Журнальный мир

Баушка

Памяти тётки Дарьи

Тусклое солнце над русской равниной,

Поезд скрывается в снежной пыли,

Как заведённая, в чёрной рванине

Баба кувалдой гвоздит костыли.

Ватник её в домотканых заплатах,

Чуни, как гири, на тонких ногах.

Доля советская, волюшка сладкая

Явлена красной строкою в веках.

Родичей вывезли, сплавили семьи,

Как и куда? И подумать не смей.

Канули в рямы, легли в посуземье,

В волнах укрыл ли седой Енисей?..

Чуни для девки – весомее срама,

Пашет, да так, что парням не чета.

Сколько похвальных ей выдали грамот,

Даже не может сама сосчитать.

Горняя горница не привечает,

Веретено по ночам не шумит,

Ветер насельников тени качает,

Всех задевая, Россию штормит.

С горькою долей смириться готова,

Что не увидит ни мать, ни сестру.

Слёзы застыли на шпалах кондовых,

Вздох её слышен вокруг за версту.

Та же «аптека», «столыпин», жандармы,

Только сменили вагонов окрас,

Что нуворишам досталась задаром,

Всё без стесненья идёт напоказ.

Годы бегут, пролетают составы,

Смог оседает на землю густой,

Спину согнуло, и ноют суставы,

Бают, что вляпались в новый застой.

Вот оттого ей сегодня несладко:

Взор затуманен, под сердцем саднит.

Баушка, девка, молодка, солдатка

Вешкой на рельсах отчизны стоит.

2009

* * *

То ли небо пошло вразнос,

В декабре озверели тучи.

На дворе небывалый мороз,

Одиноко звезде падучей.

Каково-то бродяге в степи

С ветром спорить о хлебе, воле?

Суждено мне сидеть на цепи

В безысходной своей юдоли.

Растворяться в ночной тиши,

Уподобившись лёгкой тени,

Содрогнувшись на крик: «Держи!»

На покорные стать колени.

Чёрное и жёлтое

Я сошью себе чёрные штаны

из бархата голоса моего,

жёлтую кофту из трёх аршин заката.

Владимир Маяковский

Не стоит уверять, что жизнь нас за нос водит,

что где-то на югах вовсю цветёт урюк,

всё заново течёт, бушует, колобродит,

кисть пробует свою какой-нибудь Бурлюк.

Рисуя небеса из трёх аршин заката,

не выпрыгнуть тебе из бархатных штанов

и не переписать этюд тебе за брата,

поскольку ты в плену цветных полутонов:

цвет жёлтый – не в чести, кармин преобладает,

и чёрный – цвет земли, и красный – октября,

где дети черепа по улице катают¹,

в чью пользу счёт пошёл, – пока не говорят…

Без устали и лени знай себе катают –

от хладных вод Невы до грозных стен Китая.

2011

* * *

Волны к осени звереют необычно,

Набегая сразу стаей, а не по две,

И утёсу остаётся, лоб набычив,

Быть готовому на самый скромный подвиг.

Устоять, когда волна бока кромсает,

В грудь базальтовую бьёт, трещит кольчуга,

По шелому пробегает тень косая,

И насельники не ожидают чуда.

По заслугам, дескать, время всё расставит,

День настанет, и иссякнут силы шквала,

Выйти тружеников в море жизнь заставит

И загонит по расщелинам шакалов.

* * *

Памяти миноносца «Лейтенант Дадымов» и катеров «Ретвизанчик» и «Усердный», погибших во время тяжёлого перехода Владивосток – Шанхай в октябре 1922 года

Земля перестаёт вращаться по спирали,

течение меняет на глазах Гольфстрим,

ужели всё, что есть, бездарно потеряли,

как сам себя извёл могущественный Рим?

Ждём манную с небес и всуе млеко в реках,

избыток всяких яств в кисельных берегах,

от пуза всё древлянам, пешим туарегам,

поверившим: земля стоит на трёх китах.

На этих берегах блестят стальные камни,

туманный горизонт лежит со всех сторон,

ветер песнь поёт одну и ту веками,

и волны издают один протяжный стон.

О чём-то потаённом стонут в небе чайки,

пытаясь оседлать упругую волну…

Давно размыл прилив на пляже отпечатки

следов твоих сынов, покинувших страну.

Но ходит по ночам из года в год весталка,

(никто не знает, где она живёт и спит),

о том, что корабли сюда вернутся Старка¹,

прозрачно намекает, но не говорит.

2012

Бухта Новик

На дне морском останки ржавых кораблей,

шпангоуты скрипят и догнивают днища,

не ведая стыда, когорты рыбарей

давно себе не добывают пищи,

добром не вспоминают о гнилых дровах,

об угле каменном, насквозь промёрзших глыбах,

не спорят только о Курильских островах,

считая их за пойманную рыбу

на позолоченный, как серп, кривой крючок,

с которого уже до смерти не сорваться,

сиди себе, мычи, счастливый дурачок,

зачем тебе, комолому, бодаться?

Не ведая, куда стремительно течёт

вода, счастливые часов не наблюдают,

их лица ветер крупным наждаком сечёт,

шагреневая кожа усыхает.

Кто крепкий пьёт чифир, кто жидкие чаи,

кто бродит по Светланской, Алеутской,

здесь хаживал казак сибирский, Ачаир²,

чтоб навсегда Босфор запомнить Русский.

Чтоб больше никогда его не посмотреть,

ни сердцем ощутить, ни глазом не увидеть

и, Воркуту пройдя, в Сибири умереть,

не смея словом родину обидеть.

2012

Надежда

Водой залит овраг. На еле слышный шорох,

Как дробью по кустам, тревожный крик ворон,

Чуть брагой отдаёт листвы подгнивший ворох,

Да нарастает голых сучьев перезвон.

Спускается туман в широкую лощину,

И скоро горизонт сомкнёт со всех сторон,

Когда же обдерут последнюю лещину,

Умолкнет юный смех, деревьев тяжкий стон.

В покинутых полях не сыплет с неба манна.

Соединяя жизнь чудесною иглой,

Подобно маяку сквозь пелену тумана,

Спасительный огонь соперничает с мглой.

Пока до холодов есть две иль три недели,

А перелётных птиц печаль не так остра,

Надежда остаётся даже в бренном теле,

Душа спешит на свет, идущий от костра.

Владивосток