Журнальный мир

***

Мы шли, и падал снег,

И тишина

была такою светлой и тревожной,

Как будто я ещё не повзрослел

И ты ещё не повзрослела тоже.

Мы снова говорили о стихах.

Тебе одно понравилось так сильно,

Что ты, со мной прощаясь, попросила

Тебе как посвященье подписать.

Я не могу! — прощаясь, промолчал.

Я не могу всё изменить, что было.

Стихотворение пришло из-за плеча

Той женщины, которая любила

Смеяться надо мною и над тем,

Что сочинял, держа её в объятьях.

Забыть? Перечеркнуть? С какой же стати?!

Молчал я, потому что не хотел.

И не хотел прервать порыв души,

Внимавшей мне так преданно, так чутко.

Я подпишу, ты только не спеши:

Для новых слов нужна одна минутка.

Всего одна для обновленья чувств,

Для их перенастройки и наладки,

Чтоб написать так, будто бы тетрадки

С той, прежней, нынче выбросить хочу.

Быть может, и хочу, но не могу.

Я подпишу, сейчас строфу закончу

И подпишу… следами на снегу

В преддверии моей студёной ночи.

МОРОЗ

1

Мороз. Природу лихорадит.

Вчера — капель, сегодня — стынь.

Что люди! — съёжились кусты

И дерева спасенья ради.

Собаки бегали — исчезли,

Синица пела — не поёт,

А солнца не было — встаёт,

И мир становится помпезным.

Ну что ж, терпели и покруче

Морозы, помнится, зимой.

Я — в дом, и пар седой за мной,

Как будто мною он приручен.

И не впустить не удаётся,

А мать: «Прикрой плотнее дверь!»

Другое времечко теперь,

Но те же и мороз, и солнце.

2

Я легче, чем вчерашний день,

Картины детства вспоминаю:

И те кувшинки на воде

В июле том, и грозы в мае.

И те морозы в декабре,

Когда дышать бывало трудно,

И в доме примерзала дверь,

Ведь пар — отсюда и оттуда

Клубами в комнату влетал

За мною, белый и волшебный,

Который видел я и там,

Где обитал он, — в синем небе.

3

Я, в мир входя большой и вечный,

Не наяву, а в сказках рос.

Не пар влетал, а дед Мороз,

И таял перед нашей печью.

И радость таяла моя,

Когда я слышал окрик мамы.

А в щели вкруг оконной рамы

Вползала к нам зима-змея.

Вползала и через порог,

Тряпьё, что на щелях лежало.

И я нырял под одеяло,

Когда вдруг чувствовал — продрог.

И вот теперь гляжу в окно,

Слежу за солнечной игрою.

Сейчас я форточку закрою,

И детства кончится кино.

КНИГОЛЮБ

Я любил, когда макулатуру

Начинали в школу приносить.

Сам я — очень мало, на смех курам —

Гирьки не навесишь на весы.

Но зато подолгу рылся в куче

Книг, тетрадей, разных там бумаг,

Где роптал «великий и могучий»

Тише битых брошенных собак.

Выбрав книги в красочных обложках,

Их из школы уносил тайком,

Как своих котят уносит кошка,

Чтобы не обидел их никто.

И читал, читал — и днём, и ночью.

И любил героев, и жалел.

Так страдал, когда роман окончен, —

Будто жизнь наткнулась на предел.

Вновь в библиотеке нашей школы

Продолженье спрашивал, искал.

Там мне говорили в шутку, чтобы

Сам «что было дальше» написал.

Так вот и пишу с тех пор поныне.

Дописать, наверно, не смогу.

Школы той, начальной, нет в помине,

У которой я всю жизнь в долгу.

ПОСТОЯЛ У ОКНА

Постоял у окна, посмотрел на машины и лужи.

И без счета понятно, что много и тех и других.

А вот снега немного, он сходит, он больше не нужен,

Да и ветер, вчера налетевший на город, затих.

В окнах дома напротив и в лужах кривляется солнце.

Эта детская шалость во мне пробуждает азарт,

Но сбежать мне на улицу всё-таки не удаётся,

И стоять у окна недосуг, отступаю назад.

Кто меня заставляет? Никто, сам себя заставляю.

Убежать бы на берег, увидеть бы вновь ледоход!

Или — к автодороге, и с шумной прямой магистралью

Снова слиться, как в прошлом апреле. Прошел только год.

Да, прошёл только год, но и бег мне теперь не по силам,

И ходьба — не поверил бы сам — так теперь тяжела,

Будто чем-то навьючен, а, впрочем, меня подкосила

Жизнь моя, что почти беспросветной была.

Только память моя, только память не хочет мириться

С безнадёжным таким, словно сон, состояньем моим.

Что ж, смиряю потоки своих непомерных амбиций,

Понимая, всему есть предел и предел этот неумолим.

Ну уж нет, я пойду на весенний чарующий берег,

На манящий меня с самых ранних, безоблачных лет.

Я не дам разгуляться в душе надоевшим потерям,

И поможет мне в этом спадающий в озеро свет.

ЛЕТНИЙ ЛЕС

Помню, полем иду, помню поле,

Помню низкое солнце над ним.

И какой же я страстной любовью

Был в те дальние годы томим!

Был влюблён в эти синие дали,

В запах клевера, волны овса.

И туманы в логах оседали,

Холод ночи с собой унося.

Солнце плавно всё выше и выше

Поднималось над тихой землёй.

И с прохладою, в лес уходившей,

Торопился я, чувствуя зной.

Там, в тени высоченных деревьев,

Среди кочек, валежника, пней

Дух во мне оживал самый древний,

Чувства вдруг становились сильней.

И тревожно порою бывало,

Будто кто-то за мною следит,

Пень за дальним еловым завалом

Принимал устрашающий вид.

Но, сжимая свой страх крепким телом,

Нож сжимая в стальном кулаке,

Шёл я биться — не то чтобы смело,

Но решительно — всё равно с кем.

Лес кругом, и бежать бесполезно,

И на помощь никто не придёт,

Вот поэтому с маленьким лезвием

И с отчаяньем шёл я вперёд.

Обознался!.. В завале сучкастом —

Никого. Мой соперник исчез.

И кружил вновь меня, час за часом,

И кружился вокруг летний лес.

И шумел, и звенел голосами,

Будто радуясь встрече со мной.

И записки мне сверху бросали

Дерева, провожая домой.

Переполненный сладким недугом,

Всем, что за день в лесу претерпел,

Шёл я, брёл жарко дышащим лугом

По извилистой пыльной тропе.

***

Хорошо, если что-то приятное снова

Посетит и меня и тебя,

И не вырвется — даже случайно — обидное слово,

О размолвках и распрях, как прежде бывало, трубя.

Хорошо, если ангел исполнит желанье

Или давнюю нашу мечту,

Не успеют могучие силы, что всегда почему-то мешали нам,

Превратить и мечты и желания в полную чушь.

Хорошо, если ты молодой и красивой

Вновь вернёшься домой,

И не вспомню я то, что и мне и тебе опостылело,

Будто мрачные дни и осенняя слякоть зимой.

Хорошо, если силы вскипают и рушат

Все преграды — твои и мои.

И никто — ни далёкий, ни рядом со мною идущий —

Не сумеет союз наш с тобой, дорогая моя, отменить.

Хорошо, если всё происходит как надо,

Изменяется, но без измен,

Не становятся страсть и любовь непрерывной надсадой,

Красоты и мечты не касаются старость и тлен.

Хорошо, если память ещё сохранила

Всё, что было когда-то у нас.

Вот и мысли мои, чувствам вторя, в движенье приходят лениво,

Огонёк, что мелькнул в глубине, как-то очень уж быстро угас.

***

Я предаюсь последнему огню,

Что вспыхивает на кострище жизни

Едва-едва, как будто чей-то призрак,

Но я его зову, а не гоню.

Как можно прогонять себя, свою

Печалями наполненную душу!

Горит огонь, не гаснет, не потушен.

Я — жив, и все ошибки признаю.

И потому горю ещё сильней:

Ошибки для костра — благое дело.

Горит огонь, расшатывая тело,

И душу обжигает суховей.

Что ж, был я к испытаниям готов,

Держусь теперь, не подавая вида,

Что гложет душу горькая обида:

За что мне это, за мою любовь?

Да, грешная, да, бренная была:

Не уберёг, не сохранил, разрушил.

Как будто океанский вал ревущий,

С вершиной, что от ярости бела?

Да нет же, разрушал я сам себя,

Была моей помощницею слабость.

И как бы мной волна ни называлась,

А всё-таки она во мне слаба.

И недолга любви моей волна,

Среди подобных затерявшись, пала,

Достигла нынче нулевого балла,

Но есть ли, есть ли в том моя вина?..

КРИК С ВЫСОТЫ

На высоту, что мне была подвластна

(По скромным силам тем, что мне даны),

Поднялся я, и там вдруг понял ясно,

Что мне нюансы жизни не видны.

Да, вижу небывалое пространство,

Простёртое внизу передо мной.

Но всё в туманной дымке; ох, напрасно

Завёл меня сюда мой путь земной.

Здесь те же облака и те же камни,

Здесь те же ветры, солнце и дожди,

Но даже и не пахнет зазеркальем,

Один лишь дым вокруг, один лишь дым.

Кричу — и даже голоса не слышу.

Так кто же сможет так настроить слух,

Чтобы расслышать нисходящий свыше

Невидимый, но животворный дух?

Не зря твердят, что сказанное слово —

Есть ложь, а значит, просто звук пустой.

Но я пытаюсь докричаться снова

До вас, сойдясь с безвестной высотой.

НЕ СТИХАЕТ РОДНИК

Видно, ангел, сидящий на правом плече,

Так устал, что придумать не может

Новый образ, а тот, что придумал, ничем

Не пленит тех, кто нас с ним моложе.

Пропадает желание думать, писать…

Всё проклятая эта усталость!

То ли ангел ослаб, то ли слабый я сам,

То ли доля такая досталась.

Хоть бы что-то на ум, хоть бы что-то взбрело!

Ну, конечно же, что-то такое,

От чего б я забыл о бесплодном былом —

О безрадостных днях и покое.

Впрочем, вряд ли могу я сегодня пенять

На судьбу и на ангела тоже.

Всю весну я писал и сегодня опять

К написанью стихов расположен.

Да, непросто в приметах весны находить

Новизну, необычное что-то.

Жемчуг вод, свет берёз и листвы малахит

Проводили поэты с почётом.

Но — врывается в сердце немеркнущий луч,

Как набат, и покой покидает

Это слабое сердце, и маленький ключ

Вновь поёт, как родник на Валдае.

КРИКИ ЧАЕК НАД ГОРОДОМ

Крики чаек над городом утром будят меня.

В этот час ещё холодно, но раздольно теням.

Неприютное озеро спит пока подо льдом:

По ночам-то морозило, грело солнышко днём.

Лёд, лучами пронизанный, скоро тронется в путь,

Покуражится сызнова, прежде чем утонуть.

Он ограды железные без усилий сносил,

Будто травушку лезвием заострённой косы.

Это жуткое зрелище вызывало восторг

В детстве, да и теперь ещё я б спокойно не смог

Наблюдать, как царапает льдина берег родной,

Будто мощными лапами, и крадётся за мной.

Берег выдюжит, выстоит и меня не предаст

Этим льдинам неистовым, разевающим пасть.

Но, катаясь на льдинах и в синем небе кружа,

Чайки вместе с ундинами грянут: «Жизнь — хороша!»