«…не гони меня из Рая!»

«…не гони меня из Рая!»

Стихи

Сад

 

В сад из цветов попал ошеломлённый,

Всадил в меня садовник нож из роз,

В сабельный удар попал тюльпанов,

Всадники гвоздик, живого, пригвоздили.

Оказывается, есть ещё восторг,

Акация благоухает прямо в душу,

Око за око! – всем цветам,

Окаянные, укалывают насмерть!

Я и не знал, что можно так влюбиться в жизнь,

Явь такою негой может ранить,

Яростью пронзительной цветов.

Яхве, не гони меня из Рая!

 

 

Поэт

 

Поэт прежде всего – рыцарь,

Поёт, потому что песнь его – битва,

Прекрасной и нежной справедливости каждой песней он присягает,

Предан он ей до самого гроба.

 

Поэт прежде всего – самурай,

Поэтому каждая песнь его – харакири,

Подобно семи самураям Акиры,

Подвиг он совершает, защищая невинных, до последней песни.

 

Поэт прежде всего – индеец,

Полёт его песен подобен полёту свободолюбивой стрелы,

Зорко он охраняет свои территории

Зорь краснокожих и прерий диких…

 

Поэт прежде всего – богатырь,

Поит с шелома, кормит с копья свои песни,

В поле он серым волком, сизым орлом под облаком,

Половцам сгинувшим вслед растекаючись мыслью по древу…

 

 

Оживить ребёнка. Украина

 

Оживить бы эту крохотную девочку, что на руках у отца,

О, оживить бы её, пусть в куклы свои играет,

А не осколками от гаубичных снарядов,

А не хвостовым опереньем ракет залповой установки «Град».

 

Кто нашу Полиночку ухватил за бочок,

Кто нашу кровиночку утащил во лесок –

Щоб в орудийном прицеле – жили и пели,

Говорить и умирать хотели?..

 

Крутится-вертится того света серенький волчок,

Крошит в окровавленный космоса комок,

Тащит на убой под ракитовый кусток –

В тоненькое одеяльце завёрнутую, баюкая, несёт…

 

Баю-бай, свет Полина Витальевна, баю-бай!..

Бабай по ютьюбу успокаивает –

то не снаряды, то новогодние хлопушки от Деда Мороза…

Баюшки-баю,

Бездны мрачной на краю…

 

 

Россия

 

Что мучает мою медовую, мою ледовую страну,

Что корчит, что ворочает её под небесами,

Её проточную, её непрочную, как прорубь,

новизну,

Её весну, омытую кровавыми слезами…

Я силюсь осознать во всю её длину и ширину.

И вижу я сквозь васильковое, сквозь родниковое

времён

Счастливый лик страны, спокойный

и правдивый…

И понял я, что ни один правитель, никакой закон

Правдивей нас не сделает, спокойней

и счастливей, –

Всю в родниках, всю в васильках… Всё сами –

никаких препон.

 

1986

 

 

Хаммамет

 

Зачем-то приехал в Тунис,

Утро. Отель три звезды «Махмуд»,

Лазурный бассейн. Кипарис.

Райские птички поют.

Сосед мой суров и угрюм,

Сжёг от девайса шнур,

У сладких арабок глаза изюм –

Им в ушко шептать «Будур!»,

И я здесь исполнен дум,

Здесь даже при плюс сорока пяти

Уста у знойных арабок рахат-лукум,

И слаще их не найти…

И мне, дураку, дано

За птицей-жарою умчаться прочь,

В страну Тунис, где всё включено

На тысячу и одну ночь…

Такие же люди живут,

Так же мечтают, едят, поют,

И даже при плюс сорока восьми

Остаются людьми…

 

 

Марья Ивановна Боспорская

 

В столовке керченской из советских времён

Столпились мы в очереди – пообедать,

Тут протискивается ко мне старушечка,

Тутошняя, видать, сухонькая такая, с добрым лицом:

 

Сынок, говорит, смотри, вот я хлеб жую, и показывает

Кусок серого свежего хлеба,

Краешек от него отрывает беззубым ртом,

Вкусно так причмокивает и приговаривает:

 

Обязательно возьми, сынок, этого хлеба, попробуй,

Я такой на заводе своём в столовой двадцать лет ела,

Ох, я его ела, вкусный, пахучий, я ела,

Да с наганом я там при входе сидела…

 

А люли у меня были – аж вот такие!

И показывает мне по колена свои – какие,

Ах, какие у неё были локоны завитые,

В те года её молодые, античные, золотые…

 

И она мне поёт ласковым Эвксинского понта голосом,

Докладывает мне эпической интонацией,

Мифопоэтической харитой, горделивой грацией:

Восемьдесят три килограмма я весила…

 

И когда я обед свой набрал и расплачивался,

И чуть не забыл взять хлеба ломтей этих серых

Боспорского побережья, с крымской ароматной корочкой,

Бывшая артемида-хранительница судостроительного завода «Залив»

подскочила да напомнила…

 

 

Бывают такие девушки

 

Весной вместе с вербными делами

Выясняется, что существуют такие девушки –

Саморождённые, как древесные лягухи или богини,

Сошедшие словно с рисовой бумаги Утамаро или Ши Тао,

С ума сошедшие, будто с полотен пуантилиста,

Высеченные огнём,

Вырезанные клыком,

Выловленные волосатыми руками Пана

из древнегреческих рек и озёр,

Настолько совершенные, с законченными формами

и вздёрнутыми носиками,

Над суетой парящие,

Наст белоснежный взрывающие моего воображения,

Что я не могу себе представить,

Что их вообще кто-то рожал, строгал, сочинял,

откладывал, сносил в потугах и муках,

Их мохнатых родителей,

Крылатых, усатых, сопатых, сохатых и даже слегка ноздреватых…

Действительно, если бы мы знали, из какого сора, ила, рожна

Делается лягуха-весна….

Из какого абсурда, несбыточных снов, бредовых мечтаний

Образуются Маши и Тани…

 

 

Танец северного ветра

 

Ходила когда-то в пуантах, училась балетному танцу

Хорошенькая такая, русопятая, белолицая,

Однажды уже далеко после вуза на танцах народов Севера

С одним станцевала ненцем танец северного ветра…

 

И родила Ярину, Яриночку прекрасную, смуглощёкую,

И вот сидит теперь с нею в чуме демисезонном,

С коврами из оленьих шкур и настоящего костерка ручного,

Кормит грудью да про Крайний Север рассказывает…

 

Точь-в-точь Мария с младенцем сидит такая нарьянмарочка,

Тут же ненецкая лубяная зыбка,

и русоволосая старшенькая – от первого мужа,

А приютила их ярангу и чум во дворе какая-то московская школа,

А сегодня в гостях у них индейцы из Эквадора – поют и пляшут…

 

И вождь юкагиров сегодня пришёл к их гостеприимной стоянке,

И нивхская поэтесса, говорящая мне, что она нивха,

а слышится нимфа,

И я, читающий ей моё юношеское стихотворение

Идущий на север,

Их, танцующеликих, стараюсь как следует запомнить…

 

Их белым снегам, их тундрам,

Оленям, пасущимся в них,

Полярной звезде, что утром

Последний увидит нивх,

 

Я говорю: тоскую

По вашим тугим шатрам,

Что, жителями целуя,

Не возвратятся к нам…

 

И сдерживая рыданье,

Я говорю прости

Их северному сиянью,

Что не успел спасти….

 

 

Бродяга

 

Человека, влюблённого в землю, в планету Земля,

Бредущего по ней босиком в сентябре, десятого сентября,

Я догнал у метро и узнал, что его зовут Эри́к

И что он французский поэт, когда он немного ко мне привык.

 

Я немедленно сфотографировался с ним на сотовый телефон,

Босы ноги в пыли, обликом Иешуа Га-Ноцри был он,

Так вот, оказывается, как гуляли боги по земле планеты Земля,

Отказавшись поесть, сказал, что заночует в кустах возле Кремля.

 

 

Всеземля

 

О, эта лёгкость кита в океане,

Облака лёт в пламенеющей бездне,

Очи, горящие очи зебры, летящей в саванне,

Ос невесомость тончайшей работы…

 

Не возлюбить, не обнять, не у сердца взлелеять –

Нет ей конца, тесноте этой ибо.

Небо и звёзды, земля, океаны

Не обратить – круговерть остановишь ты разве?..

 

Не укротить, как в гречихе жужжанья –

Смертно так, никогда, ни в какую,

Неповторимую, не приручить для любви, бесконечность

Не воскресить, о душе уповая.

 

Как невозможно, ударившись оземь,

В камень, в траву обратиться, в планету,

Не возлюбив, не пожертвовав ради

Снегом, дождём, золотыми лучами…

 

 

В сбывшейся мечте

 

Дом деревянный построил,

Дочка-красавица, сын – пострел,

Солнце заходит и, слава Богу, восходит,

Сопки и степи вокруг.

Человеку что ещё нужно!

Чем ещё себя ублажить?

Поле поодаль выкосить, что ли,

То ли стреножить коня?

Как же продлить это чудо простое,

Счастье нечаянно жить,

Сердце светиться не уставало,

Солнце не забывало взойти?

Разве не вымолить вечного чуда

Радость всегда невзначай?

Рай у Него не резиновый, знаю,

Дай Ему звёзд без конца…

Дай Себе Боже вселенных побольше,

Тоже кому-нибудь дай

Дом деревянный построить,

Дерево посадить.

 

Улан-Удэ