Журнальный мир

Как мужик не поймёт, что он первый человек.

Владимир Крупин

Книга известного сибирского очеркиста Владимира Георгиевича Чешегорова «Чёрт кочергой эти дороги мерил» (Омск, 2015) родилась в результате многочисленных поездок по родному для уроженца Большеречья Омскому Прииртышью и долгих нелёгких размышлений о судьбах деревни, крестьянства в советские годы и в эпоху крутых перемен новейшей истории России.

Очерки, собранные здесь, писались в разные эпохи развития страны. «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые…»  – вещие слова русского поэта трагически подтвердились и в новейшей судьбе нескольких поколений россиян. Как разобраться в происходящем, когда «всё переворотилось» и пока ничего «не укладывается»?! История России рубежа веков (тысячелетий!) режет по живому. Как легко – в боли переживаемого нами всеми  – смириться, присоединившись к массовому сознанию в народе отчуждённости от власти, бессилия перед бедностью и бесправием. Куда труднее удержаться на грани надежды о будущем и веры в неубитые, живые душевные силы твоего народа. Вот это и заставляет омского публициста В. Г. Чешегорова вновь и вновь возвращаться к состоянию российской сельской глубинки, надеясь на нравственные перемены в народном характере.

Метод «добычи материала» автором выбран трудоёмкий и объективно аналитический: «из первых рук», в диалогах с носителями полемических точек зрения и уровней сознания, в  соотнесении их с реальным опытом различных социальных групп и объединений. Широко применён и метод исторического контекста: писатель изучает современную деревенскую ситуацию на фоне лично пережитой истории Отечества, особенно остро – в партийно-государственном преломлении народной судьбы.

Сложность проблематики книги Чешегорова обусловила и необходимость постановки вопроса в её зачине о личностном типе сибиряка. В нём перемешаны самые противоречивые свойства: тяга к свободе и воле, сила сопротивления тяжкой доле, историческая судьба в едином житейском котле политической ссылки, добровольных переселенцев-крестьян и уголовных преступников, насильно согнанных в Сибирь и соседний Казахстан целых народов, неугодных советской власти, а ещё и бандеровцев, «лесных братьев» из Прибалтики, столичных тунеядцев и стиляг… Какая нравственная память осталась в сибиряке от этой принудительной ассимиляции? Проблема автором поставлена серьёзная, но она стала лишь отправной точкой в книге Чешегорова. Автору в ходе публицистического расследования хочется понять, не переродился ли вольный, сильный духом и телом сибиряк, чьи генетические корни восходят к отрядам казаков-добровольцев или крестьянам, «осваивавшим и защищавшим от чингизидов государевы, ставшими своими земли» (с. 29). Остался ли в сибиряках потенциал НЕ-РАБА после пережитых катаклизмов ХХ века? Иначе говоря, решается актуальнейшая для новейшей истории России проблема: осталась ли ещё живой душа народная?

Понятно, почему с такой гордостью пишет автор о своём предке Андрее Максимовиче Чешегорове из подгородной деревни Красноярская. Его семья в числе первых переселенцев из России должна была обеспечивать население молодой Омской крепости продовольствием.

Такова стержневая тема всей книги сибирского публициста – «не сломаться в отчаянии» – но отыскать символы веры в жизни и характере нынешнего сибиряка, не скатываясь в треск риторики, не прибегая к идеологическим шорам, обращаясь к неприятной, жёсткой, но объективной правде жизни. Единство книги также поддерживается внешней особенностью композиции – эпиграфами к главам, взятыми из одного источника, – высказываниями П. А. Столыпина. Иногда они связаны с содержанием главы-раздела, иногда не очень (с. 164, 312). Но внешняя скрепа из них получается.

«Всё уже решено сверху, без нас…»

В названии первого раздела книги Владимира Чешегорова «У  чёрта на куличках – как у Христа за пазухой» парадокс народного высказывания перекликается с заглавием всего собрания публицистических очерков «Чёрт кочергой эти дороги мерил». Оно бесспорно яркое, острое, но, к сожалению, не передаёт адекватно  – содержательно или символически – существа содержания нового произведения автора. Раздел подхватывает и продолжает развивать знакомые нам уже из предисловия мысли о коренных свойствах сибирского характера (иррациональная чрезмерность, о которой много писали в своё время Гоголь и Достоевский), об историческом чуде освоения громадных пространств Сибири. Чешегоров щедро цитирует важные для его собственной логики идеи и наблюдения известного русского историка и мыслителя Даниила Андреева, сознавая в них и свою нравственную и научную опору в кризисные времена мира: «Избыток телесных сил и мужание народного духа, в котором, при не утраченной ещё до конца внутренней цельности, пробуждается стремление вдаль, – вот, в психологическом плане, проявление этого иррационального фактора. <…> Не стоит представлять себе вдохновение народа непременно в виде головокружительного озарения или потока ослепительных образов. Напротив, такая форма вдохновения – явление далеко не частое. Оно предполагает развитую личность, яркую индивидуальность, даже некую специфическую одарённость, скорее это один из видов одарённости религиозной <…>, синтез которых и дал “внутреннюю цельность”, а говоря современным языком, самодостаточность сибиряка, чем он отличается от россиянина и представителей других народов» (с. 36–37). Так сливаются два голоса, два сознания – автора книги и его замечательного предшественника.

Фактография многолетних наблюдений состояния народной жизни в Прииртышье должна подтвердить или опровергнуть романтизм этих историософских русских идей. Так, суровые и странные контрасты в сибиряках и сибирской действительности наиболее выпукло видны автору в северных районах Омской области: здесь «напряжение выживания в условиях дикой природы более очевидно» (с. 41). В этих «изумительно красивых местах, где чувствуешь себя вольной птицей, где жить бы да жить…», нередки встречи автора-очеркиста с истинно удивительными людьми. Один рассказывает автору о своём отце, сибирском богатыре, и о родной Христолюбовке, «краше которой нет на свете» (с.  40). Не случайно в этой части книги чаще, чем в других очерках, голос автора набирает волнующую силу в лиризме поэтических тропов: «Густую до черноты зелень тайги вспарывали вспышки осенних лиственниц, серебряной струёй рассекала её река. А далеко-далеко всё это скрадывал белёсый туман, мягко соединяя земную мощь с небесной» (с. 42–43).

Герой другого очерка В. М. Шишкин, в советское время прошедший успешный карьерный путь от председателя колхоза до главы администрации района, удивляет автора и читателя неожиданным горьким признанием: «Эх, кабы не советская власть, никто в Унаре рукой не достал бы…» Голосу Вячеслава Михайловича Шишкина, руководившего когда-то, в 60-е годы, сильным хозяйством в красивой северной деревне Унара, вторит повествование автора, усиливаясь как заветная мысль-обобщение концовкой эпизода, а это одна из самых сильных позиций в любой художественной композиции: «Никто бы рукой не достал…». От дедов пришли и живут слова эти. Не затерялись, не стёрлись в памяти, как ни старалась власть. По случаю вспомним и первые, главные отзывы переселенцев о Сибири: «Только здесь воля». Тот же смысл, то же стремление от помыслов к конкретной жизни свободной, самостоятельной, без притеснений. Вот главная идеология и психология сибиряка: чтоб ничья рука не достала – ни помещичья, ни чиновничья (с. 45).

Вместе с рассказами крестьян автор ведёт нас в советское прошлое сибирской деревни, чтобы мы лучше осознали привитую большевистской властью психологию беспомощного, бесправного «винтика» социальной системы, приученного покоряться чужой воле сверху, забывшего о самостоятельности принимаемых решений и всякой воле. Владимир Чешегоров побывал во множестве деревень и почти везде видел порази­тельные контрасты в системе и укладе социально-нравственной жизни: «Земли  – море, помещиков нет, селенья молодые, крепкие, зажиточные. Живи да радуйся!.. <…> Но вся мировая история не знает, пожалуй, и более страшных фактов многолетней неравной борьбы государства со своим народом, где народ  – не только способные сопротивляться мужчины, но и немощные старики, женщины и дети, вплоть до грудных» (с. 48–49). В небольшой северной деревеньке Покровка никогда не было колхоза, но как ломала её сопротивление советская власть, устроив настоящую охоту на непокорных. Закрыли школу, отбирали пастбища  – почти поголовно обезлюдела Покровка. Зачем так упорно и безнадёжно противостояли покровцы колхозному движению? «“Ну, так пошли бы в тот же колхоз”, – по-журналистски провоцирует автор последнего из покровцев, Якова Антоновича Цыбукова, вызывая досаду, даже гнев в своём собеседнике-крестьянине: “Да опять вы за колхоз! Что я пойду туда?! Что я, белены объелся? Я уже растревожился…”» (с. 53). Какая свободная человеческая душа открывается в метафоре, вершащей диалог!

Совсем другой аспект, но тоже по-своему драматический открывается в истории жизни знатной колхозницы из северной деревни Юрт-Уйка, Героя Социалистического Труда Мансуры Абдурахмановны Речаповой. Живёт она в достатке и почёте в новом большом доме, построенном по личному распоряжению омского губернатора. Портреты её увековечены, о ней сложены стихи и песни… «Тридцать шесть лет отработала я на тракторе,  – начинает свой рассказ Мансура Абдурахмановна. – День и ночь работала, без праздников и выходных, без ничего <…> сейчас всё болит: руки, ноги. И детей нет от надсада, от работы на тракторе, как врачи говорят…» (с. 55). Убедительное соотнесение этих судеб и комментариев не требует.

Как непросто складываются отношения деревенского человека и новых хозяев страны в начале демократической перестройки, обернувшейся новым разорением села. Август 1991 года. Полномочный представитель президента в нашей области А. В.  Минжуренко горячо ратует перед народом в пользу фермерства. Час слушают мужики пламенную речь высокого руководителя. И  молчат. Что это – сдержанность или упрямство сибирского характера? Соглашаюсь с автором: нет доверия к власти, вот и молчат. Уверены: «…всё уже решено наверху, без нас…» (с. 58).

Долгий процесс насильственного «раскрестьянивания», начавшийся в России в 1920-х годах, отозвался и тогда, когда советская власть в стране кончилась. Только мы далеко не сразу сумели понять драматическую ситуацию необузданности психоза сельского человека в условиях социальной перестройки 1990-х  – нулевых годов: разорялись, растаскивались животноводческие фермы, от которых оставались торчать одни железобетонные «клюшки», разворовывалась техника, стояли заброшенными поля и опустелыми деревни…

О трудностях становления фермерского хозяйствования в Сибири Владимир Чешегоров рассказывает в очерке «У озера Чистое». У Николая, оказавшегося здесь героем повествования, автор утаил фамилию. Случайность? – вряд ли. Скорее, в этом знак типичности судьбы. В Чистом – родина Николая, но он, что тоже характерно для нашего соотечественника, давно перебрался в город. Трудится до пенсии на военном заводе, а жена  – в Чистом при доме и хозяйстве. Всем деревенским навыкам научилась, хотя никогда раньше и не думала, что придётся быть фермершей.

Николай – рабочая косточка, мастер по металлу, – понял, как бросило государство их, пролетариев, на коих прежде держалось (диктатура пролетариата!), на произвол судьбы. Государственных заказов не стало, пошли массовые кадровые сокращения и увольнения… О многом передумал Николай в рабочих курилках и у родного озера: «…совхозы-колхозы раскидали одним махом по всей стране. На руинах свою политическую власть утверждали. А о самих крестьянах опять не подумали. Фермеризацией поманили. Кто сказал, что после уничтожения зажиточного крестьянства как класса, после поголовной коллективизации вдруг возродится столыпинское сословие вольных хлебопашцев?

– Откуда такие суждения? – уставился я на него.

– Ты на наших заводских перекурах не бывал, – хмыкнул Николай. – Вот там бы тебе прояснили, что такое сегодняшняя власть и к чему она стремится. Чиновничьей власти нужен прежде послушный раб, а значит, неимущий – пролетариат, типа меня вчерашнего. <…> Неимущий – он и есть неимущий, ему особо терять нечего, как мне вот в городе. Потому ему кусок хлеба посулят, он и работает, а если ещё кусок тот маслом намажут – совсем отлично, как шахтёрам Кузбасса недавно. Пролетариат, он на любого хозяина готов работать, кто побольше заплатит. Сколько заводов в Омске закрылось, и ни одной забастовки» (с. 74–75).

И всё-таки пусть пока трудно новоиспечённому фермеру, который так рискованно вернулся в опустошённую родную деревню, не осознавая до конца, зачем расчищает озеро, но понимает: пока нужен дробовик под рукой от лихих людей. «А вот ты теперь меня тронь! <…> Я здесь уже не тот пролетарий, что воспевали Маркс и Ленин. Мне есть что терять, и в этом смысле я очень уязвим. Но никому взять за просто так моё я не позволю. Мой дед с  вилами на продотрядовцев кидался. И я его понимаю» (с. 75–76). Ещё мается его душа, но уже что-то новое, важное возродилось в сознании. Недостроена усадьба, экономический рост ещё впереди, но рабская психология в нём изживается, а это, с  точки зрения автора, едва ли не самое главное!

Как выйти из кризиса?

Продолжая тревожиться о судьбе крестьянства омского Севера, Владимир Чешегоров в разделе «Дорогами реформ» возвращается к своему давнему журналистскому расследованию восьмидесятых годов. Встречаясь с механизаторами, животноводами, интеллигенцией, руководителями Усть-Ишимского района, автор хочет понять, почему сельские северяне «живут всё хуже и хуже» (с. 78). А ведь ещё в 1981 году была принята«Программа СЕВЕР», где, кажется, «указана дорога в рай» (с. 78), чтобы хозяйства района могли подняться «до уровня передовых в области» (с. 79).

Рискуя быть обвинённым в критиканстве, очернительстве и инакомыслии, В. Чешегоров хотел современнику открыть глаза на тревожную правду: «опустошён, разорён край! Более половины северных хозяйств убыточны…» Один из руководителей «омского Нечерноземья» признавался автору, «что лучше было бы в этом краю оставить старый уклад крестьянской жизни, а не организовывать колхозы» (с. 85). Тогда, в последние советские годы, остро прозвучало требование публициста отказаться от давления на крестьянина «равнодушной к нуждам народа бюрократической системы руководства» (с. 86). Она «…не справляется, да и не может справиться с придуманной себе же ролью  – думать и решать за всех и каждого в стране, области, районе ли. Оставьте крестьянину его крестьянские заботы! <…> страну накормить надо. И никто, кроме крестьянина, этого сделать не сможет. А для этого нужно развязать ему руки, дать ему самостоятельность» (с. 87–88). Читаешь эти смелые и справедливые для своего времени слова и думаешь: а не запоздало ли писателю-публицисту печатать сегодня всё это? Тридцать лет назад их публикация была бы опасна, да и невозможна, а теперь зачем? Ежели и ныне северяне живут так же плохо – тогда включайся в новое расследование, слушай современные живые голоса, делай выводы. Однако есть и другие резоны. По давнему слову Бориса Пастернака, писатель находится в состоянии «несвободы предназначенья» высказаться наконец о заветном, а не «ходить в лямке большинства» («Знамя», 1990, № 2. С. 195). А более близкий к нам по времени профессор А. П. Чудаков, автор одного из лучших эпических произведений ХХ века, романа «Ложится мгла на старые ступени», в письме от декабря 1996 г. высказал рождённое в собственном его опыте убеждение, звучащее как непреложное утверждение: «Художественное не опоздано никогда» (Чудаков Александр. Ложится мгла на старые ступени. М., 2018. С. 541). Ретроспективное повествование публицисту важно и необходимо не столько для того, чтобы полюбоваться смелостью своего журналистского труда в молодости, но затем, чтобы мы и сегодня не забывали трудную и долгую историю медленного изживания холопства, рабства в «раскрестьяненной» России. В каждом из нас.

Время перестройки отмечено не только «лихими девяностыми», но и пробуждением политической активности, началом формирования социально активного, неравнодушного сознания в гражданах России. Кажется, недавно мы пережили это «упоительно революционное», по слову Чешегорова, время «романтического фанатизма» (с. 98). Обновляющаяся Россия благодаря своему народу удержалась почти бескровно на грани новой гражданской войны. Но как же трудно ей давались эти долгожданные перемены! Владимир Чешегоров вспоминает о характерных для того времени встречах и диалогах с рядовыми перестройки 80–90-х годов: дояркой из Больших Уков Галиной Николаевной Русиновой или фермером Геннадием Касаткиным. Кажется, загорелась по-настоящему Галина Русинова с подругами-доярками идеей создать арендное звено. Пришёл достаток, никогда ещё не доводилось прежде им «работать с удовольствием». Правда, они-то полагали, что им мешают деспотичные и тупые руководители. А оказалось – всё сложнее. Их самих, рядовых работников, испортила прежняя советская система взаимоотношений: «…Привыкли мы на производстве всё делать из-под палки и тащить что ни попадя домой, – признаётся Русинова. – Привыкли пить, ни за что не отвечать. А как дали маленькую самостоятельность, вначале всплеснулись, а вскоре старые, закостенелые привычки отлынивать, халтурить вновь взяли верх» (с. 102). Как «романтически» начиналась их новая жизнь на ферме – «азартно, с песнями…» – и как быстро они душевно сломались! И ушла работать Галина Русинова в школу техничкой…

Фермер Геннадий Касаткин прошёл через огни и медные трубы внешних препятствий и явно чинимых трудностей. Земельный надел ему дали в «неперспективной» деревеньке Зудилово, где уже всё успели порушить: школу, магазин, клуб. Скот с фермы угнали. Землю Касаткину дали самую неудобную, далеко от родного села. Впору и отчаяться: «всё время и силы уходят на тяжбы с чиновниками да разъезды…» (с. 110). Но нет, не сломался фермер – поверил в свою самостоятельность и добьётся своего, будет полновластным хозяином!

Две судьбы даны в книге Чешегорова контрастно. Что сломало жизнь Галины Русиновой, понятно, а вот что помогает удержаться романтике в Касаткине, не вполне. Мне глубоко симпатична вера в возможности личности, импонирует сила характера героя, твёрдость настроя в жизненной борьбе. Но всё же автору, оставшемуся в этом конкретном случае на уровне декларативной поддержки своего персонажа, кажется, не хватило пристального внимания к деталям его жизни, быта, нюансам чувств и переживаний, чтобы утвердить в читателе художественную правду о настоящем и будущем этого истинного сибиряка, веру в действительные изменения его отношения к делу на земле.

Сюжет книги Владимира Чешегорова развивается главным образом в поле мысли, раздумий, выработки правильной постановки пока нерешённых вопросов. Сфера действий, поступков, предпринимаемых шагов и решений здесь тоже, конечно, есть, но она остаётся в первых разделах как бы на втором плане. О  ней сообщается, а непросто рождаемая мысль реально воссоздаётся. К важнейшим своим идеям, утверждениям автор возвращается снова и снова. Возможно, это объясняется и тем, что очерки, составляющие книгу публициста, писались долго, а ожидаемые продвижения в преодолении мучительных проблем сельской России происходили и происходят чрезвычайно медленно. Диаг­ноз социальной и нравственной болезни сибирской деревни на историческом рубеже бескровного перехода от советской эпохи к перестройке автором определён верно, но как их лечить, никто тогда не знал.

О трудностях выживания нашей деревни в 1980–1990-е годы написан очерк «Раздумья в пути», завершающий раздел книги Чешегорова. Опираясь на диалоги со своими сельскими собеседниками, автор утверждает в качестве опоры и главного принципа повествования правду бескомпромиссно жёсткую, без всяких смягчений и модальных оговорок. Так, он пишет, что реформаторам, оказавшимися во главе политически меняющейся страны, было не до народа. Они боролись за власть и признание буржуазным Западом новой России. Крестьянство же, привыкшее за годы советской власти к покорному исполнению чужой воли сверху, как и положено бесправному работнику, сделаться сразу свободным никак не могло. И «разгул демократии», приведший в столичном центре к параличу власти, на селе обернулся демагогией пройдох, приспособленцев и растерявшихся прежних хозяев, последовавшим разгромом, порушенностью, разворованностью коллективных хозяйств. «Не доведя до логического конца свои идеи и начинания по либерализации цен, по приватизации, Гайдар, Чубайс, а там и сам президент Ельцин вскоре не просто утратили авторитет в народе, но признаны были чуть ли не врагами перестройки, – утверждает автор. – …Правительство новой России, как и старое СССР, не оправдало народных надежд  – и в этом самая большая трагедия страны» (с. 127). С последним тезисом согласиться не могу, да и книга Владимира Чешегорова доказывает иное. Но не в этом главное. Продолжим цитировать серьёзное обобщение автора: «У перестройки не было истинных архитекторов и прорабов, кто бы чётко представлял себе – что и как нужно делать, кто бы до конца и открыто взял ответственность на себя и кому бы доверял народ. Кризис власти и прежде деградация Ельцина как руководителя государства парализовали народные инициативы…» (с. 127–128). Как заметил собеседник автора Андрей Сергеевич Юрченко, избранный в селе Низовском Муромцевского района директором ассоциации крестьянских хозяйств: «Государство искусственно создало в деревне раскол как в умах, так и в организационных структурах, натравив “низы” на “верхи”, спровоцировав фактически крестьянские бунты против “красных директоров” и организовав “погромы помещичьих усадеб”, – выражаясь языком “Дубровских”» (с. 130). «Вам, писателям, не мешало бы поизучать этот образ времён горбачёвско-ельциновской перестройки, – продолжает свой беспощадный по правде-матке монолог Андрей Юрченко. – По-моему, и сам Горбачёв из плеяды “Дубровских”, и тот же Гайдар. Оказалось немало в нашей “посудной лавке” и просто медведей типа Ельцина. Но начинали-то и, выходит, главные “Дубровские” – сытенькие романтики… И НЕВЕЖЕСТВЕННЫЕ НЕЗНАЙКИ – это особый тип среди интеллигенции, руководителей, для которых народ  – “быдло”, а они сами себя призвали в поводыри» (с. 130–131).

Видно, накопилось в душе мыслящих россиян боли и горечи немало. Кризис последней революционной ситуации в нашей стране усугублялся и глубокими нравственными противоречиями, в основе которых оказалась невозможность в одночасье или сколько-нибудь быстро изменить рабскую психологию крестьянина, отученного за многие десятилетия советской власти быть самостоятельным хозяином. Владимир Чешегоров убеждает, что в условиях застарелого социально-нравственного кризиса последних десятилетий спасение российской деревни – в перенесении трудовой деятельности крестьян на личные подворья как основы рыночной экономики на селе (опыт хозяйства в Низовском Муромцевского района), а также в появлении стойких характером фермеров и лидеров нового типа. Таков, например, в его очерке Сергей Васильевич Боченков из села Яготово Большереченского района. Он понял: «нельзя быть богатым среди нищих сограждан, односельчан» (с. 139). Таков Андрей Сергеевич Юрченко, создавший первую в Омской области ассоциацию фермерских хозяйств, сделав ставку на развитие личного крестьянского подворья. Таков директор акционерного общества «Оглухинское» Крутинского района Анатолий Фёдорович Колмаков и северный «капиталист» Владимир Николаевич Коваленко (Тевризский район), о котором хочу сказать чуть по­дробнее. Хозрасчёт и подряд в его хозяйстве стали «индивидуальными: за каждым работником закрепили технику, скот, землю» (с. 153). Раньше, чем по всей стране, здесь началась расколлективизация без разграбления совхозной собственности. Она стала не государственной, а частной.

Но процесс становления и развития свободного предпринимательства долгий и непростой. Трудно не согласиться с выводом автора: «..Нельзя приказать человеку быть самостоятельным хозяином ни своего дела, ни своей земли. Даже научить этому нельзя никаким академикам, никаким докторам наук, ни на каких конференциях и “практических” играх. Свободному пред­принимательству можно только научиться. Научиться лично, самостоятельно, пусть и путём собственных ошибок» (с.  161). Вот почему так нелегко давались успехи первых сибирских «капиталистов» сельского Прииртышья. Подчеркнём ешё раз важную для Чешегорова мысль, к которой он пришёл, завершая большой раздел книги «Дорогами реформ»: духовное и экономическое возрождение современной российской деревни опирается на появление в нашем народе по большей части самосевом сильных, не сломавшихся личностей, сохранивших способность самостоятельно мыслить и жить – вопреки неблагоприятным социально-экономическим обстоятельствам  в н у т р е н н о  с в о б о д н о. Таков тип социального очерка Владимира Чешегорова. Очевидно, что осмысление в нём истории абсолютно необходимо для понимания современности. Это чистая публицистика, развивающаяся в сфере идей, ищущей мысли.

О герое времени

Логично, что в следующем большом разделе книги Владимира Чешегорова «В поисках героя нашего времени» автор стремится найти обнадёживающие росточки нового крестьянского сознания. Открывающий раздел бесспорно удачный очерк об освоении сибирской целины «У первого колышка» представляет героизм деревенского труда в далёкой исторической ретроспекции, что, очевидно, обусловлено медленным и трудным реформированием разорённой деревни. Ну и, конечно, принципом историзма, сформировавшим взгляды автора на предмет его публицистического исследования. Я понимаю, почему Чешегоров, дождавшись возможности опубликовать наконец большую книгу, решил включить в неё и свои давние очерковые произведения. В частности, о том, как в Большереченском районе в далёкие 1960-е «с первого колышка» создавали животноводческий совхоз «Маяк» во главе с опытным, перспективно мыслящим директором Эмильяном Фёдоровичем Миллером. Чешегоров – в ту пору корреспондент районной газеты, и его репортажи, статьи, очерки из жизни молодого, энергично растущего хозяйства стали основой крупного публицистического произведения. В начале 1980-х годов вместе с  Э. Ф. Миллером они почти дописали, но так и не решились тогда понять, «почему громко провозглашаемые, щедро материально подкреплённые “исторические” решения партии уже через три-пять лет забываются и даже дискредитируются самой же высшей властью? Ответ, в общем-то, ещё тогда напрашивался сам собой, виделся в порочности самой управляющей страной административно-командной системы. Но не было тогда в нас, как и в целом в стране (за редким исключением), гражданской зрелости и мужества признаться в этом даже самим себе. <…> Сегодня всё пережитое видится в ином свете» (с. 220).

Нет больше внешней цензуры, утвердилась и внутренняя свобода писателя. Но вот читаешь произведение публициста, написанное давно, и понимаешь, как опасно держать его долго в столе или в своём рабочем архиве в рукописи. Нет, стареют не проблемы. Скажем, вопросы о том, как нам обустроить Россию, как «прежде всего поднять сельское хозяйство, потому как <…> оно извечно составляет фундаментальную основу России, да и любой другой страны», – остаются по-прежнему самыми актуальными. И люди сельского труда, тяжёлого, каждодневного, требующего всей жизни, всегда будут интересны в нашем Отечестве.

Непросто сейчас вести поиск героев нашего времени в пространствах деревенского выживания. То увлечётся Владимир Чешегоров самобытными людьми, с которыми он встречался в северных районах Прииртышья. Малая Бича – далёкое поселение в урманской глухомани нашей области. «Столица лесорубов и охотников-промысловиков». Интересные, романтические люди, но выживать им здесь ой как непросто! Проверяет на прочность характеры северный урман. Впечатляет в очерке «Зов Севера» картина быстро разорившегося, а поначалу успешного хозяйства в этом «краю парадоксов и похороненных возможностей» (с. 228). Леспромхоз производил только брёвна и доску, остальное бросал в лесу, сжигал, бесхозяйственно и бездумно уничтожая. А останки производства, «до последнего болта», вывезли на свою далёкую родину трудолюбивые китайцы. На этом трагическом фоне какой-то острой, нестихающей болью звучит короткий рассказ писателя-очеркиста о судьбе замечательного коллекционера из Малой Бичи, бывшего учителя, а после столяра Владимира Владимировича Уткина. Здесь, на знаменитом сибирском тракте, он собрал уникальные коллекции валдайских колокольчиков, икон, книг. Не всякий поймёт, что удерживает этого русского умельца, создавшего в родном доме насыщенный и прекрасный мир подлинной духовности, в краю разрухи и разорения. Как удаётся ему справиться с «тоской по судьбе своей»? Да и сам автор «объят необъяснимой душевной смутой» (с. 227).

Вот оно, наше национальное «странное» чувство любви к родине, к «родному пепелищу», по слову Лермонтова и Пушкина! Трудно ли полюбить ухоженную, сытую Швейцарию или цивилизованную Германию, а вот полюбить измордованную Малую Бичу на краю иртышского урмана – попробуйте-ка! Этого умом не понять – «в Россию можно только верить» (Ф. Тютчев).

И опять в очерке Владимира Чешегорова – резкий контраст. Следует зарисовка спокойной, нормальной жизни татарской деревеньки Кайнаул, что неподалёку от Малой Бичи. Здесь нет брошенных домов и подворий. И секрет автору открывается просто. Словно притчу рассказывают ему кайнаульцы, подтверждая автору его собственную задушевную мысль: «Не троньте нас; не мешайте нам и не вмешивайтесь в нашу жизнь!..» (с. 230). Признаюсь, в этом месте хотел было попросить автора: нельзя ли тут подробностей? Как кайнаульцам удалось так устроиться жить при тотальном догляде советской власти? Однако знаю: у каждого серьёзного писателя, а Чешегоров именно таковым и является, есть свой замысел, своя художественная логика. «Драматического писателя должно судить по законам, им самим над собою приз-нанным» [Пушкин А. С. ПСС: В 10 т. Т. 10. М.: Изд.АН СССР, 1958. С. 121]. Да разве этот закон имеет отношение только к драматургам?! Полагаю: ко всем, имеющим право называться писателем! И потому умолкаю…

Развивая содержание кайнаульских впечатлений, публицист не может не радоваться возрождению деревни Божедаровки из Павлоградский района, истории уже новейшего времени – ХХI века («На бога надейся…»). Ладное, крепкое село поставили крестьяне-переселенцы более ста лет назад. Сумели пережить в «Пути к социализму» и раскулачивание, и расстрелы своих руководителей. Но января 2001 года, объявленного государством «расколлективизацией», превращения селян в «свободных акционеров» Божедаровка не перенесла и оказалась за чертой бедности. «Правительство страны вновь продемонстрировало, что оно свой народ просто не знает и совсем не уважает. Нельзя людей, потерявших навыки обладания собственностью, загонять в рынок, как стадо. Культура собственности воспитывается годами» (с. 235).

Выручил из беды божедаровцев директор акционерного общества «Нива» Владимир Иванович Пушкарёв, «агроном по образованию и коммерсант по призванию» (с. 239). В таких, как Пушкарёв, – убеждён Чешегоров, – на генном уровне сохраняются черты бывших переселенцев в Сибирь, крестьян, сильных не только физически, но и умом, хозяйственной, предпринимательской сметкой. И потому в ответе Пушкарёва ходокам из Божедаровки: «Приму в хозяйство только всю деревню целиком»  – заключено зерно притчи о том, как жила старая деревня, не забывавшая общинное начало. «Ведь деревня, повторим, издавна создавалась в Сибири как единый организм, и в ней от выгона до церкви всё служило одному – полноценной жизни крестьян. <…> всё, что нужно для проживания и для души. Потому и жили крепко, уверенно, что ни от кого не зависели, всё умели и делали для себя сами» (с. 241). Рискну сказать,что вижу здесь продолжение старого мифа, родившегося из сострадания к русской деревне. И старая община ХIХ века, и современный крестьянский мир жили и живут гораздо сложнее, и правда о них многоаспектна и требует скрупулёзного внимания ко всем деталям быта, уклада, людским отношениям на селе. Хотя с финальным выводом очерка «На бога надейся…» соглашаешься безусловно: «Возрождение начинается с пробуждения совести. И с понимания, что свою жизнь человек должен строить и обустраивать сам, а жизнь деревни – всем деревенским людом, как строили её наши пращуры: у каждого был свой надел земли, своё хозяйство, а жили общиной и большие дела МИРОМ вершили» (с. 243).

В поисках героев времени писатель-публицист выделяет среди земляков не только индивидуально яркие личности (В. И.  Пушкарёв, Э. Ф.  Миллер, В. Н.  Коваленко, А. Ф.  Колмаков, В. В.  Уткин). Для Владимира Чешегорова не менее важно находить героическое начало и в больших коллективах сельских жителей: деревня Божедаровка, аул Кайнаул, акционерное общество «Нива», совхоз «Маяк». В этом ряду особое место занимает большой очерк «Второе дыхание», посвящённый непростому, но славному пути становления и развития одного из лучших хозяйств нашей области, да, пожалуй, и всей России – крупнейшей животноводческой фирмы «Омский бекон». Как и в других очерковых произведениях автора, основой писательского метода является диалог с селянами, их прямая речь и бескомпромиссные публицистические размышления повествователя. Верно поставлены трудные исходные вопросы и проблемы. Пути их решения  – художественная задача многих документальных сюжетов В. Г. Чешегорова. Без умолчаний и эвфемизмов он стремится определить диагноз современной отечественной деревни.

«Омский бекон» – крупным планом

Как важно было нам узнать из «первоисточников», сколь нелегко было лузинцам изживать советский опыт командного администрирования, понять и согласиться, что «в сравнении с капитализмом не выдерживает никакой критики социалистическая модель экономики» (с. 251). Потребовалась долгая и ответственная учёба за границей у капиталистов и их рабочих, приобщение к честному, сознательному труду, выводящему к высокой производительности работы и культуры с применением новейших технологий. Лузинцам пришлось также пройти через разочарование новой демократической государственной властью в России, у которой «не оказалось проработанной программы конкретных экономических и политических преобразований» (с. 257). Отсюда  – «шоковая терапия» правительства Гайдара, обвальная инфляция рубля, неудержимый рост цен, «…всё возрастающий хаос в управлении сельским хозяйством страны, полная невозможность определить, кто за что там “наверху” отвечает и отвечает ли вообще» (с. 260). Автор убедителен и в анализе губительной для отечественного сельского хозяйства политики «государственных твёрдых цен». Капиталисты щедро дотируют сельскохозяйственную продукцию и реально заботятся о своих фермерах, а наше молодое демократическое государство «кинуло» свои колхозы и совхозы в рынок, как котят в воду, а «проклятые буржуины» завоёвывали прилавки для своих фермеров. «Бывая в Москве, встречаясь с членами правительства России, я убедился в том, что наши интересы, кроме нас самих, отстаивать некому, – признаётся генеральный директор «Омского бекона» Александр Михайлович Подгурский. – Сегодня основная тяжесть реформ переносится на регионы» (с. 281). Так объективная реальность начала 1990-х годов привела их к осознанию вынужденной самостоятельности вхождения в рыночные отношения. Лузинцы прорвались на рынок, создавая свою маркетинговую службу, собственную мощную базу кормов, заключая договоры с мясокомбинатами регионов, присоединяя к себе другие хозяйства, налаживая самостоятельную торговлю, сбыт продукции…

Для трезвой позиции автора характерен диалектический подход: «…Реформы, конечно же, пошатнули экономику хозяйств, и управляются эти реформы по сей день неумелой, неуверенной рукой. Однако главное они уже сделали: порушив устои командно-административной системы, реформы предоставили хозяйствам большую самостоятельность, вплоть до самостоятельных заключений контрактов с зарубежными партнёрами» (с. 290). Так, в Германии для Лузино было закуплено свиноводческое оборудование, технологии, препараты. С фирмой «Бигдайчмент» создано совместное предприятие. Известная английская фирма помогала улучшению генетики породности скота… Но как же нелегко дались лузинцам перемены в психологии труда рядовых работников и как необычно звучат строки Владимира Чешегорова об этом процессе! За границу ездили в командировку не только специалисты, но и простые рабочие-операторы – смотреть, учиться, «работать на передовых предприятиях, а то и просто у фермеров: пусть познают, почём фунт лиха у пролетариев дальнего зарубежья, какую зарплату нужно иметь, чтобы жить в достатке, и как нужно работать, чтобы иметь такую зарплату. < …>

Приобщение к мировой цивилизации делает человека поистине человеком – самодостаточным, свободным и сильным, а не винтиком в государственной машине» (с. 285–286).

Русская пословица, ставшая заглавием книги Чешегорова, напоминая нам о меткости горьковатого народного юмора, не даёт всё же читателю представить всю многосложную проблематику большой публицистической работы. Многие очерки писались буквально «по горячим фактам», как говорят журналисты. В  них очевидно проступают резкость, бескомпромиссный гражданский темперамент автора, а также символическая обобщённость фольклорного афоризма. Это осознаёт и сам автор. Но уже в эссе, предваряющем весь корпус книги, «Крестьянин, которого мы потеряли…» находим мы точные, глубокие формулировки, объясняющие драматическую историю отечественной деревни, показывающие в лаконичном, беспощадном анализе, как, когда и почему «распалась связь времён» в сельской России ХХ века. Как трудно обретает крестьянин свободу. И как драгоценны и бесспорны первые социально-нравственные итоги медленно развивающихся в селе реформ: «нет у истинных крестьян желания вновь стать несвободными, крепостными государства» (с. 16). Так автор находит определение тому, что он обдумал и написал, а читателю открывается масштабность содержания книги Владимира Чешегорова и государственный уровень его мышления.