Неизвестный Художник Юрий Артюшкин

Неизвестный Художник Юрий Артюшкин

Изобразительное искусство и литература — плоды творчества Человека Воображающего, автора, создающего бытие из ничего. Древнегреческое слово «фантастикэ́» (источник привычного нам термина) обозначает, прежде всего, фантазию, искусство воображения, то есть способность представить непредставимое, что и помогает автору создать мир, где возможно все, а нам, зрителям и читателям, позволяет принять этот мир, сделать своим.

Конечно, есть известная граница, отделяющая «большую литературу» от sci-fi в узком жанровом смысле, но XX век придал фантастическому началу новый, невиданно высокий статус, и фантастика в разных ипостасях (от мрачных антиутопий до science fiction) давно стала классикой, ведь и платоновский «Котлован», и «Сто лет одиночества» колумбийца Маркеса, в сущности, фантастические произведения.

В чем же суть фантастики? Возможно ли описать специфический прием ее оптики, так часто меняющей наше собственное мировосприятие?

Фантастика — жанр парадоксальный. Творя возможные миры, чистую фикцию, писатели-фантасты убедительно комбинируют правдоподобные детали, скрупулезно создают пространство иллюзии, в котором натурализм и вымысел неразрывно связаны.

Истинная фантастика всегда правдоподобна, она напоминает естественно-научный эксперимент, в котором из известных компонентов при заданных условиях получается нечто абсолютно новое.

Возьмем риторику и практику социальных экспериментов начала XX века, доведем их до логического предела, добавим вполне возможную технологию тотального наблюдения за индивидом — и вот перед нами декорации оруэлловского «1984», осуществляющегося буквально на наших глазах!

То, что еще недавно было фантастикой, стало обыденностью, и в этом известная прогностическая сила science fiction. Основная тема фантастической литературы и живописи — проективная утопия, вероятное будущее.

Будущее всегда нас волнует и пугает, и именно его горизонты пытается сконструировать значительная часть фантастических произведений, чаще всего повествуя об эпохе технологического расцвета, о невиданном могуществе человечества, о времени всеобщего оптимизма и гармонии, но и не менее часто — о мрачном времени постапокалипсиса, о человечестве, не справившемся с технологиями, о регрессе к элементарной дикости. Кстати, очень часто бывает и так, что картина грядущего вышита по канве архаического мифа. Обращение к эпохе «золотого века», к легендам и преданиям — основа фэнтези, жанра, воссоздающего воображаемое прошлое.

Научная фантастика обращена к будущему, фэнтези — к минувшему, но самым утонченным мне кажется опыт фантастического преломления современной обыденности, то, что называют «магическим реализмом». В способности видеть в привычном и обыденном небывалое и чудесное — огромная сила «фантастики повседневности». Художнику этот метод позволяет максимально глубоко осмыслить актуальную окружающую жизненную среду, и суть его «в отыскании в реальности того, что есть в ней странного, лирического и даже фантастического — тех элементов, благодаря которым повседневная жизнь становится доступной поэтическим, сюрреалистическим и даже символическим преображениям» (Эдмон Жалу).

Но все, что связано с фантастикой научной, с текстами, созданными в 1960—80-х годах, принадлежит к особому сорту литературы. Все мы так или иначе выросли на фантастике — кто в детстве и юности не открывал книги Стругацких и не зачитывался Ефремовым?

При этом научная фантастика — традиционно результат синтеза текста и изображения, труда писателя и усилий художника; мир мечты визуален, он основан на зримых образах пространства, поэтому трудно найти издание в жанре science fiction (в СССР его называли — «научная фантастика»), лишенное иллюстраций. Кстати, в Советском Союзе при практически полном отсутствии комиксов, столь популярных на Западе, совершенно не случайно всеобщим любимцем читателей стал художник-иллюстратор Ю. Макаров, эстетика работ которого максимально напоминает запретную — комиксную.

В советских массовых изданиях научной фантастики постепенно сформировался собственный стиль иллюстраций, очень характерный и часто лишенный художественности и выразительности. Но иллюстрация, как и переводы, — область, привлекавшая и талантливых художников, способных прочувствовать оригинальный текст, создать нечто, сопоставимое с иллюстрируемой литературой, в том числе переводной (в какой-то мере иллюстрация и есть перевод, она требует тонкого понимания источника).

Работа над оформлением фантастических произведений давала авторам в условиях фактической цензуры невиданную свободу самовыражения, и вовсе не случайно то, что взлет отечественного искусства графики в 1960—80-х годах совпал с массовым изданием научно-фантастических произведений. Начало было положено в 60-х, во время обновления и «оттепели», — острый и аскетичный стиль графики этого периода до сих пор не только не устаревает, но и становится все более привлекательным. Художники массово становились иллюстраторами в таких журналах, как «Химия и жизнь», «Искатель», «Техника — молодежи»; с издательством «Знание — сила» работали шестидесятники-нонконформисты, разгромленные некогда Н. Хрущевым, а великолепные обложки и фронтисписы Ю. Соостера к книгам западных фантастов (в том числе и к романам Г. Гаррисона и М. Крайтона) были вполне самостоятельными графическими шедеврами, стиль которых можно сопоставить с сюрреалистическими экспериментами западных художников.

Всем хорошо известны Ю. Шпаков и М. Михеев, новосибирские писатели-фантасты, активно публиковавшиеся с 60-х годов, но художники, обращавшиеся к фантастическим темам, оказались в некоторой тени, и до сих пор мало кто знает о хранящемся в Городском Центре истории Новосибирской книги им. Н. П. Литвинова великолепном собрании оригиналов работ художников-иллюстраторов… А ведь новосибирские издания оформляли художники первой величины!

В конце 60-х многие издания фантастического жанра были проиллюстрированы Ю. Макаровым и В. Авдеевым, а несколько позже, в 80-е, фантастику стали иллюстрировать и графики-экспериментаторы, среди которых такие мастера, как А. Шуриц и тандем архитекторов-«бумажников» — А. Чернова и С. Гребенникова.

Сибирские художники увлеченно создавали мир фантасмагории, особого пространства между сном и явью, в котором механизмы сплавляются с человеческими фигурами и, подобно миражу, вырастают фантастические города. И творчество Шурица, и графика Чернова с Гребенниковым, конечно, заслуживают отдельного разговора, ведь труд этих замечательных художников, как и многих других, в Западно-Сибирском книжном издательстве повлиял на формирование вкуса весьма широкой аудитории — в Советском Союзе фантастика была самым популярным чтением, а наше сибирское издательство имело возможность выпускать ее громадными тиражами. И в результате возникла интересная ситуация — «изобразительная эстетика» книжных изданий начала формировать визуальную культуру широких масс, ведь благодаря именно этим иллюстрациям читатели фактически познакомились с современным искусством, с эстетикой коллажа и сюрреалистических образов; вообще, книжная и журнальная иллюстрация, искусство плаката в позднесоветское время в значительной степени определяли визуальный образ эпохи.

Нужно сказать, что художникам, работавшим с фантастикой в качестве иллюстраторов, подобные темы были близки и вне практических задач книжного искусства: в своем живописном и графическом творчестве они часто создавали воображаемые фантастические миры и самостоятельно, без оглядки на текст.

 

На сломе эпох, в 90-е годы, издательская деятельность постепенно трансформировалась: исчезли большие тиражи и в целом интерес к традиционной фантастике упал. Перестройка сделала доступной и литературу иного рода (то, что можно условно назвать «мистической фантастикой») — от Майринка и Лавкрафта до Кастанеды. Кстати, в девяностые весьма запоминающимися были книги киевского издательства «София» — в первую очередь благодаря превосходным иллюстрациям Владислава Ерко. Для мистической фантастики особенно характерно обращение к темным сторонам реальности, к миру бессознательного, к той границе, за которой явь переходит в мистический сумрак. Литература и искусство такого рода вбирают в себя частицы экзотических культур и верований, окруженных таинственной аурой. Эстетика магического реализма и «мистической фантастики» обращается с повседневностью жизни как с кулисой, за которой действуют подлинные силы, обладающие действительным бытием. Настоящий герой таких произведений — отважный исследователь своего внутреннего опыта, духовный экспериментатор, обнаруживающий скрытые истины в банальной рутине.

«Магический реализм» приобрел особенную популярность в жесткие и прагматичные девяностые — время, когда бегство от реальности помогало выживать и сохранять своего рода «духовный гомеостаз» многим. Тогда же возможность открыто демонстрировать свое творчество помогла выйти из подполья и многим творцам-любителям — тем, кого искусствоведы называют аутсайдерами.

 

* * *

Погружение в поэтические аспекты реальности, бегство от современности, поиск «философского камня» среди булыжников мостовой, охота за «странными объектами и городскими сумасшедшими» — ремесло Юрия Артюшкина, более известного как Неизвестный Художник.

Кстати, наш Неизвестный Художник, как ни странно, — личность публичная и даже в какой-то степени популярная. Его остроумные и ностальгические фото смешных и жутких артефактов Новосибирска распространены в Сети, он — музыкант и мастер, изготавливающий экзотические музыкальные инструменты, путешественник, живописец. И вот именно в последнем амплуа Юрий Артюшкин предстает как фантаст и сюрреалист, создающий на своих холстах «пространство сновидения» — его можно назвать одним из немногих в Новосибирске художников-фантастов, близких к теме «магического реализма».

Ностальгия по «сказочному утерянному детству», по укромным уголкам родного города, исчезающим на нашем веку, по гармонии и смыслу — главный мотив романтических холстов Неизвестного Художника. На этих картинах, далеких от жесткого профессионального стандарта и тяготеющих скорее к так называемому «искусству аутсайдеров», мы можем увидеть родной и знакомый Новосибирск другими глазами: нетронутые бездушной современностью старые районы со скромными домами, соразмерными человеку («Трехлетний мир»), детство, сны, мистические видения и, конечно, осень — особенное время года в Сибири, момент волшебного преображения реальности. Излюбленная тема Неизвестного Художника — осенний город, залитый чудесным мягким светом низкого солнца.

Художника Юрия Артюшкина одинаково привлекает и повседневная реальность, и нечто, стоящее позади нее, — совершенно не случайно многие его полотна кажутся театральными задниками, декорациями, за которыми мелькают картины подлинного мира («Мимолетное видение»). Такое столкновение реального и иллюзорного в высшей степени характерно для сюрреализма и «магического реализма».

Сюрреалистические коллажи («Детство Мебиуса») — особый жанр, в котором работает Неизвестный Художник. Его пристальный взгляд, его одержимость желанием сохранить и донести до нас мельчайшие детали реальности, детская старательность в работе с краской совсем не похожи на овеществленную точку зрения банального реалиста. Одержимость деталями — черта искусства многих мастеров-реалистов, близких к «магическому направлению» (Э. Уайет) и примитивизму. В творчестве подобных художников обилие подробностей — симптом чудесного преображения видимого, перехода к детскому видению, от которого ничто не ускользает.

Подобно сну (концентрированному образу яви), мир, изображенный на картинах Юрия Артюшкина, глубоко символичен — личная мифология превращает эту живопись в сюрреалистический путеводитель по «местам силы», в которые превращаются узнаваемые переулки и дома Новониколаевска-Новосибирска. Ностальгия и наивная фантазия Неизвестного Художника способна пробудить в каждом взрослом неутомимую детскую страсть к переживанию чудесного, которую все мы давно потеряли.

Мистические и фантастические холсты Артюшкина («Тело сновидения», «Последний костер», «Декорации сна») в своей «поэтике» соединяют несоединимое — загадку и юмор, натурализм и абстракцию; это результат погружения в глубины бессознательного, путешествия на границу реальности…