завтра посадят! — умоляла Анна Тимофеевна. — Христа ради, возьми нас к себе! Вот сынок мой — на кого он останется?! У меня еще и дочка…

Слушай, — сказал ей машинист, выбрасывая окурок, — тебя посадят в тюрьму, если я тебя не посажу. А если я тебя посажу, то посадят меня!

Да кто ж заметит?

Кто, кто? Посмотри, сколько народу. Да хоть начальник станции сообщит куда надо! Ты понимаешь, что время-то военное!

И голова машиниста исчезла в кабине паровоза: так он дал понять, что разговор исчерпан. Анна Тимофеевна осталась стоять оглушенная, не зная, что ей делать. Поодаль стояли и женщины-попутчицы, но в разговор не вступали и не пытались поддержать ее хотя бы морально.

Вдруг Колька цепким взглядом заметил на платформе человека. Это был высокий военный в полушубке, перетянутом портупеей, в форменной шапке, в галифе и в хороших хромовых сапогах. Военный что-то сказал врачу, и тот пошел выполнять его указание. Это означало, что именно он здесь — самый главный.

Мам! — потянул он Анну Тимофеевну за рукав. — Вон, вон тот человек, который может нам помочь!

Удивительно, но высокий военный, хотя и выглядел сурово, оказался человеком добросердечным. Мать заголосила перед ним, как давеча перед начальником станции и машинистом. Надо сказать, что Колька стеснялся ее постоянных обращений к Богу. Ведь в школе его учили, что Бога нет, и даже в Гавриловом-Яму вместо церкви сделали танцевальный клуб для молодежи. Но что делать — матери нужно было спасать себя, и его с Фаинкой, и он мирился с ее набожностью.

Умоляю вас, на колени встану! — просила несчастная женщина.

Колька понял, что это — человек высокого воинского звания, хотя в кубиках и ромбиках на петлицах он ровным счетом ничего не понимал. Военный ему нравился, наверное, потому, что он не закричал на мать, не погнал ее прочь. Его не рассердили причитания матери, он даже как-то неловко улыбнулся, когда бросил взгляд на него, Кольку, и совсем просто, по-душевному объяснил им:

В вагон взять вас не могу, у нас не только проходы, но даже тамбуры забиты ранеными. К машинисту обращались?

Обращались, дяденька военный, — уже вмешался решивший схитрить Колька, — но он не может нас взять без вашего приказа.

Без моего приказа, говоришь? Ладно, сейчас погрузку раненых закончим, напомните мне, я ему скажу.

До завершения погрузки раненых Колька фактически не отходил от военного. Ведь только этот офицер сейчас мог спасти их с матерью. И когда последнего раненого занесли в вагон и по составу пошла команда отправляться, мальчишка буквально вцепился в военного.

Дяденька, вы обещали помочь!

Военный быстро пошел к паровозу. Лицо машиниста опять показалось из окна.

Послушайте, товарищ! — прокричал ему военный снизу. — Прихватите женщину с мальчонкой. А то у нее проблемы будут!

Да нет у меня места… — начал было машинист.

Поищите.

Вот разве что в тендере, в дровах…

В тендере, так в тендере.

Колька замахал руками матери: мол, быстрей беги сюда! На радостях мальчик не сразу заметил, что рядом, словно две хищницы, дежурили их бывшие попутчицы. И не успел машинист дать свое согласие, как те стремглав, словно и не бывало тяжелых мешков, хромоты и тучности, бросились вверх по паровозной лестнице со своими пожитками.

Так, а вы куда? — удивился военный.

Да мы с ними, с ними вместе! — прокричала вторая тетка, вслед за первой скрываясь внутри паровоза.

Вот это поворот! Но не скинешь же их! Машинист просто опешил, а военный укоризненно покачал головой.

Они точно с вами? — спросил он Анну Тимофеевну. Та смолчала.

Они не с нами, они сами по себе! — выпалил Колька. — Мы их даже не знаем!

Полезли и они с матерью наверх. Тендер и в самом деле был забит дровами до отказа: машинист оказался запасливым. Кое-как разместились, но места для мешка с картошкой не нашлось. Или сани выкидывай, или картошку.

Ми-илой! — только и могла сказать Анна Тимофеевна, обращаясь то ли к машинисту, то ли к военному.

Видя такую ситуацию, офицер поддел мешок ногой, забросил его на ступеньку пассажирского вагона и быстро привязал обмотавшую его веревку к поручню.

Вот так. Все, хорошей дороги! — сказал он, махнул машинисту рукой, мол, трогай, а сам повернулся и пошел к противоположному составу, отправлять его дальше на Ярославль. Времени у него было в обрез, поскольку в поезде находились и тяжелые раненые, которые могли не дожить до конца поездки.

Обратную дорогу мать и сын ехали стоя, прижавшись друг к другу, чтобы согреться. Хотя поезд шел не на большой скорости, но пронизывающий ветер обжигал со всех сторон. Тут же ехали тетки, зажатые своими узлами.

Каждый рельсовый стык заставлял вздрагивать поезд, а вместе с ним вздрагивала и Анна Тимофеевна. Тук-тук! Тук-тук! Как там ее мешок? Цел ли, не свалился ли со ступени вагона? Не рассыпалось ли ее добро по дороге?

«Господи, помоги мне, Господи!» — беззвучно шептала она. Когда же поезд проследовал мост через реку Которосль и железнодорожный переезд, когда скрипнули тормоза и состав остановился на станции, она первым делом крикнула:

Коль! Как там мешок?

Колька шмыгнул в темноту на землю, и через несколько секунд раздался его бодрый голос:

Мам, там все в порядке! Мешок доехал! — доложил он.

Ну, слава Богу! Они добрались, все довезли, а значит, до лета протянут. А там — как получится, может, уже и война закончится.

На станции раненых ожидали два грузовика и несколько повозок. Кольке очень хотелось посмотреть, как будут разгружать и увозить в больницу раненых, но мать потянула его в сторону дома.

Мам, — задумчиво спросил Колька, — как ты думаешь, раненых спасут?

Конечно, спасут, а как же иначе! Ведь раненые спасли нас. Пожелаем им здоровья.

До дома они добрались быстро и незаметно. Только там Анна Тимофеевна успокоилась, перестала дрожать и даже успела попить чая перед работой.

Рассветало, начинался новый день. На свою утреннюю смену она не опоздала.